Леви был молодой человек, который, будучи рожден и воспитан для карьеры купца, как раз собирался устроиться при помощи своего богатого отца, когда отец умер и не оставил ничего, кроме необеспеченной семьи.

Это было большое разочарование для молодого человека, ибо он был в том возрасте, в котором уже собирался прекратить работу и заставить других работать для себя. Ему было двадцать пять лет, и он обладал выгодной наружностью; широкие плечи и совершенное отсутствие бедер делали его туловище особенно приспособленным носить сюртук так, как ему неоднократно приходилось видеть на некоторых иностранных дипломатах; грудь его от природы обладала изящнейшей выпуклостью, вполне подымавшей грудь сорочки с четырьмя запонками, когда носитель её опускался в кресло на узкой стороне длинного стола дирекции, занятого членами правления; красиво двоящаяся борода придавала его молодому лицу выражение располагающее и вызывающее доверие; его маленькие ноги были сделаны для брюссельского ковра директорской комнаты, а холеные руки особенно подходили к какой-нибудь легкой работе, например, к подписыванию своего имени преимущественно на печатных бланках.

В то время, которое теперь называется хорошим, хотя на самом деле оно для многих было очень плохим, а именно было сделано величайшее открытие великого столетия, что дешевле и приятней жить чужими деньгами, чем собственным трудом. Многие уже воспользовались этим открытием, и так как оно не было патентовано, то немудрено, что и Леви поспешил воспользоваться им, тем более, что у него самого не было денег и охоты работать на семью, не бывшую его собственной. Итак, он однажды одел свой лучший костюм и отправился к дядюшке Смиту.

— Так у тебя есть идея? Послушаем! Хорошо иметь идеи.

— Я задумал учредить акционерное общество.

— Хорошо! Тогда Аарон будет казначеем, Семен секретарем, Исаак кассиром, а остальные ребята бухгалтерами; это хорошая идея! Дальше! Какое же это будет общество?

— Так! Это хорошо. Все люди должны страховать свои вещи, когда они едут морем. Но в чём же твоя идея?

— В этом моя идея!

— Это не идея! У нас уже есть большое общество «Нептун». Это хорошее общество! Твое должно быть лучше, если ты хочешь вступить в конкуренцию! Что нового в твоем обществе?

— О, я понимаю! Я понижу премию, тогда я получу всех клиентов «Нептуна»!

— Ну, это идея. Значит, проспект, который я отдам печатать, начнется увертюрой: «Так как уже давно стало назревшей необходимостью понизить страховые премии, и только благодаря отсутствию конкуренции это не было сделано, нижеподписавшиеся выпускают акции общества…» Ну?

— Тритон!

— Тритон? Кто это?

— Это морской бог!

— Значит, хорошо, Тритон! Это выйдет хороший плакат! Ты можешь заказать его у Райха в Берлине, а я воспроизведу его в моем календаре «Наша страна». Значит, подписавшиеся! Сперва, натурально, мое имя! Но надо большие, хорошие имена! Дай-ка мне официальный календарь!

Смит перелистывал довольно долго.

— Для морского страхового общества нужен большой морской офицер. Посмотрим-ка! Он должен быть адмиралом!

— Ах, у них ведь нет никаких денег!

— Ай-ай! Как ты плохо понимаешь дела, малый! Они подписывают, но не должны платить! Они получают проценты за то, что посещают заседания и участвуют на банкетах директора! Ну вот, здесь два адмирала. У одного командорский знак полярной звезды, а у другого русский орден св. Анны. Что тут делать? Так! Возьмем русского. Россия хорошая страна для морского страхования! Так!

— Но разве их так легко взять?

— Ах, молчи! Теперь нам нужно отставного министра! Так. Его превосходительство? Хорошо. Теперь нам надо графа. Это труднее. У графов так много денег! Надо взять профессора! У тех немного денег! Есть ли профессора парусной езды? Это было бы хорошо для дела. Ну, так, теперь всё ясно! О, я забыл самое важное. Юриста! Члена суда! Ну, вот и он!

— Но у нас еще нет денег!

— Денег! На что деньги, когда основываешь общество? Разве не тот будет платить, кто страхует свои товары? Что? Или мы должны за него платить? Нет! Значит, он своими премиями!

— Но основной капитал?

— Напишем облигации.

— Да, но надо же внести что-нибудь и наличными!

— Вносят наличные облигациями. Разве это не значит заплатить? Что? Если я тебе даю облигацию на какую-нибудь сумму, ты за нее получишь деньги в любом банке. Так разве облигация не деньги? Ну, вот! И где сказано, что наличные — это значит кредитки? Тогда банковые чеки тоже не наличные! А?

— Как велик должен быт основной капитал?

— Очень небольшой! Не надо закладывать больших капиталов. Один миллион! Из них триста тысяч наличными, а остальные облигациями!

— Да, но триста тысяч придется ведь внести кредитными билетами!

— О, Господи! Кредитки? Кредитки не деньги! Есть кредитки — хорошо; нет их — тоже хорошо! Поэтому и приходится заинтересовывать маленьких людей, у которых только кредитки!

— А чем же платят большие?

— Акциями, облигациями, векселями! Да всё это после! Пусть только подпишут, об остальном мы позаботимся!

— Неужели же только триста тысяч? Да ведь столько стоит один большой пароход! А если застрахуешь тысячу пароходов?

— Тысячу? «Нептун» имел за прошлый год 48.000 страховок, и дело шло хорошо!

— Тем хуже! А если дело пойдет плохо?

— Тогда можно ликвидировать!

— Ликвидировать?

— Устраивается конкурс! Так это называется! И что же из того, если над обществом будет учрежден конкурс? Ведь не над тобой будет конкурс, не надо мной, не над ним! А то можно выпустить новые акции, или же можно изготовить облигации, которые потом в тяжелое время будут выкуплены государством.

— Значит, нет никакого риска?

— Нет! Впрочем, чем ты рискуешь? Есть ли у тебя хоть грош? Нет! Ну, так вот! Чем я рискую? Пятьюстами кронами! Я не возьму больше пяти акций, видишь ли! А пятьсот это для меня вот что!

Он взял понюшку табаку, и этим дело кончилось.

* * *

Это общество осуществилось, верьте или нет, и оно выдавало в десять лет своей деятельности 6, 10, 10, 11, 20, 11, 5, 10, 3 6 и 20 процентов. Из-за акций дрались, и, чтобы расширить дело, была открыта новая подписка; но тотчас после этого было общее собрание; о нём Фальк должен был написать для «Красной Шапочки», где он состоял внештатным хроникером.

Когда он в солнечный июньский день вошел в маленький зал биржи, там уже кишело народом. Это было блестящее собрание. Государственные люди, гении, ученые, военные и гражданские чины высших рангов; мундиры, фраки, звезды и ленты; все, собравшиеся здесь, были объединены одним великим общим интересом: намерением человеколюбивого института, именуемого «морское страхование». И великая любовь нужна была, чтобы рисковать своими деньгами ради страдающего ближнего, постигнутого несчастьем; но любовь была здесь! Столько любви вместе Фальк еще никогда не видел сразу! Он почти удивлялся этому, хотя еще и не утратил всех иллюзий.

Но еще больше удивился он, когда увидел маленького проходимца Струвэ, бывшего социал-демократа, который, как паразит, ползал в толпе и которого высокопоставленные лица приветствовали рукопожатиями, хлопками по плечу, кивками и даже разговорами. Особенно бросилось ему в глаза, как Струвэ поклонился какой-то пожилой господин с орденской лентой и как Струвэ всё же покраснел при этом привете и спрятался за чью-то расшитую спину. Но при этом он приблизился к Фальку, который его тотчас же остановил и спросил, кто это. Смущение Струвэ стало еще больше, и, собрав всю свою наглость, он ответил:

— Этого ты должен бы знать! Это был председатель присутствия по окладам. — Сказав это, он заявил, что у него есть дело на другом конце зала; это было сделано так поспешно, что Фальк заподозрил:

— Не стесняет ли его мое общество? бесчестный человек в обществе честного?

Блестящее собрание стало занимать места. Но кресло председателя еще пустовало. Фальк стал искать стол прессы, и когда он увидел Струвэ и репортера «Консерватора», сидящих за столом направо от секретаря, он собрался с духом и прошел сквозь блестящее собрание; но, когда он достиг стола, его задержал секретарь, спросивший: «от какой газеты?» Мгновенная тишина воцарилась в зале, и дрожащим голосом Фальк ответил:

— «Красная Шапочка».

В секретаре он узнал актуара присутствия по уплате окладов. Подавленное бормотание пробежало по собранию; затем секретарь произнес громким голосом.

— Ваше место там, позади. — Он указал на дверь, около которой действительно стоял маленький столик.

В одно мгновение Фальк понял, что значит — консерватор и что значит — литератор, когда он не консервативен; с кипящим сердцем прошел он обратно сквозь насмешливую толпу; но когда он оглянул их горящим взглядом, как бы посылая им вызов, его взгляд встретился с другим, совсем у стены; и эти глаза, очень похожие на другие, теперь уже угасшие, но когда-то глядевшие на него с любовью, позеленели от злости и старались пронзить его; он готов был плакать от горя, что брат может глядеть так на брата.

Он занял свое скромное место у дверей и не ушел, потому что это было бы бегством. Вскоре его спокойствие было нарушено господином, который, входя и снимая пальто, толкнул его в спину, а затем под его стул поставили пару калош. Вошедший был встречен собранием, поднявшимся, как один человек. Это был председатель акционерного общества «Тритон», но он был еще больше того! Он был маршал в отставке, барон, один из восемнадцати членов шведской академии, кавалер многих орденов и т. д. и т. д.

Раздался стук молотка, и президент пробормотал при полной тишине следующую приветственную речь (которую он только что держал перед каменноугольным акционерным обществом в зале художественно-промышленного училища).

— Милостивые государи! Среди всех патриотических и приносящих человечеству благо предприятий немногие могут сравниться с человеколюбивым обществом страхования.

— Браво, браво! — раздалось в собрании, но это не произвело никакого впечатления на маршала.

— Что такое человеческая жизнь, как не борьба, борьба на жизнь и смерть против сил природы, и немногие из них избегнут рано или поздно вступить с ними в борьбу.

— Браво!

— Долгое время человек, в особенности в естественном своем состоянии, был жертвой стихий, мячом, перчаткой, которую, подобно щепке, бросало ветром во все стороны! Теперь это уже не так! Поистине не так! Человек решился на революцию, на бескровную революцию, не на такую, какую иногда предпринимали бесчестные изменники против законных своих государей, нет, милостивые государи, на революцию против природы! Он объявил войну силам природы и сказал: «до сих пор можете вы идти, но не дальше!»

— Браво, браво! — Аплодисменты.

— Купец посылает свой корабль, свой пароход, свой фрегат, свою тку ну, свою барку, свою яхту… как ее там. Буря ломает судно! Купец говорит: «ломай себе»! И он ничего не теряет! Вот великая точка зрения идеи страхования. Подумайте только, господа! Купец объявил войну буре и купец победил.

Буря криков вызвала победоносную улыбку на устах великого человека, и у него был такой вид, как будто эта буря ему очень приятна.

— Но, милостивые государи, мы не можем называть страхование деловым учреждением! Это не дело, и мы не деловые люди, ни в каком случае! Мы собрали деньги и готовы поставить их на карту, не так ли, господа?

— Да, да.

— Мы собрали деньги, чтобы держать их наготове для достигнутого несчастьем; ибо процент (кажется, один), который дает он, не может считаться взносом, поэтому он и получил правильное название премии; и я повторяю, я не могу верить (не тому, что кто-нибудь не согласится, об этом не может быть и вопроса), я не могу верить, чтобы кто-нибудь из вас, господа, испытал неудовольствие, если его взносы, как я назвал бы теперь акции, употребятся на пользу дела.

— Нет! Нет!

— Я попрошу очередного директора прочесть годовой отчет.

Директор встал. Он был бледен, как будто пережил бурю; его большие манжеты с ониксовыми запонками не могли скрыть слабого дрожания его рук, его хитрый взор старался почерпнуть утешения и присутствия духа на бородатом лице Смита; он распахнул сюртук и выпятил широкую грудь сорочки, как бы готовясь встретить целый дождь стрел — потом он стал читать.

— Удивительны и поистине неисповедимые пути Промысла, — при слове «Промысл» добрая часть собрания побледнела, но маршал поднял глаза к потолку, как бы готовясь перенесть тягчайший удар (потерю 300 крон). — Только что закончившийся страховой год будет долго стоять в летописях, как крест на могиле несчастных происшествий, насмеявшихся над предусмотрительностью мудрейших и разрушивших расчеты осторожнейшего.

Ландмаршал закрыл лицо руками, как бы молясь; Струвэ же подумал, что это от белого брандмауэра, и бросился спустить штору; но секретарь предупредил его.

Докладчик выпил стакан воды. Это вызвало взрыв нетерпения.

— К делу! Платить!

Ландмаршал отвел руки от лица и удивился, что стало темнее. Мгновенное замешательство, и гроза надвигалась. Забыли всякую почтительность.

— К делу! Продолжайте!

Директору пришлось пропустить целый ряд периодов и перейти прямо к делу.

— Хорошо, господа, я буду краток!

— Дальше, дальше, чёрт дери!

Стук молотка — «господа»! Было столько старо-дворянского тона в этом «господа», что тотчас же вспомнили об уважении, которым были обязаны по отношению к самим себе.

— Общество страховало за год на сумму 169 миллионов!

— Слушайте! Слушайте!

— И получило премиями полтора миллиона.

— Браво!

Здесь Фальк наскоро сделал маленькое вычисление и нашел, что если вычесть всю сумму премий в полтора миллиона и основного капитала в миллион, то оставалось 166 миллионов, за которые общество нагло бралось отвечать (теперь он понял смысл слов о путях Промысла).

— По возмещению убытков обществу, к сожалению, пришлось уплатить 1.728.670 крон и 8 эрэ.

— Безобразие!

— Как видите, господа, Промысла…

— Оставьте Промысл! Платить! Платить! Дивиденды!

— С болью и отчаяньем я, в моем достойном сожаления качестве очередного директора, могу предложить при этих неблагоприятных обстоятельствах только 5 % на внесенный капитал.

Тут поднялась буря, которую не мог победить никакой купец в мире!

— Безобразие! бессовестность! Обманщик! Пять процентов! Что же это? Дарить свои деньги!

Послышались и человеколюбивые восклицания, в роде: «Бедные маленькие капиталисты, живущие только своими деньгами! Каково-то им придется! Помилуй Боже, какое несчастье! Государство должно помочь немедленно!»

Когда восстановилась возможность продолжать, директор прочел похвалы, которые ревизионная комиссия воздавала очередному директору и всем служащим, которые, «не щадя своих сил с неутомимым усердием исполняли неблагодарную работу». Это вызвало открытую иронию.

После этого прочли доклад ревизоров. Те (воздав опять должное Промыслу) нашли ведение дел в хорошем, чтобы не сказать — в блестящем положении. Поэтому ревизионный комитет предлагал освободить очередного директора от несения его обязанностей, признавая его честную и усердную работу.

После этого очередной директор объявил, что не может принять полагающейся ему тантьемы и передает ее в запасный фонд. Это заявление было встречено аплодисментами и смехом.

После краткой вечерней молитвы, т. е. после покорнейшей просьбы, чтобы судьба послала на будущий год 20 %, заседание было закрыто ландмаршалом.