В секции
В помещение секции Анри пришел главным образом, чтобы повидать товарищей.
Он знает: все утро сюда будут заходить люди за последними известиями, за инструкциями или просто, как каждое воскресенье, за пачками «Юманите-диманш».
Первым пришел Поль. Он ночевал у почтальона Дидло.
— Ты один сюда добрался?
— Дорогу-то я знаю.
— Дидло мог бы тебя все-таки проводить.
— Он работает — у него утренняя почта. — И нагнувшись к сидящему за столом Анри, Поль с хитрецой добавляет: — Между нами, мне кажется, сегодняшнюю разноску он бы никому не уступил. Ведь его всюду ждут новогодние подарки.
— Все ясно! Но вот увидишь, он обязательно найдет минутку сюда заскочить. Да и во время разноски почты он делает большую работу, ты бы послушал, какие он проводит беседы!.. Не зря его назначили секретарем по пропаганде.
— Слушай, по дороге сюда я видел на какой-то маленькой площади рынок. Хорошо бы туда послать агитатора.
— Я и сам об этом думал. На площади с фонтаном?
— Да, да.
— Придут товарищи, и кого-нибудь пошлем. Да и не только туда.
— На паперть, например, — смеясь, предложил Поль.
— А что ты думаешь? Не нам туда идти, конечно, но вообще-то…
Эх, как же мы не подумали привлечь к нашей борьбе Дегана и всех участников движения за мир. Надо немедленно… Но в этот момент вошел Робер, и Анри забыл о своем намерении. Робер с ходу начал рассказывать о своих делах. Он только на минутку остановился, заметив, что Анри не один, поздоровался: «Здравствуй, здравствуй!» — пожал руки и продолжал:
— Ну, так я собрал вчера вечером свое бюро…
Другими словами, бюро профсоюза. Ладно. Хорошо, может быть, он наконец, решил взяться за ум.
— Ну, и что было?
— В кои веки явились все. В этом смысле — полный порядок. И собрание прошло организованно.
— А сочувствующие?
— Лучшего нельзя и желать. Полны решимости, не меньше нас.
Довольный успехом, Робер засмеялся, но тут же осекся.
— Несчастье в том, что наши же товарищи, молодые коммунисты, сами поднимают всякие истории. Из беспартийных никто ничего не говорил, и вот тебе, пожалуйста… наши же коммунисты затеяли склоку…
Анри и Поль молчали, решив дать Роберу высказаться.
— …Потому что, понимаешь… — и, воспользовавшись тем, что ему никто ничего не возразил, Робер продолжал в повышенном тоне, все больше раздражаясь: — Понимаешь, они-то не знают, какого труда стоило добиться единства и сохранить его. Бросаются очертя голову, ни о чем не заботясь. Заварят кашу, а кто будет расхлебывать? Работая с беспартийными, всегда лучше попридержать язык.
— Да ты ближе к делу, что же произошло? — не выдержал Анри.
— Так вот. Все вопросы были обсуждены, и собрание подходило к концу. Казалось, все идет хорошо, все довольны, никаких разногласий. Так надо же было моему дорогому Максу вылезти: «Товарищи, у нас еще один вопрос…», — передразнил он Макса.
— Подожди, — прервал его Анри, — Макс готов за тебя в огонь и в воду.
— Вот именно…
И у Робера затуманились глаза.
— …А я, сколько я с ним возился, учил его, сам знаешь! Больше, чем если бы он был моим сыном. Вот именно. А он сказал: «Нехорошо у нас получилось сегодня утром. Мы обязаны это обсудить».
Робер перестал подражать Максу.
— Но вы сами подумайте, некрасиво было с его стороны так намекать! Ведь он имел в виду меня — то, что я не был в порту. Я виноват, согласен… но…
— Ну, а как остальные отнеслись? Что было дальше?
— Словно шлюзы открыли. Каждый хотел высказаться, и каждый изощрялся, как мог. Получилось, что главный враг не пароход, а Робер.
Поль и Анри не могли удержаться от улыбки.
— Ты неправильно все воспринял, Робер. Ну, а… сочувствующие тоже? — спросил Анри.
— Еще бы! Они наверняка обрадовались, что могут высказаться на мой счет.
— Подожди, Робер, или ты сам не веришь тому, что говоришь, или… Ты же только что говорил о единстве…
Поль одобрительно закивал головой, как бы догадываясь, что Анри сейчас выскажет те же соображения, которые и ему пришли в голову.
— …А насколько я тебя понял, неполадки осуждались всеми, в этом и было единство. Почему же надо считать, что критика, которая помогает двигаться вперед, может нанести ущерб единству?
— Да, но они тем самым объединились против меня, против секретаря профсоюза. Вы разве не видите, в чем опасность?
— Что ты мелешь? Против тебя? Против ошибки, которую ты допустил. Это совсем другое дело. А тебе-то они как раз и хотят помочь. Да и о какой опасности может быть речь, когда критика правильна? Зажать рты товарищам — вот это было бы опасно, неправильно. А какая еще может быть опасность?
— А ты попробуй-ка после этого работать, когда не чувствуешь к себе доверия…
Робер сам понял, какой серьезный смысл скрывается в его словах. Так отчетливо он до сих пор даже для себя этого не формулировал…
— …Разве что, конечно, я теперь уже не нужен. Слишком стар стал, износился.
— Дело не в возрасте, — возразил Поль, — ты сам это знаешь. — В Робере происходила любопытная внутренняя борьба. Вначале он снова взорвался:
— И вообще я должен вам сказать, под меня уже давно подкапываются! Я это чувствую. Когда Макса выдвинули в бюро, мне сразу стало ясно.
Потом он смутился, так же как вчера, когда понял, что враг рассчитывал на его отсутствие. Его гнев служил ему своего рода самозащитой, он сопротивлялся чему-то, что нарастало в нем, это было как бы последней вспышкой, последним шквалом, который будет сломлен ливнем. И теперь уже его слова выдают растерянность, хотя он пытается скрыть ее под вызывающим тоном:
— Во всяком случае, будьте уверены, Робер никогда и ни в коем случае не причинит неприятностей партии!.. Будьте уверены!
— Ну, а как все кончилось? — спросил Анри, словно и не обращая внимания на резкую перемену в Робере. — Надеюсь, ты не ушел, хлопнув дверью…
Робер рассмеялся, как будто он вместе с Анри участвовал в заговоре против себя самого.
— До этого я не дошел… Но ты-то меня знаешь… словом, мне это пришлось не по вкусу. И все же я сдержался и сказал: этот вопрос мы успеем обсудить потом. Сейчас надо одно: бороться и выполнить все принятые решения.
— И все с тобой согласились?
— Еще бы!
В это время в секцию пришел Шарльтон, на его обязанности лежит распределение газет. Сегодня ему предстоит двойная работа — к каждой пачке газет надо присоединить пачку листовок.
Анри собирался расспросить Робера о принятых решениях, но отложил этот разговор, желая разузнать у Робера и у Шарльтона о том, что же произошло дальше с застрявшими грузовиками.
Шарльтону было известно следующее: к месту аварии отправлены автокраны, и если не случится ничего непредвиденного, дорога через час, самое большее через два, будет свободна. Больше ничего Шарльтон не знал.
— Даже в этом случае они не успеют все перевезти до демонстрации, — заметил Робер.
— Говорят, но это еще не проверено, — продолжал Шарльтон, — что в ожидании, пока будет открыт путь для машин, разгрузка приостановлена.
— Ах да! Анри, пойди сюда!
И Робер, отведя Анри в сторону, стал ему что-то шептать. Шарльтону неприятно, когда при нем шушукаются. Поль другое дело, тот, наверно, понимает, что для Робера он посторонний.
Роберу не терпелось передать Анри рассказ товарищей, которые по заданию партии пошли работать на пароход. Робер повидался с ними сегодня ночью и теперь чуть было не забыл об этом рассказать. Но, по-видимому, его сообщение не имело большого значения, потому что Анри сел на свое место, ни слова не сказав Полю.
— Во всяком случае, — говорит Шарльтон, — весь народ с нами.
Пришли еще двое товарищей, распространители газет. Один из них — пожилой, с редкими седыми усами и странными, покрытыми морщинами большими ушами, которыми он при разговоре время от времени двигает, как другие подмигивают или морщат лоб. Он немедленно поправил Шарльтона:
— Весь-то весь, да не весь! Нечего обольщаться. Сегодня ночью я был с Альсидом Мортье… У него какие-то завиральные идеи о своем хозяине…
— Ты не совсем прав, — поправил старика Анри, — я знаю мнение Альсида, он мне об этом говорил.
— Когда? Сегодня?
— Нет, несколько дней…
— Ну, так ты не все знаешь. Лучше бы выслушал меня, чем прерывать!.. Я же тебе говорю: сегодня ночью мы втроем — Альсид, я и еще один паренек — делали надписи. Писал-то больше паренек. Альсид держал банку с краской, а я стоял на карауле. Обрабатывали мы выделенный нам квартал, как раз тот, где находится завод Альсида. Пишет, значит, наш молодой товарищ на длинной стене напротив завода свою надпись, а Альсид вдруг говорит мне: «Посмотри на окно» — и показывает. А было, знаешь, довольно светло. Невдалеке торчит фонарь. Вот и пойми: горит ли свет в комнате, или это отсвечивает фонарь? «А я тебе говорю, там ночник, — уверяет меня Альсид. — Я видел, как кто-то отодвигал занавеску». Я его спрашиваю: что же делать? Удирать? Сами понимаете, ноги не молодые, и я опасаюсь всяких неожиданностей. А Альсид мне отвечает: «Нет, нет, подождем! Мне кажется, он не захочет нам мешать…» — Кто он? — «Сын, младший сын, это его комната». Честно вам скажу, мне это не очень понравилось. Быть вынужденным на старости лет уносить ноги, да и Альсид сам не первой молодости. Я ему говорю: разве мало еще стенок, пойдем в другое место. Прав я? Так нет, он уперся, и все. Больше того, когда мы кончили, Альсид стал уверять, что надо попытаться сделать на заводской стене, на той стороне улицы, еще одну надпись. «Очень возможно, что нам удастся», — уговаривал Альсид и, чтобы успокоить меня, сказал, что занавеска, наверно, и не шевелилась, ему, мол, только померещилось, а на той стороне улицы мы будем защищены стеной… Ну, а в общем, ту надпись необходимо было сделать. Как раз в том месте, где улица образует зигзаг, представляешь себе? Идешь с одной стороны и оказываешься напротив заводской стены, с другой идешь — перед тобой та стена, которую мы только что разукрасили. Короче говоря, надписи нужны на обеих стенах. Ладно. Принялись мы за дело, а Альсид все поглядывает на окно. С того места, где мы теперь стояли, было ясно видно: в комнате горит ночник. Наверно, кто-то проснулся. Альсид вдруг говорит мне: «Теперь точно, занавеска шевельнулась». Я бросился было бежать, а он снова: «Подожди. Не нервничай». Ну, а когда мы все написали и никаких неприятностей не было, я смеюсь над Альсидом: «Как видишь, тебе все приснилось! Никого в окне не было». Но он мне возражает: «А я в этом вовсе не убежден. У меня на то есть свои основания». И Альсид мне рассказал: вчера на праздники приехал домой старший из сыновей Блана. Говорят, оба брата терпеть друг друга не могут. Ну, а Новый год остается Новым годом. Так вот вчера они так сцепились, что старику Блану пришлось их снова разнимать. Из-за дочки какого-то мясника, у которого лавка рядом с госпиталем. Младший будто бы имел на нее виды. А старший, желая ему насолить, доложил, что она переспала с янки и будто этот янки сам ему все рассказал, и она даже взяла за это деньги. Представляешь себе! Говорят, все это правда. «Так вот, — объяснил мне Альсид, — младший Блан видел, какую надпись мы выводили напротив его окна. А ты сам понимаешь, к американцам у него не может быть нежных чувств». Ну…
Старик, выражая сомнение, поднял брови и смешно пошевелил ушами.
Поль и Анри расхохотались.
— Этот фрукт наверняка возненавидел американцев, — заметил Поль. — Что ты хочешь, нарушена целостность его национального достояния.
Слова Поля производят впечатление двусмысленных, хотя, возможно, он ничего особенно и не имел в виду.
В ответ Анри лишь улыбнулся. Чем-то эта фраза Поля его слегка покоробила. Конечно, тот просто сострил, и позволил он себе это только потому, что речь идет о буржуа, а сами буржуа в этих вопросах не проявляют чрезмерной щепетильности. Все это Анри понимал, но он вообще не любит, когда на эту тему начинают острить. Улыбнулся он машинально, потому что и сам, не подумав, мог отпустить такое замечание и даже чуть было не сделал этого.
Когда партия говорит, что она одна стоит на страже национальной независимости и поэтому необходимо как можно более широкое единение, ты как будто соглашаешься с ней и в своей работе пробуешь руководствоваться этим принципом, но на самом деле он еще не проник до глубины твоей души, не вошел в твою плоть и кровь. Ты только рассудком понимаешь необходимость такого широкого единства. Отсюда и всякие шуточки — последнее убежище твоих сомнений. В общем это последняя уловка по отношению к партии. Но иногда и нечто похуже…
В это время дверь резко распахнулась и вошел совсем еще молодой парнишка-докер, а с ним старик Дюпюи. Все взоры устремились на паренька. Он был очень возбужден и сразу закричал:
— Сволочи! Вы не можете себе представить, что они сделали! Они снесли барак!
Все сразу поняли, что речь идет о бараке Союза республиканской молодежи. Это был длинный дощатый барак, состоявший из маленькой комнатки, где помещалась канцелярия, и довольно большого зала для собраний, игр и танцев.
— Вчера вечером явились из мэрии, чтобы запретить танцы. А мы еще и не начинали танцевать. У нас шло собрание. Нам заявили: «Раз так, город отбирает у вас участок!»
Барак был построен вскоре после Освобождения на участке, принадлежащем городу. В то время коммунисты были в муниципалитете в большинстве. Когда же их выжили оттуда, мэрия не решилась сразу отобрать участок. Но полгода тому назад было заявлено: срок аренды истекает, и мы вам ее не продлим.
Хотя барак по-прежнему принадлежал молодежи, но теперь члены Союза оказались в ложном положении. Союз пока не выкидывали, но все время можно было ожидать, что случится то, что произошло вчера. По-видимому, надеялись таким путем несколько обуздать молодежь. И в самом деле, члены Союза стали понемногу сдавать, вести себя «осторожно», чтобы не потерять помещение. Все меньше и меньше бывало собраний, и они все чаще заменялись танцами, играми и другого рода развлечениями. Некоторые товарищи даже подводили под это теорию «расширения» организации.
— …И они потребовали: «Разобрать весь барак! И немедленно! Понятно?» Тут кто-то из наших товарищей крикнул, обращаясь к парням и девушкам, а народу вчера, знаете, было полно: «Что мы им на это ответим?» Вы бы слышали! От одного этого мог рухнуть барак. Все сразу так и гаркнули в один голос: «Сволочи!» Что тут скажешь? Выразительнее нельзя было ответить!
— А дальше?
— Дальше? Подожди… Они нас разогнали, как и следовало ожидать. Ведь приехало несколько грузовиков с охранниками, сами понимаете. Ну, а мы, коммунисты, собрались группками и начали агитировать парней, которые пришли всего-навсего потанцевать и были здорово ошарашены таким поворотом дела и взбешены не меньше нашего. Обсудили мы все и пошли писать плакаты, вымпелы, чтобы их закинуть на электрические провода, надписи. Потом решили разойтись, поспать с часочек и встретиться на утро в помещении Союза. Пришел я первым и что же увидел? Барака нет!
— Не может быть?
— …В снегу сложена куча досок. Неподалеку стоит вся мебель. От барака остался только пол, но и его уже разбирали двое каких-то рабочих, и им помогали с десяток охранников. Представляешь себе?
— А вы что же, не оставили на ночь никого дежурить?
— Кто же мог предположить?
Помещение секции тоже никто не охраняет, подумал Анри, если не считать Венсана, само собой разумеется. Не нам упрекать молодежь.
— По правде говоря, мы сами хороши! У нас ведь тоже… — и Анри кивком головы дал понять Полю, что он говорит о помещении секции.
— Видно, они принялись разбирать барак на заре, — продолжал паренек, — и очень спешили. Если что-нибудь сразу не поддавалось, они не пробовали отвинтить гайку или выбить крюк, а просто раскалывали доски. Но непонятно, как это никто не пришел нам сообщить!
— Людям наверняка казалось, что вы об этом знаете, слишком уж нагло и откровенно все было проделано, — ответил Анри.
— Как же быть?
— Да, как же быть? Что можно сделать? Я не представляю себе… — сказал Анри, посматривая на Поля, словно спрашивая у него совета.
Поль промолчал.
Тяжело признать, но другого ответа нет.
— Что ж по-твоему, когда с тебя последнюю рубашку снимают, молчать? — возмутился паренек.
— Сегодняшняя демонстрация должна ответить на все! — заявил Анри. — Но я не вижу, что можно предпринять специально по поводу барака. Хотя…
Прежде чем досказать, Анри еще раз продумал свое предложение.
— …Хотя… Вы условились собраться у барака? А что если привлечь к этому делу жителей района? Но опять-таки… Нельзя распыляться. Надо сосредоточить все силы на сегодняшней демонстрации!
— К тому же — какие там соседи!.. Вы же знаете, вокруг почти никто не живет… Поэтому-то охранники и смогли довести свое гнусное дело до конца…
Действительно, барак находится на окраине города, несколько в стороне от домов. За ним протекает крошечная речушка с каменистым дном, и вдоль нее тянутся ивы — единственная растительность среди этой пустынной долины. Речушка, совсем как настоящая, извиваясь змейкой, течет к морю, и у нее есть свое собственное устье. Около барака она образует две широкие петли, окаймленные кустами ежевики и дикой малины. Две полянки, как будто специально задуманные для пикников. Первые фиалки в городе появляются именно здесь. Молодежь любила этот уголок. Тут чувствуешь себя совсем далеко от города, хотя если выйти на дорожку, то за последним кустом открывается вид на главную улицу. В летние ночи танцевали и в зале и на лужайках, между кустами. А теперь там, среди снега, валяются груды досок. Ладно…
Только успел уйти паренек, как явился Верди. Он был чем-то сильно взволнован.
— Потрясающе! Анри, со мной произошло нечто потрясающее! — заявил он с пафосом.
— Что с тобой произошло?
— Меня зацапали ночью, когда я писал на стенах призывы…
— Ты находишь, что это потрясающе?
— Да нет, я не о том говорю, это чепуха. Они нас привели в полицейский участок.
— Так ты был не один?
— Ясно. Нас было человек семь или восемь.
— Кто же?
— Да все это пустяки, нас под утро выпустили. Были… — и Верди назвал нескольких товарищей. Убедившись, что Анри не собирается больше прерывать его, Верди продолжал свой рассказ:
— Потрясающе то, что за этим последовало. Прошел всего час, и что я вижу? Ко мне заявляется ни больше ни меньше как американский офицер. Ты бы посмотрел, какая у него при этом рожа была! Живьем бы меня сожрал. Он пришел переговорить с моими постояльцами, с этими, чорт их побери, американскими солдатами. Я ему сообщил номера комнат. Они еще дрыхли, но он, видно, не дал им времени на долгие сборы — словом, через полчаса они уже сложили свое барахло и спустились вниз. У всех трех на мордах написана злость. Пялят на меня глаза, того и гляди плюнут в лицо. Но в то же время они боялись меня хуже чумы и поэтому не посмели. Чуть не за километр обошли стойку, за которой я стоял… И смылись…
— Видимо, узнали…
— Точно. Начальник полицейского участка решил: подложу-ка я Верди свинью. И позвонил немедленно американцам, чтобы предостеречь от меня. Знал бы он, какую услугу мне оказывает! А то я уже собирался продавать свое хозяйство, чтобы меня перестали принимать за подлеца. Помнишь, Анри, мы с тобой об этом говорили?
Анри тоже доволен. Он не видел выхода, а тут все устроилось само собой.
— Вот вам лишнее доказательство — никогда не надо скрывать своих убеждений, — сказал он неожиданно для себя.
* * *
Было около одиннадцати, когда охранники решили дать о себе знать.
Анри, Поль и Шарльтон остались в секции одни. Газеты были уже все розданы, товарищи, которые должны были выступать с речами, тоже разошлись, а Дэдэ еще не явился. Им предстояло вместе с ним точно и окончательно разработать план сегодняшних действий. В ожидании Дэдэ Анри с Полем обсудили немало вопросов, и теперь они молчали, обдумывая каждый предстоящее сражение, стараясь ничего не забыть, не упустить из виду ни одной мелочи. Поль прислонился к печке, Анри ходил взад и вперед по комнате. Если нечего писать, Анри не может усидеть за столом. Разговаривая, он иногда садится на стол или стоит рядом, поставив ногу на стул и опираясь о спинку так, чтобы оказаться на одном уровне с собеседником. В самом деле, глупо сидеть за столом, если ты не проводишь собрание, а просто разговариваешь со стоящим перед тобой человеком. Получается как-то натянуто, неестественно…
Внезапно со второго этажа скатилась жена Венсана Барона с криками:
— Анри! Анри! Охранники!
Взглянув в окно, Анри увидел их. Они уже ломились в дверь.
— Пошли! — Анри схватил Поля за руку и потянул его за собой во внутренний дворик. Шарльтон тоже хотел последовать за ними, но обезумевшая жена Венсана подняла крик:
— Вы все убегаете? А как же я?..
— Вы же здесь живете. Вам они ничего не могут сделать, — попробовал успокоить ее Анри.
— Ах так! Тогда пеняйте на себя. Будь что будет!
И она направилась к лестнице.
— Ладно. Вы идите, а я с ней останусь, — предложил Шарльтон.
Видно, он подумал о том же, о чем и Анри: она уйдет наверх, а здесь будут хозяйничать охранники… При тех колебаниях, которые в последнее время наблюдались у Барона, да еще теперь, когда она совсем потеряла голову, от нее можно было всего ожидать. И охранники могут натворить чорт знает что. Да и вообще-то некрасиво бросать женщину одну с этими мерзавцами.
В глубине дворика в стене есть старая калитка, но Анри побоялся, что за нею уже стоят охранники, и выбрал другой путь. Они с Полем вскарабкались на деревянную уборную, с нее перелезли на стену и спрыгнули в асфальтированный дворик соседнего дома.
Тут они столкнулись носом к носу с хозяйкой. Она ничего не слышала и не видела из того, что произошло. Старая святоша, глухая, как тетерев, разинув рот, смотрела на упавших с неба людей. Но то ли старуха узнала Анри, то ли просто побоялась поднимать шум, во всяком случае, она лишь спросила сдавленным голосом:
— Что такое?
Анри, не задумываясь, привел первые пришедшие ему в голову объяснения, но старуха дала понять, что она ничего не слышит. Анри перешел на жесты: он показал на небо, ударил себя в грудь, ткнул в сторону двери, лишь бы выиграть время и осмотреться. Он сообразил, что изгородь в глубине двора примыкает к соседнему садику. В мгновение ока Анри и Поль перепрыгнули через ограду и очутились позади какого-то домика. Здесь один выход: постучаться в дверь. Придется что-то придумать в оправдание, разве что они снова нападут на глухого…
— Анри? Что ты тут делаешь? Как ты сюда прошел?
Оказался свой человек, из беспартийных. Железнодорожник. Он немедленно провел Анри и Поля в дом, и те рассказали ему все, как было на самом деле. Отсюда они вышли на свободную от охранников улицу, параллельную той, на которой находится помещение секции.
— Неправильно у нас все поставлено, — заметил Анри. — Мы даже понятия не имели, что этот товарищ живет по соседству. Даже не побеспокоились узнать. А, как видишь, сегодня он нас выручил. В таких случаях всегда полезно…
— Тем более, что для нас налет охранников не был такой уж неожиданностью. Условились же мы встретиться с Дэдэ у Фернана Клерка на тот случай, если не сможем повидаться в секции или в федерации.
— Конечно… Кстати, вполне возможно, что и в федерации…