Как образуются лавины
— А у нас и непохоже и похоже, — говорит Артюр. — Через нашу станцию редко-редко когда пройдет американский поезд, и всегда неожиданно, без всякого предупреждения. Что мы можем сделать? Иной раз поезд даже не останавливается, гонит дальше, выходит на ветку и с севера направляется к «Зеленой роще». По-видимому, поезда посылают кружным путем, когда главная линия перегружена. Но даже если мы знаем, что должен прибыть состав, все равно мало времени — не успеть организовать демонстрацию! Словом, мы американцев почти и не видим.
— Но все же можно кое-что сделать! — прерывает его Анри и, спохватившись, добавляет: — Об этом мы тоже поговорим потом.
— Случается иногда, — продолжает Артюр, — что нам велят вести их паровозы — вот тут можно бы попытаться. Но дают нам или локомотив без состава или с порожняком. Груженые поезда водят машинисты с других участков. Один случай, правда, был. Состав послали перегруженный, понадобилось прицепить еще один паровоз, чтобы толкать его на подъеме Сен-Жермен. Поставили нашего машиниста и нашего кочегара — оба не коммунисты. Как поступать в таких случаях? Что ж, они сели на паровоз. Не могу сказать, чтобы с легкой душой, тем более — оба жизнью рисковали. К переднему паровозу были прицеплены в голове сорок пустых вагонов — из-за искр, потому что во всех остальных вагонах — взрывоопасный груз. А состав был длиннущий. До первой стрелки пришлось осаживать, маневрировать; в голове оставили только тридцать пустых вагонов, а десять прицепили в хвост, перед вторым паровозом, который толкал состав, потому тут опасности меньше — искры летят назад, конечно если не вмешается ветер. Но раз обычно прицепляют сорок пустых вагонов — значит, тридцать недостаточно. Ну, ладно, дело не в этом. Когда представляется такой случай, как нам поступать?
Артюр замолкает на минуту.
— Предположим, назначат меня — веди паровоз. Я откажусь. Меня уволят. А вслед за мной уволят и всех коммунистов, одного за другим, так что у нас некому будет руководить железнодорожниками. Если мне скажут: ты должен отказаться — я лично это сделаю. И многие товарищи поступят так же. Мы и не то делали в своей жизни! Но нужно ли это? Вот в чем вопрос.
— Что ты на меня уставился? — внезапно спрашивает его жена. — Разве я тебе хоть раз в жизни мешала в таких делах?
Этот неожиданный выпад даже понравился Анри, но у других, особенно у мужа, был несколько огорченный, раздосадованный вид. Артюр стукнул ладонью по столу, как бы говоря: «Ты бы лучше помолчала». И раздражение его вызвано было не только женской порывистостью, хотя все же отчасти и ею, но, главное, тем, что Констанс оказала свое слово невпопад. Ведь Артюр имел в виду как раз обратное: будь он уверен, что именно так и следует поступить, его не остановили бы никакие соображения личного характера. Двое других железнодорожников согласились с ним: весь вопрос в том, следует ли так поступать?
— Каждый конкретный случай надо рассматривать в отдельности, — отвечает Анри, тут же замечая, что он никак не отозвался на замечание Констанс, будто и не слышал его. Пожалуй, Констанс обидится. Это уж совсем ни к чему. Она не заслужила… А пока что он дал уклончивый ответ, ведь он и сам не знал, как тут следует поступить. Для него это было еще не ясно, как и многое другое. Нельзя ведь смотреть со стороны, как сказал бы Трико… Когда что-нибудь уже сделано и сделано удачно, тебе кажется, будто все вышло само собой. Через два дня ты уже забываешь, как тебя мучили сомнения в ту минуту, когда надо было принять решение. До того, как ты решился, ты был полон раздумья, неуверенности. Может быть, и есть такие товарищи, которые столько успели сделать за свою жизнь, что когда перед ними возникает новый вопрос, они чувствуют себя вполне уверенно, им все знакомо. Опыт!.. Хотя все равно, редко тебе встретятся две одинаковые трудности, они все в разном обличье проносятся перед твоими глазами!.. Да тут иной раз сходство и вводит больше всего в заблуждение!.. Но как бы там ни было, к Анри это не относится. Для него на каждом шагу — неожиданные помехи, непредвиденные препятствия. И ни в одном случае нельзя отделаться пустыми фразами. А ведь есть такие идиоты, которые считают коммунистов слепыми исполнителями, машинами… Эта мысль часто приходит Анри на ум, и она, как оскорбление, заставляет его гордо вскинуть голову. «Враги не прочь бы нас видеть такими, — думает Анри. — Понятно! Тогда почти ничего и не делалось бы. Интересно, где они, эти «приказы сверху», которые мы будто бы обязаны «слепо выполнять»? Конечно, у нас, к счастью, есть опора в нашей работе: лозунги, выдвинутые партией, приведенные в наших газетах примеры достижений других товарищей, но в каждом конкретном случае надо выходить из положения самому». Сейчас у Анри четко всплывают в памяти слова, которые он часто читал, о том, что указания и линия партии вовсе не дают готовых рецептов на все случаи жизни, а в основном лишь разъясняют, в каком духе нужно проявить инициативу для осуществления той или иной задачи. И до чего же это трудно, чорт побери! Это потруднее, чем решить задачу из задачника, где все хорошо объяснено, изложено, да еще когда знаешь, что решение останется на бумаге. Данные величины нашей задачи — живые люди, мужчины и женщины. И тут малейшая твоя ошибка губительна для них. Сколько настоящих трагедий, в которых зачастую вопрос идет о человеческой жизни, может вызвать неверное слово — написано ли оно или сказано. Последствия твоей оплошности отразятся на множестве людей, а народ и так уж немало страдает. Когда на тебе, как говорится, «лежит ответственность», ты в ответе за свои собственные мысли, за каждое принятое тобой решение: ты отвечаешь перед всеми этими живыми существами, мужчинами и женщинами, полными любви, доверия, надежды и ненависти. Принимая тысячи и тысячи решений, ты всегда сознаешь, что ставишь на карту все доверие, которое тебе оказали, возложив на тебя эту ответственность, ставишь на карту все свое чувство гордости этим доверием, всю свою надежду, что ты заслужишь его и впредь. Многие и не представляют, как это бывает в жизни! Приходит к тебе человек и говорит: «Начинается новое Сопротивление. Ты не думаешь, что нам можно иной раз обойтись без диверсий, не подвергать никого опасности?.. Можно было бы, например, в тот день, когда прибудет американский пароход с оружием, просто закрыть один из шлюзов?» «Тебе не кажется, — спрашивает другой, — что было бы неплохо послать новым коллаборационистам — не мелким, тем, что не понимают, что они делают, а крупным, тем, которые уже «сотрудничали» во время прежней оккупации, — письменное предупреждение, чтобы они пошевелили мозгами? Мы же во время войны посылали предателям маленькие гробики. А сейчас только письмо послать. Как ты считаешь, Анри?» «Слушай, Анри, на нашем заводе будет проведена часовая забастовка; так вот, мы собираемся выпустить листовку. Три четверти ребят наверняка будут согласны поставить на первое место борьбу против перевооружения Германии, а наши требования — на второе место. Ты что думаешь по этому поводу? Погоди, Анри, еще одно: как, по-твоему, лучше — выпустить листовку от имени профсоюза или от имени партийной организации?» «Анри, теперь, после речи Трумэна, неплохо было бы снова собрать подписи под Стокгольмским воззванием, у тех же людей, которые подписали, — теперь-то мы их всех знаем. Ты как думаешь?» А на днях Жожо и Марсель спрашивали: «Можно ли, нужно ли работать на их военном складе?» И сколько еще всяких вопросов задают Анри. Приходит вечер, Анри ищет на них ответа, зная, что найдет его в одном из трудов Мориса, — он всегда дает решения, и уж, конечно, не бумажные. Слова «учиться», «повышать свой идеологический уровень» кажутся сухими… Но это совсем не так, тут дело идет о твоем сердце, о потребности его освободиться от какого-нибудь сомнения, получить живой приток крови. Когда голова чем-то смущена, то и сердце начинает хромать — это известно. А сейчас Анри ведет собрание и размышляет вслух, вовсе не стараясь уверить товарищей, будто он знает больше, чем это есть на самом деле.
— Основное — это массовая борьба. Вы это знаете не хуже меня. На нее и должны быть направлены все наши усилия. Но… Разве не бывает случаев, когда индивидуальная борьба не противоречит массовой? Вспомним Раймонду Дьен, Анри Мартэна, Мишеля Боттэна. Если вникнуть хорошенько, их действия никак нельзя назвать «индивидуальными». В отношении Анри Мартэна и Мишеля Боттэна это сразу увидишь: они составляли и распространяли листовки. А сколько тысяч товарищей делают то же самое! В героическом поступке Раймонды Дьен это, может быть, не так бросается в глаза, однако, и он сводится к тому же. Раймонда легла на рельсы, но не забывайте — она была не одна. Она это сделала во время демонстрации. Не будь демонстрации, ее просто убрали бы с рельс и поезд пошел бы дальше. Для разрешения стоящих перед нами задач мы должны ко всему подходить практически. И это нисколько не умаляет мужества Раймонды Дьен, наоборот! Героический поступок, даже если его совершает отдельный человек, может служить примером. Мне кажется, можно сказать, что в некоторых случаях индивидуальная борьба, когда она ведется в полной гласности, недалека от массовой борьбы. Как вы думаете, товарищи? Отважное выступление одного человека во имя справедливой цели поднимает, мобилизует массы, служит примером и доказательством, что борьба возможна.
Анри на минуту умолкает. Он не удовлетворен собой. Товарищи тоже. Они ждали более четкого ответа — скажи: да или нет? Но для этого Анри еще недостаточно уверен в себе. Еще менее он уверен в том, что тут простым «да» или «нет» можно все разрешить. Он продолжает:
— Не будем говорить о борьбе против репрессий и о движении солидарности, которые вызываются такими действиями, — это уж другое дело. Как вам поступать? Нужно ли идти на то, чтобы вас уволили? Необходимо в каждом отдельном случае взвесить все «за» и «против». Нельзя обезглавливать движение; да и по-человечески жаль: такой-то товарищ должен пойти на жертву… нельзя бросаться людьми. С другой стороны, это как раз могло бы поднять массовое движение. В каждом отдельном случае, товарищи, нужно самим обдумывать и мужественно брать на себя ответственность. Никаких красивых жестов, бесцельного удальства, все должно делаться в интересах движения, невзирая на любые трудности. Как по-вашему?..
Трико говорит, что в депо железнодорожникам еще меньше приходится сталкиваться с американцами, чем на станции Артюра. Время от времени берут из депо паровозы для их поездов, но об этом уже все сказал Артюр, повторять не стоит…
— Ладно, — согласился Анри. — На этом сегодня закончим. Об остальном поговорим завтра. А сейчас, товарищи, побеседуем по поводу того, что сказал Трико, а раньше говорил Артюр.
По правде говоря, Анри собрал железнодорожников для того, чтобы они обсудили подготовленное им предложение. Но теперь он решил внести это предложение как естественный вывод из выступлений товарищей — так его мысль лучше дойдет до них: не стоит говорить, что она зародилась у него еще до собрания.
— Ты так сказал, Артюр: американские поезда очень редко проходят через нашу станцию, американцев мы почти не видим, мы ничего не можем сделать. А по-моему, это неверно. Товарищи, почему мы считаем, что все наши усилия нужно направить только на одну-единственную цель — не пропускать американские поезда, а все другое недостойно нашего внимания? Это наш недостаток. Правда, мы таким образом доказываем, что сознаем, какая ответственность лежит на железнодорожниках. Но мы уже говорили — есть случаи, когда железно дорожники без помощи со стороны не могут достичь этой важнейшей цели. Что же тогда? Ничего больше и не предпринимать? Нет, есть сотни дел поменьше. Бастьен, не ужасайся! Конечно, я не собираюсь проповедовать, что надо довольствоваться малым и говорить: «Вот я сделал маленькое полезное дело — и хватит. Больше я ничего не обязан делать». Но борьба и в небольших делах помогает подготовить основную, укрепляет в людях уверенность. Мы говорим, мы пишем: «Американцы убирайтесь в Америку!», «Не пропускать оружия для восстановления вермахта!» Очень хорошо, за это нужно бороться. Но раз еще не осуществлены условия для того, чтобы эти лозунги были подкреплены действием, ограничиться их провозглашением так же нелепо, как стрелять в луну. Прав я? А теперь подумайте. У нас на вокзале, например, янки ведут себя, как хозяева. Никаких правил не соблюдают, едут на грузовиках по пешеходным дорожкам и даже не дают сигналов, лезут в любую дверь, не спрашивая, имеют ли они на это право. А ведь все это дает нам возможность в тысячах мелочей оказать сопротивление оккупации. Есть же определенные правила, есть французские законы! Их достаточно часто поворачивают против нас, мы тоже имеем право на них опереться! Значит, надо требовать, чтобы американцы не нарушали наших законов.
Все время Анри думает: «Как они относятся к тому, что я говорю?» И вот сейчас он видит во взгляде Трико сомнение: «Стоит ли заниматься такими пустяками!» Но Трико не спешит высказать это мнение. Он принадлежит к числу внутренне дисциплинированных, выдержанных партийных работников, которые никогда не считают свое первое впечатление окончательным. Во всяком случае они серьезно обдумывают указание руководителя партийной организации. Сейчас секцией руководит Анри. И кто знает, может быть, он передает то, что было сказано в другом месте, гораздо выше?.. Анри понимает, почему его так внимательно слушают. В его лице видят то большое, перед чем и он сам чувствует себя ответственным. Его не покидает чувство ответственности и сознание, что он должен сделать все возможное, чтобы подняться до уровня того, что́ он представляет. Если бы он говорил только от своего имени!..
— Никогда не надо пренебрегать мелкими успехами, считать их бесполезными. Достигая успеха даже в самых незначительных делах, мы продвигаемся к нашей основной цели. Но все будет казаться трудным, невыполнимым, если у нас будет только один лозунг: «Останавливать поезда!» Откровенно говоря, и мы с вами в начале собрания имели далеко не победоносный вид. Кто бы поверил, слыша наши рассуждения, что американцы нас боятся и имеют для этого все основания? Тут они правы — редкий случай, когда американцы правы!
— А что же плохого в наших рассуждениях? — спрашивает Артюр. — Всегда так бывает. Собираемся мы для того, чтобы нащупать слабые места в нашей работе. А какой смысл хвастать перед товарищами своими достижениями? Мы собрались для того, чтобы выявить, какие у нас прорехи. А если взять мелочи, о которых ты говорил, — они происходят ежедневно. Вот послушай, на днях…
— Нет, Артюр, не рассказывай! Уже поздно. Оставь что-нибудь на завтра. Конечно, это происходит ежедневно. Только я должен сказать вот что: все это носит случайный характер и зависит от реакции того или иного товарища. Такая борьба еще не ведется систематически и по всему фронту. Надо ее организовать и подытоживать все наши маленькие достижения, говорить о них, показать всем, что американцев можно прижать, хотя бы в мелочах. А когда можно сделать вот так, — Анри как будто отрубил себе сначала палец, а потом всю руку до самого плеча, и закончил: — то можно и так!
— А ведь верно, — говорит Трико. — Если сложить вместе все неприятности, которые мы доставили в нашем депо американцам, почти сами того не замечая, то получился бы неплохой итог. Когда мы держимся твердо, они затихают, как мыши. Вот позавчера…
— И ты тоже? — смеется Анри. — Если еще и Бастьен начнет рассказывать о своих успехах, мы никогда не кончим. (Он чувствует, что теперь имеет право их поддразнить.) По началу можно было подумать, что почти все неосуществимо. А теперь послушать вас — так выходит наоборот, все делается само собой!
Собрание явно идет к концу. Трико вынимает жестяную коробку с табаком, на крышке ее приделано приспособление для самокруток.
— Теперь, значит, сиди покуривай, бей баклуши! — смеясь бросает Виктор.
— Нет, серьезно, — говорит в заключение Анри. — Мы вот столкнемся с трудностями и только их и видим. Конечно, надо их видеть, но мы иногда не умеем дать им правильное освещение, не учитываем наших удач, а как раз на них и нужно опираться, чтобы разрешить трудности. Сколько сейчас можно сделать маленьких, но важных дел! Уйму! И надо их делать, какими бы мелкими они ни казались. Вот так и образуются лавины.
— Хочешь? — спрашивает Трико, протягивая Анри первую скрученную сигарету. — Послюнить? — спрашивает он, проводя уже языком по бумажке.
— Ясно! Ты же не заразный, — отвечает Анри. — Так вот, я уверен: если вы до завтрашнего вечера еще поломаете себе голову над этим вопросом, вы придете на заседание комитета секции с целым коробом ценных предложений.
— Ну, уж только не я, — говорит Бастьен, застегивая обтрепанный воротник куртки. — Я-то приглашен в первый раз. Пусть другие говорят, я послушаю.
— Вот тебе на! А зачем же тебя тогда пригласили? Обязательно должен выступить, — говорит Анри, понимая, что в глубине души Бастьену хочется, чтоб его подбодрили.
Все встают, потягиваясь и разминаясь — в кухне так тепло, что кажется тело стало каким-то бескостным и точно приклеилось к стулу.
— Ну, курильщики, потерпите, — говорит Констанс с несколько натянутым смехом. — На улице закурите. А то надымите так, что после вас и не проветришь.
— Да еще и намусорим, — добавляет Трико, отворяя дверь во внутренний дворик, чтобы взять свой велосипед. — Ох, снегу-то сколько навалило, пока мы здесь сидели!.. Пожалуй, еще застряну в дороге… Я пронесу велосипед на руках. Боюсь наследить на полу.
— Подстели газету и кати по ней свою машину, — предлагает Констанс.
— Ты что, с ума сошла? Это же сегодняшний номер «Юма». А я еще не прочитал, какие известия Жанетта[5] привезла о Морисе. Вы читали?
— Еще бы! Это, брат, все читают в первую очередь, — ответил Анри.
Бастьен и Трико уже стоят в дверях, но Артюр подмигнул Анри: задержись на минутку. Анри этого не любит, но что ему делать? Он остается.
— Ты приготовила? — спрашивает Артюр жену.
— Сейчас принесу, — отвечает Констанс, открывая дверь, из которой потянуло сыростью, — очевидно, там был погреб.
— Так вот, — объясняет Артюр. — В кои-то веки ты к нам пришел, и мы тебя не отпустим с пустыми руками. Я приготовил для тебя картошку. И еще утку — жена ее уже ощипала. У меня было целых две. Зажарьте в сочельник.
Анри даже не приходит в голову отказываться: товарищ дарит от всего сердца. «Хорошо, однако, что остальные ушли», — думает он. Конечно, он не нищий и здесь нет ничего зазорного, но все же при людях как-то неудобно…
— Да я не домой, — сказал Анри, — у меня еще собрание в секции.
Если бы не шел такой сильный снег, Артюр сам бы отвез подарок, но сейчас…
— Тогда вот что: заезжай после собрания. Мы уже будем спать, но это ничего, постучи в ставни.
— Я сама открою, — говорит Констанс, — тебе, Артюр, завтра работать с пяти утра.