В ОЖИДАНИИ
В течение следующей недели Андрей и Василий сделали все нужные приготовления и благополучно обосновались в своей гостинице. Они прожили там целый месяц, а дело побега не подвинулось ни на волос.
Через несколько дней после приезда Андрея в Дубравник случилось неприятное осложнение. В камеру, где содержались Беркут и Куницын, поместили еще одного арестанта, некоего Цуката, фальшивомонетчика, которого сразу заподозрили в шпионстве. Общим советом уголовных решено было прекратить подкоп до тех пор, пока им не удастся выжить подозрительного сожителя. В продолжение трех недель все они, дружными усилиями, старались сделать жизнь невыносимой непрошеному гостю. И действительно, несчастный Цукат взмолился к начальству. Его перевели в другую камеру, и тогда только подземная работа возобновилась.
Такие задержки были в высшей степени неприятны, истощая средства и пагубно влияя на общее настроение.
Главные участники в деле вынуждены были проводить все это время в полном бездействии. Было бы безумием с их стороны присоединиться к местной агитации и пропаганде, которые в Дубравнике шли своим чередом, как и в других городах. Им необходимо было держаться в стороне от всего, что могло бы их компрометировать. Самое тщательное изучение их будущего поля действия и прилегающих улиц было сделано в несколько дней. И, покончив с этим, им пока ничего не оставалось, как сидеть сложа руки и выжидать.
Андрею в качестве купца нельзя было постоянно сидеть дома, не возбуждая подозрений. Кроме того, ему нужно было поддерживать сношения с Зиной, у которой сосредоточивались все необходимые сведения. Поэтому он каждое утро выходил "по делам" и отправлялся в городской сад или другое условленное накануне место, где в случае важных новостей его аккуратно в одиннадцать часов встречала Зина или чаще Вулич. Молодой девушке, очевидно, было приятно его общество, и Зина охотно предоставляла ей это маленькое развлечение.
Остальную часть дня Андрей проводил дома. Исполнив свои обязанности кучера и лакея, Василий присоединялся к нему. Нельзя сказать, чтоб им было очень весело. Несмотря на внешнее спокойствие, они были слишком взволнованы ожиданием предстоящего, чтобы находить удовольствие в занятиях или в чтении. Даже на романе им трудно было сосредоточиться. Иногда они пускались в длинные разговоры, обсуждая с разных точек зрения революционные задачи. Друзья и знакомые, текущая литература, Гамбетта и Бисмарк* - все подвергалось обсуждению. Но оба не были охотники до разговоров и большую часть своего времени проводили молча, каждый сидя или лежа в своем углу с папиросой в зубах.
* Гамбетта, Леон (1838- 1882) - французский политический деятель. Бисмарк, Отто (1815 1898) государственный деятель и дипломат Германии, крайний реакционер; вел жесточайшую борьбу с социалистами.
Василий переносил этот образ жизни замечательно легко. Он присматривал за лошадью, смазывал сбрую и по целым часам глядел в окно, с невозмутимым спокойствием покуривая папироску, как будто всю жизнь ничем иным не занимался. Андрей старался примириться с вынужденным бездействием - боец должен уметь выжидать. Выдержка в приготовлениях так же важна для успеха дела, как и храбрость и ловкость в его исполнении. Но Андрея страшно томило такое прозябание изо дня в день, особенно на первых порах после деятельной жизни в Петербурге. С течением времени он, конечно, стал привыкать к новым условиям и острое чувство тоски притупилось. Но все-таки он со жгучим нетерпением ждал решительного дня, когда товарищи и он сам будут наконец свободны.
Солнце садилось. Оба друга были, по обыкновению, дома. Андрей лениво растянулся на кушетке, перед ним лежала раскрытая книга, которой он, однако, не читал; Василий сидел у окна и курил, как вдруг раздался стук в дверь. Он вскочил и побежал в переднюю, где ему полагалось пребывать. Нельзя же кучеру сидеть в одной комнате с хозяином! С проворностью, которой трудно было ожидать от такого неуклюжего субъекта, Василий схватил щетку, сунул левую руку в сапог и стал чистить его с усердием настоящего преданного слуги.
Но тревога оказалась напрасной. Вошла Анна Вулич. На этот раз комедия Василия была ни к чему. Бросив сапог и щетку, он последовал за девушкой в комнату.
Вулич приходила изредка в гостиницу, причем всегда спрашивала кучера Василия. В этом ничего не было удивительного. Она была одета, как горничная, а Василий в качестве неженатого молодого человека мог иметь свой "предмет".
Не встретив никого при входе, Вулич поднялась наверх и сама постучалась.
- Не хотите ли принять участие в пикнике под открытым небом? - сказала она. - Старшая Дудорова выдержала экзамен, и мы празднуем сегодня это событие. Соберется несколько друзей, и будет, наверно, очень весело.
Андрей и Василий охотно приняли приглашение.
- Зина будет? - спросил Андрей.
- Нет-с, они не будут; но они позволили мне пойти, - сказала шутливо Вулич, подделываясь под тон настоящей горничной.
Она направилась к кушетке, с которой поднялся Андрей, подобрав платье, как при переходе через грязную улицу. Усевшись, она позаботилась, чтобы платье не касалось пола.
Комната, в которой жили оба друга, не отличалась образцовой чистотой. Стол, вытираемый локтями, сравнительно был чист; только на четырех углах его виднелась пыль, перемешанная с хлебными крошками. Но на полу расстилался голубовато-серый слой пыли, как первый тонкий снежок. Куски белой, желтой и синей оберточной бумаги были разбросаны в живописном беспорядке. Некоторые из них, впрочем, потеряли уже свой натуральный цвет от пыли: видно было, что уже не первый день они лежат все на том же месте. Пестрая мозаика пола дополнялась раскиданной там и сям яичной скорлупой, окурками папирос, сухими корками хлеба; и все это хрустело под ногами, а сдвинутое с места, подымало облака пыли.
Дело в том, что комнаты Андрея наняты были без прислуги и убирать их входило в обязанности Василия. Но Василий, хотя и бегал в лавочку, чистил сапоги Андрея и ставил самовар с похвальной аккуратностью, считал подметание комнаты излишней тратой времени и энергии. Он никак не мог понять, почему пыль, по которой люди спокойно ходят по улице, так нетерпима на полу. Так как Андрей тоже не обращал на это внимания, то комнаты подметались приблизительно раз в месяц.
Пикник устраивался в небольшом лесу за версту от города. Нужно было отправиться туда пешком, а ужин предполагалось варить на открытом воздухе, поздно вечером. Василий, как человек практический, сообразил, что им не худо бы сперва подкрепиться. У него все оказалось под рукой, и он объявил, что состряпает закуску в одну минуту.
Оба друга редко ходили обедать в трактиры; оно было бы и дорого, и не совсем безопасно ввиду разношерстных посетителей подобных мест. Поэтому они ели большей частью у себя дома, импровизируя очень дешевые обеды, без всяких хлопот. Кусок ветчины, несколько яиц, сельди и неизбежный чай вполне отвечали их неприхотливым вкусам.
Василий открыл шкафик, в котором хранились чайная посуда и всякая провизия. Там оказалась краюха хлеба, чай, сахар и немного молока. В обыкновенное время этого было бы достаточно, но ему хотелось отличиться перед гостьей. Он сбегал в лавочку и через несколько минут явился с большим куском сыра и с завернутыми в бумагу горячими сосисками.
Самовар между тем уже кипел и бурлил. Василий поставил его на стол и заварил чай. Посуды у них было немного: две тарелки и две вилки на всех. Они достались Вулич как гостье и Андрею как хозяину. Василий же в качестве кучера удовольствовался блюдцем и перочинным ножиком, привешенным к поясу на ремешке.
- Как хотите, а я не могу есть за таким столом. На нем хоть репу сей! - заявила Вулич, рисуя кончиком мизинца целые узоры на пыльной поверхности стола.
- Только-то! Сейчас вытру, - сказал Василий.
Он оглянулся кругом и увидел висящие на стене розовые панталоны. Василий был очень бережлив и не любил расставаться со своими вещами, так что он все привез с собою из Швейцарии в надежде, что авось пригодится. Но так как Зина строго-настрого запретила ему показываться где бы то ни было в его необыкновенных розовых панталонах, привлекавших всеобщее внимание, то он и повесил их на стене, чтобы, как он выражался, придать "жилой вид" комнате. Однако желание доставить удовольствие гостье в ту минуту преодолело в нем бережливость. Схватив свои столь долго хранимые панталоны, он оторвал кусок и услужливо вытер им стол, прежде чем рассмеявшаяся девушка успела остановить его.
- Вы настоящий дикарь, Василий! - воскликнула она.
- Почему? - удивился он. - Шерстяной тряпкой лучше вытирать пыль, чем бумажной.
- Очень возможно. Но жаль, что вы не употребляете ни той, ни другой и никогда, я вижу, не берете метлы в руки, - сказала она, указывая на пол. - Вы бы постыдились держать в таком беспорядке комнату вашего хозяина.
Василий только пожал плечами.
- Что комната! Это пустяки, - вмешался Андрей. - Вы лучше расследуйте, не окончательно ли мы впадаем в варварство.
И он рассказал, как Василий, с тех пор как стал кучером, мыл лицо только по воскресеньям и приучился обходиться без полотенец, вытирая лицо об подушку, а руки оставляя сохнуть на воздухе.
- Лицо и руки скорее грубеют от этого, - объяснил Василий равнодушным тоном.
Он с невозмутимым спокойствием прихлебывал свой чай, не обращая более никакого внимания на шутки своего друга, как будто речь шла не о нем.
После чая Василий и Вулич ушли, Андрей же оставался некоторое время дома. Неблагоразумно было бы выйти втроем. Он нагнал их на площади недалеко от гостиницы.
Уже темнело, когда они подошли к дубовой роще на восточной окраине города. В лесу было пусто, так как день был будничный. Свежий вечерний ветерок донес до них звуки приятного, хотя и не очень сильного баритона, певшего какую-то песню.
- Я знаю, чей это голос. Это Ватажко поет! - воскликнула Вулич.
Она схватила Андрея под руку и ускорила шаги. Дочь юга, она страстно любила музыку и сама недурно пела.
Следуя по направлению голоса, они скоро вышли на небольшую зеленую лужайку на опушке леса, окруженную с трех сторон густою стеною деревьев. С четвертой стороны тянулись кустарники, которые скрывали лужайку из виду, но не мешали любоваться окрестностями Дубравника и полями, расстилавшимися направо и налево.
Певец сидел под деревом. Он был товарищем Вулич по Женевскому университету и еще совсем молодой человек, казавшийся вдвое старше своих лет благодаря обильной растительности на щеках и подбородке.
Молодая женщина невысокого роста в темно-синем платье стояла возле него и слушала пение. Белокурые волосы, обрамлявшие короткими локонами ее миловидное личико, нежный и очень белый цвет кожи, светло-голубые глаза - все вместе придавало ей вид не то херувима, не то барашка.
Она отрекомендовалась Войновой.
- Варя? Ах, простите за фамильярность! Варвара Алексеевна? - спросил Андрей.
- Да, Варвара Алексеевна, или Варя, что мне больше нравится, - приветливо сказала молодая женщина.
Ее хорошо знали, эту Варю Воинову. И друзья ее были правы, называя ее матерью всех страждущих. Будучи женой доктора либеральных убеждений, она посвятила себя всецело заботам о политических заключенных, делая все, чтобы облегчить их участь, как будто они были членами ее родной семьи.
- Хорошо, что я с вами обоими познакомилась, - сказала она с улыбкой Андрею и Василию, которого она тоже видела теперь в первый раз. - Когда ваша очередь придет, я буду с большим усердием хлопотать о вас.
Они поблагодарили ее за обещание, но выразили надежду, что еще не так скоро попадут в число ее клиентов.
Сестры Дудоровы собирали в лесу хворост, чтобы разложить костер. Привлеченные новыми голосами, они подошли в сопровождении молодого человека в серой блузе, с светлыми, как лен, волосами, с бесцветными глазами и пуговкой-носом на очень смешном лице. В объятиях у него была вязанка хвороста, которую он тут же бросил на траву.
- А, Бочаров! - вскричала Вулич. - Идите сюда, я вас познакомлю с друзьями.
Бочаров принадлежал к революционной организации в Дубравнике. Он был легальный, то есть жил под своим именем, с настоящим паспортом. Однако в последнее время у него пошли неприятности с полицией.
Все уселись на траву, и Андрей выразил удивление, что Бочаров так свободно разгуливает, между тем как, говорят, полиция очень следит за ним.
- Это правда, - сказал Бочаров серьезным тоном. - Но я вошел в соглашение с приставленным ко мне шпионом, и мы отлично уладились. Раз в неделю он является ко мне на квартиру, и я сообщаю ему названия мест, которые я якобы посещал, и он оставляет меня в покое.
Вулич заметила, что такая привилегия, должно быть, дорого ему стоит.
- О нет! - воскликнул Бочаров. - Стану я платить! Ни копейки не стоит. Я заставил его сдаться безусловно. В один прекрасный день, недели две тому назад, когда мне страшно надоело иметь его постоянно за собою по пятам, я с утра запасся куском хлеба и колбасой и стал ходить с места на место, не останавливаясь ни на минуту. Так я проходил весь день, до вечера, а он все ходил за мною. Устал я, признаться, порядком, но ему досталось еще хуже того, так как он с утра ничего не ел, а я от времени до времени стращал его: "Погоди, говорю, негодяй, я тебя заставлю высунуть язык. Будешь ходить за мною до самой зари и не посмеешь отстать, потому что, предупреждаю тебя, я иду на свидание к важному революционеру". Он молча, нахмурившись, продолжал следовать за мною, пока, наконец, не выдержал и взмолился: "Послушайте, господин, ведь я тоже, говорит, человек, а не собака. Вы бы постыдились. У меня жена и дети, их кормить надо…" Кто бы мог предположить, что у этих мерзавцев есть жены и дети? Однако я смягчился и предложил ему компромисс, который он тотчас же принял; и вот я опять свободный человек.
Новый гость, прибывший позже других, присоединился к компании в эту минуту, извиняясь, что дела помешали ему прийти раньше. Его звали Миронов, и одно время он был волостным* писарем в деревне. Сестры Дудоровы и вообще все революционеры в Дубравнике были о нем очень высокого мнения как о человеке, близко стоявшем к народу. Так что он был некоторым образом героем дня.
* Волостной - от слова "волость" (административная единица, объединявшая несколько деревень или сел); народники занимали должности волостных писарей ради пропаганды среди крестьян.
Его, между прочим, нарочно пригласили, чтобы познакомить с Андреем и Василием, с которыми он тотчас же вступил в разговор с развязностью человека, сознающего себя знаменитостью и твердо убежденного в том, что он для всякого представляет интерес.
- Миронов! Вот Воинова страстно желает познакомиться с вами, - вскричала, смеясь, старшая Дудорова.
- Вовсе нет! - протестовала Воинова.
- Да, да! Идите сюда!
Миронов улыбнулся Андрею в виде оправдания, как бы желая этим сказать: "Что прикажете делать! Я бы хотел остаться с вами, но… всякое положение имеет свои неудобства".
- Какой отвратительный человек! - шепнула Андрею Вулич. - Если б я знала, что он тут будет, я бы не пришла.
- Чем? Что вы имеете против него? - спросил Андрей. - Говорят, он замечательный пропагандист между крестьянами.
- Это он сам говорит, а нам остается только верить. Как бы там ни было, но он мне противен.
Тем временем зажгли костер, и черный железный котел задымился над красным пламенем. Василий взялся варить гречневую кашу с салом.
Густые потемки охватывали круг, освещенный пламенем костра. Небо низко нависло над лесом; только несколько звезд пробивалось бледными лучами промеж ветвей высоких деревьев. Огни зажглись в городе, который, казалось, разросся и отошел вдаль, принявши вид острова, отделенного от лужайки широким морем мрака.
Все уселись вокруг костра, молча поглядывая на закипавший котел. Василий поправлял огонь и помешивал кашу длинной ложкой. По мере того как он двигался, тень его чудовищных размеров то расстилалась по лужайке, то подымалась по стволу какого-нибудь старого дерева, то разбивалась на части и исчезала на неправильной стене торчащих ветвей, фантастически освещенных снизу. Разная мошкара с жужжанием носилась в воздухе, врываясь на секунду в полосу света и затем исчезая во мраке. Треск огня сильнее оттенял окружающую тишину.
- Как раз время, чтобы рассказывать страшные истории с привидениями, - сказала Вулич.
- Отчего же не для пения? - возразила Маша Дудорова. - Ватажко, Вулич, - продолжала она, - устройте хор.
Пробовали петь хором народные песни, но безуспешно. В сущности, только Ватажко и Вулич умели петь, а Бочаров нарочно фальшивил, чтобы посмешить компанию.
Вулич берегла свой голос и только подтягивала. Она знала, что ее очередь впереди, и именно сегодня ей хотелось показать себя.
Украинский элемент преобладал в компании, и все стали упрашивать Вулич, чтобы она спела настоящую малороссийскую песню.
Она согласилась.
- Что мне спеть? - обратилась она к Андрею, сидевшему рядом.
- То, что вам больше всего по душе, - отвечал он.
Вулич кивнула головой.
Она сняла верхнюю кофточку, чтобы ничто не мешало ей, и отошла немного в сторону. На минуту она задумалась, и лицо ее приняло серьезное, почти суровое выражение; потом она запела. Ее полузакрытые глаза смотрели далеко вперед, и казалось, она вся ушла в свою песню. Но она чувствовала, что взгляд Андрея устремлен на нее и что он изумлен и восхищен ею. Это возбуждало и одушевляло ее, придавая особую прелесть песне в ее собственных глазах. В песне воспевался молодой казак, который оставляет дом и возлюбленную и отправляется к неверным, чтобы освободить от цепей и рабства товарищей, томящихся в турецком плену.
Вулич не была профессиональной певицей, хотя могла бы спеть на сцене, если б захотела. У нее был такой сильный голос, что в обыкновенной комнате он резал ухо своей силой. При хорошей обработке голоса она могла бы пойти далеко. Но никакая школа не выучила бы ее петь народные песни лучше, чем она их пела. Она родилась в самом сердце своей родины, среди широких полей, где сложились эти могучие, страстные мотивы, и пела их так, как только дети степей умеют петь. Ее голос звучал мягко и нежно под небесным сводом, в ночной тишине, разливаясь мелодичными волнами по спавшим кругом равнинам.
Ей не аплодировали и вообще ничем не выражали одобрения. Только Маша шепнула Бочарову, что она никогда еще не видела Вулич в таком ударе. Василий хмурился на огонь, опершись щекой на руку, кивая головой от времени до времени. Андрей отошел, чтобы лучше слышать и быть одному.
Девушка не видела его, но она чувствовала, где он. Окончив песню, она тотчас же обернулась к нему, вся раскрасневшись от артистического удовольствия и сознания своего успеха. Легкими шагами она подошла к нему и опустилась на траву, прежде чем он успел разостлать что-нибудь. Она была очень хороша в этот вечер в своем малороссийском костюме, который очень шел ей.
- Иной с удовольствием пошел бы драться с турками, - сказал Андрей, - только бы быть воспетым с таким чувством.
- Понравилась вам моя песня? Я так рада. Я пела ее для вас, - шепнула она, - и про вас. Я уверена, что вам удастся разбить цепи наших товарищей, как сделал казак в песне.
- Но это будет наполовину вашим делом, - сказал Андрей, - потому что вы в нем принимаете такое же участие, как и я.
- Нет, мы, женщины, не принимаем участия в казацких подвигах и не разделяем казацкой славы! - сказала она тоном сожаления. - Мы можем только подводить вам коней и подавать саблю и ружье… Но мы и не ропщем; довольно с нас и того, что нам выпало на долю, - прибавила она весело.
Под влиянием какого-то внутреннего огня глаза ее блестели особенно ярко, щеки горели радостью и жизнью. Обыкновенно молчаливая, она в этот вечер была олицетворенное веселье, оживляя всех своей шаловливостью и резвостью.
Ужин прошел очень весело, хотя и был очень плохой, так как Василий - всегда крайне заботливый без нужды - в этот раз забыл помешать кашу в самый критический момент и она пригорела. Немного погодя Вулич предложила прыгать через огонь, как это делают в петровки деревенские парни и девушки. Она прыгала с Андреем, Ватажко и еще раз с Андреем. Затем она спела малороссийскую любовную песню "Месяц" с такою трогательною задушевностью, что Василий чуть-чуть не расплакался. Когда же он стал умолять ее, чтобы она повторила то же самое, она разразилась веселою удалою песенкою, полною живого украинского юмора, который по сравнению с лихой веселостью великороссов - то же, что пение парящего в небе жаворонка в сравнении с криками морской чайки, заигрывающей с бурей.
Она наслаждалась своей властью над чувствами и настроением окружающих. Ей приятно было видеть, как лицо Василия внезапно просветлело, как он делал жест рукой, точно бросая что-то на землю, и как он подергивал плечами, точно готов был вскочить и пуститься вприсядку.
Но ее собственное сердце не разделяло веселья, возбуждаемого в других. Оно все более и более сжималось от грусти, пока она пела веселые песни. К концу силы изменили ей; подступавшие рыдания сдавили ей грудь, и последняя веселая нота оборвалась с болью. Она с трудом удержала накипевшие слезы.
Она села поодаль, одна, и с той минуты ничто не могло бы заставить ее петь. За весь остальной вечер она почти ни слова более не выронила. Ей хотелось одного: чтобы все скорее разошлись и оставили ее одну.
Из всех присутствовавших одному Андрею эта оборвавшаяся нотка сказала нечто, или, вернее, все. Он до некоторой степени был уже подготовлен к такому открытию. Молодая девушка и не старалась скрывать тайну своего сердца.
Сомнений быть не могло: она любила его. А он, что мог он предложить взамен этого величайшего из сокровищ женской души? Одну лишь благодарность и дружбу; но к чему они ей?
Он старался убедить себя, что его огорчило это открытие. Но он знал, что это неправда. Есть мужчины с исключительно тонкой нервной организацией, в которых несчастная любовь возбуждает чрезвычайную нежность и симпатию к женщинам вообще. Но Андрей не принадлежал к их числу. Неудачная любовь к Тане сделала его мстительным по отношению к женщинам. И теперь первым его ощущением было злорадство. Он был отомщен за свое унижение. Мысль, что это не делает его ни на йоту счастливее, явилась позже. Теперь он чувствовал гордость и удовлетворение.
Им нужно было возвращаться в город вместе. У заставы компания разделилась. Василий и Андрей предложили проводить Вулич домой. Но она наотрез отказалась от их услуг: ей не нужно провожатых и она легко доберется до дому одна. Когда Андрей попробовал настаивать, она рассердилась.
Андрей и Василий отправились к себе в гостиницу. Здесь их ожидал сюрприз: на столе оказалось письмо, адресованное Андрею. От заспанного служителя они узнали, что в их отсутствие приходил мальчик из "конторы", куда Андрею полагалось отправляться каждое утро, и оставил записку. На клочке бумажки было неразборчиво и малограмотно нацарапано несколько слов, приглашавших Андрея явиться на другой день в "контору" вместо одиннадцати в десять часов.
Записка могла быть только от Зины и несомненно означала, что что-то случилось. Без крайней необходимости Зина не стала бы нарушать установленного порядка свиданий.