В ноябре месяце одного из годов нынешнего столетия я приехал в город В… и на другой же день явился к своему начальству.
— Честь имею явиться… Назначен учителем в Чеярковскую волость.
— Очень рад… очень рад… Нам так приятно, когда образованные люди идут на такие места… Что от меня зависит, то, поверьте…
Словом, меня осыпали такими либеральными словами, что я решительно ничего не мог сообразить и чуть ли не с умилением глядел на сухощавую, худую фигуру моего начальника, одетого в черный сюртук, светлые панталоны, гладко причесанного с пробором посредине и висками вперед…
— Вы, конечно, имеете намерение и описывать… Очень рад… И если там найдете беспорядки, то, пожалуйста, прямо ко мне пишите… Я, знаете, люблю литературу… Только предупреждаю вас, вы едете в самую гадкую волость во всей губернии… Народ там пьяница… вор… Впрочем, сами увидите…
Затем, осыпанный комплиментами и разными пожеланиями, я ушел, рассчитывая через неделю отправиться к месту назначения…
В… — хорошенький городок и замечателен часто сменяющимися губернаторами и консервативными помещиками. Из других примечательностей разве можно указать на Ивана Петровича Пучка…
Я с ним не замедлил познакомиться. Сидел я вечером в своем номере за книгой, как — слышу в коридоре:
— Иван Петрович, куда?.. Сказано — не ходить, а вы всё лезете…
— Имею надобность, — послышался сиплый бас… — Пусти… Имею надобность…
И через минуту дверь отворилась, и на пороге явилась довольно оригинальная фигура…
Это был человек лет под сорок, с высохшим желтым лицом, на котором, однако, была самая приятная и добродушная улыбка… Большие черные глаза весело выглядывали из своих норок, а красновато-сизый большой нос чуть-чуть не касался подбородка, по которому бритва, должно полагать, уже очень давно не гуляла… Какое-то подобие теплого платья охватывало худощавую фигуру, низко кланявшуюся и словно из бочки говорившую:
— Имею честь рекомендоваться… Иван Петрович Пучек… В-кий чиновник… Оставлен за штатом и, имея крайность в деньгах, осмеливается прибегнуть к просвещенной благотворительности приезжего в наши Палестины гостя…
— Садитесь, Иван Петрович, будемте пить вместе чай…
— Очень приятно… Не ожидал такой чести…
Мы уселись и скоро за чаем разговорились. Нечего и объяснять, что Иван Петрович шибко придерживался рюмки и, вследствие этого, обстоятельства его жизни были так похожи на всем известные типы подобных господ, что я и не стану их повторять… Следовательно, с этой стороны Иван Петрович не был особенно интересен, и я поспешил воспользоваться его знакомством с городом…
Но, чуть я только спросил: «каков у вас губернатор», как Иван Петрович серьезно сжал губы, спрятав свою улыбку, пытливо на меня взглянул и с достаточной таинственностью спросил:
— Осмелюсь осведомиться, не присланы ли вы из столицы для узнания разных обстоятельств?.. В таком случае, я могу всё изобразить на бумаге… И не только, что о господине начальнике губернии, о предводителе и полицеймейстере, но даже и о столоначальнике казенной палаты, Алексее Феофилактовиче Благоноскине… О, смею вам доложить, это сущая скотина… Вообразите… Не дале, как на днях…
Тут Иван Петрович остановился и, снова пытливо взглянув на меня, заметил:
— Как вы, милостивый государь, будете понимать мои слова?
— Очень просто… Разуверяю вас, что я не прислан из Петербурга ни для чего, а просто еду в Глухов на место сельского учителя.
Мой собеседник улыбнулся, подмигнул глазом, снова оглядел меня с ног до головы и примолвил:
— Не верю!..
Я ему показал бумаги… Но он всё-таки снова повторял:
— Сельский наставник… Ха… ха… ха… Не верю и не верю!
Однако коньяк скоро заставил его поверить и развязал ему язык…
— Кто бы вы, милостивый государь, ни были… но на днях, именно четвертого числа сего месяца, Благоноскин украл посредством недозволенной взятки корову… Можете вы этому верить?.. И добро бы еще деньги, а то корову… Впрочем, тельную корову, которая к нему и приведена была в семь часов пополудни… О… это Иуда Искариотский, и я его допеку… Вы позволите мне завтрашнего числа изложить все обстоятельства дела на бумаге?..
— Ну, а прочие каковы?
— Прочие? (губы Пучка искривились, и добродушная улыбка окончательно исчезла с лица). Прочие… Начнем с господина Трукова… Знаете ли, кто у него всеми делами ворочает… С ним приехавший квартальный… Вы не понимаете, почему?.. Потому что у квартального есть сестрица и сестрица эта доводится господину Трукову, как бы это выразить… одним словом… квартальный… Все дела!! Вообразите!! Что же касается до Водопроводова — мошенник-с… Город обирает и плакать ему не велит… Нет-с, не могу дальше рассказывать, ибо не в моготу… Завтра я вам всё на бумаге занесу, а теперь позвольте вас оставить и засвидетельствовать вам свое почтение…
Через неделю я уже уехал на «стаечной» паре из города В… в свою волость… Выехал я на ночь и часу в первом ночи приехал в волостное правление. Навстречу выбежал сонный заседатель, и когда я вошел и попросил лошадей, то он мне ответил: сию минуту, — но когда узнал, что я учитель, то попросту сказал:
— Подожди, милый человек, до утрень… Куды теперь ехать… Вишь, на дворе мороз… Сосни… Ты из духовного звания?..
— Нет, дворянин.
— Так вы, значит, из чиновников будете?.. Верно, рюмочка полюбилась, что в учителя пошел?..
Я было замялся, но заседатель, желая меня ободрить, ласково потрепал по плечу и заметил:
— Ничего… этто не грех… блуд — грех, а водка не грех…
И затем сонный мужик ушел в другую комнату, пожелав мне доброй ночи…
Громкий разговор в соседней комнате на следующее утро разбудил меня. Слышались голоса:
— Как же это тепереча будет, Максим Фанасич? Должон я ее бить или не должон?..
— Бить не моги; зачем бить, веди ее к нам, наше дело ее бить.
— Нешто правление ее хозяин… Пытому она не смей супротив меня… Я ей онамнясь и говорю: ты Маланья, куды, говорю, ходила? В баню. Ладно. А зачим, говорю, солдата с тобой видели? Рубаху ему чинила. Кады?.. А тады… Я ее в ухо. Она меня… Хучь и не гораз, а съездила… Ну, и решите, Максим Фанасич, должон я ее бить или не должон…
Пока шли толки, я оделся и вошел в волостное правление… Там уже было человек с десять мужиков… Меж ними шли вполголоса разговоры, из которых ясно доносились слова: «Рупь сорок плати… Чем? Однова ездили в город, украли лошадь… Три рубля… Бедность — хлебушка ни…» — и т. п.
Жирный голова разбирал жалобу, а я тем временем подошел к заседателю, попросил лошадей, и меня скоро отправили дальше…
Дорога всё шла лесом… Мороз стоял сильный. Ямщик то и дело похлопывал руками и подгонял лошадей… На мои вопросы он отвечал неохотно. Должно полагать, неразговорчивый человек…
— Ты женат?
— Женат… Фью… Нннно… Ленивая…
— Как живется?
— Как?.. Известно как… А ты из дальних?..
— Из Питера…
— Земляки были. Сказывали, страсть-город. И по всему-то городу харчевни и музыка…
Вот снова село… Снова дали пару лошадей… Так я ехал до вечера на паре… Ночь всю ехал, на одной… Один ямщик попался разговорчивый. Всё рассказывал про Ганьку-разбойника, на днях попавшегося за убийство десяти человек в неделю и теперь сидевшего в остроге…
Под эти рассказы я заснул. Меня разбудил голос:
— Барин, слышь вставай… Вот и Чеярково!..
Я огляделся, — мы подъезжали к большому селу, черневшему среди снежной равнины. Ямщик мой лихо подкатил к волостному правлению, и я вошел в большую комнату, где сидели голова, заседатель и два писаря… У дверей стояло несколько просителей…
Я подошел к волостному голове и, поклонившись ему, сказал, что я прислан сюда учителем.
Толстый, матерой мужик, с дряблым лицом, с большой, седой бородой, подал мне руку и сказал:
— Ты из каких будешь?..
— Из дворян…
— Тек… А бумага при тебе есть?..
— Есть…
И я подал ему бумагу. Он посмотрел на нее, повертел и, будто не желая читать (а он читать не умел), обратился к писарю и сказал:
— Нукось, Фанасий, валяй…
И когда чтец дошел до моего чина и звания, то голова переглянулся с заседателем и после взглянул на меня не особенно доброжелательно.
— У нас всё были духовные студенты… Ну, а теперь Иван Лексеич бывший вучитель вот на священницкое место вышел в Борисове… Хватеру у дьякона имели… Как вы-то жить будете?.. Чай, в непривычку в деревни-то, — заметил, снисходительно улыбаясь, голова, глядя на меня… — Одначе обживешься… Будь знаком… Антипка, проводи вучителя к дьякону…
Но дьякон сам вошел в комнату и тоже дивился, узнав о моем чине.
— Вы из каких будете?.. Православный?
— Православный…
— Какже… «вич»… На «вич» все поляки…
— Я не поляк…
— Мм… Оно, конечно, случается…
И дьякон уж слишком недоброжелательно взглянул на меня.
Словом, с первой же минуты мои дворянские руки и мой чин возбудили в аристократии села большие подозрения и недоброжелательства.