К тому времени, когда мы добрались до мыса Грасси, я убедился, что помощь, которую нам оказывали люди и собаки, прибывшие с Гонзалесом, не окупала того количества сушеного мяса, которое требовалось для их прокормления. Нам пришлось даже задержаться на целую неделю в районе мыса Грасси, чтобы добыть еще нескольких мускусных быков. Вообще для меня было новостью и курьезом путешествовать с такой большой партией. Когда все наши упряжки были в сборе, получалась картина, напоминающая те арктические экспедиции, о которых мы читаем в книгах.
5 апреля я отослал обратно Иллуна и Пикалу с двумя упряжками. Они должны были захватить с собою Алинняка и женщин из лагеря у мыса Грасси и отправиться на юг, к заливу Лиддон.
С остальной партией я прошел вдоль восточного побережья о. Бордэн и вышел на морские льды к северу от него. В результате всех непредвиденных задержек и трудностей это произошло лишь 12 апреля, т. е. на месяц позже, чем мы рассчитывали.
Начальный пункт этого ледового путешествия находился гораздо севернее, чем во все предыдущие годы, и состояние льдов оказалось исключительно благоприятным. Хотя их поверхность была неровной и замедляла продвижение, зато они были гораздо толще и менее подвижны, чем возле Земли Бэнкса или у побережья Аляски, где существуют сильные течения; поэтому можно было идти с большей уверенностью и чувствовать себя в безопасности. В первые дни мы видели много признаков присутствия тюленей, но не останавливались для охоты. Промеры мы производили часто, так как рельеф дна был весьма интересен. У берегового пака, в 15–20 милях от суши, промер показал глубину в 468 м, через 2 дня, удалившись еще на 18 миль от берега, мы нашли глубину в 452 м, а еще через 10 миль — глубину в 444 м. Таким образом, рельеф дна напоминал «закрытое море» и соответствовал теории Грили и других исследователей о том, что в северо-западном направлении здесь должна находиться суша (может быть, это и есть та «Земля Крукера», которую видел Пири).
Перед тем как мы вышли с берегового пака, Чарли стал жаловаться на нездоровье. Он испытывал общую слабость, угнетенное состояние и частые головокружения. Так как это соответствовало симптомам цинги, я осмотрел зубы и десны Чарли. Оказалось, что десны опухли и побагровели, а зубы слегка шатались, и в них чувствовалась тупая боль. Таким образом, признаки цинги были почти несомненными, но я не представлял себе, как можно было заболеть цингой при нашем питании. Так как Чарли с каждым днем чувствовал себя все хуже, то 16 апреля я отослал его обратно со Стуркерсоном и Кэстелём.
Задания этой партии были следующие: Стуркерсон должен был закончить обследование о. Виктории; Кэстелю я поручил переправиться на Землю Бэнкса, чтобы выяснить, что случилось с Томсеном (сопровождать Кэстеля должен был Чарли, если бы он к тому времени поправился; в противном случае Стуркерсон подыскал бы для Кэстеля другого спутника). Так как я в свое время приказал капитану Бернарду не покидать базы на мысе Келлетт, то рассчитывал, что Кэстель застанет Бернарда на этой базе. Там они могли бы отремонтировать «Мэри Сакс» и спустить ее на воду, с тем, чтобы ждать нас до конца лета. В случае нашего неприбытия надлежало оставить для нас на мысе Келлетт некоторые припасы и отплыть в Ном.
Посылать людей, чтобы спустить на воду «Полярную Звезду», я считал нецелесообразным, так как неблагоприятные ледовые условия могли бы задержать этих людей еще на одну зиму, и оплата их обошлась бы в большую сумму, чем стоило само судно. Наткусяк и другие эскимосы, работавшие у нас, накопили порядочно сбережений и хотели купить «Полярную Звезду», предлагая уплатить канадскому правительству такую сумму, которой судно стоило в его теперешнем состоянии. Я согласился на эту сделку. Решено было, что Наткусяк и его партия последуют за Кэстелем на его пути вдоль северного побережья Земли Бэнкса и проведут лето у «Полярной Звезды», занимаясь охотой.
Всех наших людей, находившихся на о. Мельвиль, за исключением партии Кэстеля и Наткусяка, Стуркерсон должен был отвести на «Белого Медведя». Гонзалесу я послал инструкцию, в которой ему предписывалось оказывать всяческое содействие путешествию Стуркерсона на о. Виктории, а по возвращении Стуркерсона идти к мысу Келлетт и в случае необходимости помочь капитану Бернарду спустить на воду «Мэри Сакс». Если бы этот спуск не удалось осуществить, то Гонзалес должен был взять Бернарда с его партией на «Белый Медведь» и отплыть в Ном. Что касается моей ледовой партии (которая теперь состояла из Нойса, Найта, Эмиу и меня, с двумя упряжками), то я рассчитывал либо вернуться с нею до 20 августа на мыс Келлетт и отплыть вместе с остальными или, если бы этого не удалось сделать, идти по льдам на Землю Эллесмера и оттуда в Гренландию, или же дойти до о. Виктории и переправиться на материк. Я допускал также возможность того, что мы откроем еще какую-нибудь сушу и проведем на ней следующий год или даже решимся провести год на льду. Последняя перспектива была для меня наиболее заманчивой.
При нашем дальнейшем продвижении по льду промеры обнаруживали все большую глубину. На расстоянии сотни миль от суши она достигла 522 м. Затем она стала постепенно уменьшаться, и, пройдя еще 40 миль, мы нашли глубину в 496 м. Все заставляло предполагать близость суши. Но эта суша или же просто действие течений и ветров препятствовали движению льдов. За время нашего пребывания в этом районе произошло несколько сильных штормов, но льды продвигались очень мало. По-видимому, они здесь оставались почти неподвижными в течение ряда месяцев или даже лет. Толщина их была больше, чем где бы то ни было до сих пор; даже 6–10-метровый лед образовывал здесь торосы высотой более 15 м, чего мы никогда раньше не видели на старых морских льдах.
Здесь мы впервые оказались в настоящей «ледяной пустыне». Летом здесь мало открытой воды; до конца апреля нам ни разу не удалось поохотиться на тюленей, чтобы добыть корм для собак. Зимой же тюлени встречаются в сколько-нибудь значительном количестве лишь под однолетним льдом, тогда как здесь возраст большей части льда составлял несколько лет.
Не зная, как далеко простирается эта «ледяная пустыня», я был несколько обеспокоен, тем более, что у Нойса и Найта внезапно обнаружились те же симптомы, что и раньше у Чарли. Оба жаловались на слабость и плохое самочувствие. Я стал подробно расспрашивать их и вскоре выяснил, что как они, так и Чарли, несомненно, заболели цингой, и далеко не без причины.
В течение прошлой зимы, когда в Зимней Гавани производился ремонт сломанных саней и наши люди жили возле склада Бернье, я послал им приказание ежедневно есть свежее мясо в дополнение к «бакалее» со склада. Но это приказание они признали совершенно необоснованным и «назло мне», как упрямые школьники, некоторое время совершенно не ели мяса, а питались исключительно «бакалеей». Впоследствии они дополняли ее небольшим количеством сушеного мяса, но оно, вероятно, не имело противоцинготных свойств. На такой диете они пробыли 3 месяца, что, естественно, должно было привести к заболеванию цингой. Если бы Чарли рассказал мне обо всех этих обстоятельствах, то я мог бы гораздо раньше поставить правильный диагноз его болезни.
В настоящее время у нас не было при себе никакой пищи, обладающей противоцинготными свойствами.
Мясо тюленей, убитых нами у береговой полыньи, уже давно вылечило бы всех троих больных, если бы они его ели в сыром или недоваренном виде; но я не подозревал, что нам угрожает цинга, а потому разрешил скормить это свежее мясо собакам, так как сушеное мясо было более портативным.
26 апреля я решил, что нам придется повернуть обратно, так как отсутствие тюленей и внезапная болезнь Нойса и Найта сделали наше положение крайне серьезным. От ближайшей суши — о. Эллефа Рингнеса — мы находились на расстоянии около 125 миль, тогда как до нашей базы, находившейся на мысе Келлетт, нам пришлось бы пройти 600–700 миль, что было явно невозможно при теперешнем состоянии наших больных.
Сначала мы направились было к о. Бордэн, так как рассчитывали, что идти к нему будет хотя и дольше, но легче. Однако, несмотря на значительное движение льда, давление его было настолько сильно, что на прежнем нашем пути образовались большие торосы и полыньи; нам пришлось совершать обходы в несколько миль, так что мы теряли слишком много времени.
Тогда мы повернули к мысу Исаксен. Но наше продвижение с каждым днём все замедлялось, так как больные всё больше ослабевали. Хотя оба они держались очень мужественно и старались помогать нам, чем могли, реальной пользы от этого было мало. Нойс был вынужден почти все время ехать на санях и вставал с них только тогда, когда мы перебирались через торосы, прорубая себе дорогу кирками; но и в этих случаях он не мог пройти больше сотни шагов. Состояние Найта было лишь немногим лучше.
Когда мы, наконец, приблизились к о. Эллефа Рингнеса, ледовые условия возле берега оказались неблагоприятными для охоты на тюленей. Оставалось лишь выйти на сушу и искать оленей.
11 мая мы выбрались на берег, и я отправился на охоту. Местность оказалась совершенно бесплодной, без единой былинки, и нигде не было видно никаких следов дичи. В этот вечер настроение у нас было невеселое. Нойс уже совершенно не мог ходить. Найт был близок к тому же. Собаки были измучены и отощали, так как за последние дни получали мало корма. Для нас самих оставалось пищи на 6 дней, если бы мы перешли на половинные порции; собак мы могли бы прокормить примерно столько же времени, но лишь изношенной кожаной обувью или одеждой. Нам и прежде случалось скармливать собакам кожаную одежду; одно из ее преимуществ по сравнению с шерстяной одеждой заключается именно в том, что она может быть съедена в случае необходимости. Если имеется топливо для варки, то кожа, поскольку она очищена от волоса, не слишком неприятна на вкус.
На следующий день Эмиу, с обоими больными и с упряжками, отправился вдоль побережья, а я пошел охотиться вглубь суши. Вскоре я нашел обильную растительность, а через 3–4 часа увидел следы стада карибу примерно в 20 голов. Погода стояла безветренная, а потому требовалась большая осторожность, чтобы карибу не услышали меня. Обнаружив их в бинокль, я затратил большую часть дня, чтобы приблизиться к ним. В это время стадо находилось на вершине холма, и я догадался, что мои спутники тоже могли его увидеть. Я надеялся, что у них хватит самообладания, чтобы не пытаться приблизиться к карибу, так как подобная попытка, если ее одновременно производят два или несколько охотников, почти всегда обречена на неудачу, в особенности, когда действия этих охотников не согласованы между собою. Когда я начал стрелять, то одновременно раздались другие выстрелы. Это был Эмиу; он находился слишком далеко, так что его стрельба оказалась не особенно меткой, но, по крайней мере, не помешала мне. Вдвоем с Эмиу мы перебили все стадо из двадцати трех карибу.
Тем временем Найт и Нойс расположились лагерем на льду. Не теряя времени на свежевание туш, мы лишь вырезали несколько оленьих языков и поспешили в лагерь. Я знал, что они будут хороши для начала лечения, так как помимо своих лечебных свойств, подбодрят больных. В сыром виде оленьи языки безвкусны, а в вареном — очень вкусны; мы пошли на компромисс и подали их недоваренными, чтобы соединить приятное с полезным. После еды мы перебрались на сушу и устроили там лагерь, который назвали «Госпитальным».
G этого времени для больных была установлена следующая диета: утром — немного недоваренного мяса, навар от которого служил питьем в течение всего дня; вся остальная пища, за исключением этого утреннего завтрака, съедалась в сыром виде. Насколько мне случалось наблюдать, одна из особенностей цинги заключается в том, что аппетит у больного остается нормальным и даже несколько увеличивается, а серьезных расстройств пищеварения не происходит, за исключением, может быть, последней стадии болезни, перед смертью. Итак, я мог рассчитывать, что у моих пациентов будет достаточно аппетита для того, чтобы есть сырое мясо. Они предпочитали его есть слегка замороженным.
Выздоровление наших больных протекало поразительно быстро. Уже через 3–4 дня был устранен главный симптом цинги — угнетенное состояние: оба ободрились и заявляли, что готовы продолжать путешествие. Однако я знал, что пока это лишь психологический эффект и что пройдет не менее 2 недель, прежде чем Найт и Нойс будут в состоянии совершать переходы по 10 миль в сутки. Действительно, когда 27 мая мы выступили в путь, больные были вынуждены попеременно присаживаться на сани, и каждый проходил пешком лишь по 5 миль. Но, по мере нашего продвижения на юг, они все больше поправлялись и еще через неделю уже могли идти, не присаживаясь. Через месяц после того, как мы убили 23 карибу, у Найта и Нойса исчезли все симптомы болезни; только десны, сильно отставшие от зубов, не вернулись в нормальное положение.
31 мая мы достигли о. Лоугхид. К этому времени на судне большая часть снега уже растаяла, хотя на морском льду таяния еще почти не замечалось. Опасаясь, что на пути к о. Мельвиль условия охоты на тюленей могут быть неблагоприятными, мы решили запастись оленьим мясом. В отличие от прошлого лета, теперь на острове появилось много волков, и карибу были сильно запуганы. Обычно я стреляю в карибу с расстояния не более 300 м, но теперь иногда приходилось стрелять с 400–600 м. При таких условиях уже не удавалось соблюдать нашу норму, согласно которой каждый выстрел должен был давать 50 кг мяса. Впрочем, в этом не было необходимости, так как мы возвращались из последнего путешествия и рассчитывали скоро добраться до базы.
7 июня Эмиу, вернувшись с охоты, принес полный мешок угля, так как нашел целый угольный пласт на откосе холма. На следующий день Найт пошел с Эмиу, чтобы обследовать это месторождение, и обнаружил возле него целый «угольный холм». По словам Найта, если бы не знать, что по соседству нет никакой железной дороги, то можно было бы вообразить, что уголь был подвезен сюда в вагонах и ссыпан в кучу с эстакады. Мы не знали, какой геологический феномен мог создать подобное скопление угля, но его полезность была очевидна. Мы тут же начали обсуждать увлекательные проекты будущих экспедиций. Обнаружение угля позволяло устроить здесь базу, которая находилась бы на несколько сот миль севернее, чем предыдущие, и обеспечила бы нам широкие возможности для путешествий в самом интересном для нас направлении — на северо-запад.
Нойсу и мне было крайне досадно, что уголь находился всего в 10 милях от того места, где мы провели прошлое лето, когда приходилось использовать на топливо олений жир. Конечно, если бы мы тогда знали об угле и использовали олений жир в пищу, нам теперь от этого не было бы лучше; но уж такова нелогичность человеческой натуры. В сущности, то обстоятельство, что летом 1916 г. мы не подозревали наличия угля на о. Лоугхид, оказалось лишь полезным, так как мы на опыте убедились, что пережитый нами «топливный кризис» далеко не такое страшное бедствие, как нам казалось прежде. Он не помешал нам сохранить весьма приятные воспоминания об этом лете; когда же топлива оказалось достаточно, то о. Лоугхид превратился в настоящий арктический рай.
13 июня, нагрузив сани мясом и углем, мы покинули о. Лоугхид и направились к о. Мельвиль. Дул сильный северный ветер, который был для нас попутным и значительно помогал нам. Встав на лыжи, я смог двигаться почти без всяких усилий, а движение саней ускорилось настолько, что люди могли присаживаться и ехать, сколько хотели. За 7–8 часов мы прошли 27 миль.
На пути к о. Мельвиль мы произвели ряд промеров, для которых обычно пользовались тюленьими лунками. Тюлени теперь появились в необыкновенно большом количестве. Медвежьи следы тоже были очень многочисленны.
Выйдя на побережье возле мыса Брэдфорд, мы направились на юг. Стада карибу и мускусных быков встречались настолько часто, что эту местность можно было бы назвать охотничьим раем. Если осенью здесь охота не хуже, чем весной, то три-четыре охотника легко могли бы добыть здесь достаточно пищи для прокормления партии в 40–50 человек в течение целого года.
Запас угля у нас кончился, и мы перешли на тюлений жир. В течение одного дня, в качестве опыта, мы готовили пищу, используя для топлива только шерсть и подшерсток мускусных быков. Хотя день был дождливый, и шкуры отсырели, мы без труда вскипятили около 8 л воды, сжигая шерсть и подшерсток с одной шкуры. В сухую погоду, вероятно, удалось бы вскипятить в два-три раза больше воды при том же количестве шерсти.
23 июня я наблюдал такое поведение карибу, которое было для меня новым. Три рослых самца спокойно паслись, а возле них находилось восемь годовалых телят. Последние вдруг бросились бежать. Сначала я подумал, что они заметили меня (в действительности этого не могло быть, так как я находился на расстоянии полумили), но потом увидел в бинокль, что телята преследуют песца. 3–4 теленка гнались за ним на протяжении нескольких сот шагов, а затем вернулись к остальным. Песец немного выждал, как будто хотел посмотреть, намерены ли телята продолжать игру, а затем снова вбежал в их группу и увлек их за собою. Это повторялось несколько раз, причем иногда песец, увертываясь от телят, прятался от них за тремя старыми самцами. Те не обращали ни малейшего внимания ни на песца, ни на телят. Игра продолжалась около получаса. Когда я приблизился, первыми обратились в бегство старые карибу, но телята скоро обогнали их.
25 июня возле юго-восточной оконечности о. Мельвиль мы нашли каменный знак, в котором оказалась жестянка из-под консервов с запиской Бернье от 16 августа 1909 г. Кроме записки, в жестянке находилась вырезка из какой-то канадской газеты 1908 г. с заметкой о снаряжении экспедиции Бернье. На обороте вырезки было напечатано телеграфное сообщение из Англии о том, что, согласно заявлению сэра Эдуарда Грея, сделанному в парламенте, «соглашение между Англией и Россией сделало бы фактически невозможной войну между какими бы то ни было европейскими державами». Читать это сообщение в июне 1917 г. было довольно курьезно.
Мы часто размышляли о том, как было бы приятно, если бы «Белый Медведь» теперь ожидал нас у о. Дили или в Зимней Гавани. Уже наступило лето, и переход по льду на Землю Бэнкса, предстоявший нам вследствие отсутствия «Белого Медведя», не обещал ничего приятного, так как идти приходилось по воде и талому снегу.
Найт до сих пор еще не участвовал в подобных путешествиях и знал об их трудностях только с чужих слов, а потому, как водится, особенно нервничал. Возмущенный тем, что тащиться вброд приходится из-за «Белого Медведя», Найт сделался откровеннее, чем прежде, и рассказал нам все, что происходило на этом корабле прошлым летом.
Оказывается, на «Белом Медведе» все были убеждены, что я и Стуркерсон — умалишенные, помешавшиеся на том, чтобы жить подобно дикарям на о. Мельвиль. Остальных наших спутников, даже и эскимосов мы якобы удерживали на о. Мельвиль против их воли, а наши путешествия на север были объявлены бессмысленными, так как никому, мол, неинтересно знать, много ли или мало островов в этом районе. Когда Уилкинс отправился с корабля на юг, а Стуркерсон — на север, было решено, что «Белый Медведь» не сделает серьезной попытки идти к о. Мельвиль, но лишь симулирует такую попытку. Эта симуляция была настолько явной, что перед отплытием к проливу Принца Уэльского оставили в бухте Динс-Дендас охотничью партию, чтобы она заготовила запас оленины ко времени возвращения корабля.
Насколько было известно Найту, в районе пролива Принца Уэльского все лето стояла необычайно теплая погода, и немногочисленные льдины, которые сначала виднелись в проливе, впоследствии совершенно исчезли. Тем не менее, «Белый Медведь» повернул на юг и, пройдя сотню миль, остановился в бухте Уокера больше чем за месяц до окончания обычного периода навигации.
Здесь я вынужден нарушить хронологическую последовательность изложения и, несколько забегая вперед, указать, что произведенное впоследствии официальное дознание подтвердило все факты, сообщенные Найтом. Единственная неточность его рассказа заключалась в том, что можно было подумать, будто капитан Гонзалес действовал под давлением команды. В действительности же оказалось, что на капитана падает значительно большая доля вины.
Сам Найт, пока находился на корабле, до некоторой степени сочувствовал тем, кто был недоволен моим образом действий. Но во время нашего весеннего путешествия взгляды Найта постепенно изменились. Он понял интерес и увлекательность нашей работы и начал сознавать ее значение, а также сделался сторонником «существования за счет местных ресурсов».
16 июля мы достигли Зимней Гавани и склада Бернье, а затем покинули о. Мельвиль и направились к Земле Бэнкса.
Переход по льдам через пролив Мельвиль, как мы и предполагали, оказался не особенно приятным. На льду уже образовались каналы, по которым собакам приходилось плыть, буксируя сани. Влезая на скользкие ледяные холмики, мы рисковали, что сани соскользнут боком и опрокинутся. Погода стояла дождливая, а 21 июля разразился необыкновенно сильный ливень.
В тех местах, где талая вода стекла в соседние полыньи, было бы легче идти, если бы не острые ледяные иглы. Ходьбу по ним наша собственная обувь могла выдержать неделю-другую, но тонкие холщевые «башмаки» наших собак изнашивались за полдня, и даже при самом тщательном присмотре не удавалось предохранить их лапы от поранений. При этом больше всего страдали те собаки, которые работали усерднее других, так как собака, которая тянет сани изо всех сил, ступает на ледяные острия вдвое тяжелее, чем та, которая лишь притворяется, будто тянет.
Сапсук, который был одной из наших лучших собак, изранил себе лапы так сильно, что нам пришлось выпрячь его и позволить ему идти налегке за санями. Впоследствии эта льгота была распространена на трех других пострадавших собак. Сапсук все время держался возле саней, тогда как остальные «инвалиды» иногда отставали на целую милю.
Однажды, в конце перехода через пролив, я шел впереди партии и увидел белого медведя, приближавшегося со стороны Земли Бэнкса. Мы остановили обе упряжки, и я прилег на лед, чтобы выждать, пока медведь подойдет поближе. К несчастью, он влез на торос, и вследствие этого одна из собак разглядела силуэт медведя на фоне неба; через мгновение все собаки залаяли. Медведь догадался об опасности и стал удаляться тяжеловесным галопом. Я выстрелил с расстояния примерно в 400 шагов. Впоследствии оказалось, что пуля пробила плечо зверя. Он продолжал бежать, но уже медленнее.
Мое внимание сосредоточилось на медведе, а мои спутники были заняты тем, что удерживали обе упряжки. Вдруг мы увидели, что Сапсук гонится за зверем и уже приблизился к нему на половину расстояния.
Выше я дал описание эскимосского способа охоты на медведя и указал, почему я никогда не применяю его. Но на этот раз нам поневоле пришлось к нему прибегнуть. Я сразу же вспомнил, что Сапсук еще ни разу не имел дела с медведем и не сможет вовремя остеречься. Из числа остальных наших собак две, купленные на о. Виктории, были нам рекомендованы как хорошие «медвежьи» собаки, а другие две отличались поразительным проворством. Мы поспешно спустили с привязи всех четырех, надеясь, что они успеют добежать до медведя раньше, чем Сапсук. Но наша надежда не оправдалась. Сапсуку раньше случалось есть медвежатину, и теперь он летел к зверю, как стрела, очевидно, считая его не столько противником, сколько пищей. В бинокль я увидел, что Сапсук самым наивным образом подбежал к медведю и укусил его, по-видимому, воображая, что начинает не битву, а обед. Зверь ответил ударом лапы, парализовавшим бедного Сапсука, который плашмя упал на лед. Через минуту подоспели другие собаки и окружили медведя; но, наученные горьким опытом Сапсука, все они, за исключением одной собаки с о. Виктории, не решились подойти к зверю вплотную.
Эта собака, которой Эмиу дал кличку «Тайп», вела себя великолепно, и если бы таких было две-три, они смогли бы удержать медведя без всякой опасности для себя.
Тайп нисколько не был взволнован и даже не лаял. Когда медведь поворачивался в его сторону, он, как хороший стратег, отступал на безопасное расстояние, т. е. шагов на пять. Но, как только медведь поворачивался к другой собаке, Тайп подбегал и, хладнокровно нацелившись, кусал его за пятку. По-видимому, укусы были очень болезненны, так как зверь каждый раз быстро оборачивался; но Тайп отскакивал еще быстрее и останавливался на почтительном расстоянии и с таким равнодушным видом, что медведь не мог сообразить, которой из собак мстить за укус.
Однако другие собаки, вместо того чтобы оказать поддержку Тайпу, только лаяли и с трудом увертывались от ударов медвежьих лап. Чтобы не попасть в собак, мне пришлось подойти ближе. Выждав удобный момент, я прикончил зверя выстрелом.
Вернувшись к Сапсуку, я тщательно осмотрел и ощупал его. Наружных повреждений не оказалось, кроме пары глубоких ссадин, и все кости, по-видимому, были целы; но удар пришелся по крестцу, и задние лапы были парализованы. Я все же надеялся, что собака выживет, и, когда мы остановились на ночлег, устроил ей удобную постель из медвежьей шкуры. На следующее утро Сапсуку стало лучше, но он все еще не мог встать, а потому мы уложили его на подстилку в сани Эмиу и повезли с собою.
Добравшись до Земли Бэнкса, мы остановились на несколько дней у мыса Рессельс, чтобы из брезента нашей лодки сделать вьюки для собак. Во время этой стоянки Сапсук поправился настолько, что уже смог ходить. 28 июля мы выступили в путь к мысу Келлетт.
16 августа, когда нам оставалось пройти около 60 миль, Эмиу заболел сильным гастрическим расстройством, по-видимому, вследствие неумеренной еды. Мне не хотелось заставлять Эмиу путешествовать в таком состоянии; но, согласно моим инструкциям, посланным через Кэстеля и Стуркерсона, «Мэри Сакс» и «Белый Медведь» должны были ожидать нас у мыса Келлетт лишь до 20 августа, и мои спутники боялись, что в случае опоздания мы рискуем не застать судна. Особенно беспокоился Найт: за 2 года пребывания с капитаном Гонзалесом он хорошо изучил его характер и был убежден, что Гонзалес не станет нас ждать ни одной лишней минуты. Поэтому я решил, что пойду вперед один и налегке, а мои спутники с собаками и поклажей остановятся и расположатся лагерем.
В полдень 16 числа, захватив ружье, бинокль и небольшой запас вареного мяса, я поспешил к мысу Келлетт. После 17 часов непрерывной ходьбы утром 17-го я сделал привал и поел, а затем шел еще 5 часов и, наконец, увидел знакомые прибрежные холмы.
Стояла прекрасная погода. С холмов я смог осмотреть в бинокль всю бухту на протяжении 12 миль. К моему крайнему изумлению, виднелось только одно судно и притом одномачтовое. Лишь подойдя ближе, я убедился, что это «Мэри Сакс». Она лежала на берегу. Фок-мачта, а также реи и паруса грот-мачты отсутствовали. Штурвальная рубка была снята и перенесена на сотню шагов дальше. Наш старый дом стоял, по-видимому, необитаемый, но у рубки работали, приспособляя ее под жилье, два незнакомых мне человека. Оказалось, что это были охотники с «Вызова» — Биндер (отправившийся сюда с братьями Килиан) и Мэйсик (прибывший впоследствии).
Чтобы объяснить то положение, которое я застал на мысе Келлетт, нужно сначала рассказать о трагической судьбе Бернарда и Томсена.