Мы навещаем приятеля Стрэпа. — Его описание. — Его совет. — Мы отправляемся к мистеру Кринджеру. — Нам отказывают в приеме. — Происшествие со Стрэпом — Его поведение вслед за этим. — Необычайное приключение, лишившее меня всех моих денег
Днем мой сотоварищ предложил пойти к своему приятелю, который, как мы знали, жил по соседству; мы отправились туда, и нам посчастливилось застать его дома. Этот джентльмен, прибывший из Шотландии три-четыре года назад, открыл в городе школу для обучения латыни, французскому и итальянскому языкам; но глазным образом он преподавал английское произношение по методе, самой скорой и необычной из всех, какие применялись доселе, и если его ученики говорили так, как их учитель, то надо сказать, что сию последнюю свою задачу он решал отменно. Ибо, хотя я легко понимал каждое слово с той поры, как прибыл в Англию, три четверти слов из его диалекта были непонятны мне так же, как если бы он говорил на арабском языке или на ирландском. Был он среднего роста и весьма сутулился, хотя едва достиг сорока лет; лицо его было ужасно попорчено оспой, а рот растянут от уха до уха. Он был облачен в халат из шотландки, перехваченный вокруг талии старым сержантским поясом, и в парик с косицей и тупеем высотой в три дюйма по моде эпохи Карла Второго.
Радушно встретив Стрэпа (приходившегося ему сродни), он осведомился у него, кто я таков, и, узнавши, пожал мне руку и сказал, что учился в школе с моим отцом. Ознакомившись с моим положением, он заверил меня, что готов мне служить по мере сил — советом или чем-нибудь иным; говоря это, он смотрел на меня весьма пристально, ходил вокруг меня и бормотал: «Господи Иисусе! Ну, и вид!» Скоро я разобрал его восклицания и сказал:
— Мне кажется, сэр, вам не нравится мой костюм?
— Костюм? — переспросил он. — У себя на родине вы можете называть это как угодно, но, клянусь, здесь это маскарад… Ни одна христианская душа не впустит к себе в дом такую фигуру! Не понимаю, как это собаки за вами не охотятся! Вы были на Сен-Джемской рыночной площади? Клянусь, вы похожи на двоюродного брата орангутанга!
Услыхав такие речи, я призадумался и задал ему вопрос, допустят ли меня завтра к мистеру Кринджеру, от которого весьма зависело пристроить меня к какому-нибудь делу.
— Мистер Кринджер, мистер Кринджер… — повторил он, поскребывая щеку. — Может быть, он и достойный джентльмен… ничего дурного я о нем не слыхивал, но вы зависите от него одного, что ли? Кто рекомендовал вас ему?
Я вытащил письмо мистера Крэба и поведал ему о том, на чем зиждутсямои надежды; в ответ на это он уставился на меня и повторил:
— Господи Иисусе!
Поведение это показалось мне дурным предзнаменованием, и я попросил его помочь мне своим советом, что он и обещал охотно; в подтверждение сего он направил нас в бывшую неподалеку лавку, где торговали париками, строго наказав мне не появляться перед мистером Кринджером, пока я не расстанусь с этими рыжими волосами, которых, по его словам, достаточно, чтобы поселить в человечестве неприязнь ко мне. А когда мы двинулись в путь, чтобы последовать его совету, он окликнул меня и велел передать мое письмо мистеру Кринджеру в собственные руки.
Пока мы шли, Стрэп ликовал по поводу приема, оказанного нам его другом, который, по-видимому, заверил его, что в один-два дня подыщет для него доброго хозяина.
— А вот теперь, — говорил Стрэп, — вы увидите, какой парик я выберу для вас. Во всем Лондоне — а это не шутки — нет цырюльника, который всучил бы мне гнилую подкладку или негодный волос… И в самом деле, сей рачительный малый вступил в такие длительные пререкания с торговцем, что ему раз двадцать предлагали покинуть давку, чтобы поискать парик подешевле. В конце концов я выбрал за десять шиллингов, приятный на вид короткий парик и вернулся домой, где Стрэп во мгновение обкорнал мои волосы, вызывавшие такое неудовольствие учителя.
На следующий день мы встали спозаранку, предупрежденные, что мистер Кринджер принимает еще при свечах всех уповающих на него и что сам он должен присутствовать на утреннем приеме милорда Террьера на рассвете, потому что его лордство присутствует на утреннем приеме министра между восемью и девятью часами. Когда мы пришли к дому мистера Кринджера, Стрэп, дабы показать мне образец своего хорошего обхождения, стал тарахтеть дверным кольцом так громко и долго, что вызвал тревогу по всей улице; вдруг отворилось окно третьего этажа в соседнем доме, и из него столь ловко опорожнили ночную посуду, что бедняга цырюльник промок до костей; что до меня, то, к счастью, я стоял немного поодаль и избежал этого неароматного потопа. Тем временем лакей открыл дверь и, не видя никого кроме нас, недовольно спросил, я ли производил такой чертовский шум и что мне надобно. Я ответил ему, что имею дело к его хозяину и хочу его видеть. В ответ на это он захлопнул дверь перед моим носом, порекомендовав мне научиться раньше вежливости, прежде чем получить доступ к его хозяину. Огорченный этой неудачей, я обратил свое раздражение против Стрэпа, которого резко упрекнул за его самонадеянность; но он, не обращая внимания на мои слова, занят был тем, что выжимал свой парик, а засим поднял изрядной величины камень и с такой силой запустил им в дверь дома, из которого его оросили, что замок сломался, дверь распахнулась и Стрэп дал тягу, оставляя на мое благоусмотрение, следовать за ним либо нет.
Впрочем, было некогда размышлять, и я помчался за ним со всей быстротой, на какую был способен, пока на рассвете мы оба не очутились на какой-то незнакомой улице. Мы шли по ней, глазея по сторонам, и тут какой-то благопристойный на вид человек, проходя мимо меня, внезапно остановился ичтото поднял, а затем, рассмотрев, протянул мне со следующими- словами:
— Вы потеряли, сэр, полкроны.
Я был поражен такой честностью и сказал, что монета принадлежит не мне, но он посоветовал мне вспомнить и взглянуть, все ли деньги у меня в целости; тогда я вытащил кошелек (ибо я купил таковой, прибыв в столицу) и, подсчитав на ладони все деньги — а оставалось их теперь пять гиней семь шиллингов и два пенса, — заявил ему, что ничего не потерял.
— Ну, что ж, тем лучше, — сказал он, — это неожиданная удача. Вы видели, как я поднял деньги и имеете право на равную часть.
Эти слова очень удивили меня, и я счел его чудом честности, но наотрез отказался взять хоть сколько-нибудь из этих денег.
— Полно, джентльмены! — сказал он. — Вы слишком скромны, я вижу, что вы приезжие, но вы мне позволите угостить вас кружкой эля в это холодное, сырое утро?
Я собирался отказаться от этого предложения, но Стрэп шепнул мне, что джентльмен почтет себя обиженным, и я согласился.
— Куда мы пойдем? — спросил незнакомец. — Я совсем не знаю этой части города.
Я сознался, что и мы находимся в таком же положении, после чего он предложил зайти в первый трактир, который найдем открытым. Мы тронулись в путь, и он начал:
— По вашему произношению я узнаю в вас шотландцев, джентльмены. Моя бабка с отцовской стороны была из вашей страны, и я питаю к ней такую склонность, что всегда встречаю шотландца с самыми теплыми чувствами. Шотландцы — храбрый народ. Там вы не найдете ни одной известной семьи, которая не могла бы похвалиться подвигами, совершенными их предками много веков назад. Там есть у вас Дугласы, Гордоны, Кемпбеллы, Гамильтоны. У нас, в Англии, нет таких древних родов. И все вы хорошо образованы. Я знал коробейника, который говорил по-гречески и по-еврейски, как на своем родном языке. А что до честности, у меня был слуга, звали его Грегори Макгрегор, и я мог бы доверить ему золото без счета…
Эта хвала моей родине завоевала такую мою признательность, что я готов был итти на смерть ради автора ее, а глаза Стрэпа наполнились слезами. Но тут, проходя каким-то темным узким закоулком, мы заметили трактир, куда и вошли, и увидели там человека, сидящего у камина с трубкой в зубах; перед ним стояла пинта парла. Наш новый знакомый спросил нас, пили ли мы когда-нибудь эгг-флип, на каковой вопрос мы ответили отрицательно; он уверил нас, что это божественный напиток, и заказал кварту, спросив также трубки с табаком. Мы нашли эту смесь весьма вкусной и выпили изрядно; беседа, начатая джентльменом, шла вокруг ловушек, расставленных в столице для неопытных людей. Он описал тысячу плутней, которые ежедневно угрожают людям несведущим и неосторожным, и предостерегал нас против них с таким добросердечием и заботой, что мы благословляли случай, позволивший нам встретить его. И вот, когда мы уже несколько раз приложились к кружке, наш новый приятель стал зевать, сказав, что провел всю ночь с больным, и предложил как-нибудь позабавиться, чтобы не заснуть.
— Скажем, мы могли бы для препровождения времени сыграть в вист, — сказал он. — Но нет, ничего не выйдет, нас только трое, а я не знаю другой игры. Правду сказать, я почти никогда не играю, разве только для того, чтобы доставить другим удовольствие или как сейчас, когда я вот-вот засну.
Правда, я не питал склонности к картам, но и не чувствовал отвращения к тому, чтобы провести за игрой часок-другой с приятелем, и, зная, что Стрэп того же мнения, сказал не колеблясь:
— Хорошо бы нам найти четвертого партнера. Пока мы раздумывали, как это сделать, человек, сидевший в комнате при нашем появлении и прислушивавшийся к разговору, степенно вытащил изо рта трубку и обратился к нам так:
— Джентльмены, вы видите, моя трубка пуста (он вытряхнул пепел в камин), и, чтобы вам угодить, я непрочь бы перекинуться по маленькой; но помните, по большой я не играю.
Мы с удовольствием приняли это предложение. Мне выпало играть с ним против Стрэпа и нашего приятеля по три пенса за партию. Нам повезло, и вскоре мой выигрыш достиг полукроны; джентльмен, встреченный нами на улице, заметив, что сегодня ему не везет, предложил бросить карты либо поменяться партнерами. Я был возбужден выигрышем и надеждами его приумножить, ибо видел, что наши новые знакомые играют неважно.
А посему я согласился дать ему отыграться, и, когда снова сняли колоду, к нашему взаимному удовольствию Стрэп стал моим партнером. Фортуна была благожелательна ко мне, как и раньше, и меньше чем через час мы выиграли у них тридцать шиллингов, так как чем больше они проигрывали, тем более теряли благоразумие и удваивали ставки каждый раз. Но в конце концов непостоянная богиня стала мне изменять; вскоре мы лишились всего нашего выигрыша и около сорока шиллингов собственных наших денег в придачу.
Эта потеря чрезвычайно меня огорчила и отразилась на мускулах физиономии Стрэпа, которая быстро вытянулась; противники, заметив наше состояние, любезно позволили нам отыграться и утешиться новым выигрышем. Тогда мой сотоварищ мудро заметил, что пора кончать, в ответ на что незнакомец, присоединившийся к нам в трактире, стал проклинать карты и пробормотал, что мы обязаны всем, что выиграли, только фортуне, но никак не нашей хорошей игре. Такая клевета столь меня уязвила, что я вызвал его сыграть в пикет на крону; его долго пришлось уговаривать, прежде чем он согласился. Это единоборство кончилось меньше чем через час, к моему невыразимому отчаянию, так как я потерял все до последнего шиллинга, а Стрэп наотрез отказался снабдить меня хотя бы шестипенсовиком. Джентльмен, по чьей просьбе мы пришли сюда, заметив по моему неутешному взгляду, что я изнываю от горя и негодования при виде того, как другой незнакомец удаляется с моими деньгами, начал так:
— Поистине я весьма огорчен тем, что вам не повезло, и охотно готов был бы пособить вам, будь это в моих силах. Но скажите бога ради, что заставляло вас испытывать свою судьбу так долго? У игроков есть правило играть, пока тебе везет, а как только фортуна изменяет, — говорить: «стоп!» Вы молоды, и страсти у вас слишком буйные, вы должны научиться ими управлять. Однако нет опыта лучшего, чем тот, за который платишь. Вам он пригодится до конца жизни. Что до этого незнакомца, который обыграл вас, то мне он не нравится. Вы не замечали, как я подавал вам знак, чтобы вы бросили игру вовремя?
— Не замечал, — ответил я.
— Вы слишком взволновались, чтобы о чем-нибудь думать кроме игры. Но послушайте, — продолжал он шопотом. — Уверены вы в честности вот этого парня? Его взгляд кажется мне подозрительным, но, может быть, я ошибаюсь. Пока он стоял позади вас, он делал страшные гримасы. Это очень дурной город…
Я сказал, что решительно убежден в честности моего сотоварища и что его гримасы, о которых он говорит, вызваны, без сомнения, волнением Стрэпа при моем проигрыше.
— Ну, если это так, прошу прощения. Хозяин, сколько платить?
Уплатить пришлось восемнадцать пенсов; расплатившись, джентльмен пожал нам обоим руки и, сказав, что будет рад встретиться с нами снова, удалился.