Мы сели в четверти километра от берега Карского моря и в одном километре от маяка.
Шел мелкий снег. Было мглисто. Погода напоминала глубокую осень в центре России, когда лето давно кончилось, а зима еще не наступила. Кругом сыро. Снег падал и тут же таял, только небольшие белые пятна маячили на полузамерзших кочках и покрытых льдом впадинах однообразного тундрового ландшафта. Метрах в 50 от самолета - озеро, больше похожее на болото. Оно покрыто тонким льдом. Кое-где поверх льда проступила вода. Сквозь лед видно прозрачное, усеянное галькой дно. Самолет накренился на правую, больную, «ногу». Обод неисправного колеса по ось погрузился в почву. Порывистый ветер дул под левое крыло и крен от этого увеличивался.
Мы беспокоились за машину. Ее могло перевернуть на крыло и поломать.
Сразу же после посадки начали рыть канаву под здоровым колесом, чтобы погрузить поглубже и его. Тогда самолет примет нормальное положение. Киркой, лопатами мы ковырялись в жидкой грязи, густо перемешанной с камнями и галькой. Через полчаса работы одежда стала мокрой от пота и сырого снега. Мы основательно вымазались в грязи. Вид экипажа был, мягко говоря, непривлекательный.
Яма вырыта. Как же втянуть в нее машину? Достаточно бы повернуть самолет за хвост на несколько метров. Но нас всего пять человек. Могли ли мы стронуть с места гигантский самолет? Отправились на берег моря, где еще при посадке заметили большое количество [141] плавника. Море бушевало. Огромные волны с шумом ударялись о берег, высоко вздымались мириады брызг. Ледяная вода заливала берег, на котором валялось много обледенелых бревен. Их выкинуло море. Мы выбрали несколько бревен потоньше, использовали их как рычаги и с большим трудом передвинули хвост самолета вправо. В канаве утонуло и здоровое колесо. Самолет стоит прямо. Эту работу кончили ночью, в полной темноте. Еще засветло мы послали Бассейна обследовать местность, дойти до маяка, до домика и узнать, что это за домик и кто в нем живет.
Через час-полтора Бассейн вернулся. Разведка его принесла неутешительные сведения. Никакого домика нет, а есть наспех сбитый из ветхих досок сарай, без крыши и без одной стены. Повидимому, когда-то при постройке радиомаяка он служил складом материалов. Самый же радиомаяк - автомат, с запасом питания на шесть месяцев. Ничего живого поблизости нет.
Это нас опечалило. Мокрые до последней нитки, голодные, усталые, мы очень нуждались в теплом помещении, чтобы отдохнуть, высушить одежду. Увы, приходилось довольствоваться нашим, насквозь продуваемым самолетом.
Ломило руки, ноги, хотелось крепко уснуть. Но у нас еще не было связи с Большой Землей. Поспешили с помощью самолетной антенны сообщить о себе в Амдерму. Но слышимость была плохая, и ответа Амдермы мы толком не разобрали. Необходимо было установить настоящую радиомачту с мощной антенной. Вытащили складную металлическую радиомачту. Поставить ее ночью при 9-балльном ветре и снегопаде стоило больших трудов: короткие металлические колышки для закрепления расчалок не держались в рыхлом верхнем слое земли. Площадку работ скупо освещал единственный карманный фонарик.
Но часа через два мачта стояла, антенна была подтянута к самолету, и через 15 минут мы свободно разговаривали с Амдермой.
Наконец- то мы свободны и можем заняться собой. Закусили галетами, консервами, главное -выпили горячего чаю. Около полуночи надули свои резиновые матрацы, разделись до белья и залезли в спальные мешки. Тоскливо воет студеный ветер, но в мешке тепло, [142] приятно ноет утомленное тело, сон туманит сознание, и мы засыпаем с мыслью: «все обошлось благополучно».
А ветер крепчает, с визгом врывается в щели крыльев, с остервенением ревет и часто стучит ремнями и пряжками моторных чехлов о металлическую поверхность крыла, отчего внутри самолета стоит непрерывный оглушительный стук, словно в клепальном цеху большего завода.
Наступил первый день нашего «великого сиденья». Относительно теплая погода неожиданно сменилась сильным морозом. Начались переговоры с Амдермой. Амдерма сообщала, что колеса затребованы из Архангельска, через два-три дня выйдет пароход «Вологда», который доставит их нам.
Доставка при этих условиях грозила затянуться надолго. Запросив, имеется ли в распоряжении Амдермы какое-нибудь судно, и получив утвердительный ответ, мы дали распоряжение снять одно колесо с самолета Молокова и срочно доставить нам. Но оказалось, в Амдерме все еще свирепствовал шторм и снимать колесо при ураганном ветре было невозможно. Приходилось ждать, пока утихнет ветер. На этом и порешили. При первой благоприятной погоде маленькая шхуна «Вихрь» доставит нам колесо.
Таким образом, нам предстояло прожить в нашем «клепальном цеху» несколько суток. Назначили следующий срок связи и занялись приведением в порядок своего хозяйства. Первая забота - о тепле. На каждого приходилось по три спальных мешка, так как члены экипажа, пересаженные на мысе Желания на другие корабли, мешков с собой не взяли. Не взяли они и десять резиновых новых матрацев. Мы надули матрацы, расставили их в среднем отсеке фюзеляжа, оставшимися матрацами и спальными мешками загородились от ветра. На резиновые матрацы на полу постлали несколько малиц, мехом наружу. Стало немного тише, хотя ветер и проникал через маленькие отверстия.
Попрежнему стоял лютый мороз. Было так холодно, что без перчаток руки мгновенно замерзали. Мы сидели, вернее, полулежали на полу, на разостланном меху, в полном полярном обмундировании, в теплых шапках или закутанные в шлемы, около нас непрерывно горели два примуса, служившие печками. [143]
Сегодня дежурный по варке пищи - Бассейн. Он молчаливо возится, творя из крупы, сухого картофеля и прочих снадобий что-то среднее между супом и кашей. Мы обсуждаем способы, каким образом можно будет скорей и проще вытащить машину из крепко смерзшейся земли.
Час обеда. Приготовленное Бассейном, этим кустарем-кулинаром, кушанье - просто серая бурда. Но нам оно кажется замечательно вкусным. К тому же оно горячее. А мы так нуждаемся в тепле. Едим и похваливаем.
В 10 часов - вечерняя связь с Амдермой. Сообщили, что с зимовки Лагерная, единственной зимовки на южной оконечности Новой Земли, расположенной от нас километрах в 50, к нам вышла на собаках партия с продовольствием. Пурга не унималась. Мы тревожились - доберутся ли и найдут ли нас эти люди. Опробовали пистолетные ракеты, разожгли одну большую посадочную ракету, которыми мы хотели давать сигналы о нашем местонахождении. Зеленые и красные пистолетные ракеты взвивались высоко вверх. Их полет был красив. Ракеты освещали большое пространство. Наверно, их можно было увидеть издалека. Мы с нетерпением ждали гостей.
На другой день, рано утром, я проснулся от сильного холода. Спал в крыле. С удивлением обнаружил, что мой спальный мешок занесен снегом: в щели за ночь надуло целый сугроб. Самое мучительное - вылезать из спального мешка. Эту операцию стараешься проделать как можно скорее. Подпрыгивая и приплясывая, торопишься натянуть меховую одежду. Это помогает плохо. Руки и ноги кажутся одеревеневшими.
Чтобы разогреться, шли запускать моторчик радиостанции. Первая связь была с раннего утра. За ночь моторчик застывал и упорно отказывался работать. Приходилось сильно дергать его за трос, поворачивать сильными рывками. Этим занимались по очереди. Согревшийся уступал место другому. Потом дежурный начинал готовить завтрак. Меню было не особенно разнообразным: чай, галеты, икра, мясные консервы.
Завтрак как будто «закреплял» тепло, добытое у моторчика рации. Но стужа брала свое. И через полчаса-час мы снова ощущали студеное дыхание арктики. [144]
Шел третий день нашего сиденья на диком, безлюдном, суровом мысе Меньшикова. После завтрака решили пройти к маяку и подробно разведать местность. Обошли кругом и исследовали расположенное возле самолета небольшое озеро из которого мы брали пресную воду. Прошли вдоль скалистого морского берега до самого мыса, где стоял маяк. Море бесновалось. Завывающий ветер сбивал с ног. Пенистые валы стремительно бежали к скалам, ударяясь о них, вздымались вверх и, словно укрощенные, откатывались назад. А там набегали новые волны и без конца бушевал прибой. Страшно было следить за этим единоборством морской стихии и угрюмых равнодушных каменных скал. На берегу валялись какие-то ящики, бочки, остатки шлюпок. На одном из ящиков мы с трудом разобрали «Нордвик». Этот ящик море схватило у мыса Нордвик и за тысячу километров принесло сюда.
Залезли на маяк. Осмотрели его автоматическое устройство. С самой вышки наблюдали шторм.
К обеду тронулись домой. Сегодня дежурный приготовил обед из двух блюд: рисовая каша и какао.
День короткий. Светало в 8 часов; 30 минут, а в 12 часов 30 минут уже было темно. Регулярно через каждые два-три часа я пять-шесть раз стрелял ракетами вверх, надеясь этим привлечь внимание идущих к нам зимовщиков с Лагерной.
После обеда начинались рассказы о всяческих авиационных происшествиях. Читали вслух единственную книгу, оставшуюся на самолете. Играли в карты. Особенно популярна была игра в «подкидного». Играли азартно, «не на жизнь, а на смерть». Причина азарта была очевидна: по уговору проигравший должен сдавать карты для новой игры. А эта операция не из легких. Надо снимать рукавицы. Что может быть страшнее? И вот бедняга - проигравший - быстро снимал меховые рукавицы, долго грел руки над примусом и, наконец, начинал сдавать карты. Бешено спешил, но руки стыли в первую же секунду, сдача прерывалась, он снова грел руки над примусом, снова принимался за свое дело. А выигравшие подтрунивали над сдатчиком. Что ж? Эта участь была знакома всем. Я играл с Симой Ивановым, Водопьянов - с Петениным, Бассейн то сидел рядом, поддакивая или подтрунивая над неудачниками, то залезал [145] в мешок. Нашим противникам не везло. Они почти каждый раз проигрывали, нервничали, ругали друг друга за неправильный ход. Особенно остро переживал неудачи Михаил Васильевич. За оплошный ход он «грыз» Петенина так, что тому становилось «жарко». А нам повышенное настроение партнеров доставляло большое удовольствие, и мы подливали масла в огонь. Когда руки коченели окончательно, игра прекращалась. И тогда начинались длинные, длинные рассказы, в которых были и правда, и вымысел, и действительные происшествия, и планы будущих экспедиций.
О чем только не было переговорено, чего-чего только не было рассказано за десять долгих полярных вечеров! Как-то Водопьянов рассказывал сказку об Алеше Поповиче. Часа два, затаив дыхание, слушали ее, а Михаил Васильевич, умело импровизируя, все говорил, развлекая своих спутников.
В 12 часов - связь с Амдермой. Потом ужин: чай и какао с галетами, иногда разогретые мясные консервы. Потом - спать. Как и накануне, стараемся быстро-быстро стащить с себя одежду, нырнуть в мешок, закутаться как следует. Долго дрожишь в этом мешке, пока, наконец, не ощутишь драгоценную теплоту. В одном мешке было холодно, спали в двух - вдетых один в другой. Закроешься с головой - нечем дышать. Откроешь верхний клапан - лицо замерзает. Я клал под голову свой летный пиджачок на беличьем меху, крепко закутывал им голову и оставлял маленькое отверстие для воздуха. Часто ночью просыпался от холода: полы пиджачка или расходились сами, или я нечаянно разворачивал свое «гнездышко».
Так проходили дни и ночи. На пятый день сообщили, что «Вихрь» вышел с колесом к нам. Всеобщее ликование. Я высчитывал, сколько нужно времени судну, чтобы дойти до нас. Даже запросил у капитана все данные на этот счет и его мнение, когда он намерен прибыть. Приготовили ракеты, осмотрели берег, где будем выгружать колесо. Настроение поднялось.
Каково же было разочарование, когда на следующее утро по радио из Амдермы сообщили, что «Вихрь» из-за сильной волны и обледенения вернулся назад.
Начали подумывать, нельзя ли вылететь, обойдясь своими средствами. Но обод колеса был поврежден так [146] сильно, что рассчитывать на успех было трудно. Тем не менее, мы начали вытаскивать самолет из ямы, решив, что подробный осмотр обода подскажет выход. С утра приступили к работе. Она шла медленно. Мы быстро уставали: сказывались неважное питание, изнуряющий мороз.
Чтобы поднять машину, надо положить под домкрат несколько бревен. Идем к морю. Мы с Симой нашли бревно и взвалили его на плечи. Понесли к самолету. Водопьянов и Петенин пошли искать доски. Бревно не тяжелое и нести-то всего четверть километра. Но мы с Симой отдыхали восемь раз, пока подошли к самолету. Все были простужены. У меня сильно болело горло. У Иванова была общая слабость, повышенная температура. У Водопьянова начали болеть челюсти, разбитые при давно случившейся аварии.
Приближалось 7 ноября. Мы получили много поздравительных телеграмм. Обидно, что не удалось, как предполагали, встретить великий праздник в Москве. 6 числа мы с вечера отправились на берег моря с пилой, топором и бидоном бензина, навалили огромную кучу сплавного леса, и 7 ноября у нас весь день горел огромный костер. А мы сидели около него, грелись и разговаривали о том, как замечательно празднует двадцатую годовщину Октября родная Москва.
На десятые сутки работа по вытаскиванию корабля из ямы подходила к концу. И вдруг по радио извещение, что «Вихрь» снова вышел к нам.
Всю ночь мы не сомкнули глаз. Часто разговаривали по радио с капитаном «Вихря», подбадривали его, уверяли, что у нас море совершенно спокойное, ветер слабый и, на худой конец, с южной стороны есть бухта, где судно может укрыться от волнения.
В 24 часа «Вихрь» сообщил, что он пересекает Карские ворота. Мы тут же, с пилой, с топором, с ракетами, с бидоном бензина вышли на самый берег моря, снова разожгли костер. Поминутно пускали ракеты. В четвертом часу вдали от берега замаячили огни судна, а через час к нашему костру пристала шлюпка с матросами и остальными членами экипажа нашего самолета во главе с механиком Морозовым.
Радости нет конца. Они привезли колесо, много продовольствия, несколько бутылок вина и спирта, которого [147] у нас не было ни капли. Опасаясь, что море снова забушует, мы настояли, чтобы корабль немедленно выгрузил колесо. Команда охотно занялась этим.
Меня с Водопьяновым пригласили на судно в гости. Встретила вся команда. Капитан - милый, замечательный человек. Он скупо рассказал об этом походе. Мы многого не знали. Не знали и того, что маленькому, слабому судну стоило больших трудов пробиться к нам.
К полудню 11 ноября привезенное колесо было поставлено на место. Моторы разогреты. Мы поднялись в воздух.
Пробили туман над Карскими воротами и в половине третьего были в крепких объятиях всех остальных участников экспедиции, которые уже находились в Амдерме. [148]