-- Какъ вы сюда попали, княжна? Кого вы ищете на этой лѣстницѣ?-- спросилъ онъ, соображая, что рѣшительно не имѣетъ никакого понятія о томъ, кто живетъ въ этомъ домѣ.
Княжна глядѣла ему прямо въ глаза своими большими синими глазами, и онъ читалъ въ нихъ дѣтское смущеніе и въ то же время не дѣтскую рѣшимость.
-- Я никого не ищу,-- тяжело переводя дыханіе, медленно проговорила она: -- я къ вамъ, Михаилъ Александровичъ, мнѣ очень надо васъ видѣть... можете вы принять меня?..
-- Ко мнѣ?
Онъ совсѣмъ растерялся, почтительно пропустилъ ее въ переднюю, заперъ дверь и не зналъ -- снимать ли съ нея шубку.
Но прежде чѣмъ онъ рѣшилъ этотъ вопросъ, она сама быстро сняла ее съ себя, такъ что онъ едва успѣлъ подхватить ее и повѣсить на вѣшалку.
-- Пожалуйте!-- говорилъ онъ все съ возраставшимъ смущеніемъ, вводя ее въ «музыкальную» комнату.
Княжна шла за нимъ робко, опустивъ глаза, и даже невольно прижала руку къ груди, такъ у нея, очевидно, билось сердце.
Онъ увидѣлъ, что въ комнатѣ значительно стемнѣло. Онъ зажегъ лампу и придвинулъ къ столу мягкое, удобное кресло.
-- Садитесь, княжна, вотъ сюда, здѣсь вамъ будетъ хорошо, а -- я весь къ вашимъ услугамъ...
Маленькая княжна сѣла, все не поднимая глазъ, и нѣсколько секундъ продолжалось неловкое молчаніе. Наконецъ, она взглянула на Аникѣева и улыбнулась. Но это была не вызывающая улыбка бойкой шалуньи, а жалкая улыбка, просящая о снисхожденіи и, въ то же время, полная настоящей грусти.
-- Боже мой, что вы должны обо мнѣ думать!-- вырвалось у нея, и онъ хорошо видѣлъ, что еще мгновеніе, какое-нибудь недолжное съ его стороны слово, невольное, не такъ понятое ею движеніе; и она зарыдаетъ.
-- Я ничего о васъ не думаю,-- тихо и почтительно сказалъ онъ:-- то есть, я думаю: вѣрно, съ вами случилось очень дурное, большая бѣда... и вамъ кажется, что я могу помочь вамъ... Если бы только я дѣйствительно могъ... располагайте мною... Я одинъ, намъ никто не помѣшаетъ, успокойтесь, скажите мнѣ все.
Онъ протянулъ ей руку, и въ глазахъ его засвѣтился отблескъ той нѣжности, съ какою онъ глядѣлъ на свою Соню. Она сжала его руку и вглядывалась въ его лицо.
-- Вотъ вы меня успокоили! Какъ я вамъ благодарна!-- уже новымъ голосомъ, оживляясь, воскликнула она.-- Когда мнѣ принесли сегодня утромъ вашъ адресъ изъ адреснаго стола, и я рѣшилась къ вамъ ѣхать, мнѣ это казалось очень легко... Но я едва не убѣжала дойдя до вашей двери... А когда вы мнѣ отворили... Боже мой, почему же я думала, почему я была увѣрена, что вы мнѣ именно сами отворите?!.. Когда вы мнѣ отворили, у меня голова закружилась, я едва не упала... Если бы вы иначе меня встрѣтили... но не могла же я въ васъ ошибиться!.. теперь я вамъ скажу все, все... затѣмъ и пришла... ничего не стану утаивать... Знаете... Я въ прошломъ году... j'ai commis un grand péché... я утаила на духу... но отъ васъ ничего не могу утаить, иначе, вѣдь, и нельзя, не стоитъ...
Онъ внимательно слушалъ ея тихій лепетъ и все больше успокаивалъ ее своимъ взглядомъ...
Она продолжала:
-- Вы угадали... конечно, со мною большая бѣда... Впрочемъ и угадывать было нечего, бѣда, вѣдь, случилось тогда вечеромъ, на вашихъ глазахъ... вѣдь, я помню все, до той самой минуты, какъ мнѣ стало дурно... Потомъ я ужъ ничего не помню, я пришла въ себя только въ каретѣ, когда мы возвращались домой...
-- Хорошо, что не случилось самаго худшаго,-- перебилъ Аникѣевъ:-- я боялся, что вы очень какъ-нибудь заболѣете.
-- А это, по вашему, было бы худшее?! Нѣтъ, я не заболѣла, я на слѣдующее утро уже была здорова, только въ головѣ осталась такая странная тяжесть... Но всему наступилъ конецъ, то-есть, всей моей прежней жизни... Я ужъ теперь навсегда погибла, опозорена, свѣтъ для меня не существуетъ.
Онъ улыбнулся и покачалъ головой.
-- Не такъ страшно, какъ вамъ кажется!-- сказалъ онъ.
-- Вы думаете? Вамъ смѣшно? Это хорошо, что вы улыбаетесь... Однако... знаете, вѣдь, я была невѣста...
-- Знаю.
-- Ахъ, ну, тѣмъ лучше, если знаете... такъ знайте же и то, что мой женихъ, графъ Ильинскій, на другой же день послѣ этого ужаснаго вечера прислалъ, на имя папа, письмо, очень приличное письмо, которымъ онъ отъ меня отказался. Вотъ это письмо, вотъ оно! Папа бросилъ мнѣ имъ въ лицо... онъ, папа, всегда сдержанный, ласковый... Онъ сказалъ, что я его навѣкъ опозорила, что я ему не дочь... Теперь онъ боленъ, не выходитъ изъ своихъ комнатъ, а я его не видала съ той минуты, какъ онъ бросилъ мнѣ это письмо... Читайте, посмотрите, какъ дѣлаются такія вещи...
Она маленькой, задрожавшей рукою, затянутой въ черную перчатку, вынула изъ кармана смятый листокъ толстой почтовой бумаги и подала его Аникѣеву.
Онъ прочелъ строки, написанныя твердымъ, крупнымъ, ровнымъ почеркомъ.
«Глубокоуважаемый князь Валентинъ Илларіоновичъ, я немедленно уѣзжаю изъ Петербурга, чтобы гдѣ-нибудь, подальше, пережить то, что случилось. Да поможетъ Богъ вамъ и достойнѣйшей княгинѣ. Таково сердечно желаніе всегда вамъ преданнаго и уважающаго васъ
Гр. П. Ильнис...»
-- Не правда-ли, коротко и ясно!-- насмѣшливо проговорила княжна задрожавшими губами, вдругъ блѣднѣя.
-- Тутъ одно только серьезно,-- сказалъ Апикѣевъ, возвращая ей письмо:-- вы очень любили этого господина?
-- Мнѣ казалось, что я люблю его. Онъ представлялся мнѣ такимъ интереснымъ... Я высоко его ставила... Но послѣ этого, сразу я поняла, что не люблю его... И вотъ теперь, знаете-ли, у меня къ нему такое чувство, какъ если считаешь человѣка хорошимъ, честнымъ, и вдругъ узнаешь, что онъ укралъ. И жалко его какъ-то, и противенъ онъ очень...
-- Самое настоящее чувство,-- съ усмѣшкой сказалъ Аникѣевъ:-- и, въ такомъ случаѣ никакой бѣды и погибели нѣтъ. Напротивъ, вы сами должны видѣть, что вамъ слѣдуетъ только радоваться и благодарить Бога. Что бы это было, если-бы вы замужъ за него вышли и уже послѣ свадьбы почувствовали, что вамъ его «и жалко какъ-то, и противенъ онъ очень»... что бы тогда было?
-- Я это понимаю,-- проговорила княжна, сдвигая брови и внезапно превращаясь изъ наивнаго ребенка въ женщину: -- я ужъ это про себя рѣшила. Только дѣло не въ немъ, не въ этомъ женихѣ, отъ котораго меня Богъ избавилъ, а въ моей жизни дома, въ папа и мама. Мнѣ болѣе нельзя жить, вотъ что!
-- Отчего нельзя жить? Разсержены, глядятъ на дѣло но своему, у васъ непріятности... только, вѣдь, посердятся, да и перестанутъ... Вотъ весна подходитъ, увезутъ васъ куда-нибудь съ деревню или за границу, а къ будущему сезону все это будетъ забыто, и заживете вы попрежнему!
Княжна опустила руки на колѣни и качала головой.
-- Ахъ, какъ вы ничего не знаете!-- печально воскликнула она:-- Да я то знаю. Вѣдь, я знаю ихъ хорошо, ихъ и всѣхъ нашихъ... Я ни въ чемъ не виновата, совѣсть моя чиста, я сама не понимаю, какъ все это случилось со мною, а между тѣмъ, я ихъ опозорила, и сама погибла!.. И вотъ, такъ какъ я все равно ужъ преступница и безсовѣстная, то я и прибѣжала къ вамъ... Это очень не годится; но иначе я не могла... сами увидите! Спасите меня... я знаю, что вы это можете, я вамъ вѣрю... Я всѣ эти дни о васъ думала и рѣшала, что только вы одинъ можете спасти меня... Оттого я и сдѣлала такую ужасную вещь, оттого къ вамъ и прибѣжала, вырвалась изъ дому... тихонько.
Она быстро поднялась со своего кресла, подошла къ Аникѣеву и глядѣла на него умоляющимъ взглядомъ, глазами полными слезъ.
«Что-жъ это: Enfant précoce?... Совсѣмъ извращенная дѣвочка?.. Бабочка, летящая на свѣчу?...» -- думалъ онъ.
Художникъ залюбовался прелестною бабочкой и даже не замѣчалъ, что слишкомъ долго любуется ею, а она трепещетъ передъ нимъ своими радужными крылышками.