Утро после бури взошло над Островами безмятежно ясное, тихое. Истощив свою внезапную ярость, природа опять улыбалась светло и невинно, как будто бы не было погибших в море людей, она ликовала, сияла, пела неисчислимыми множествами голосов и шумов. Пряные благоухания снова лились в широко открытые окна кабинета, где королева Ортруда занималась делами правления. В благоуханиях яркой радости казались забытыми навсегда гневный гром и яростные блистания полуночной бури.
В кабинете королевы Ортруды было светло, бело, просторно. Королева Ортруда не очень внимательно слушала, что говорил ей первый министр, Виктор Лорена. Да и что бы она могла сказать или сделать вопреки? Ведь она же доверяла этому Правительству, как доверяла бы и всякому другому, и называла его своим, как назвала бы и всякое другое.
Почти бессознательно выражая привычными словами свое согласие со всеми предложениями министра, почти машинально подписывая те бумаги, которые по закону требовали королевской подписи, Ортруда думала о своем. С напряжением, почти мучительным, стралась она что-то припомнить. Лицо, которое вчера на краткий миг вспыхнуло перед нею в фосфорическом блистании молнии, припоминалось ей. Знакомые черты мгновенного видения то отчетливо, но разрозненно вставали перед ее полузакрытыми глазами, то убегали в зыбкую мглу неопределенных очертаний. И наконец слились в один ясный образ.
Ортруда радостно улыбнулась. Так это, конечно, мальчишка Астольф Нерита. Странно, что она не узнала его сразу. Но зачем же он приходил? В его непонятном появлении в ночных переходах старого королевского замка не было ли связи с теми слухами, которые возникли недавно, слухами о явлениях белого короля? Может быть, начитавшись старых легенд, наслышавшись от старых слуг в замке всякой небывальщины, встает Астольф по ночам, и ходит сонный, и сам не знает о своих зловещих блужданиях? Душа белого короля не воплощалась ли всегда в теле какого-нибудь юного лунатика?
Забывши совсем, кто сидит перед нею в широком кресле у ее письменного стола, королева Ортруда задумчиво спросила:
— Скажите мне, что же вы думаете обо всем этом?
Подняв глаза на министра, она почти машинально добавила обычное обращение:
— Дорогой господин Лорена.
И сразу спохватилась, — зачем спрашивала его. Слегка покраснела, как-то неуверенно и смущенно улыбнулась и тревожно посмотрела на министра. Но, очевидно, не вышло никакой неловкости. Виктор Лорена и в парламенте отличался находчивостью; он понял вопрос королевы Ортруды в том смысле, что она хочет еще раз услышать его мнение относительно общего политического положения, и принялся с привычным многословием парламентского деятеля развивать свои взгляды. Королева Ортруда молчала и слушала его со спокойным, немного презрительным выражением.
Виктор Лорена был крупный, сильный, очень моложавый, очень самоуверенный человек лет пятидесяти пяти. Сын мелкого провинциального торговца, бывший адвокат, женатый на дочери богатого фабриканта, он был ловкий делатель карьеры. Его сшитый в Лондоне фрак сидел на нем превосходно, цилиндр блестел безукоризненно-ровно, его густая, черная, с легкою проседью борода была подстрижена, как у светского парижского модника, — и все-таки во всей его рослой фигуре было что-то неуклюжее и мужиковатое, и в спокойной уверенности, с которою он держал себя здесь, перед королевою, сказывалась какая-то неестественная преувеличенность. Это был настоящий буржуа, чувствующий свое засилие и желающий, чтобы и другие чувствовали его. Вся его повадка всегда очень не нравилась королеве Ортруде. Но тем любезнее она всегда разговаривала с ним.
То, что он говорил теперь, было дифирамбом буржуазии.
— Да, ваше величество, — говорил он, — европейская буржуазия еще не сказала своего последнего слова, еще не исчерпала своего исторического значения. Что бы ни говорили и ни писали о нас наши враги слева, как и наши противники справа, буржуазия все еще полна жизненных сил и будет с прежним успехом и впредь продолжать исполнение своей великой задачи, высоко держа знамя свободы, обеспечивая каждому из граждан охрану его законных интересов.
Королева Ортруда сказала неопределенным тоном:
— Господин Филиппо Меччио думает совсем иначе. Он предсказывает близкое крушение буржуазного строя. И многие ему верят. — Виктор Лорена пожал плечами и спокойно улыбнулся. Продолжал:
— Да, ваше величество, к сожалению, это правда, что в последнее время социалистическая пропаганда усиливается, число рабочих ассоциаций и синдикатов возрастает чрезвычайно, и химерические идеи социализма становятся весьма популярны в широких слоях народа. Именно широких, — малограмотных и малокультурных. Но все-таки еще не пришло время для установления господства рабочего пролетариата. Да оно и не придет никогда, — я в этом твердо убежден.
Королева Ортруда опять прервала его. Ее глаза смеялись, но на страстно-алых губах ее не было улыбки, когда она говорила:
— А доктор Меччио твердо убежден в том, что социалистический строй неизбежен.
— О, да! — воскликнул Виктор Лорена. — Все эти демагоги ораторствуют с видом людей, обладающих несомненною истиною. Они гордо распустили над Европою павлиний хвост якобы научной теории. Но они скромно умалчивают о том, что и наука, и жизнь уже внесли немало опустошений в их первоначальные положения. Лет сорок тому назад они предсказывали, что капиталы и земли будут собираться в руках все меньшего и меньшего количества владельцев. Действительность показала совершенно обратное: и земли, и капиталы быстро раздробляются, число землевладельцев и мелких капиталистов растет.
— Что ж, — возразила королева Ортруда, — теоретические промахи всегда возможны, но они, как мы видим, не подрывают силы этого движения.
— Да, до поры до времени, — сказал Виктор Лорена. — Социализм силен только до тех пор, пока он еще остается в области приятных мечтаний и очаровательных обещаний. Чем более несбыточны эти мечты, чем нелепее и невозможнее эти фантастические обещания, тем охотнее верят им люди, — те нищие духом, которые готовы верить, что улучшения своей участи они добьются не своим личным трудом, не своею личною борьбою за блага жизни, а только таким преобразованием общества, которое обеспечивало бы каждому лентяю существование в обмен за кое-какую работу.
— Однако, — тихо сказала королева Ортруда, — одни боятся этого учения, другие ему верят.
— Правительства боятся социализма, — говорил Виктор Лорена, — и совершенно напрасно. Народы ему верят, — но их он в конце концов обманет, как и всякое учение химерическое, более религиозное, чем научное, более возбуждающее надежды, чем опирающееся на строгие доводы разума.
— А все-таки, — сказала королева Ортруда, — эти строгие доводы разума не удержат пролетариат, доведенный до отчаяния, от его выступлений. И кто знает, к чему это приведет нас!
— Выступления пролетариата, — возразил Виктор Лорена, — заранее обречены на неудачу. Современный человек слишком индивидуалист, чтобы поднять бремя социалистического строя. Время скоро покажет народам всю деспотическую сущность этих мечтаний и всю научную несостоятельность этой теории, такой стройной на первый взгляд, и даже, я бы сказал, слишком стройной.
— Итак, — спросила Ортруда, — дорогой господин Лорена, вы настроены оптимистически?
— Да, ваше величество, — со своею обычною уверенностью ответил Виктор Лорена.
— А все это движение, которое мы наблюдаем? — спрашивала опять Ортруда.
— Конечно, — говорил Лорена, — назревает необходимость некоторых перемен, но это вовсе не так опасно, как думают многие мнительные люди. Положение рабочих в некоторых отраслях промышленности, действительно, следует улучшить, и мы это сделаем. Вообще, мы пойдем вовремя на минимум необходимых уступок, — и только.
— Стало быть, бояться нечего? — с неопределенною улыбкою спросила Ортруда.
Лорена уверенно сказал:
— Готов поручиться чем угодно, ваше величество, что решительно нечего бояться. Я смотрю прямо в глаза будущему с большими и светлыми надеждами и без малейших опасений.
Королева Ортруда встала. Сказала с любезною улыбкою, одною из тех, которые так привычны, что их даже не замечают:
— Благодарю вас очень, дорогой господин Лорена. Вы совершенно рассеяли все мои сомнения.
Виктор Лорена поцеловал протянутую ему руку Ортруды, почтительно откланялся и ушел. С легкою насмешливою улыбкою смотрела за ним Ортруда. Она думала, что самоуверенность его не умна и что осведомленность его в теориях весьма поверхностна.
Ортруда ненадолго осталась одна. Думы ее были печальны, и душа ее была омрачена. Она томилась темными, но мрачными предчувствиями скорби неутешной. Зенитный час ее жизни был слишком ясен, как перед грозою. Таким безоблачным казался ей доныне облик милого ее Танкреда — лучезарный образ, созданный ее пылким воображением, щедро наделенный всеми достоинствами, которые она хотела в нем видеть.
Светлый лик! И так непонятна в его ярком озарении подстерегающая, по пятам крадущаяся за Ортрудою печаль. Или это — чародейный голос, предвещательный, из темной глубины восходящий?
От королевы Виктор Лорена прошел к принцу Танкреду, — еще накануне получил от него пригласительную записку.
В последнее время принц Танкред все чаще и чаще искал случаев поговорить с Виктором Лорена. Министр от этих встреч не уклонялся и часто по приглашениям Танкреда заходил к нему после докладов у королевы; иногда и перед ними. Всегда для таких приглашений у Танкреда находился какой-нибудь благовидный предлог, что-нибудь из спортивной или светской жизни. И всегда разговор очень скоро переходил на то, что Танкред принимался развивать снова свои великолепные планы, — об усилении флота, о колониях в Африке и на островах Тихого океана, о союзе с Англиею, о Латинской империи.
Виктор Лорена думал, что понимает, почему принц Танкред так занят мечтами о всех этих странных и опасных авантюрах. Он отлично знал, что Танкред в последние годы все более запутывается в долгах. Танкред влюблялся быстро и часто. Расходы его на любовниц становились наконец слишком велики. Притом же ему приходилось платить многим за молчание, чтобы Ортруда продолжала оставаться по-прежнему в блаженном неведении. Вот эта нужда в деньгах, все возраставшая с годами, и толкала Танкреда к политическим и финансовым авантюрам и заставляла его не избегать связей с банкирами и с биржевиками. Случалось ему даже иногда в прилично скрытых формах торговать своим влиянием. Поддерживать наилучшие отношения с министерством было для него очень важно.
Лорена никогда не спорил с принцем Танкредом по существу и соглашался на словах со всем, что говорил ему Танкред. При данных обстоятельствах принц Танкред казался ему человеком полезным для кабинета. Влияния и связи партии, втихомолку группировавшейся около Танкреда, партии военных честолюбцев и шовинистов, входили в расчеты и хитрого министра, который не прочь был воспользоваться тем, что в среде этой партии было немало людей, искусившихся в придворных интригах. Политик осторожный и ловкий, Виктор Лорена был уверен, что на этом, хотя и скользком, пути его не завлекут дальше, чем он сам захочет. Он надеялся, что в обмен на фразы сочувствия и на кое-какие обещания сумеет, по крайней мере, укрепить свое личное влияние в высоких сферах. И потому в разговоре с Танкредом он до небес превозносил его государственный ум. Только уклонялся от всякого решительного шага. Говорил, что к осуществлению этих планов следует приступить очень осторожно. Находил многие трудности и помехи.