В понедельник, 26 марта 1827 года над крышей Schwarzpanierhaus’a № 200 близ Шоттентора, там, где еще до сих пор сохранились остатки старой Вены двенадцатого века, солнце светило ярко, по весеннему. С западной стороны деревья уже набухали зелеными почками, но на валах городских укреплений пред домом еще лежал снег, кидавший отблеск в окно комнаты, где умирал Бетховен. Ровно в полдень стенные часы, подарок княгини Кристины Лихновской, внезапно прекратили свои мерные удары. Игла барометра, висевшего под часами, стремительно упала к буре. В самом деле, совершенно необычно для этого времени года, воздух отяжелел, густые свинцовые тучи скопились на небе и в шестом часу вечера над Веной разразилась снежная буря.
За несколько минут пред тем, Шиндлер и Стефан Брейнинг отошли от постели умирающего.
Остался лишь приехавший из Граца, чтобы еще раз увидеть Бетховена, композитор Гюттенбреннер. Ему судьба предоставила принять последний вздох Бетховена, в тяжелой агонии боровшегося со смертью. Его брат и художник Тельтшер находились в соседней комнате.
В эти последние минуты жизни Бетховена, среди глухих раскатов грома, вдруг сверкнула ослепительная молния и осветила лицо умирающего. В то же время раздался страшный удар грома, потрясший дом до основания. Резким судорожным движением умирающий поднялся на постели, протянул сжатую в кулак руку к небу, словно принимая грозный вызов, и затем тяжело упал назад, с полуоткрытыми веками и угасшим взором.
Гюттенбреннер положил руку на сердце Бетховена и убедившись, что оно перестало биться, закрыл ему глаза, благоговейно поцеловав их. Было пять часов сорок пять минут пополудни. В это время в комнату вошли Шиндлер и Брейнинг.
«Свершилось» — сказал им Гюттенбреннер, когда они остановились на пороге.
XII
Говоря о победоносном усилии духа, принесшем человечеству радость Девятой симфонии, автор монографии «Жизнь Бетховена», пламенный Ромэн Роллан восклицает:
«Какое завоевание стоит этого, какая битва Бонапарта, какое солнце Аустерлица могут сравниться со славой этого сверхчеловеческого усилия, этой победы, самой блестящей, какую одерживал когда либо человеческий дух. Несчастный, бедный, больной, одинокий, подавленный величайшим горем человек, у которого мир отнял радость, сам создает Радость чтобы отдать ее миру. Он выковывает ее из своих бедствий так, как сам говорит о том в гордом изречении, где заключен вывод из всей его жизни и в котором motto каждой героической души: «Радость из страдания. Durch Leiden Freude.
Дар, принесенный человечеству Бетховеном, действительно радость — от сознания величия его явления миру. Радость и изумление пред высотою свершенного им жизненного подвига, пред титанической силой его творческого делания.
Но живой, не изваянный облик Бетховена, а явленный им лично пример жизнетворчества, движимого несказанной любовью к людям, требует от нас большего. Он требует от нас признания в нем не столько гениальнейшего из людей, сколько человечнейшего из гениев.