В один прекрасный весенний вечер асессор вышел погулять. Услышав пение и музыку в одном из летних садов и увидев там яркий электрический свет, он вошел туда, сел за столик возле эстрады и заказал грог.
Сначала какой-то комик пел печальную песнь о дохлой крысе. Потом вышла молодая девушка в розовом и запела куплет. Она выглядела сравнительно невинной и обращалась со своим пением исключительно к молодому невинному асессору. Польщенный этим отличием, он завязал знакомство, которое началось бутылкою и кончилось двумя меблированными комнатами с кухней и прочими принадлежностями. Анализ чувств молодого человека не входит в план этой работы, так же как описание мебели и прочего устройства молодой четы.
Достаточно того, что они были хорошими друзьями!
Между тем, напичканный социальными стремлениями того времени и желанием всегда видеть перед собой свое счастье, молодой асессор решил и сам переехать в эту квартиру, чтобы его маленькая подруга играла роль хозяйки дома, на что она с радостью согласилась.
Но у молодого человека была семья, т. е. эта семья смотрела на него, как на свою собственность, и как только она нашла, что он оскорбляет всеобщие нравственные понятия и тем бросает тень на всю семью, он был призван на семейный совет, состоявший из родителей и сестер, чтобы выслушать предостережение. А так как он счел себя для этого слишком взрослым, то всякие дальнейшие сношения между ним и его родными были прекращены. Это еще больше привязало его к его собственному дому, и он сделался очень домовитым мужем или, вернее, мужем. Они были очень счастливы, очень любили друг друга и оба чувствовали себя свободными. Они жили в постоянной радостной заботе не потерять друг друга и делали всё возможное, чтобы сохранить друг друга. И только одного им недоставало — знакомых. Общество не хотело их принимать, а ходить куда ни попало асессор не хотел.
Накануне Рождества за утренним кофе асессор получил письмо. Оно было от одной из его сестер, которая в трогательных выражениях просила его встретить рождественский сочельник вместе с ними; она подходила к нему со всех сторон и сделала его совсем нерешительным. Мог ли он ее — свою подругу, свою жену оставить в такой вечер одну? Нет! Могло ли остаться пустым у родительского рождественского стола его место, когда оно еще никогда таким не было? Гм… Так обстояли дела, когда он шел на занятия. За завтраком он встретил одного товарища, который очень осторожно спросил его, проводит ли он рождественский вечер в родной семье.
Асессор покраснел. Нужно ли посвящать его в свои дела? Тот заметил, что задел больное место, и продолжал, не дожидаясь ответа:
— Если бы ты был один, ты мог бы прийти ко мне, т. е. к нам; ты, вероятно, слышал, что у меня есть связь. Прелестная милая девушка; впрочем, ты ведь знаешь.
Это звучало так хорошо, и асессор готов был уже принять приглашение, если бы они вдвоем могли прийти? Конечно, им будут очень рады! И таким образом вопрос о сочельнике и о знакомстве был решен.
В шесть часов они уже пришли к его другу, и мужчины засели, как паши, за портвейн, а женщины принялись в кухне за стряпню.
Все четверо принимали участие в накрывали стола; женщины так искренно радовались. Они чувствовали себя такими близкими, соединенными общей участью, так называемым «приговором света».
Они уважали друг друга, обращались друг с другом с большим тактом и участием и избегали отвратительных двусмысленных разговоров, которые имеют обыкновение вести женатые люди, если дети не находятся поблизости, как будто при этом условии они имеют на это право. За тортом асессор сказал маленькую речь на тему о своем собственном доме, почему приходится избегать света, людей, и где находишь истинную радость и переживаешь лучшие часы жизни. Тут Мария-Луиза вдруг начала плакать и, когда он спросил ее, не обижена ли она или не чувствует ли себя несчастной, она, рыдая, сказала ему, что замечает его тоску по матери и сестрам.
Он уверил ее, что это неправда; напротив, он очень не желал бы, чтобы они сейчас были здесь.
— Да, но почему они не обвенчаются?
— Да разве они не всё равно, что повенчаны?
— Не как следует!
— Но как же следует? При посредстве пастора? Он находит, что пастор похож на экзаменуемого студента, а его заклинания — на познания в мифологии, — не больше.
Этого она не понимала, но она знала, что у них было не так, как должно, и люди показывают на нее пальцами.
Ну, и пускай их!
Тут в разговор вмешалась Софи и заявила, что она прекрасно сознает, что она недостаточно благородна для родных своего мужа и что каждый должен быть доволен тем местом, которое ему достается.
С этого вечера между двумя семействами завязались дружба, и они жили так согласно, как очень редко встречается.
Но через несколько лет связь асессора была благословлена сыном, и возлюбленная поднялась до ранга матери его сына. Она изменилась, благодаря страданиям и заботам о новорожденном, и желание нравиться своему мужу, культивировать свою любовь — перестало быть её единственной мыслью. В обращении с приятельницею показалось уже легкое превосходство, а по отношению к мужу — большая уверенность.
Однажды он пришел к ней сияющий, с большой новостью. Он встретил на улице старшую сестру, которая, конечно, была обо всём осведомлена. Ей, казалось, любопытно было посмотреть маленького племянника, и она обещала посетить их.
Тут Мария-Луиза принялась всё основательно убирать, чистить, мыть, а асессор должен был купить ей новое платье. Визита ждали целую неделю; оконные занавески были выстираны, задвижки окон и дверей ярко начищены, чтобы сестра могла убедиться, насколько порядочна особа, с которой сошелся её брат.
В тот день, когда, наконец, должна была прийти сестра, был сварен густой кофе.
И она пришла, прямая как доска, и протянула такую же прямую руку для приветствия. Она рассматривала мебель в спальне, снизошла до того, что согласилась выпить кофе, но не смотрела невестке в лицо. К новорожденному она выказала некоторый интерес. Ушла она скоро, но Мария-Луиза очень точно запомнила покрой её платья, доброту материи, прическу.
На особенную сердечность она и не рассчитывала. Но самого факта визита для начала было достаточно, и скоро весь дом знал, что сестра асессора первая посетила их.
Между тем маленький рос и скоро получил себе последовательницу.
Теперь Мария-Луиза начала уже беспокоиться о будущем своих детей, и бедному асессору ежедневно приходилось выслушивать, что усыновление детей было их единственным спасением.
К этому присоединились намеки сестры, что родители готовы к примирению, если только молодая чета как следует повенчается. После двухлетней ежедневной и ежечасной борьбы он решил, наконец, ради будущего детей позволить совершить над собой «мифологическую» церемонию.
Но кого позвать на свадьбу, которую Мария-Луиза хотела непременно праздновать в церкви? Нельзя же было приглашать Софи! Это совершенно невозможно! Такая девушка, как она! Мария-Луиза уже научилась произносить слово «девушка» с совершенно особенным выражением. Асессор напомнил ей, что они были большими приятельницами и что нельзя быть такой неблагодарной, но Мария-Луиза заявила ему, что ради детей надо пожертвовать своими привязанностями, и он сдался.
Свадьба наступила и прошла.
Никакого приглашения со стороны родителей. Грубое письмо от Софи и окончательный разрыв между двумя парами.
И вот Мария-Луиза — дама. Одинокая, еще более одинокая, чем прежде. Досадуя на свой неверный расчет и уверенная в своем муже, который был теперь связан, она начала быстро пользоваться всеми правами, которые имеет замужняя женщина. То, что раньше давалось из любви и по доброй воле, она требовала теперь как должной дани.
Она вооружилась почетным титулом «матери своих детей» и с этим оружием в руках делала нападения. Наивный, как все воспитанные женщинами мужчины, он никак не мог понять, какая особенная заслуга — быть «матерью своих детей»; должен же кто-нибудь быть ею; и что его дети достойны внимания более чем другие дети и он сам — этого он также не мог постигнуть.
Между тем, успокоенный узаконением своих детей, он начал часто уходить из своего дома, чтобы посмотреть на мир Божий, которым он долго пренебрегал, сначала упоенный своей любовью, а потом движимый нежеланием оставлять дома одних — жену и детей. Эта свобода не нравилась его жене, и, так как она больше ничего не остерегалась и была кроме того прямым человеком, она ему прямо это и высказала. Он, который хорошо изучил разные юридические тонкости, не нашелся ей ответить. — Находишь ли ты приличным оставлять мать твоих детей сидеть дома в то время, как ты сам путаешься по ресторанам?
— Я не думал, что ты чувствуешь в чем-либо недостаток? — сказал он спокойным тоном.
— Недостаток! Я думаю, что, когда отец семейства вечно отсутствует и где-то пропивает деньги, необходимые для хозяйства, — тогда очень многого семье не хватает.
— Во-первых, я не пью, а ем только скромный ужин и выпиваю чашку кофе; во-вторых, это вовсе не хозяйственные деньги, так как они у тебя; а у меня немного другие деньги — их-то я и «пропиваю».
К несчастью, она, как и большинство женщин, не поняла шутки и эту шутливую пилюлю вернула ему сейчас же назад.
— Во всяком случае, ты сам сознался, что пьешь!
— Я? Боже избави! Ведь я же сказал иронически.
— Иронически? Теперь к жене относятся уже иронически! Раньше было по-иному?
— Но ведь ты сама настояла на брачной церемонии! Почему же теперь всё идет по иному?
— Конечно, потому что мы обвенчались!
— Да, частью поэтому, а частью и потому, что природа самого увлечения такова, что оно проходит со временем.
— Так что с твоей стороны было только одно увлечение?
— Не только у меня, но и у тебя тоже и у всех других. Всё дело только в продолжительности! Понимаешь?
— Да, у мужчин, действительно, любовь только увлечение.
— Нет, у всех!
— Как, только увлечение?
— Да, да, да! Но, несмотря на это, можно и после оставаться добрыми друзьями!
— Для этого совершенно не нужно венчаться.
— Я всегда это находил!
— Ты? Разве ты не хотел нашей свадьбы?
— Да, потому что ты на этом настаивала ежедневно в течение трех лет!
— Но ведь ты также этого хотел!
— Только потому, что хотела ты! Скажи мне теперь спасибо за это!
— Не благодарить ли мне тебя за то, что ты не заботишься о жене и ребенке и проводишь время в попойках?
— Нет, не за это, а за то, что я согласился жениться на тебе!
— Так что во всяком случае я должна быть благодарна тебе?
— Конечно, как и всякий порядочный человек, когда исполняют его желание.
— Могу сказать — не большое удовольствие быть замужем, в особенности так, как я; я никогда не дождусь от твоих родных должного уважения.
— Зачем тебе мои родные? Ведь я на твоих не женился.
— Да, потому что для тебя они недостаточно благородны.
— Очевидно, мои для тебя — достаточно благородны; если бы они были сапожниками, ты бы не так много о них думала.
— Сапожники? Да разве они не люди?
— Да, да, конечно, но я не думаю, чтобы ты стала особенно добиваться знакомства с ними.
— Добиваться? Я вообще ни за кем не гоняюсь.
— Вот и прекрасно.
Но «прекрасного» в их жизни выломало, и она никогда уж больше не сделалась прекрасной. В венчании или в чём другом было дело, но только Мария-Луиза всегда находила, что теперь совсем не то, что прежде; не так «обоюдно-весело», как она выражалась.
Асессор держался того мнения, что тут не одно венчание причиной. Ему приходилось самому видеть, что и гражданские браки не всегда прочны. И Софи с его другом, которых он тайком изредка навещал, в один прекрасный день положили «предел», как они выразились. А ведь они не были венчаны.
Итак, не в этом было дело!
(пер. Ю. Балтрушайтиса)