Рассказ
Ох, как коротки зимние дни!
Кажется Анисье Романовне, что ничего-то она еще не успела сделать, а зимний день уже пошел на вторую половину.
Ночью, в метель, когда все вихрилось и свистело кругом, Анисья Романовна вернулась с сессии районного Совета домой. Три дня продолжалась сессия: обсуждались план культурного строительства и подготовка к весеннему севу. Все дни, пока Анисья Романовна сидела в президиуме по правую руку от председателя, она не переставала беспокоиться: как-то там без нее дома в Турбине? Она разговаривала с турбинцами по телефону утром и вечером, но это не успокаивало. Боялась, если что и неладное, ведь не скажут, зачем, дескать, тревожить председателя, вернется с сессии — все и узнает.
Рано утром Анисья Романовна уехала на строительство кирпичного завода и теперь возвращалась в деревню. Высокие стога золотистой соломы, накрытые пушистыми белыми шапками, стоят на полях возле деревни. На непримятом сверкающем снегу видны частые заячьи петли. По этим большим стогам соломы можно судить, как хорош был урожай и как много пришлось всем поработать. «А все моторы! — думает Анисья Романовна, и улыбка озаряет ее обветренное лицо с двумя горькими складочками возле губ. — Без электричества до снега молотили бы».
Крепок мороз, скрипит под полозьями снег, все деревья и кусты в мохнатом инее — куржаке. На пустыре возле деревни птичья возня. Погуляла вчера метель, снегом занесло репейники. Синицы и щеглы скачут по сугробу, поднимая серебристую пыльцу, добираются до мохнатых головок репья.
В деревне уже протоптано множество дорожек — на фермы, к колодцу, в правление колхоза, к амбарам, где сортируют зерно, в клуб, в магазин. Возле клуба Анисья Романовна останавливает лошадь и, не вылезая из саней, читает объявление: «Избиратели деревни Турбино приглашаются вечером на собрание». На фасаде клуба большой транспарант: «Избирательный участок № 12 по выборам в Верховный Совет СССР». Возле крыльца другой: «Агитпункт».
Анисья Романовна подъезжает к большому дому с резным крыльцом. Чья-то голова показывается в окне и исчезает. В правой половине дома помещается агролаборатория, в левой — правление колхоза. Есть еще дверь — прямо. На ней строгая надпись: «Посторонним вход воспрещен!» Здесь помещается радиоузел. Оттуда доносится музыка.
Анисья Романовна варежкой сбивает снег с валенок и входит в правление колхоза. В прихожей она развязывает платок, снимает шубу, прислушиваясь к доносящемуся стуку костяшек на счетах.
В светлой оштукатуренной комнате сидят бухгалтер Василий Иванович Буханцев — высокий жилистый, с густыми бровями, острыми пронзительными глазами, суровый на вид человек, и счетовод Оленька — маленькая, тонкая, с колечками вьющихся у висков волос, большеглазая. В комнате тихо. Только слышны резкие, как удары шаров на биллиарде, перестуки костяшек на бухгалтерских счетах и звонкий, словно при игре «жарко-холодно», стук костяшек на маленьких оленькиных счетах.
На минуту Василий Иванович прерывает работу и сквозь роговые очки смотрит на председателя:
— С приездом, Анисья Романовна! — гудит он, словно шмель. — Как гостилось в городе? Как сессия?
Оленька рада случаю отдохнуть. Она смертельно замучена, ей кажется, что пальцы ее одеревенели от этих костяшек и вечером она не сможет играть в оркестре.
— Здравствуйте, тетя Аня! А мы вас вчера все ждали… Думали, успеете наш спектакль посмотреть. Столько народу собралось!
Василий Иванович неодобрительно косится на помощницу и спрашивает ее:
— Сколько четвертая бригада взяла минеральных удобрений?
Анисья Романовна знает, как бухгалтер «гонит» отчет, чтобы успеть первым представить его в районный земельный отдел. Он недоволен, когда Оленька чем-нибудь отвлекается. В последние две недели он особенно безжалостен к ней. Вчера вечером, вероятно, скрепя сердце и на спектакль отпустил.
Анисье Романовне хочется подбодрить девушку.
— Довольны были люди? — спрашивает она.
— Очень! — восклицает Оля. — Так все аплодировали. Просят повторить спектакль. А сегодня из Вязовки звонили… Приглашают приехать к ним.
— Сколько же взяла четвертая бригада минеральных удобрений? — опять настойчиво спрашивает непреклонный Василий Иванович.
Кто-то осторожно кашляет. Тут только Анисья Романовна замечает сидящего на лавке у стены Трофима Лаврентьевича — звеньевого из огородной бригады. Он сидит, как пришел с улицы, в шапке-ушанке, в просторном рыжем полушубке с черной заплатой на боку. Большие рукавицы из собачьего меха лежат рядом на лавке.
— Это что такое? — строго говорит Анисья Романовна. — Опять ты, Трофим Лаврентьевич, порядок нарушаешь: в шубе и шапке сидишь. Всех бригадиров приучили в правлении раздеваться, только тебя никак не приучим.
Трофим Лаврентьевич встает и виновато моргает красноватыми веками. Ему уже за шестьдесят, борода в последние два года все больше седеет, в это лето он стал ходить, опираясь на палку, и теперь не расстается с нею.
— Скажи ты ему, Анисья Романовна… — просит бухгалтер. — Мне уж и верить перестал, — говорит бухгалтер. — С утра сидит, как приклеенный. Ведь сказано, что завтра по ферме будет готов отчет. А он сидит и сидит! Что ты, право, Трофим Лаврентьевич! — прямо к посетителю обращается Василий Иванович, повышая голос — Никто твою внучку не обманет: сколько надоила, за столько и получит. Напишем твоей внучке, нужно будет — и деньги переведем. Да она и сама уж скоро с курсов вернется. Бабы тебя с утра просят! Полынью занесло: расчистить надо. А ты — сейчас, сейчас… И сидишь… Махоркой стены темнишь.
Анисья Романовна улыбается:
— Пойди, Трофим Лаврентьевич, помоги женщинам. А тут ты людям работать мешаешь. Завтра тебе все покажут, прятать ничего не будут.
— Да я не к тому, что обманут, — ворчит Трофим Лаврентьевич и пристукивает палкой. — Мне интересно знать, что мы наработали.
— Завтра приходи, все расскажут, — повторяет Анисья Романовна. — Как у тебя на парниках? Заложил навоз? Утром приду проверять. Да лошадь мою отведи на конюшню, — просит она.
Когда старик закрывает дверь, Анисья Романовна присаживается к столу бухгалтера и с тревожным любопытством спрашивает:
— Что у нас получается?
— В ажуре идем, — довольно произносит Василий Иванович. — В ажуре, Анисья Романовна. Полтора миллиона будет. Вот посмотри-ка, от полеводства собирались, взять сто семьдесят тысяч, а получили двести двадцать. От огородничества…
Бухгалтер называет цифры, Анисья Романовна шевелит губами, повторяя их. Оленька, перестав щелкать, внимательно слушает.
Так они и сидят втроем минут тридцать. Анисья Романовна прикидывает, сколько же денег выйдет на трудодень: получается хорошо. — Что же они смогут сделать в текущем году? Закончат кирпичный завод. Надо построить новую механическую мастерскую, такую, как в МТС, отдельный дом для лаборатории, новые ясли, каменную ферму…
Она спохватывается и говорит:
— Заслушалась я тебя, Василий Иванович, про все другие дела забыла. Колдун ты, когда цифры начнешь откладывать. Пойдем, Оленька, ко мне: новые книги привезла, отнесешь их в клуб.
— Быстрее возвращайся, — напоминает девушке Василий Иванович. — В клубе не засиживайся. Через три дня отчет надо в райцентр везти. Слышишь?
В дверь заглядывает Маруся Шаврова, повязанная шалью.
— Ой, тетя Аня! — восклицает она. — Приехали? А у меня к вам дело.
Девушка скрывается, а через минуту, раздевшись, появляется в комнате. Светлый свитер обтягивает ее стройную девичью фигуру, тяжелые темные косы — почти до пояса. Черты лица крупные, сочные красные губы, ярким румянцем горят щеки. Столько в лице ее здоровья, силы и чего-то такого, что иначе и не назовешь, как счастье молодости. Анисья Романовна, словно впервые увидев ее, с изумлением думает: «Красавица! Вот уж красавица!»
Маруся кидается к ней, крепко обнимает ее и звонко целует в губы.
— Ой, тетя Аня! — скороговоркой говорит она. — Как мы вас с утра ждали на ферме! Почему не зашли? Раздоилась наша Сосенка! Приучили ее жмых есть. Помните, говорила я вам… Теперь опять двадцать пять литров надаиваем.
Торопливо, словно собираясь куда-то бежать, Маруся рассказывает, как заметила она, что Сосенка перестала есть жмых и начала уменьшать удои. «Знаете, тетя Аня, десяти литров не давала… Это наша-то Сосенка!» Маруся заменила жмых отрубями и словно заново начала приучать свою любимицу к жмыху. Вот и приучила. Сейчас Сосенка исправно поедает все, что ей дают, и удои стали прежними.
Рассказ Маруси так интересен, ее радость всем так близка, что даже Василий Иванович перестал стучать костяшками и слушает девушку. Оля просто впилась глазами в подругу.
Анисья Романовна с волнением думает: «Милые мои девочки… сколько же лет вам было, когда я впервые пришла к вам на елку? Ох, как нам тяжело тогда было… Какая для вас была радость — елки. И нам возле вас стало легче». Выходило, что прошло около восьми лет. Девчушки эти бегали тогда в коротеньких платьицах, с туго заплетенными маленькими, как морковки, косичками. Лапушки у них были крохотные, пухлые.
Она встает. «Милые девочки! Не нужно этих воспоминаний… Нам сейчас хорошо живется. С каждым днем все лучше. Не допустим, чтобы все то могло повториться с вами».
— Пойдемте, девочки, — зовет она Марусю и Олю.
Вместе они выходят на улицу.
В конце широкой улицы стоит школа с большими окнами. Из нее сейчас выбегают ребята. Звонкие голоса их доносятся сюда. Девочки отделяются от шумной толпы и разбегаются по домам. А ребята все еще возятся возле школы, валят друг друга в снег. В воздухе мелькают сумки, портфели, шапки. Ну, прямо, как снегири и щеглы на пустыре у репейников!
Девочки первые встречают Анисью Романовну и наперебой здороваются. Слышатся певучие голоса:
— Здравствуйте, тетя Аня!
— Тетя Аня! Здравствуйте! Приходите к нам!
Потом набегают мальчики — красные лица, все в снегу, пальто и шубенки кое-как застегнуты, шапки лихо заломлены. Анисья Романовна останавливается и строгим голосом зовет одного из них. Он бежит, распахнув пальто. Эка, герой! Мороз ему нипочем.
— Застегнись, Миша! — приказывает Анисья Романовна.
— А мне жарко! — дерзко бросает Миша и хочет проскочить дальше.
— Говорю, застегнись! — прикрикивает Анисья Романовна.
Маруся догоняет мальчишку, схватывает его и приговаривает:
— Ах, тебе жарко, тебе жарко…
Она застегивает ему все пуговицы и даже крючок на пальто, хоть мальчишка и отбивается. Потом проводит рукавичкой по его румяному лицу снизу вверх и только после этого отпускает.
— Теперь беги…
И он бежит, оглядывается и хохочет, надеясь, что Маруся кинется за ним.
Дома Анисья Романовна показывает на две большие пачки, завернутые в бумагу, обвязанные веревками.
— Донесете?
— А посмотреть можно? — спрашивает Оля, а Маруся добавляет:
— Костя не покажет. Уж такой! Сразу спрячет в шкаф и скажет: «Зарегистрируют, а тогда смотрите и выбирайте».
Девушки усаживаются за стол, развертывают книжные пачки и рассматривают книгу за книгой.
Сережа, сын, открыв дверь, с порога поет:
— А я купил кандалы и подошвы!
— Это еще что такое?
Сережа, ученик пятого класса, худенький, вытянувшийся в последний год, стоит у порога. Через плечо на ремне у него висит кожаная полевая сумка — подарок фронтовика, набитая тетрадями и книгами; руки просунуты в лыжные кольца, связанные веревочкой — действительно, как кандалы. Из кармана торчат две резиновые полосы. Сережа раздевается и сразу приступает к работе: приколачивает к лыжам резиновые полосы, укрепляет кольца на палках.
— Ты хоть скажи, какие отметки сегодня получил?
— Две четверки.
— За что?
— По географии и русскому письменному.
— Не стыдно тебе за географию четверки получать? Такой легкий интересный предмет.
— Да я остров один забыл, вот она и поставила четверку.
Ему сейчас не хочется говорить об уроках, он поглощен работой.
Анисья Романовна зовет сына обедать, но Сережа машет рукой: некогда ему.
Оля спохватывается:
— У, достанется мне от Василия Ивановича.
Девушки связывают книги и уходят.
Уже темнеет. Сережа умчался с лыжами на улицу. Со стола все убрано. В доме тихо, только щелкают часы. Анисья Романовна надевает праздничный костюм; на собрание она придет прямо с молочно-товарной фермы, где ее с утра ждут.
Но на ферму в этот день ей попасть не удается.
Открывается дверь, и входит Петр Михайлович Потапов — бригадир второй полеводческой бригады и парторг колхоза. На нем полушубок, по-военному туго перетянутый поясом, начищенные поскрипывающие сапоги, в руке планшетка. Лицо чисто выбрито, на гимнастерке белеет аккуратно подшитый подворотничок. Офицер запаса!
Петр Михайлович весело здоровается:
— Ага, захватил! Приехала с завода! Ждал тебя, Анисья Романовна.
Уже от многих людей она слышала сегодня эти слова.
Парторг расспрашивает ее, как прошла сессия, какие приняты решения, что по плану культурного строительства должны сделать турбинцы.
— Каждому колхозу благоустроенный клуб! — это правильно. Изба-читальня свое отжила, культурные потребности народа выросли, — соглашается Петр Михайлович и предлагает: — Пойдемте-ка вместе в наш клуб. Посмотрим, как там к собранию приготовились.
В клубе они обходят зрительный зал, читальню, библиотеку, комнату для занятий, где сейчас помещается избирательный участок. В большом доме везде топятся печи, постреливают дрова; пахнет хвоей от гирлянд, которыми украшены большие портреты Сталина при входе в клуб и на сцене.
В читальне сидят мальчишки — самые ранние посетители — и азартно играют в шашки, шелестят страницами журналов.
Анисья Романовна и Петр Михайлович заходят к заведующему клубом Косте Буханцеву, сыну бухгалтера. В лампочке чуть покраснели волоски, потом яркий и ровный свет разливается по комнате.
— Вот и новые выборы подошли, — задумчиво говорит Анисья Романовна. — Помню, как мы в первые выборы волновались. Выдвинули меня тогда членом участковой избирательной комиссии. Что надо делать, как делать, — плохо знаем. Голосование тайное… Никогда еще так списки избирателей не проверяли — год рождения, месяц рождения, имя, отчество. Чтобы все было в точности. Утром, помню, в день голосования вышла на крыльцо. До открытия участка еще часа два, а на улице уже человек пятьдесят стоит. А морозище! Говорю, что вы, граждане-избиратели, спозаранку собрались? Замерзнете! А они пересмеиваются и отвечают, что спор у них: кто первый бюллетень за народных кандидатов получит. Парторгом Ильичев был, на фронте погиб. Тот говорит, что раз собрались избиратели, то надо массовую работу проводить. Позвали баяниста. И пошли на улице пляски, танцы, песни. Мы сидим, еще раз все проверяем, запечатываем урны, раскладываем списки, бюллетени, а на улице веселье. Вот как хорошо народ первые выборы встретил. Во второй раз все привычнее для нас стало. Теперь уж знают, как происходит тайное голосование, весь порядок выборов известен. А праздник повторяется. Любо смотреть, как сейчас готовятся. И жизнь все к лучшему меняется. В прошлые годы мы в избе-читальне собирались, а теперь смотри-ка, какой клуб отстроили, электричество появилось, радио провели. Растет наше Турбино, весь район, вся страна растет. Кого-то теперь в депутаты выдвинут? — спрашивает она.
Глаза Петра Михайловича загораются веселым, озорноватым блеском. Он смотрит на Анисью Романовну, хочет что-то сказать, но в это время кто-то подъехал к клубу.
— Наверное гости прибыли, — говорит парторг. — Пойдем встретим.
Анисья Романовна недоуменно смотрит на него.
Они выходят на освещенное крыльцо. Ярко светятся электрифицированные транспаранты избирательного участка. Возле розвальней стоят двое мужчин и помогают друг другу снять длиннополые и широкие тулупы, которые в зимнее время берут в дальнюю дорогу. Один из мужчин, всмотревшись в вышедших на крыльцо, кричит:
— Анисья Романовна! Не узнаешь?
— Не могу признать, — отвечает она неуверенно.
— Короткая память. Быстро старых друзей забываешь.
Голос очень знакомый. Но Анисья Романовна боится, что вдруг ошибется, тогда конфузу не оберешься. Приезжие поднимаются на крыльцо.
— И теперь не узнаешь? — говорит гость, протягивая руку. Она у него холодная, замерзшая.
— Товарищ Шумилов, — тихо, не справившись с волнением, называет Анисья Романовна, и буря воспоминаний налетает на нее. Затуманившимися глазами она смотрит в лицо гостю.
— А я уж и не чаял тебя здесь застать. Думал — занята, разъезжаешь по району.
— Сегодня первое собрание, — говорит Потапов и делает какой-то предостерегающий знак Шумилову.
— Ах, вот как! Показывай, Анисья Романовна, какой клуб отстроила. Изменилось ваше Турбино, сильно изменилось. Слава о вас по области пошла. Миллионерами стали. С большим размахом дело повели.
Шумилов, бывший секретарь райкома партии, теперь — секретарь обкома партии по сельскому хозяйству. Второй — высокий, худой, в очках — Верилов, учитель средней школы в райцентре, а сейчас — председатель окружной избирательной комиссии.
— С дороги-то обогрейтесь, — приглашает гостей Анисья Романовна.
В комнате заведующего клубом все рассаживаются на стульях, на диване.
— Дай на тебя посмотрю! — задушевно говорит Шумилов, вглядываясь в немолодое, блекнущее лицо Анисьи Романовны. — Ничего, ничего… Почти не меняешься. Годы мимо тебя идут.
— А в моем возрасте так оно и бывает, — отвечает с тихой улыбкой Анисья Романовна и проводит рукой по гладко зачесанным волосам. — Все баба будто в одних летах, а потом враз старухой становится.
Ей хочется сказать, что сам-то Шумилов тоже мало изменился, только чуть погрузнел да серебра в волосах все же поприбавилось. Многое ей хочется сказать задушевное, теплое, идущее от всего сердца бывшему секретарю райкома, но мысли как-то вдруг разбежались.
По тому, как смотрят они друг на друга, видно, что они большие друзья. Эта встреча радостна обоим.
«Как не изменилась? — думает Анисья Романовна. — Восемь лет для меня не шутка».
Вот тогда, больше восьми лет назад, поздней осенью, в распутицу, приехала она, расстроенная, в райцентр, и ей сказали, что секретаря райкома ждут с часу на час. Анисья Романовна присела на диване в кабинете, облокотилась о мягкий валик и, измученная думами и тревогами этих дней, заснула.
Кто-то тронул ее за плечо. Открыв глаза, Анисья Романовна увидела Шумилова. Она поднялась и, проведя рукой по лицу, вдруг почувствовала, что щеки ее мокры. «Неужели во сне плакала?»
— Что такое? Беда случилась? — встревожился Шумилов.
— Беда, такой еще и не бывало. Помогите вы мне… Председателя нашего сельсовета в армию призвали, а меня вместо него выбрали.
— Знаю, — скупо и недовольно обронил Шумилов. — За какой же помощью в райком приехала?
Анисья Романовна торопливо стала говорить, что нельзя ей такую работу давать, со скотного двора и в сельсовет. Хлебопоставки надо выполнять, лошадей для армии выбирать, снаряжение готовить… Разве ей с такими делами справиться?
Событие это, огромное в жизни Анисьи Романовны, взволновало и испугало ее. Сельсовет большой, в него входят четыре колхоза, деревни разбросаны в радиусе километров на двадцать. Колхозы сеют много зерновых, овощей, имеют большие фермы. В районе сельсовет считается трудным. Не удивительно, что так испугало ее это избрание.
В своем турбинском колхозе «Ленинский путь» Анисья Романовна пользуется уважением, ценят ее хозяйственный ум, строгую деловитость, прямоту и резкость в суждениях. Редкое артельное дело решается без нее. Муж дома даже добродушно посмеивается: «колхозный министр!» Депутат сельсовета, она частенько по всяким делам бывает и в других колхозах. Уже четыре года Анисья Романовна заведует молочно-товарной фермой. Она славится в районе.
Анисье Романовне казалось, что она очень убедительно просила Шумилова освободить ее, что он ее понимает. Секретарь райкома слушал и все больше хмурил брови, молчал. Потом сказал суховато:
— Слушай, Анисья Романовна! Думали, кому быть председателем сельсовета, всех перебрали и решили, что, кроме тебя, некому. Ведь ты коммунистка, должна понимать, какое сейчас трудное время. Нужно, чтобы ты пошла в сельсовет. Считаем, что у тебя самые надежные руки. Знаю, что не легко тебе будет, может быть, нагорюешься и наплачешься. Спрашивать с тебя будем, строго спрашивать. Как требуется в военное время. Нельзя колхозное хозяйство упускать. Сейчас нам каждый килограмм хлеба дорог.
В сентябре первого года войны Анисья Романовна стала председателем сельсовета.
Много забот сразу великой тяжестью легло на ее плечи. Видели все, как трудно и тяжело женщине. Многие старались, как могли, помочь.
Но были и другие… На всю жизнь разошлась она со своей лучшей подругой Дуней Исаковой. А уж какая была задушевная подруга. Сколько песен пропели вместе, сколько тропок исходили! В одну зиму и замуж вышли: Анисья осталась в своем Турбине, а Дуня переехала к мужу в Вязовку. Замужние, они продолжали встречаться, через них и мужья стали друзьями. Почти в одно время выбрали их — одну председателем сельсовета, другую — председателем колхоза. «За вязовский колхоз не тревожиться», — тогда же подумала Анисья Романовна, но горько ошиблась.
Весна уже была не за горами. На дорогах лошади начали в снег проваливаться, капель с крыш с утра стучала. Анисья Романовна готовилась к очередной сессии сельсовета. Она побывала во всех артелях, заглянув в Вязовку, думала часок посидеть у Дуни, а провела у нее весь день и уехала с тяжелой душой: в ненадежных руках колхоз. Под гору покатился. Подивилась на подругу. Беззаботна Дуня, не жаль ей артельного хозяйства, не болеет за него, нет у нее тревоги за страну. Загордилась, что стала председателем, заважничала. Лошадь от крыльца не отпускает. В Вязовке ее почти и не видят: то ей нужно в райцентр, то в соседние колхозы, а то на неделю-две укатит в областной город.
На сессии Дуня Исакова вышла на сцену в красивом шелковом платке, накинутом на пышные плечи, и спокойно, без смущения, стала рассказывать, как у них в Вязовке готовятся к севу. Все у них хорошо, все ладно. Анисья Романовна изумленно слушала ее.
Все выступили. Слово взяла Анисья Романовна. Она и не подозревала, что столько гнева накопилось у нее против Дуни. Ее подруга пыталась всех обмануть! А дела там плохи, ох, как плохи. Сама Дуня виновата в этом. Не радеет о колхозных делах. Делу час — потехе время, так она живет. Если дальше так будет руководить, то провалит всю подготовку к весне, не дадут осенью вязовцы хлеба городам и армии. В зале ее слушали внимательно и хмуро. Румяное лицо Дуни обмякло, красивые глаза стали злыми. Она сидела с закушенными губами.
В перерыве Дуня Исакова подошла к Анисье Романовне:
— Вот зачем ты к нам приезжала, — прошипела она. — Подруженька! Как шпионка все высмотрела…
— Прямо тебе скажу, Дуняша: плохо будешь руководить — снимем. Пора одуматься. Отстающий колхоз, а тебе и горюшка мало. На фронте мужья на нас надеются. Мы перед ними ответ держим.
Много еще горя и забот принесла ей Дуня Исакова.
В Вязовку Анисья Романовна наезжала чаще всего. Уж очень там нерадостны были дела. Стыдила и ругала Дуню, все надеялась, что поймет подруга, одумается. Но не исправлялась Дуня.
Однажды осенью Анисья Романовна увидела, что вязовские колхозники возвращаются из райцентра с картофелем. Остановила их:
— Почему назад картошку везете?
— Не приняли в поставки.
Заглянула она в телеги и ужаснулась. Что же это Дуня делает? Послала мелкий картофель, перемешанный с семенным, пригодный разве только на корм скоту. Подошел председатель колхоза «Ленинский путь», тоже посмотрел картофель и, увидев побелевшее лицо Анисьи Романовны, сказал колхозникам:
— Везите его к нам на фермы, а вам насыплют хорошего. Нечего эту гадость обратно двадцать километров тащить.
В тот же день Анисья Романовна собрала внеочередную сессию сельсовета и вызвала Дуню Исакову.
— Много возились с тобой, думали, что исправишься, надеялись, — гневно говорила Анисья Романовна. — Больше тебя терпеть не будем. Где ты свое сердце потеряла?
Сессия постановила: рекомендовать колхозникам освободить от работы председателя вязовского колхоза Евдокию Исакову.
В трудных заботах проходили дни. Бежали они торопливой чередой. А тут еще и домашнее горе схватило. Пришла похоронная о муже, а вскоре и маленькая посылка — орден Отечественной войны I степени. Три дня не выходила из дома Анисья Романовна. Но жизнь требовала, и она поднялась. Лицо у нее было такое, как будто она перенесла тяжелую болезнь.
В зимний погожий день приехала Анисья Романовна в райком партии, прошла к Шумилову. Он расспрашивал ее о делах, а сам вглядывался в ее словно опаленное, исхудавшее лицо.
— Трудно тебе? — тихо и сочувственно спросил он.
— Очень трудно! — вырвалось у нее.
— Вижу, вижу… Но ведь мы коммунисты. Все трудности, если нужно, должны уметь выдерживать. Мы отвечаем перед народом за судьбу родины. Такими, как ты, партия сильна. Видишь, удержали хозяйство, даем стране продуктов столько, сколько и до войны давали.
В этот день, когда Анисья Романовна тронулась в Турбино, она торопила лошадь, боясь опоздать на детский праздник. Впервые в Турбине решили провести в школе елку, устроить праздник для ребят, у которых отцы сражаются за родину. На деньги сельсовета и колхоза купили игрушек, женщины приготовили угощение. В школу Анисья Романовна попала в разгар веселья. Посреди комнаты, возле сверкающей елки, сидел баянист. Дети водили хоровод. Они увидели Анисью Романовну и побежали к ней, окружили ее.
— Тетя Аня! Тетя Аня! — щебетали голоса.
Обнимая их, заглядывая в милые лица, она подумала: «Вот ради кого бьются наши на фронтах. Вот ради кого работаем и мы, отдавая все, не жалея своих сил».
После войны, когда в деревню стали возвращаться мужчины, Анисья Романовна поехала к Шумилову просить уже теперь-то отпустить ее.
— Теперь можно, — согласился Шумилов. — Подберем на твое место фронтовика. Но уж тебя обратно на ферму не пустим. Берись-ка ты теперь за свой «Ленинский путь», поднимай его по-настоящему на ноги, веди колхозников к зажиточной жизни. Опыт у тебя большой, сумеешь поставить колхоз на удивление всем.
Шумилов не был в этих местах уже пять лет. Его сейчас интересует всякая мелочь. Анисья Романовна рассказывает о делах «Ленинского пути» и словно сама оглядывается на пройденный путь в эти годы. Многое же они успели сделать! Сильно изменилась жизнь в Турбино! А впереди еще много, много дел. Задумали они по генеральному плану перестроить Турбино, окружить его садами, добиться твердых урожаев, победить окончательно природу.
В комнату вбегает Таня Филиппова, высокая девушка, с темными чуть раскосыми глазами. Бостоновый костюм удивительно хорошо сидит на ней.
— Тетя Аня! — кричит она, но, увидев гостей, смущенно замолкает.
— Поди сюда, Таня, — зовет ее Анисья Романовна. — Расставила щиты? Хватило? — Она повертывается к Шумилову. — Наша героиня. Может, слышали о звене Тани Филипповой! 400 центнеров картофеля вырастили.
Она смотрит на девушку нежно, словно это ее дочь. Когда-то Таня водила хороводы вокруг елки, и, обнимая тетю Аню, едва дотягивалась до ее талии. А теперь уж и ростом стала выше тети Ани. Собирается скоро свадьбу играть. Сватает ее учитель из турбинской школы.
— Она у нас комсорг, — добавляет Анисья Романовна. — Вся молодежь под ее началом.
Шумилов здоровается.
— Знаю, знаю… Знаменитость! У меня на столе лежит книжка — «Вырастим обильный урожай картофеля». Портрет на обложке. Так или не так? — спрашивает он и смеется.
Таня еще больше смущается. Она присаживается на стул и молчит. Но в глазах горят веселые огоньки. Таня любовно поглядывает на Анисью Романовну, обнявшую ее.
— А вот в других колхозах, — продолжает говорить Шумилов, — прочитали эту книжку и уж об урожаях в пятьсот центнеров думают.
Таня гордо выпрямляется.
— А мы пятьсот пятьдесят товарищу Сталину обещали. И вырастим. Приезжайте осенью, увидите.
В клубе становится все шумнее. В комнату то и дело кто-нибудь заглядывает и остается. В ней становится все теснее. Шумилова знают многие, и всем хочется поздороваться с ним, посмотреть на него, обменяться несколькими словами.
В зале под аккордеон запевают:
Летят перелетные птицы
В осенней дали голубой,
Летят они в жаркие страны,
А я остаюся с тобой…
— Пора итти, — напоминает Петр Михайлович и встает.
Все выходят за ним.
В зале так тесно, что кажется никому уж больше и не войти. Но всем находятся места. В первом ряду усаживают Анисью Романовну, Шумилова и председателя окружной избирательной комиссии. Таня пробирается в уголок, где отдельной группой сидят девчата и парни. В этом-то углу и рождаются песня за песней. Колхозный радиотехник возится на сцене с проводами и устанавливает микрофоны на кафедре и на столе президиума. Собрание избирателей будет транслироваться на все Турбино.
Становится тихо, замолкает песня, когда Петр Михайлович поднимается на сцену. На столе президиума стоят цветущие примулы.
— Где вы столько цветов среди зимы достали? — шопотом спрашивает Шумилов.
— Из своей теплицы, — отвечает Анисья Романовна. — Второй год она у нас. К праздникам цветы выращиваем. За ними к нам даже из райцентра приезжают.
— Богато, богато живете, — говорит Шумилов и о чем-то задумывается.
Выбирают президиум. Анисья Романовна, Шумилов, председатель окружной избирательной комиссии, Таня Филиппова, заведующий школой и пятеро колхозников поднимаются на сцену и занимают места за столом президиума.
Первым выступает Петр Михайлович. Голос его звучит уверенно. Он говорит о значении всенародных выборов, о росте Турбино, о честном труде колхозников и колхозниц в годы войны и в годы послевоенной пятилетки, о перспективах развития колхоза.
Анисья Романовна вглядывается в знакомые лица сидящих в зале. Она видит людей, с которыми работает, в которых верит всеми силами души. Всякий раз такие встречи рождают в ней чувство полной слитности с ними и уверенности в силах. Она как будто поднимается в гору и с каждым шагом ей все легче и легче. Самые большие планы на будущее у нее рождаются в такие торжественные минуты.
— Мы должны выдвинуть своего достойного кандидата в правительство, — доносится до нее голос Петра Михайловича. — Надо избрать такого человека, который оправдает наше доверие и доверие всего народа.
Анисья Романовна смотрит на парторга.
Петр Михайлович тоже повертывается к ней лицом.
— Мы не ошибемся, если выдвинем от нашего избирательного округа Анисью Романовну — председателя колхоза «Ленинский путь».
Из зала несутся такие аплодисменты, что, кажется, сейчас рухнет потолок.
Анисья Романовна поднимается. Она еще не верит тому, что слышит. Слезы туманят ей глаза. Все это так неожиданно.
Встают люди в зале, продолжая аплодировать.
Так они и стоят несколько минут: люди разных возрастов, аплодирующие своему кандидату в депутаты, и Анисья Романовна — председатель колхоза «Ленинский путь». Пуховый платок спустился с ее узких плеч, и всем виден на темном платье орден Ленина, отражающий золотом и эмалью электрический свет.