А «дятелъ» готовилъ ему новую неожиданность.
-- Да кабы одна княгиня, а то у насъ и новыя «штучки» заводиться начали,-- таинственнымъ, многозначительнымъ шепотомъ произнесъ онъ, повѣсивъ голову, такъ что носъ ткнулся въ бронзовую подкову, красовавшуюся на синемъ галстухѣ.
-- Какъ? Ну, вотъ еще вздоръ какой!
-- А не вѣрьте! Вчерась это, передъ сумерками... Я-то былъ ушодши...
И онъ, во всѣхъ потребностяхъ, передалъ разсказъ дворника.
Вово внимательно слушалъ, но перебивая.
-- Ну, какъ же тутъ думать прикажете?-- занылъ «дятелъ» разводя руками.-- Никогда мы такимъ баловствомъ не занимались, и очень высоко себя цѣнимъ, со всякими, смѣю сказать, шлюхами возиться не станемъ. Вотъ я иду сюда, да и думаю: нѣтъ, это совралъ онъ, дворникъ-то... она хоть и махонькая, хоть и вертлявенькая, а надо такъ полагать, что вовсе не «штучка»... Кто жъ бы такое могла быть?.. Ваше сіятельство, явите божескую милость, прикиньте въ мысляхъ, кто бы такое могла быть? Ничего они вамъ не говорили... не про какую такую?..
Платонъ Пирожковъ во время пути совсѣмъ истомился любопытствомъ и не могъ больше переносить своего незнанія.
-- Постой! какъ ты сказалъ? бѣловолосая... маленькая... тоненькая?-- быстро спрашивалъ Вово.
-- Такъ точно-съ... дворникъ говоритъ: волосы, говоритъ, бѣлые, что твой ленъ, а махонькая, говоритъ, такая, что вотъ взялъ, посадилъ ее на ладонь, прихлопнулъ -- и нѣтъ ничего!
«Богъ мой, да, вѣдь, это Ninette!-- чуть было громко не крикнулъ Вово:-- она... другому некому и быть... Сумасшедшая!.. Ну, дѣточки!»
А совѣсть опять упрекнула -- вѣдь, онъ и у Хрепелевыхъ не былъ послѣ «скандала». Можно себѣ представить, что тамъ творится! Онъ рѣшилъ сегодня же къ нимъ поѣхать и постараться увидѣть Ninette. Она ничего отъ него не скроетъ. Но прежде всого надо навѣдаться къ Натальѣ Порфирьевнѣ. Онъ видѣлъ ее на одной изъ панихидъ, только ни слова не сказалъ съ нею, а на похоронахъ ее не было.
-- Такъ кто же это? сдѣлайте божескую милость!-- между тѣмъ изнывающимъ тономъ тянулъ «дятелъ».,
-- А я почему знаю,-- сказалъ Вово.
-- Такъ вы узнайте, безпремѣнно узнайте, потому ежели теперь эта самая любовная канитель еще начнется, да съ двухъ концовъ, тогда, прямо говорю, все пойдетъ прахомъ!..
Платонъ Пирожковъ вдругъ осѣкся и очень странно фыркнулъ носомъ.
Вово съ изумленіемъ взглянулъ на его нелѣпое лицо, подергиваемое жалкой гримасой, и увидѣль, что онъ вотъ-вотъ сейчасъ разревется.
-- Никакъ ты ужъ и рюмить собрался?.. Ну, чего тамъ... полно!-- ласково проговорилъ онъ и похлопалъ «дятла» по плочу.
Слова эти произвели поразительное дѣйствіе. Платонъ Пирожковъ сразу выпрямился, закинувъ голову, ощетинилъ усы и отставилъ ногу.
-- Это кто-жъ такое... рюмитъ!.. Я-то?! Обознались ваше сіятельство!-- мрачно заговорилъ онъ.-- Что я, баба что-ли! Да и нечего сказать, невидаль!.. Мнѣ-то что! Пускай себѣ пропадаетъ баринъ, они мнѣ ни братъ, ни сватъ, я лакей ихній, а они господинъ, ну и пускай пропадаютъ!.. Богъ имъ судья -- всю-то жизнь мою они погубили... Можетъ, я теперь человѣкомъ былъ бы, а по ихней милости что я такое?.. тьфу! мочалка!..
Платонъ Пирожковъ остановился и, принявъ болѣе скромную позу, ужо совсѣмъ инымъ, скорбнымъ тономъ продолжалъ:
-- Вѣдь, еще въ Снѣжковѣ, какъ ребятками мы были, они надо мной тиранство свое показывали... Бывало, нашалятъ они что-нибудь несообразное, чувствуешь, что безъ строгаго взысканія никакъ не обойтись, сейчасъ и бѣжишь либо къ барынѣ, либо къ мусье Жульяру и въ ноги: простите, молъ, это я все надѣлалъ, я долженъ быть въ отвѣтѣ, а Михайло Александрычъ ни-ни... Ну, и попадетъ иной разъ, барыня-то больше прощали, а мусье Жульяръ сѣкъ, то-есть, такъ надо сказать -- дралъ безъ милосердія... Мальшишка, говоритъ, кошонъ рюсъ, говоритъ, и приказываетъ Семену: сэкъ иво, сэкъ, говоритъ, карашо сэкъ! А Семенъ буфетчикъ и радъ -- аспидъ былъ, какъ есть палачъ... такъ отдерегь, что потомъ дня три все наровишь бочкомъ присаживаться, потому прямо и сѣсть-то невозможно...
Вово, снявъ пудермантель, продѣлывалъ гимнастическія движенія руками и ногами, присѣдалъ, подпрыгивалъ, вертѣлъ туловищемъ, улыбаясь смотрѣлъ на «дятла» и начиналъ чувствовать настоящее умиленіе.
-- Такъ чѣмъ же Михаилъ-то Александровичъ тебя тиранилъ?-- наконецъ, воскликнулъ онъ, лаская бѣднаго «дятла» своими великолѣпными бархатными глазами.-- Развѣ онъ заставлялъ тебя брать на себя его провинности?
-- Заставлять не заставляли, а все-жъ таки мнѣ отъ этого не легче, драли-то не ихъ, вѣдь, а меня,-- объяснилъ Платонъ Пирожковъ.
-- Ну, да что розги!-- помолчавъ, продолжалъ: онъ -- то были цвѣтики, а ягодки-то впереди созрѣвали. Выросли мы, жить, что называется, стали... Такъ нешто это жизнь моя была... сами посудите, ваше сіятельство: всякій человѣкъ свое удовольствіе имѣетъ, свою волю, свободу... время придетъ, своимъ домкомъ обзаведется, женой, дѣтишками. А я, прости Господи, бобылемъ былъ, бобылемъ и остался, рабомъ ихнимъ былъ, рабомъ и по сіе время... Имъ весело, а мнѣ отъ ихъ веселья какая прибыль? Сапоги да платье ихнее чищу, пыль обметаю. Плохо имъ -- тутъ вотъ и мнѣ плохо... Старая барыня померли, они грустятъ, какъ тѣнь ходятъ -- и я за ними. Съ барыней, съ Лидіей Андреевной нелады идутъ, такъ и у меня душа не на мѣстѣ. Они мечутся изъ города въ городъ, и я за ними. Амуры пошли Снѣжковскіе, съ барышней Лукановской въ паркѣ пропадаютъ, а я караулю, какъ-бы кто въ паркъ не прошелъ, да, Боже упаси, чего не замѣтилъ... Барышня за князя замужъ, а я дрожу, какъ осиновый листъ, ночей не сплю напролетъ, у дверей прислушиваюсь, пистолеты, ножи, бритвы стерегу, какъ бы грѣха не случилось... потому, больно они страшны тогда были... и-и!.. не приведи Господи!.. О заграницахъ нашихъ ужъ и не говорю, ежели поминать эти мытарства, такъ лучше набрать себѣ полыни въ ротъ, да и жевать... Нѣтъ, ваше сіятельство, хоть я и простой человѣкъ, хотъ мать родила и въ дворовой избѣ, а все-жъ таки никто не похвалитъ ихъ за то самое...
-- За что за что?-- съ серьезнымъ видомъ спрашивалъ Вово, становясь въ фехтовальную позу, наступая на «дятла» и вертя передъ его грудью кулакомъ.
-- А за то, что они изъ меня цѣпного пса сдѣлали,-- отвѣтилъ Платонъ Пирожковъ, отскакивая въ уголъ.
-- Кто-жъ это тебя на цѣпь посадилъ?.. Разъ-два, разъ два!..-- настигалъ его Вово и въ углу.-- Всѣмъ крестьянамъ волю дали, а ты одинъ во всей Россіи крѣпостнымъ остался! Да ты, братецъ, феноменъ, ты -- анахронизмъ рѣдкостный!
«Дятелъ» совсѣмъ оскорбился.
-- Обидныхъ словъ, ваше сіятельство, я на своемъ вѣку не мало наслушался...-- заговорилъ онъ:-- хоть какимъ угодно а... хранисомъ обзывайте, меня отъ того не убудетъ... я къ вамъ по старой памяти, какъ къ доброму барину, другу ихнему старинному, я къ вамъ съ душою, а вамъ все шуточки, вы все на смѣхъ...
Вово пересталъ фехтовать и скорчилъ дѣтское лицо.
-- Ну, извини, Платочекъ, я больше не буду... никогда не буду больше называть тебя а...хранисомъ!
-- Да и не придется, потому я принялъ рѣшеніе, сейчасъ такъ прямо въ газету и иду... публиковаться.
Вово сталъ совсѣмъ серьезенъ.
-- Слушай,-- сказалъ онъ:-- ты теперь иди публиковаться... вотъ тебѣ и на публикацію (онъ взялъ со стола портъ-монэ, вынулъ оттуда десятирублевую бумажку и далъ ее «дятлу»)... все я сегодня разузнаю и обо всемъ подумаю, а Михаилу Александровичу ты скажи, чтобы онъ подождалъ меня часовъ около восьми, скажи, что ты меня на улицѣ встрѣтилъ, что у меня къ нему дѣло есть и что я буду около восьми непремѣнно...
-- Очень вами благодаренъ,-- поклонился «дятелъ»:-- только какъ же это я имъ скажу, когда ихъ, можетъ, и весь день- дома не будетъ?
-- А какъ знаешь... Ну, сокращайся.
-- Счастливо оставаться!-- со вздохомъ произнесъ Платонъ Пирожковъ, взглянулъ на свои сапоги и бокомъ прошмыгнулъ въ дверь.