Она была очень некрасива, и грубые люди не могли почувствовать красивую душу под непривлекательною внешностью. Но она была богата и понимала очень хорошо, что мужчины стремятся к приданому девушки. Как дочь богатых родителей, она была знакома с массою мужчин, но так как она относилась к ним вообще очень недоверчиво, то считалась рассудительною девушкою.
Ей минуло 20 лет. Мать её была жива, и ей не представлялось приятным пять лет дожидаться возможности распоряжаться своим состоянием. Поэтому в один прекрасный день она всех удивила известием о своей помолвке.
«Она выходит замуж, чтобы иметь мужа», — говорили одни.
«Она выходит замуж, чтобы быть свободной и использовать эту свободу», — говорили другие.
«Быть такой глупой и выходить замуж, — говорили третьи. — Она даже не понимает, что именно тогда она и будет бесправной».
«Не беспокойтесь, — говорили другие, она уж сумеет постоять за себя, выйдя замуж».
Каков был он? Как выглядел? Где они познакомились?
Он был молодой кандидат прав с несколько женственною наружностью, с высокими бедрами и с бледным лицом.
Он был единственным сыном своих родителей; воспитывали его мать и тетка.
До сих пор он сторонился молодых девушек и ненавидел военных, которым везде оказывалось предпочтение. Таков был он.
Они встретились в одном из курортов, на вечере.
Он приехал поздно, и для него не осталось дамы.
Молодые девушки на его приглашение бросали радостное «нет» и, гордые, показывали свое заполненное танцевальное карне.
Оскорбленный и удрученный вышел он на террасу и закурил папиросу. Над липами парка сиял месяц, и от цветников несся запах резеды. Через окно он видел танцующие пары и под звуки веселого вальса весь дрожал от досады и бессильной ярости.
— Господин кандидат прав сидит здесь и мечтает, — раздался вдруг около него голос. — Разве вы не танцуете?
— А почему вы не танцуете, многоуважаемая фреон?спросил он и посмотрел на нее.
— Потому что я дурна собой и никто меня не приглашает, возразила она.
Он оглядел ее. Они были старинные знакомые, но он никогда не принадлежал к её поклонникам. Она была необыкновенно красиво одета, и в этот момент её глаза выражали такую горечь от несправедливости природы, что в нём вспыхнула к ней живая симпатия.
— Меня тоже никто не захотел, — сказала он. — Но военные правы: в борьбе за существование выигрывают более сильные, более ловкие, более пестро одетые. Посмотрите на эти плечи и эполеты…
— Фуй, что вы говорите!
— Простите! Но так горько сознавать себя неравным в борьбе! Может быть, вы хотите танцевать со мной?
— Вы предлагаете это из сострадания?
— Да, относительно себя самого.
И он бросил папироску.
— Знаете ли вы, что значит чувствовать себя отогнанным, быть всегда последним? — продолжал он горячо.
— Да, я это знаю! — воскликнула она, — но это вовсе не худшие, которые попадают в такие обстоятельства, не правда ли, ведь существуют же другие добродетели, кроме красоты, они имеют свою цену.
— Какие качества цените вы в мужчине выше всего?
— Сердечную доброту, — ответила она убежденно, так как это качество редко встречается у мужчин.
— Доброта и слабость в этом мире обыкновенно идут рука об руку, а женщины преклоняются перед силой и крепостью.
— Какие женщины? Грубая сила имела свое время, и мы, стоящие несколько выше в культурном отношении, мы должны понимать и не ставить голую мускульную силу выше доброты сердца.
— Мы должны! Конечно! Но посмотрите же в эти окна!
— Для меня человечность — это благородство чувства и отзывчивость сердца.
— И вы можете уважать человека, которого все считают слабым и называют трусом?
— Что мне до света и его приговоров?
— Знаете, вы необыкновенная девушка! — сказал он с возрастающим интересом.
— Совсем не особенная! Но вы все мужчины привыкли смотреть на женщин, как на род игрушки.
— Какие мужчины? Я, милостивая государыня, с детства привык относиться к женщине, как к существу высшему, и с того дня, как меня полюбит какая-нибудь девушка, я сделаюсь её рабом.
Адель задумчиво посмотрела на него и сказала:
— Но вы — вы необыкновенный мужчина!
Объявив друг друга необыкновенными представителями несчастного рода человеческого, они подвергли едкой критике такое суетное удовольствие, как танцы, поговорили о меланхоличности луны и отправились в зал искать себе vis а vis для кадрили.
Адель танцевала прекрасно, а молодой юрист совершенно покорил её сердце тем, что танцевал, как «невинная девушка». После кадрили они опять сели на террасе.
— Что такое любовь? — спросила Адель и посмотрела на луну, как бы желая с неба получить ответ на свой вопрос.
— Симпатия душ, прошептал молодой человек.
— Но симпатия легко переходит в антипатию — это случается так часто, — сказала Адель.
— В таком случае это не настоящая симпатия. Многие материалисты утверждают, что любовь существует исключительно между двумя разными полами, и имеют смелость настаивать, что любовь чувственная более постоянна, чем другая. Разве можно себе представить что-нибудь более унизительное, более животное, чем такая любовь, где в возлюбленной видят лишь другой пол?
— Ах, не говорите о материалистах.
— Нет, я должен говорить о материалистах, чтобы вам объяснить, как высоко я ставлю любовь к женщине, если мне суждено когда-нибудь полюбить. Она не нуждается в красоте, красота вещь преходящая. Я буду видеть в ней доброго товарища, друга, я не буду с ней смущаться и от неё отворачиваться, как от других девушек. Нет, я спокойно пойду ей навстречу, как я сейчас подхожу к вам, и спрошу: хочешь ли ты быть моим другом на всю жизнь?
Адель с благоговением смотрела на молодого, человека, который схватил ее за руку.
— Вы — идеальная натура, — сказала она, — вы говорили от сердца со мною, вы просили, если я верно поняла, моей дружбы. Вы должны ее получить, но сначала — маленький опыт. Докажите мне, что ради дружбы вы готовы снести унижение.
— В чём должен состоять опыт? Я всё сделаю!
Адель отстегнула свой браслет с висящим на нем медальоном.
— Носите это как залог нашей дружбы.
— Я буду это носить, — возразил молодой человек неуверенно, — но ведь это будет значить, что мы помолвлены.
— Вы этого боитесь?
— Во всяком случае нет, если ты этого хочешь! Хочешь?
— Да, Аксель, я хочу, так как свет не терпит иного дружеского союза между мужчиною и женщиною, свет так дурен, что не верит в чистоту отношений между лицами разного пола.
И он стал носить её цепь. И свет решил, как и её подруги, что она выходит замуж, чтобы получить мужа, а он — чтобы иметь жену. Было даже сделано несколько гнусных предположений, что он женится на её деньгах, так как он сам говорил, что любви друг к другу они не чувствуют и что дружба никого не принуждает устраивать общую спальню, как это делают супруги.
И они поженились. В обществе было известно, что они живут как брат с сестрой, и все с иронией ждали исхода этого нововведения в супружеской жизни.
Молодые уехали заграницу. Молодые возвратились домой. Молодая женщина была бледна и дурно настроена; она начала учиться верховой езде. Свет насторожил уши и ждал.
Молодой кандидат прав имел такой вид, будто на его совести лежал проступок, которого он стыдился.
— Они живут как родные, — улыбаясь, говорили в свете. — Вероятно, появится ребенок родных?
— Без любви? Но что это в самом деле?
Факт оставался фактом, но симпатия душ начала колебаться. Презренная действительность коснулась и их.
Кандидат прав работал на своем поприще, а работа по дому всецело лежала на прислуге. Свое призвание матери молодая мать передала кормилице, а сама поняла всю тяжесть безделья. У неё было достаточно времени и возможности задумываться над своим положением. Она была мало удовлетворена. Что за существование для мыслящего человека — сидеть тут и ничего не делать!
Её муж отважился однажды сказать ей, что никто не заставляет ее бездельничать, но больше он на это не решался.
Её дело не была бы «деятельностью».
Почему же не кормит она свое дитя?
Кормить? Нет, она хочет иметь такую работу, чтобы зарабатывать деньги.
— Да разве она так жадна на деньги? Ведь у неё и так денег больше, чем она может истратить — зачем же ей еще нужны деньги?
— Чтобы быть равноправной с ним.
Равноправной она никогда не может сделаться, так как природа дала ей возможность занимать такое положение, которого никогда не достигнет мужчина — природа сделала матерью женщину, а не мужчину.
— Ах, всё это ерунда!
Могло бы быть и наоборот, — но ведь теперь это было так!
— Да, но эта жизнь невыносима, она не может жить исключительно для семьи, она хочет приносить пользу человечеству.
— Но она может начать эту работу на поприще семьи и потом уже перейти к более обширному полю деятельности.
Такой разговор может никогда не кончиться, он и так длился уже час. Кандидат прав большую часть дня проводил вне дома, и на дому у него был только прием клиентов.
Это приводило Адель в отчаянье. Она видела, как он запирался в кабинете с другими женщинами, и те ему доверяли свои тайны, которых ей он не передавал. Всегда между ними были секреты, и она на него сердилась.
Глухая ненависть к неравенству их положений начала мало-помалу овладевать ею, и она видела только одно средство изменить это положение: он должен оставить свою службу, чтобы сравняться с нею положением.
Однажды она высказала свое намерение устроить больницу. Он отказался помогать ей, так как у него и своего дела было достаточно, но потом он подумал, что это, пожалуй, займет ее и ему будет покойнее.
Она открыла больницу, и он помогал ей управлять ею. После полугодовой работы она почувствовала себя настолько освоившейся с врачебным искусством, что начала сама давать советы.
«Это вовсе нетрудно», — думала она. Однажды она заметила небольшое упущение со стороны доктора и потеряла к нему доверие. Следствием этого было то, что однажды, воспользовавшись его отсутствием, она написала рецепт.
Для больного это кончилось смертью.
Пришлось переезжать в другой город, но равенство было уже нарушено и поколебалось еще сильнее, благодаря появлению на свет нового гражданина. Молва последовала за ними и в новое местожительство. Отношения между супругами были печальны и не искренни, так как любви между ними не было никогда. Не было настоящего базиса для этой потребности природы, и их совместная жизнь была собственно не чем иным, как сожительством, построенным на непрочном основании эгоистической дружбы.
Но что же происходило в её мозгу, когда она в поисках «высшего» открыла ошибку, о которой она не говорила, но о которой муж должен был знать. Она начала болеть, потеряла аппетит и не хотела выходить из дома. Она видимо худела и начала кашлять. Муж водил ее к докторам, но те не могли определить её болезни. Наконец, он привык к её вечным жалобам и не обращал на них внимания.
«Это так скучно, иметь больную жену», — думал он.
Он обходил это молчанием, так как это не доставляло ему удовольствия, но если бы он ее любил, он сумел бы поставить дело по-другому.
Она слабела с каждым днем, и он решил послать ее к знаменитому профессору.
Адель поехала.
— Как давно вы больны? — спросил он.
— Я собственно никогда не была здорова, с тех пор как переехала в город из деревни, где провела свою юность.
— Итак, вы плохо переносите городской воздух?
— Плохо ли переношу? Но кто же заботится о том, что мне полезно и что нет, — ответила она с мученическою улыбкою.
— Вы не думаете, что воздух деревни восстановит ваши силы? — спросил профессор.
— Я думаю, что только это может меня спасти.
— Ну, так живите в деревне!
— Но карьера моего мужа не должна быть испорчена ради меня.
— Это пустяки, ведь вы богаты, а у нас, право, достаточно адвокатов.
— Значит, вы думаете, что нам необходимо переехать в деревню?
— Да, если вы думаете, что это вам полезно! Я не нахожу у вас никакой другой болезни, кроме нервности, и я думаю, что деревенский воздух вам принесет пользу.
В высшей степени угнетенная приехала Адель домой.
— Ну?…
Профессор приговорил ее к смерти, если она останется жить в городе.
Юрист был совершенно вне себя при мысли о необходимости отказаться от практики, и в этом его жена увидела явное доказательство его нежелания сделать что-либо для неё. Он не хотел верить, что дело шло о её жизни. Да, он думает, что знает лучше чем профессор? Он хочет, чтобы она умерла? Он этого не хотел и поэтому купил имение. Им управлять должен был управляющий. Кандидат прав освободился от своей должности. Дни потекли для него скучные и длинные, и его существование стало мрачным. Бросив свое дело, он должен был жить на деньги жены. Первые полгода он много читал, потом бросил, так как нашел, что из этого ничего не выходило. Потом он начал вязать.
Жена же, напротив, горячо принялась за сельское хозяйство, ходила подобранная до колен по двору, приходила домой грязная, и от неё пахло коровником. Она чувствовала себя в своей сфере, командовала людьми, и это доставляло ей удовольствие, так как она родилась в деревне и привыкла ко всему этому.
Когда кандидат прав жаловался на безделье, она говорила ему: «Займись же чем-нибудь, ни один человек не имеет права сидеть сложа руки и ничего не делать».
Он ел, спал и ходил гулять. Ежеминутно он становился кому-нибудь на дороге и уже начал получать от своей жены упреки на этот счет.
Однажды, когда он пришел пожаловаться жене, что нянька плохо смотрит за детьми, она сказала ему: «Смотри за ними ты, ведь всё равно ты ничего не делаешь».
Он посмотрел на нее, чтобы убедиться серьезно ли она говорит это.
— Да, конечно, почему же не позаботиться о своих собственных детях? Разве ты находишь это странным?
Он подумал одну минуту и действительно ничего странного в этом не нашел.
И с этих пор регулярно каждый день он ходил гулять с детьми.
Однажды утром, когда он пришел за ними, они были еще не одеты. Кандидат прав, ужасно раздосадованный, пошел к жене, так как сам не решался сделать няньке замечание.
— Почему дети не готовы? — спросил он.
— Потому что Мария занята. Одень их сам, ведь у тебя нет дела. Разве это стыдно — одеть своих собственных детей?
Он немного задумался и в конце концов принужден был отдать ей должное: в этом не было ничего стыдного. Итак, он одел детей сам.
Однажды утром он ушел из дома один с ружьем за плечами.
Когда он возвратился домой, его встретила жена и спросила в довольно резком тоне:
— Почему ты не водил сегодня детей гулять?
— Потому что мне этого не хотелось.
— Не хотелось! Ты думаешь, что мне хочется возиться целый день в грязи? Правда, мне кажется, что взрослому человеку должно быть стыдно валяться целые дни по диванам и ничего не делать.
Ему действительно было стыдно, и с этого дня он сделался настоящею нянькою и пунктуально исполнял эти обязанности.
Он не видел в этом ничего несправедливого, но страдал; положение вещей ему казалось до некоторой степени ненормальным, но жена умела заставлять его поступать согласно её желаниям.
Она сидела в конторе, совещалась с управляющим или стояла в амбаре и отвешивала рабочим продукты. Все, кто приходил на господский двор, спрашивали барыню, а не барина.
Однажды, гуляя с детьми, он завел их на пастбище и, желая показать им одну корову, повел их осторожно мимо стада. Вдруг поднялась большая черная голова над спинами других животных и посмотрела на них яростным взглядом.
Отец взял детей на руки и побежал как можно скорее к саду; прибежав, он быстро перебросил детей через загородку и хотел перелезть сам, но повис на своем пальто. Увидев на лугу двух женщин, он громко им закричал:
— Бык, бык!
Но женщины только засмеялись, подошли к нему и взяли детей, которые попрятались в чащу.
— Разве вы не видите быка? — кричал он.
— Нет, никакого быка нет, его зарезали две недели тому назад.
В досаде он пошел домой и пожаловался жене на женщин, но она только засмеялась.
После обеда, когда супруги сидели в за те, кто то постучал в дверь.
— Войдите! — крикнула жена.
Одна из женщин, бывших свидетельницами приключения с быком, вошла в комнату, держа в руках кашне кандидата прав.
— Это вероятно ваше, многоуважаемая барыня, сказала она, улыбаясь.
Адель посмотрела на женщину, потом на мужа, который рассматривал свою цепочку.
— Нет, это принадлежит барину, — сказала она и взяла платок в руки! — Спасибо тебе, барин даст тебе что-нибудь за находку.
Он же сидел бледный и неподвижный.
— Со мной нет денег, обратитесь к многоуважаемой барыне, — сказал он и спрятал платок.
Жена вынула крону из своего большого портмоне и дала ее девушке, которая ушла, не понимая ничего в происшедшей сцене.
— Ты могла бы меня от этого избавить, — сказал он с горечью.
— У тебя нет храбрости отвечать за свои дела и поступки? Ты стыдишься носить мой подарок, тогда как я ношу твои. В сущности говоря, ты бессильный человек! А хочешь быть мужчиной!
* * *
Адель должна была ехать на аукцион и остаться там неделю. В её отсутствие мужу вменялось в обязанность смотреть за хозяйством и вести книги.
В первый день пришла кухарка и попросила денег на сахар и кофе; он дал их ей. Через три дня она опять пришла за деньгами для этой же цели. Он выразил свое удивление, что провизия так скоро вышла.
— Я не ем ее одна, — сказала грубо кухарка, — и многоуважаемая барыня никогда мне ничего не говорит, когда я прихожу за деньгами.
Он дал ей требуемую сумму, но это маленькое происшествие заинтересовало его, он открыл счетовую книгу и начал ее просматривать. На эти две статьи выходила удивительная сумма, обнаружилось, что в месяц выходило восемь кило. Он продолжал свои исследования всюду то же самое. Он взял главную книгу и нашел прямо невероятные цифры. Было ясно, что его жена не умела вести книг, а со стороны прислуги было организовано колоссальное воровство, которое, в конце концов, могло разорить их.
Адель приехала домой, и кандидат прав должен был выслушать отчет об аукционе.
Он откашлялся и хотел начать говорить, но жена пошла ему навстречу и спросила:
— Ну, а как ты тут справился с людьми, мой друг?
— О, я справился с ними очень хорошо, но они не честны, ты можешь мне поверить.
— Что? они не честны?
— Нет, что значат, например, эти громадные порции кофе и сахара?
— Откуда ты это знаешь?
— Я увидел это из счетовой книги.
— Итак, ты копался в моих книгах?
— Копался? Меня заинтересовало проследить досконально это явление.
— Но, собственно, тебя это не касается!
— И из этого я увидел, что ты ведешь книгу, не имея понятия об этом деле.
— Что? Я не могу вести книги?
— Нет, мое дитя, ты этого не можешь, и если это будет продолжаться, мы скоро придем к разорению. Все твое счетоводство есть ни что иное, как обман, мое дорогое дитя, и больше ничего!
— Но какое тебе, собственно, дело до моей книги?
— Да, но посмотри, пожалуйста, ведь и закон требует порядочного ведения книг.
— Ба, — закон, что мне закон!
— Это я охотно допускаю, но меня это касается, и с этого времени я буду смотреть за книгами.
— Мы можем взять конторщика.
— Это не нужно, ведь мне и так нечего делать.
И на этом они согласились.
Но с тех пор, как муж стал сидеть за конторкой, и все стали со своими делами обращаться к нему, Адель совершенно утратила интерес к хозяйству и к жизни в деревне. Она очень переменилась, перестала заботиться о коровах, телятах, оставалась всё время в комнатах и замышляла новые планы.
Муж её, наоборот, пробудился для новой жизни и с жаром набросился на сельское хозяйство. Снова превосходство было на его стороне. Он распоряжался, обдумывал, приказывал и контролировал.
Однажды Адель пришла в контору и попросила тысячу крон на покупку пианино.
— О чём ты думаешь! — сказал ей муж, — как раз теперь, когда нужно перестраивать двор! Это невозможно!
— Что это значит? Разве у нас не хватит? Разве моих денег на это недостаточно?
— Твоих денег?
— Конечно, моих денег, которые я получила в приданое.
— Я думал что это, благодаря замужеству, сделалось общим достоянием семьи?
— Другими словами — твоей собственностью, да?
— Нет, мое дитя, собственностью семьи, сказал я. Семья есть маленькая община, единственная, у которой есть общность имущества. Муж является лишь управляющим.
— Почему же этим управляющим не может быть жена?
— Потому что муж не родит детей и, следовательно, у него больше времени!
— Но почему не можем мы управлять оба вместе?
— Почему в каждом акционерном обществе лишь один директор? Если жена хочет принимать участие в управлении, то почему же и детям не дать этого права?
— Ах, эти адвокатские уловки! Но я, правда, это нахожу странным, стоять здесь и выпрашивать собственные деньги на новое фортепиано.
— Теперь это не только твои деньги.
— Вероятно, твои?
— Нет, и не мои, они принадлежат нашей семье. Ты не должна быть такой несправедливой и говорить о выпрашивании, но рассудок подсказывает, что нужно спросить управляющего состоянием, можно ли именно сейчас позволить себе такую роскошь.
— Ты считаешь пианино роскошью?
— Да, потому что у вас есть старое! Положение дел именно сейчас неблагоприятное и не позволяет покупки нового пианино, несмотря на то, что лично я не хочу, да и не могу противоречить твоему желанию!
— Тысяча крон никого не может разорить!
— О нет, благодаря долгу в тысячу крон очень легко положить основание разорению.
— Значит, ты отказываешь мне в моей просьбе?
— Нет, я этого не хочу сказать, но положение дел…
— О, Господи, когда же настанет день, когда женщина сама будет распоряжаться своим состоянием и не будет принуждена, как нищенка, стоять перед своим мужем!
— Когда она сама будет работать. Мужчина — твой отец, заработал тебе эти деньги, все деньги, все владения получаются благодаря мужчинам, и потому было бы справедливо, чтобы сестры наследовали меньше, чем братья, потому что мужчина уже родится, так сказать, с обязательством кормить женщину, тогда как на женщинах не лежит такого долга. Понимаешь ты меня?
— Итак, ты неровный дележ считаешь правильным? И ты с твоим умом можешь настаивать на этом? Неужели не нужно всегда делить поровну?
— Нет, во всяком случае, нет! Нужно делить пропорционально заслугам. Лентяй, который лежит на траве и смотрит, как работают каменщики, во всяком случае должен получить меньше, чем сам каменщик.
— Ты хочешь сказать, что я ленива?
— Или, лучше всего, я ничего не хочу сказать, но я хочу тебе напомнить, что когда я лежал на софе и читал, ты меня считала ленивым и совершенно открыто это показывала.
— Что же я должна делать? пожалуйста, скажи мне!
— Ходить гулять с детьми.
— Я не гожусь в воспитатели.
— Но я должен годиться, неправда ли? — Послушай, дорогое дитя, позволь тебе сказать, что женщина, утверждающая, что она не может воспитывать своих детей, собственно не женщина. Мужчиной она тоже не может быть, ну что же она в таком случае, как ты думаешь?
— Фу, и ты можешь говорить такие вещи матери своих детей!
— Что же можно сказать о мужчине, который не имеет склонности к другому полу? Разве не говорят про него самые ужасные вещи?
— Ах, я вообще больше не хочу ничего слышать!
И Адель ушла в свою комнату, заперлась и — заболела. Доктор, этот всемогущий советник, — объявил, что деревенский воздух и одиночество для неё невыносимы. Переезд в город был необходим, так как она должна была начать систематический курс лечения.
Город скоро оказал прекрасное влияние на состояние здоровья Адель, а воздух манежа и верховая езда вернули краску и свежесть её лицу.
Кандидат прав опять занялся своей практикой, и дурного настроения у обоих как не бывало. Однажды газеты принесли известие, что сочиненная Аделью пьеса будет поставлена на сцене.
— Посмотри, сказала она, торжествуя, мужу, — женщина тоже может жить для более высших целей чем готовить кушанья и качать детей!
И пьеса была поставлена. Кандидат прав сидел в литерной ложе, как под холодным душем, и после окончания представления он должен был играть роль хозяина за маленьким ужином.
Его жена сидела среди своих поклонников, которым он должен был предлагать сигары и вина. Говорились речи. Кандидат прав стоял около кельнера и наблюдал за откупориванием бутылок шампанского, которое должно было совпасть с тостом молодого поэта, верившего в женщину, подающую блестящие надежды на будущее.
Один актер подошел к кандидату прав, хлопнул его по плечу и попросил заказать лучшую марку шампанского, чем этот скучный Редерер. Кельнеры сновали всюду и спрашивали обо всём мужа уважаемой барыни. Адель ежеминутно обращалась к нему с указаниями, спрашивала, довольно ли вина у рецензентов.
Теперь она опять получила превосходство над ним, и это ему было мучительно неприятно. Когда они, наконец, вернулись домой, Адель сияла от счастья, как будто с души её сняли камень; она дышала легко и свободно. Она говорила, и ее слушали; она так долго молчала и опять получила возможность говорить. Она мечтала о будущем, строила планы, говорила о завоеваниях.
Муж сидел молча. Чем выше поднималась она, тем ниже опускался он.
— Надеюсь, ты не завидуешь? — сказала она и замолчала.
— Если бы я не был твоим мужем, то, конечно, я не завидовал бы, — возразил он, — я радуюсь твоему успеху, но меня он уничтожает, гасит. У тебя есть права, но и у меня тоже они есть. Брак — это людоедство: если я тебя не съем, то ты съешь меня. Ты меня проглотила, и я не могу тебя больше любить.
— А разве ты меня любил когда-нибудь?
— Нет, это правда, наш брак не был построен на любви и поэтому он несчастлив. Брак — как монархия, в которой монарх слагает самодержавие, оба должны пасть, как брак, так и монархия.
— И что же должно создаться на это место?
— Республика, конечно, — ответил он и ушел в свою комнату.