Три дня спустя Каридиус получил от Мирберга настоятельное приглашение побывать в конторе.
Как только он вошел в кабинет Сола, тот протянул ему открытку.
— Взгляните, — сказал он, словно дело шло о чем-нибудь чрезвычайно важном.
Каридиус не без любопытства взял в руки открытку. Это была обыкновенная почтовая открытка с изображением какого-то небоскреба в Сан-Франциско. На оборотной стороне, кроме адреса, было написано следующее:
«Как отсутствующие будем голосовать за вас письменно из Гонолулу. Желаем удачи. Супруги Эссери».
Каридиус был тронут:
— Это очень мило с их стороны.
— Не в том дело, что мило; это мысль!
— Какая мысль?
— Эти люди расположены к вам. Вы участвовали в одном их дельце, вы получили комиссионные за продажу Японии изобретения Эссери, а они все-таки расположены к вам!
Каридиус улыбнулся.
— Да, — продолжал адвокат, — в вас положительно есть что-то располагающее, Каридиус. Вы можете понравиться любому человеку, почти без исключения. Вот, например, «Лига независимых избирателей», которая положила начало вашей карьере… единственным стимулом для возникновения этой нелепой организации было то, что вы понравились…
— Позвольте, вы хотели сказать про какую-то мысль…
Мирберг стал серьезен:
— Присядьте.
Каридиус сел. Адвокат повернулся на своем вертящемся кресле и наклонился к Каридиусу:
— Литтенхэм намерен наводнить наш округ деньгами, чтобы побить вас.
— Вы почем знаете?
— Мне сказал Крауземан. Он уже получил часть денег. И вручил мне три тысячи долларов с предложением поработать в пользу Лори.
— Вы их, надеюсь, не взяли?
— Разумеется, взял. Я всегда получаю деньги от Крауземана в начале всякой политической кампании.
— Так значит… Скажите, вы нарочно вызвали меня сюда, чтобы объявить мне о вашем намерении работать в пользу…
Мирберг замахал рукой, словно отгоняя от лица докучливую муху.
— Да нет же, я выхожу из крауземановской организации. Так всегда делают перед уходом: берут, что можно, и начинают работать на другого. Об этом не тревожьтесь, это вполне законная процедура.
Ну, хорошо… а при чем тут я?
— Вот что… нам надо, чтобы вы поработали.
— В каком смысле?..
— В обыкновенном: что-нибудь делать руками или головой… Слушайте, Каридиус, кроме шуток, мне надо поговорить с вами. Дело в том, что деньги Канарелли подходят к концу. Уэстоверский банк в самом деле здорово обчистил нашего Джо. И он, конечно, бесится, что Литтенхэм прикарманил его денежки и пускает их в ход против его, Джо, кандидата… Кстати, я думаю, это излечит вас от угрызений совести по поводу трех тысяч, которые мы взяли у Крауземана и потратили на вашу выборную кампанию: мы только получили обратно одну каплю из целой бочки, которую украл у нас Литтенхэм.
— Чего же вы от меня хотите? Что я должен делать?
— Вот что. Как я уже сказал, деньги Джо на исходе. И для того, чтобы пройти в Сенат, вам надо… заполнить разницу между тем, что тратит мистер Литтенхэм, и тем, что может истратить Джо; заполнить… личным воздействием… обаянием… умением понравиться женщинам.
— Другими словами, вы хотите, чтобы я пошел и очаровал избирательный округ?
— Вот именно. Причем, заметьте, я приношу мои извинения. Мне весьма неприятно, что я оказался вынужденным сказать своему кандидату: «Ступайте, убедите людей голосовать за вас. Используйте свои личные качества и тащите их к урнам!» Это очень опасный способ приобретать голоса.
— Почему?
— Опасный с точки зрения создания хорошего правительства. Разве вы не знаете, что человек, обладающий личным обаянием, редко обладает чем-нибудь еще? Он просто нравится, как актер или как женщина, и больше ничего. Поэтому я и говорю: политические должности всегда должны покупаться и продаваться. Каждый поданный голос должен быть оплачен; совсем не дело, чтобы избиратель шел голосовать плененный сомнительными цветами красноречия. Раз у человека есть деньги на покупку голосов, значит, он достаточно ловок, чтобы обзавестись капиталом. Значит, он человек деловой, энергичный и достоин занять важный политический пост. А когда человеку приходится выступать и вымаливать себе голоса… когда ему нужно выставлять себя напоказ и произносить речи, это как-то унизительно… Так поступают у нас на Западе и на Юге… но — благодарение богу! — наши капиталисты до сих пор ограждали нас от подобного проституирования избирательной урны. И каковы результаты? Результаты таковы, что восточные штаты всегда посылали и посылают в Конгресс достойных людей, и мы легко удерживаем в своих руках политическую гегемонию в стране!
— Вы хотите, чтобы я произносил речи?
— Дело не в одних речах. Нужно найти что-нибудь конкретное. Найти какой-нибудь повод и поднять кампанию, которая могла бы привлечь общественность на нашу сторону. Обработайте средний класс, который обычно и не голосует, и не торгует своими голосами, приведите его к урнам. Другими словами, заполните избирательные урны бюллетенями досужих, сентиментальных и непродажных граждан в таком количестве, чтобы приспешники Литтенхэма не могли скупить столько голосов, сколько им нужно для вашего поражения.
Каридиус призадумался:
— Вряд ли я сумею сочинить речь, которая так сильно расшевелила бы публику.
— Речь — это пустяки. Канарелли наймет кого-нибудь, кто напишет ее за вас. Самое важное — придумать конкретный повод!
Мирберг погрузился в задумчивость. Он долго тер свои гладко выбритые щеки, ерошил курчавые волосы и, наконец, нажал кнопку звонка.
В дверях показался мальчик-рассыльный.
— Попроси ко мне Мелтовского. — Адвокат обернулся к Каридиусу: — Мелтовский совершенно непроницаем для каких бы то ни было сильных чувств. Поэтому он с большим беспристрастием, чем мы, может судить о том, что именно способно расшевелить американскую публику.
Когда в комнату вошел Мелтовский, Мирберг начал объяснять, какого рода зацепка требуется Каридиусу в его выборной кампании в Сенат; не успел он договорить, как Мелтовский протянул своим монотонным голосом:
— Подоходный налог!
— А… подоходный налог, — сосредоточенно кивнул Мирберг. — Да… Я и сам об этом подумал… — последнюю фразу Мирберг неизменно вставлял при всяком предложении Мелтовского. — Но чей подоходный налог — Литтенхэма или Лори?
— Любой, — отозвался Мелтовский все так же на распев, — ведь не уплатил ни тот, ни другой.
Мирберг забарабанил по столу короткими, словно обрубленными пальцами:
— Да, да, разумеется.
— Цифра недоимки за Литтенхэмом, вероятно, абсурдно велика, — сказал Мелтовский.
— Почему абсурдно? Что вы хотите сказать? — быстро спросил Мирберг.
— Я хочу сказать, что если сумма чересчур велика, то рядовому американцу она покажется просто фантастичной, ничего ему не скажет и никаких чувств в нем не пробудит.
Мирберг кивнул головой:
— Да, это и мне пришло в голову.
— И кроме того, — добавил Мелтовский, — когда станет известно, что Литтенхэм — крупнейший недоимщик по подоходному налогу, американская публика скорее всего будет восхищаться им.
— Значит, мы отказываемся от этой мысли? — недовольно спросил Мирберг.
— Нет, это послужит вступлением.
— Вступлением?
— Ну да. В кампании против Лори придется провести две или три операции. Нельзя начинать с серьезного обвинения, потому что оно успеет надоесть избирателям задолго до выборов. Нет, сначала надо привлечь их внимание чем-нибудь помельче и на этом играть до тех пор, пока публика не привыкнет прислушиваться к вам, тогда — выдвигайте главное.
— Так вы считаете, что надо начинать с преследования Меррита Литтенхэма за неуплату подоходного налога?
— Безусловно.
— А как мы это сделаем?
— Да ничего делать не надо. Мы просто представим в окружное налоговое управление доказательства, что Меррит Литтенхэм не уплатил подоходный налог. А окружное управление по сбору внутренних доходов — та же мельница, которая перемалывает все, что попадает в засыпочный ларь. До сих пор на этот счет существует полная неопределенность. Очень богатые люди всегда рассчитывают на поддержку высших инстанций.
— Так вы этим займетесь? — спросил Мирберг.
— Через неделю дело будет на мази.
— Отлично… Ну, а вторая бомба, ваш главный снаряд, который взбудоражит избирателей до такой степени, что они пойдут голосовать задаром? Что скажете, Мелтовский?
Мелтовский опустил веки на сонные глаза, откинулся на спинку кресла, подпер голову рукой и, казалось, крепко заснул.
— Я… я еще не изучил положения… — пробормотал он сонно… — общественное достояние… конечно, он обирал общество и делал это долгие годы…
— Это уже ни на кого не действует, все равно, что пытаться возбудить симпатии к жертвам рэкетиров. И то и другое стало обычаем. Ничего не поделаешь…
— Это, конечно, верно, — пробормотал Мелтовский, кивая головой.
Терзаемый сомнениями Каридиус в этот момент пришел к убеждению, что если он не хочет стать центром политической бури, которая, конечно, лишит его любви Мэри, то нужно заявить об этом сейчас же, пока не поздно.
— Вот что… — запинаясь начал он. — Видите ли, получается не совсем ловко для меня…
— А что такое?
— Да ведь банк Литтенхэма… недавно… так удачно поместил часть моих денег… что мне очистилось около семи тысяч долларов… Могу ли я, приняв такую услугу… выступить против моего благодетеля…
— Благодетеля? — переспросил Мирберг.
— Да, против мистера Литтенхэма, который устроил мне это.
— А вы что для него сделали?
— Я, как вам известно, участвовал в заседании комиссии по военным делам и доказывал, что Военное министерство должно предоставить заводу военного снаряжения право продать секрет изобретателя Эссери. Разумеется, я при этом рассчитывал, что Военное министерство уплатит Эссери и что я таким образом одновременно окажу услугу одному из наших клиентов.
Мелтовский открыл глаза и поднял указательный палец, чтобы привлечь внимание своих собеседников:
— Вот то, что нам нужно.
— То есть? — воскликнул Мирберг.
— Литтенхэмовская шайка продала военную тайну враждебной стране.
— Но на этом мы не можем играть, — возразил Каридиус, — я сам высказался в пользу продажи.
Мирберг вдруг понял, куда метит его компаньон.
— Боже мой, да это решительно никакой роли не играет! — воскликнул он и даже покраснел от радости. — Никто не узнает, что вы сами были сторонником продажи, в особенности, если вы двинете этот козырь против Литтенхэма и Лори во время выборной кампании.
— Но ведь моя речь напечатана в «Ведомостях Конгресса».
— И прекрасно, пусть там и остается. Никто не читает «Ведомостей Конгресса».
— Но Лори разыщет ее и предаст огласке.
— Никто ему не поверит. Все подумают, что это политический трюк. Вот наш лозунг: «Лори предает наших храбрых ребят». Не надо ни «страны», ни «нации», ни «Военного министерства» — ничего подобного… именно: «храбрых ребят». Это задушевно, интимно, это проймет простого человека, и он запомнит, против кого надо голосовать.