Е. А. Сушкова

Дневник за 1833 год[136]

1-е мая [1833 г. С.-Петербург].

Гулянье было очень многолюдное, и к тому же очень шумное; — по правде сказать, я не совсем была довольна им; вина в этом, конечно, моя, ибо я была невнимательна; мое воображение вызывало картины гораздо более интересные, чем те, что находились перед моими глазами. Я люблю общество, я люблю толпу, но что за причина этому? — вот вопрос, который надо решить. Потому, что я всегда одинока среди многочисленных и веселых гостей, — между ними и мной не существует никаких отношений. Счастливые смогут ли меня донять?

Императорская фамилия появилась с большим блеском и помпой. Один взгляд государя внушает любовь и преданность. Что касается меня, я совершенно счастлива, когда мне случается его видеть.

Я не могу отдать себе отчета в чувствах, которые я испытываю; я смеюсь, беседую, но мое сердце разрывается от горя; я вздрагиваю, как будто бы ожидаю какого то несчастия; в каждую минуту я готова плакать; мне кажется, что я совершила какую то ошибку, воспоминание о которой меня мучит, — между тем я невинна и в глубине своего сердца мне не в чем себя упрекнуть. Я не упрекаю ни в чем даже тех, кто причинил мне все это зло.

Г-жа К[у]пф[е]р^[137] переехала очень далеко от нас, меня это искренне огорчает; она выказала мне столько дружбы и ее общество сделалось столь необходимо для меня; — до сих пор я была столь несчастлива в моих привязанностях, неужели же я осуждена никого не любить!

Наконец, г-н 21-й^[138], которого я находила таким любезным, решился провести весь день у нас, дядя высказал много хорошего об этом молодом человеке и я, право, думаю, что его похвала не преувеличена: он имеет вид такого bon enfant.

3-е мая.

Я, такая несчастная, такая смиренная с некоторых пор, такая невнимательная ко всем людям, и я не избегнула клеветнических слухов! А что я сделала Аннете Д–п…^[139], чтобы навлечь на себя ее недоброжелательство? Я старалась, напротив, извинить ее в глазах лиц, которые ее обвиняли — правда, что я избегаю ее общества и близости с тех пор, как заметила ее фамильярные манеры и ее неподобающее поведение с молодыми людьми. А она, она поступила по отношению ко мне с таким вероломством. Виновата ли я, что она не нравится г-ну N… и что он всегда танцует мазурку со мной. Бог мне свидетель, что никогда я не хотела ему нравиться и, еще менее, расстроить его женитьбу на Аннете. Он заметил, что она хотела только его богатства и ответил презрением на ее чары. Дура мстит за это мне; она, ее мать и все ее достойное семейство распространяют ужасные сплетни на мой счет, называют меня кокеткой, связывают с моим именем неслыханные анекдоты, высказывают мнение, что я занята только мужчинами; что, как только я появляюсь в обществе, я совершаю обход гостиной, чтобы поговорить с каждым из этих господ.

Эта новость меня очень огорчила, — я не ожидала такой злости — я вся полна возмущения, негодования, и вес более и более убеждаюсь в том, что не могу быть счастливой в этом мире.

Я могла бы все простить, но никогда не прощу, что хотели запятнать мою репутацию. Я ровна, оживлена со всеми остроумными людьми, но никоим образом не кокетка. Что со мной будет, если дадут веру сплетням Д[епрерадович]? Я плачу от одной этой мысли.

Нет, нет, надобно мужаться, — разве не достаточно для меня убеждения в моей невинности, чтобы презирать и не бояться злых!

6-е мая

Г-жа К[у]пф[е]р праздновала сегодня свое новоселье. Я только что возвратилась от нее и, хотя теперь почти три часа, я не чувствую никакого желания отдохнуть. В эти чудные майские ночи я обыкновенно сплю очень мало. Я наслаждаюсь сейчас всецело счастьем быть одной, — а это случается так редко в Петербурге. На улице так тепло, так светло и ничто не нарушает этой чарующей тишины. Я так люблю этот контраст с шумом дня.

Предметом разговора сегодняшнего вечера была свадьба моей кузины^[140], ее выбор громко осуждают — ах, как я сожалею о ней, если она тала собою руководить лишь выгодою там, где дело идет о счастья целой жизни!

Сегодня утром я была в Летнем саду и совершенно неожиданно встретило г-на К. Я могу только похвалить себя за холодность, которую я ему проявила, — с этой минуты это будет маска, которой я не оставлю больше ради кого бы то ни было.

Мне было очень досадно, что Д[е]п[рерадович] отсутствовали на вечере, и что и упустила верный случай отомстить Аннете. Я отвергла мысль сделать ей упрек, чтобы она не сказала мне: «Qui s’excuse — s’accuse»^[141]; но я имела намерение нарисовать в ее присутствии портрет ее отвратительного и фальшивого характера; я бы наслаждалась ее смущением, и краска на ее лице была бы «цветом радости» для моего сердца.

Р[у]б[е]ц был так разговорчив, так любезен, что я схожу с ума по нем больше, чем когда либо, — я, право, удивляюсь тому, что, находя его совершенно очаровательным, я не становлюсь влюбленной в него. Он непременно хотел поместиться рядом со мной за столом, но дядя, который взял на себя роль моего кавалера, помешал ему в этом, хотя я уверяла его, что его богатый любимец хотел сидеть на этом месте.

Р[у]б[е]ц посвятил мне стихотворение, которое я нахожу очень красивым; он хотел сначала доставить его мне с помощью почты, — он отказался от этой мысли, чтобы избавить меня от труда притвориться удивленной, и обещал передать мне его при первой встрече. Я ему очень благодарна.

9-е мая.

Г-жа Лонг[инова] очень меня благодарила за то, что я достала альбомы Ч.; мы их перелистывали в продолжение всего сегодняшнего вечера.

Вчера г-н Л-г[инов?] веселил меня, рассматривая карикатуры; он подражал гримасам и манерам каждой из них. Это очаровательный мальчик, жаль только, что предчувствие скорой смерти омрачает его лицо и делает его часто таким печальным, что вызывает во мне жалость. Я очень хотела разуверить его в его болезни, он считает себя больным аневризмом, потому что страдает сердцебиениями. Я хорошо испытала эти страдания и, когда они достигали крайней степени, я, право, думала, что мне конец. О, почему смерть обманула мое ожидание, почему не приходит она, когда я желаю ее так пламенно!

О, боже мой, никогда не чувствовала я себя столь до конца несчастной! Ни проблеска счастья, ни луча радости не оживляет моей иссушенной души! А кто поверил бы этому, видя меня такой спокойной, такой оживленной!

Я отправлялась на сегодняшний вечер с чувством удовольствия, мне казалось… нет, нет, мне ничего не казалось или, скорее, я боюсь признаться… возможно ли, — нет, этого не может быть… Как бы то ни было, мне очень грустно!

10-е [мая].

Моя грусть испарилась, — но довольна ли я собою. Нет, хотя я не уверена. По крайней мере я могу надеяться, что когда-нибудь я буду спокойна, потому что я могу развлечься.

Парад был великолепен, — как наши войска красивы и многочисленны, какое внушительное это было зрелище! Насколько русские должны казаться могучими своим врагам! Я чувствовала себя гордою, что я соотечественница этих храбрых воинов. Как эта картина оживилась, когда появился государь, — сердце мое трепетало при криках: «здравия желаем в. и. в.». Военная музыка внушала мне радость, счастье, чувство отчаянья — казалось, она заключала всю историю моего сердца.

Прибыв в сад, мы встретили г-на 21-го и его неразлучного^[142], они нам достали очень хорошие места и остались с нами. 21-й хочет во что бы то ни стало сообщить мне о своей любви, — но у меня есть манера придавать другой смысл словам моих влюбленных, и таким способом я их ставлю в тупик и сбиваю с толку. Я поступаю так потому, что не верю больше ничему; я не хочу быть обманутой и еще менее показаться любящей. В счастливые дни моей неопытности я верила в любовь; я открывала сердце свое всем ее впечатлениям, я думала, что любила — первого, кто был наиболее заботлив, наиболее влюблен, наиболее болтлив, я думала, что поймало счастье, я окружала мой кумир всеми прелестями, всеми качествами. Я хотела испытать его только год, я радостно медлила сказать ему желанное «да», я проверяла его! И увы! Что же я нашла? — Я нашла отвратительный скелет; магическое покрывало, которым одевало его мое воображение, было поднято, — я нашла лишь пустого, фривольного, светского человека, любящего роскошь, наслаждения, словом — человека фальшивого, притворного лицемера, обманщика, преисполненного тщеславия, самолюбия^[143]. С этой самой минуты сердце мое стало свободным, я не раскаивалась в испытании, я сожалела лишь о чудном видении, которое меня покидало, и никогда я не буду принадлежать иному, чем человеку хорошего характера, солидного, с развитым умом^[144]. Состояние мне безразлично: я выйду замуж не затем, чтобы блистать в свете, но чтобы быть любимой и ценимой.

12-е [мая].

Г-н 21-й провел у нас целый день; он говорил и говорил мне так много, что у меня голова идет кругом и я не могу отдать себе точного отчета.

Как я несчастна, что родная сестра моя не друг мне, а недоброжелатель. Она завидует моим успехам, она говорит всем, кто лишь захотел бы слушать, что ненавидит меня, — а причина этому? — Она неискренна, а я не такова! Теперь, как только она замечает, что кто нибудь отличает меня и находит удовольствие в моем обществе, она выходит из своего обычного уголка, делается оживленной, разговорчивой, старается обесценить каждое мое слово, и, видя, что ей не удается остановить внимание на себе, испытывает лишь еще большее отвращение ко мне.

Сегодня вечером она была в бешенстве. Мы играли в макао, я проиграла 21-му 20 копеек, а потом, отыгравши их снова, смеялась от чистого сердца над значением, которое он придавал этой мелкой монете, делая вид, будто его счастье зависит от этого; — я сказала ему шутя, что если он будет того достоин, то я ему ее подарю. Лиза, услышав наш разговор, бросается из комнаты, ставит все вверх дном, чтобы раздобыть себе монету этой стоимости, приходит вся торжествующая, и вручает ее ему. Тот ее совершенно спокойно принял и все таки продолжал упрашивать меня.

— Вы ее уже получили от сестры, разве это не все равно.

— О, нет, я не просил у нее этой монеты и не придаю ей такой цены, как вашей. Если хотите, вы можете взять ее обратно, — я хочу такую, которая бы принадлежала вам.

Я переменила разговор, заметив бледность и вытянутое лицо моей сестры. Вместо того, чтобы быть мне за то признательной, она надулась на меня. Разумеется, этот любезный молодой человек и не подозревал, что своей непоследовательностью или своей искренностью он увеличил ненависть моей сестры и оказал мне лишь очень плохую услугу.

Прелестная г-жа К[у]пф[ер] провела у нас весь день, — я только и говорила с нею, что о нашей деревне; тетка очень любезно ее пригласила приехать провести там один или два месяца — она, конечно, остерегается дать нам в том формальное обещание и заставляет меня испытывать не мало волнений. Я радуюсь заранее одной мысли, что буду пользоваться всецело ее обществом.

Мы приглашены сегодня вечером к ее сестре, — признаюсь, что я сердечно ее ненавижу с тех пор, как узнала об ее дурных поступках по отношению к ней.

13-е мая.

Еще третьего дня я уверяла 21-го, что я не имею никакой охоты танцовать и что даже, если бы представился к тому случай, я бы отказалась, — и не далее, как вчера я забыла свое намерение; — я танцовала до невозможности дышать; я была довольна, что танцую, несмотря на плохих кавалеров, которые мне доставались, — может быть, это было наказание за то, что я не сдержала слова. Я раскаиваюсь, я раскаивалась в этом. Как можно быть такой легкомысленной!

Сегодня утром я видела 21-го в [Летнем] Саду. Я рассказала ему, что со мною случилось, и была очень задета, когда он мне сказал: «это вполне естественно, я не рассчитывал на ваше обещание».

Как смеет он считать меня такой непостоянной, — я совсем сердита на него и, чтобы наказать его за это, я была разговорчивей, чем когда бы то ни было, часто казалась рассеянной и, таким образом, вонзала все глубже и глубже стрелу, которая его ранила.

Нет, шутки в сторону — но я совсем огорчена, видя, что этот молодой человек привязывается ко мне; я желаю ему счастья от всего сердца, но сомневаюсь, однако, чтобы я могла ему его дать. Я вверяю мое будущее первому порыву сердца, впечатлению минуты.

Флажолет много говорил мне о чувствах 21-го, — я сильно не одобряю поведение последнего. Зачем примешивать третьего в дела, которые могут существовать только лишь между двоими. Скажу ли я постороннему, что я люблю, или буду ли настолько неделикатна, что поручу ему [передать] отказ! — Поэтому я попросила его не говорить мне более об этом, и в особенности не приписывать ему чувств, которых он никогда не испытывал.

Я так скучала вчера на вечере, что несколько раз просила тетку уехать, — я не знаю, как это случается, но всегда делают обратное тому, чего я бы желала, и по этой причине мы остались там ужинать.

Несносный Г., мой абонированный кавалер всего вечера, уселся рядом со мной. Я была в таком дурном настроении и так раздосадована этим опять соседством, что не старалась даже отвечать и обращать внимание на его заученные и повторенные каждой из нас комплименты. Он заметил мою невежливость, но так простодушен, что даже не обиделся на это, — разумеется, это не первый раз, что с ним обращаются таким образом.

— Неправда ли, — сказал он (неприятно вращая своими большими глазами, которые он находил чрезвычайно похожими на мои, — боже меня сохрани!), — неправда ли, я навожу на вас скуку?

— Я этого не говорю, я только устала.

— Скажите, что я навожу на вас скуку, и я уйду.

— Нет, я этого не скажу, потому что это зло непоправимо, и потому, что я не хочу, чтоб ваш уход привлек взгляды в мою сторону, но только, пожалуйста, не говорите со мной, и я буду рада вашему соседству.

— Вы давно должны были мне это сказать, — ответил он, простодушно улыбаясь.

Ч., мое единственное утешение за этот вечер, был свидетелем этой сцены и не преминет сделать на нее карикатуру. Вот единственный человек, внимание которого не неприятно мне, потому что он молчит и только вздыхает и глядит на меня, пишет мои портреты, рисует карикатуры по моим указаниям, от времени до времени говорит мне нежности. Это длится в течение трех лет и в таком духе может длиться всю жизнь — я позволяю меня любить, лишь бы не говорили мне о замужество. — Я выйду замуж только за человека, которого я полюблю со всем бескорыстием дружбы и всем пылом любви.

Меня не тянет посетить снова г-жу N^[145] по двум причинам: первая — потому что там нет ее сестры; вторая слишком стара, чтобы еще раз ее повторить.

15-е [мая].

Г-н Шк[урин]^[146] с этой зимы постоянно хворает, боятся даже за его жизнь, — это меня огорчало и я принимала в нем участие, как в старом знакомом. Бог знает, кто ему об этом сообщил, но только он поручил своей племяннице поблагодарить меня и попросить у меня позволения, как только он сможет выходить, засвидетельствовать мне свое уважение и лично меня уверить, что только выказанное мною к нему участие спасло его, потому что теперь мысль об утраченном счастии не кажется ему невозможной.

Я передала ему через его племянницу благодарность за честь, которую он мне оказывал, и уверение, что я не чувствую себя созданной для его счастья, тем более, что, чувствуя себя спокойной и счастливой, не хочу изменить своего положения; наконец, прибавила я, его постоянные недомогания сделали бы из меня только сиделку, я же, будучи еще молода, не чувствую в себе довольно сил, чтобы отречься от света.

Увы! Теперь это я уверяла, будто не могу оторваться от света, который я ненавижу; от людей, которых я презираю, — я, которая несколько месяцев тому назад не могла помыслить более совершенного счастья, чем разделить позорящее изгнание!^[147]. Правда, что я теперь спокойна, но разве я счастлива? О нет! Что мне в этом счастье, лишенном всяких радостей? Может ли оно удовлетворить мое сердце? Прежде, как полна была моя жизнь! Как разнообразны мои занятия! Сколько воспоминаний, сколько проэктов! Сколько волнений, сколько беспокойств из за химеры! — Теперь даже иллюзия мне возбранена.

Только что вернулась с выставки; мои глаза были ослеплены выставленными сокровищами. Сколько прекрасных вещей, сколько вкуса! Сердце мое, преданное родине, исполнялось гордости при виде прекрасных произведений моих соотечественников и возмущалось недостатком восхищения всеми этими шедеврами со стороны лиц большого света; по их мнению, одни из этих вещей незначительны, другие слишком хрупки, третьи недостаточно отделаны; эта вот была бы хороша, но и в ней не знаю чего не хватает.

Эти поверхностные, лишенные здравого смысла суждения раздражали меня, хотя я и не придаю большой цены мнению толпы; — указывать ей на красоты искусства и природы, это все равно, что слепым говорить о красках. Я не могла простить этого равнодушия, этого желания развенчать, так сказать, рвение наших фабрикантов и наших механиков. Я восхищалась всем, я была довольна всем и все мне доставляло удовольствие.

Хорошо иметь много поклонников; рано или поздно они будут вам полезны. Я встретила неожиданно двух из них, которые состоят членами выставки, и вот один из них показывал и объяснял мне машины, вообще был моим чичероне, другой обещает нам показать завтра комнаты императрицы. Наконец, я заметила на выставке господина, который от нас почти не отходил и усердствовал в показании мне всех безделушек, глядя на меня уж очень нежно, — я довольствовалась тем, что благодарила его наклонением головы и изредка улыбкой. — Если я его встречу завтра, я с ним заговорю.

16-е [мая].

Г-жа Купфер провела у нас весь день. Она меня мучает, не желая дать положительного обещания приехать к нам погостить, — я люблю ясность во всем; неопределенность мне тягостнее, чем самое несчастье.

Я в очень плохом настроении сегодня; по моему обыкновению я была на могиле своего отца, теперь это все, что у меня есть дорогого в Петербурге, — увы! потому что никакие привязанности моего сердца не приковывают меня к земле. Зачем же я еще здесь прозябаю? Мое любимое занятие — говорить о том свете, о тех, которых я потеряла, о призраках; и когда я коснулась этого предмета с 21-м, и, как всегда, это навело на меня грусть, он заявил мне, что никогда не будет говорить со мной об этом. Это меня огорчает. Из наших частых разговоров я заметила, что это единственный предмет, в котором мы расходимся в мнениях.

Я была еще раз на выставке, — любезный незнакомец сначала представился нам; я сдержала свое слово и, только для того, чтобы завязать разговор, спросила его о цене одной вещи. Я в этом раскаялась впоследствии, ибо, показывая мне каждую безделушку, он сообщал мне ее цену и называл того, кто ее сделал, — это было слишком уж подробно и бесконечно однообразно.

Я не преминула очень позабавиться на счет моего незнакомца. Он спросил меня без церемонии мою фамилию. — «Потому что, — прибавил он, — я вас знаю по виду уже очень давно и вижу вас очень часто». Тут он мне рассказал, что он живет в том же самом доме, который когда то занимала г-жа Купфер; что он видел меня часто, когда я приходила к ней; он даже часто замечал, как я была одета; он знал мое пальто, мои шляпы — «можете судить поэтому», — сказал он, — «интересуюсь ли я вами». — «Я признаю, что вы знаете мой гардероб», — был весь мой ответ.

Г-н К. повел нас в комнаты императрицы, которые блистают изяществом и простотой; множество вещей, нагроможденных одна на другую и купленных на выставке, показывают, насколько она поощряет наших фабрикантов и даже всех мелких торговцев.

18-е [мая].

Это был день прощаний и эти прощания вызвали объяснение. Сначала Г-н Ч… был так нежен, так взволнован, так убит, — я ему очень признательна, не за его внимание, но за его чрезвычайную услужливость. Он мне давно обещал карикатуры, которых у него всегда множество задумано, но откладывал со дня на день уплату этого долга. Наконец, он усовестился и завтра, по заверению честным словом, он обещал принести мне карикатуру на Пушкина, — я хотела портрет, но он уверяет будто не успеет приготовить его как следует. Итак, мы согласились на карикатуре, — только он не был уверен, будет ли она достаточной схожести, так как он не очень хорошо помнит его черты.

Итак, я обратилась к г-ну 21-му, зная, что у него имеется портрет Пушкина разительного сходства. Я у него попросила позволения прислать завтра к нему за этим портретом, — он хотел непременно пойти и принести мне его немедленно. Я запретила ему это под угрозой большого гнева. Он оставался неподвижен, пока я обращала внимание на него, но улучил минуту, когда я занялась другим и ускользнул с чрезвычайной быстротой. Он возвратился через какие-нибудь четверть часа, весь запыхавшись и, все же, с пустыми руками, — не найдя своего слугу, который тщательно запер дверь и воспользовался сам отсутствием своего хозяина.

Видя его почти больным от усталости, я не рассердилась, напротив, проявила к нему много заботы. Уж конечно он не преминул этим воспользоваться и наговорил мне множество нежных, ласковых слов, часто вздыхал, становился рассеян, задумчив и почти сумел меня убедить, что он не играл только роль влюбленного, а был им искренно.

Он уверял меня, что весь город опустеет для него в скором времени, что он будет грустным, одиноким, несчастным, что в будущем он видит только печаль. — «Ах, monsieur! — ответила я. — Вы изготовляете себе воображаемые горести; и как вы любите облекаться во всевозможные траурные образы». — «Как вы правы», — сказал он, останавливая свой взгляд на моем черном платье, — «я люблю только то, что находится в трауре».

Он много говорил мне раньше о минуте нашего прощания и о счастье, которое он испытает, целуя мою руку. Наконец, этот роковой момент, однако, ожидаемый с нетерпением, наступил, — и что же из него вышло? Г-н К…, как самый пожилой и титулованный из этих господ, приблизился к моей тетке, прикоснулся с звучным поцелуем к ее руке и поклонился мне очень сердечно; второй последовал его примеру, третий утверждает, что не так полагается прощаться, однако, ограничивается одними словами — бедняга. 21-й также не мог решиться на большее под взглядами присутствующих, но его собственные взоры выражали грусть, стесненность и досаду.

Он ушел. — Я удалилась в свою комнату и нашла Лизу усевшейся на окне, — она хотела, сказала она мне, бросить на него взгляд в последний раз; я немедленно поместилась рядом с нею, и через четверть часа напрасного ожидания мы оставили наш пост — я, чтобы писать, она — чтобы мечтать или, если она достаточно спокойна, чтобы спать.

19-е [мая].

Как я была удивлена сегодня утром! В очень ранний час слуга доложил мне, что г-н 21-й ожидает меня в гостиной и просит выйти к нему на минуту. Несмотря на большую небрежность моего утреннего туалета я вышла к нему и застала его облокотившимся на стол и в большой задумчивости. Я ему поклонилась, не говоря ни слова, и стала напротив него. Он преподнес мне портрет Пушкина, заклиная меня сохранить его, как знак его преданности и вечного желания быть мне приятным, — я упорствовала в отказе, и действительно отошлю ему его, как только получу его обратно от Ч. Он вынул затем большую книгу, прося меня взять ее и развлекаться этим чтением во время переезда. Я отвечала ему, что у меня будет для этого достаточно времени сегодня и что завтра я ее ему пришлю обратно, но, просмотрев ее, я увидела, что книга, которую он мне преподнес, был его собственный перевод. Итак, я уверила его, что на этом основании я сохраню эту книгу с удовольствием и признательностью.

«О, как я вас за это благодарю, сказал он, так как вы действительно нуждаетесь в сувенире, чтобы вспоминать обо мне!» В то время, как он оканчивал эту фразу, моя сестра, которая, вероятно, слушала наш разговор, просунула голову в дверь и крикнула ему: «Прощайте, не забывайте меня, я нарочно пришла, чтобы вам сказать «прощайте», — только не говорите ничего тете. Прощайте.» Напрасный труд. Он смотрел на меня; он ее не слышал, и она шумно удалилась, — думаю, более чем когда-либо рассерженная на меня, так как с тех пор она хранит со мной упорное молчание и отвечает мне только презрительными взглядами. 21-й признался мне, что он явился вовсе не для того, чтобы вручить мне книгу: — что это был только предлог, чтобы сказать мне «прощайте», так как вчерашнее прощание было черезчур холодным и церемонным перед разлукой на несколько месяцев. Итак, он ушел не прежде, чем поцеловав мне руку.

Я отправилась сегодня утром прощаться с Летним садом и нашла в нем лишь деревья, да еще г-на Л[о]д[ыженск]ого, с его мамашей, — что является для меня почти тем же. Он страдает, а эта ведьма меня проклинает и упрекает в болезни своего дорогого сына. Пожалуйста, чья же в том вина? Разве это не смелая идея забрать себе в голову, что я решусь выйти замуж за этого урода? Я не даром красива.

Л[он]г[ино]в также уезжает завтра, мы может быть встретимся во время этой поездки; я очень бы этого хотела, так как я не простилась с ним — он был у нас, но застал лишь дядю и сестру. Говорят, он был чрезвычайно грустен, его все преследует мысль о скорой смерти; — ему кажется, что он видит все вещи в последний раз.

20-е [мая].

Я собираюсь ехать и беру перо лишь для того, чтобы выразить удивление, которое мне причинило сумасбродство 21-го. Он был. Он оставался по меньшей мере три часа и все только для прощания. Я недовольна такими стараниями для обнаружения своего чувства, — они заслуживают уважения лишь когда их скрывают; они интересны только, когда их угадываешь.

Я очень радуюсь заранее удовольствию видеть мою милую Сашеньку^[148], я воспользуюсь ее обществом, насколько это будет для меня возможным. Неблагодарная! конечно, она меня забыла, — она не ответила на мои письма; а я, не получая от нее известий, обращалась к лицам, прибывшим из Москвы: я заставляла всех говорить о ней, и за три года, что я ее не видала, я встретила только одно лицо, которое мне сказало, что Сашенька говорила обо мне — взаимность не мой удел!

27-е мая 1833. Москва.

Мы приехали в эту среду, — путешествие было спокойное. Мы нашли родных в хорошем настроении и потерявшими головы от блестящей свадьбы Додо^[149] — они не преминули мне сказать, каждый по очереди — «Ты была бы давно замужем и богата, если бы ты не совершила безумства». — «И я не была бы счастлива», — был мой единственный ответ.

А счастлива ли я? Буду ли я когда — нибудь счастлива!..

В четверг утром граф [А. Ф. Ростопчин] явился представиться или скорее быть представленным. Не следует быть поспешной в произнесении первого суждения, — я хочу, однако, знать, изменится ли со временем то суждение, которое я себе составила о моем новом кузене, чего я очень желаю. Он держит себя пренебрежительно, даже презрительно, глупая улыбка не сходит с его губ, его замечания очень часто бывают неуместны, он упрям и, однако, пуст и легкомыслен, он скуп и часто расточителен до сумасшествия, — я приведу тому несколько примеров: ему прислали из Петербурга для его невесты серьги, стоившие 10 000, но так как они ей не понравились, он их разломал на куски; потом, по его распоряжению, ему купили четверку лошадей за 12 000, он их нашел недостаточно хорошими и в припадке раздражения отдал слугам. Но докончим его портрет: у него много самолюбия и он считает себя остроумнее всех на свете, вместе взятых, — впрочем, он богат и может обойтись без этого^[150].

По всем внешним признакам моя кузина будет им командовать, тем более, что она играет теперь роль покорной и страстной.

В четверг вечером мы отправились к Пашковым^[151] укладывать и, как говорится, любоваться приданым новобрачной. Я уложила одно платье в сундук, — но не нашла чем бы любоваться: все платья слишком пестры, шляпы перегружены, чепчики безвкусны, и все по старой и нелепой моде москвичей. Подарки жениха великолепны.

Как эта церемония напоминает похороны, — не оказывается ли она ими в большинстве случаев? Хоронят не девушку, но ее счастье, ее радость, ее невинность. Я плакала, очень плакала.

Кузина была очень мила со мной. Граф не мог присутствовать при укладке и, после его отъезда, она занималась только мною. Я действительно ее люблю, — она внушает мне жалость; я настолько плохо уверена в ее счастья: она так легкомысленна — накануне того дня, когда она отдала свою жизнь другому, она только и говорила о князе Голицыне. Я, конечно, остерегалась сообщить ей о нем, — и без того ее непостоянство едва лишь удерживает ее на краю пропасти.

Днем я напишу все, что я могла узнать из ее истории с князем.

В пятницу, в день свадьбы, мы отправились спозаранку, чтоб одеться — она была спокойна, весела, занята своим туалетом, ворчала на парикмахера, как будто дело шло только о том, чтобы собираться на бал, — боже мой! а дело шло о счастьи целой жизни! Я была более взволнована, более сосредоточена, чем она. Мне было даже стыдно, что я так плакала, но дело в том, что мне было грустно с утра.

Дядя^[152] был очень растроган, благословляя ее, он очень плакал и, когда мы все отправились, он оставался некоторое время, не будучи в состоянии собрать свои мысли, и на несколько мгновений совершенно потеряв сознание действительности. А я, бедная сирота! Если моя судьба когда-нибудь переменится, никто не примет во мне такого живого участия.

После церемонии^[153] мы отправились в дом графа, — все в нем богато и великолепно. Его мать, женщина странная и самая заурядная на вид, приняла нас сердечно^[154]. Додо была болтлива по своему обыкновению, — я не могла на нее надивиться.

M-lle Александрин П[ашкова]^[155] залилась слезами от досады, вступая, так сказать, во дворец, который должна была занимать ее отвергнутая племянница.

Мы уехали тотчас после ужина, а сегодня утром молодожены были у нас, — Додо очень красивая и очень веселая, он также немного более оживленный.

Полагают, что я должна непременно в этом году выйти замуж, так как, когда я вошла в церковь, то меня приняли за новобрачную и певчие грянули хором «Гряди, гряди во храм»^[156]. Какое суеверие! Смерть — вот мое будущее! Я лелею эту мысль, как нежный цветок. Чудная мечта! О, если бы увидеть тебя скоро осуществленной!

29-е [мая].

Вчера я была на, что называется в Москве, блестящем бале, но что было бы только бесцветным вечером в Петербурге. Мне казалось таким нелепым видеть беззубых маменек 50-ти лет, изысканно одетых и вдобавок с короткими рукавами, — какая большая разница между туалетом и манерами этих дам и петербургскими. Барышни более, чем оживленны и разговорчивы с молодыми людьми, они фамильярны, они — их подруги. Ко мне они отнеслись очень хорошо и вообще они очень скоры на знакомства. Я еще не знаю по глупости или из любопытства, или даже по сердечной доброте они так благожелательны к чужой.

Они кажутся очень дружными между собой; с тех пор как я здесь, я еще не слышала ни у одной из этих красавиц обращения вы, всегда ты, что придает их манере выражаться резкий и дерзкий тон. Слова Madame, Mademoiselle, Monsieur, также изгнаны из их словаря; здесь довольствуются тем, что называют по имени, по фамилии или прозвищем — не могу сказать, до какой степени это режет мне уши, привыкшие к вежливости и хорошим манерам петербургского общества.

Их разговор оживлен лишь воспоминаниями:

— Дорогая! — говорит одна, — помнишь ли ты тот вечер, когда один гвардейский офицер, который был в отпуске, танцовал только со мной, — где то он теперь!

— Ах нет, дорогая, как ты хочешь, чтобы я его помнила, когда такой то кирасир меня занимал исключительно, что-то он делает теперь!

Вот припев всех этих дам. И каждый кавалер, который лишь на короткий срок появился в Москве и который открыл рот, только чтобы произнести «здравствуйте» и «прощайте», может быть уверен, что он оставил по себе воспоминания и пищу для ума и сердца этих сиятельных затворниц по крайней мере на десять лет.

Вдобавок они так откровенны, что я, которая приехала лишь накануне, я уже в курсе всех их маленьких секретов.

Туалеты здесь поразительной пестроты, — волос на голове не видно из за целых цветочных кустов, феропьеры заменены цепочками и жемчугами, которые совершенно закрывают лоб, корсажи en pointe и этот последний украшен бронзой, драгоценными камнями, жемчугами, а на конце — большая золотая кисть (houpe) — даже чепчики вместо лент украшены тоже жемчугами. В Петербурге меня приняли бы за лгунью, если бы я попробовала описать подобный наряд.

Одной рукой обмахиваются веером, огромный букет в другой заканчивает бальный туалет. Кузина, говорили, была одета лучше других: на ней было платье желтого крепа, все украшенное кусочками черных и белых лент, с золотым рисунком, идущим зигзагом по талии и юбке, на подоле — развевающиеся ленты, рукава украшены кокардами из тех же лент — на голове у нее была корона из перьев, перевитых золотом — в подражание дикарям! Трудно поверить, что за вкус у москвичей.

Кузина была так добра, что раздобыла мне кавалеров, но, несмотря на это, я не могла не скучать, тем более, что я не люблю, чтобы со мной танцовали по приказанию — поэтому я вернулась домой раньше двух часов.

Мне сказали, что я не видела жемчужины москвичек, m-lle Кинд[яковой]^[157]: признаюсь, я предубеждена против нее, она и ее близкие выдумывают ужасным образом. Как только кто-нибудь из наших кавалеров появляется в их доме, они торопятся распространить слух, что это отвергнутый жених — а эти господа в действительности только смеются над ней, несмотря на ее богатство, несомненно преувеличенное и умноженное отзывами ее близких.

1-е июня.

Моя милая Сашенька, единственная из за которой меня тянуло в Москву, далеко от меня — я даже не знаю точно, когда я ее опять увижу. Тетка Прасковья говорит: «Она возвратится на днях. — Ну, через неделю или две, может быть через месяц; это, говорит, все будет на днях.» — Ах, не так считаю я, заглядывая в свое сердце, — и в этом случае я хотела бы, чтобы «на днях» было самое большее послезавтра.

Родные обращаются со мной споено, — не повторяют злых выдумок о Г[оловине] и о других невинных лицах. Лишь бы не мучили меня за то, что я отказала богатому и глупому N…. я терпеливо перенесу все. Я уже не буду больше так глупа, чтобы плакать из за их несправедливости. Они сделали все, чтобы ожесточить мое сердце по отношению к ним, и право, все, что приходит ко мне от них, лишь очень мало меня трогает; — мне пришлось достаточно убедиться в том, что они делают добро напоказ, что они мучают единственно для собственного удовольствия. Это относится только к обеим теткам. Дядя П[ьер] добр ко мне; правда, что он не становится на мою сторону, но по крайней мере он не поддерживает прочих; — Андр[ей]^[158] слишком ограничен, чтобы иметь твердое мнение, деньги его единственный кумир, он хочет, чтобы я вышла замуж за богача, чтобы иметь удовольствие брать у него взаймы, словом — это машина, которую каждый может завести по желанию, по крайней мере на время.

Больше всех люблю я дядю Николая, моего милого дядю Николая; он единственный, который завоевал мое неограниченное доверие, единственный, чьи мнения и распоряжения я слушаю с удовольствием и покорностью; единственный, у которого я спрошу совета, когда я сделаю выбор «претендента»; это ангел, которому ни в чем не можешь отказать и, право, мне кажется, что я имею счастье быть им любимой^[159].

Завтра на балу у моей кузины Ростопчиной я увижу некоего г-на Лоп[ухина], кузена Сашеньки. Во что бы то ни стало, я спрошу у него известий о ней, — без этого интереса, который немного оживляет меня, какая длительная перспектива скуки расстилается передо мною!

3-е [июня].

Вот я к покончила надолго с пресными удовольствиями этого города. Впрочем вчерашний вечер был для меня более приятным, чем предыдущие — и кому же мне быть за это признательной, если не кавалеру, недавно прибывшему из Петербурга, Каково было удивленно этого любезного португальца (sic!) встретить меня в Москве, — и радость, которую он при этом обнаружил отнюдь не была сыгранной. — Я сужу по той радости, которую почувствовала я при встрече с знакомым лицом среди этой толпы чужих. Он не верил своим глазам, увидя меня, — он отходил и снова приближался ко мне, пристально меня разглядывая. Я заметила, что недовольство отразилось на его лице, когда он обратился к молодым людям, чтобы узнать мое имя, а эти, не будучи знакомы со мной, не могли удовлетворить его своими ответами. Я поклонилась ему, улыбаясь, в то время, когда он уже собирался спросить меня, нет ли у меня в Петербурге родственницы, похожей на меня как две капли воды. — С той минуты, как мы узнали друг друга, мы уже не расставались; мы то танцовали, то разговаривали — понятно, что m-lle Кинд[якова], этот метеор, это чудо, вернее, эта précieuse не преминула упрекнуть его в недостатке любопытства: пренебрегая случаем широко познакомиться с москвитянками, он довольствуется обществом дамы, с которой он уже был знаком. — «Дело в том», — отвечал он, — «что самые манеры этих дам говорят не в их пользу».

Что же мне сказать об этой précieuse, которую мне так восхваляли? — скорее дурна, чем красива; хорошо сложена, но слишком мала ростом; голова опрокинута, нос угреватый и вздернутый, руки висят; скачет, как сорока, и легка, как свинец; притом гримасница, аффектированная и кокетка.

Здешние дамы вообще мало грациозны в танцах и, как здесь ни в чем нет середины, то они так же утрированы. То видишь их движущимися слишком небрежно, то прыгающими уж черезчур усердно.

Мой злой гений не захотел, чтобы я узнала что побудь о моей милой Сашеньке. Я видела ее кузена; в общем разговоре он даже обратился ко мне, — я бы все отдала, чтобы он пригласил меня танцовать; я тогда бы могла предполагать, что он осведомился о моем имени — и я имела бы смелость завести речь о предмете, который настолько близок моему сердцу. Иначе ему могло бы показаться, что я напрашиваюсь на знакомство или хочу косвенным образом склонить его к тому, чтобы он избрал меня своей дамой!^[160].

Теперь, когда все кончилось, я раскаиваюсь, что поддалась этому ложному стыду; кроме удовольствия, которое я бы себе доставила возможностью говорить о Сашеньке, я имела бы и удовольствие познакомиться с этим молодым человеком, которому с первого взгляда мое суждение отдало пальму первенства перед всеми молодыми людьми, которых я видела прежде, — в нем есть не знаю что, принадлежащее только ему — скромный, сдержанный, но отнюдь не грустный или меланхоличный, он мысленно был, казалось мне, очень далеко от этого неинтересного общества.

Меня познакомили с некоей m-lle Клодиной, которая мне чрезвычайно наскучила своими уверениями в дружбе; вдобавок она каждую минуту увлекала меня из гостиной — то у нее падала туфля, то прическа расстраивалась и т. д.

5-е [июня].

Забавно, с каким удивлением узнал во мне г-н Лопухин свою бальную незнакомку. Когда сегодня он пришел к моему дяде — я поспешила заговорить о Сашеньке и была в полном восторге, узнав об ее скором приезде. Я много разговаривала с кузеном Сашеньки, в особенности о ней, но и прошедший вечер и общие знакомые получили свою долю.

— Как это я мог вас не узнать, — сказал он мне, — ведь ваша родственница княжна Елена^[161] говорила мне о вас, она очень рассчитывает, что вы ее навестите.

Я призналась ему, до какой степени меня тянуло обратиться к нему, чтобы узнать что нибудь о моем любезном друге.

— О, зачем же вы этого не сделали!

— Я постеснялась, что могли бы вы подумать о незнакомой барышне, которая рискнула бы с вами заговорить, видя вас впервые, — сознаюсь, я побоялась нареканий.

— Вот забавная мысль, — повторил он с бесподобной откровенностью и простотой, которая мне чрезвычайно понравилась.

Я действительно раскаиваюсь, что промедлила завязать знакомство с ним; он так любезен, так остроумен; — и затем, его общество спасло бы меня от скуки на бале.

Он предложил нам свою ложу, — на сегодня мы отказались, на послезавтра это решено.

Он обещал немедленно известить меня о приезде Сашеньки.

8-е [июня].

Спектакль доставил мне все возможное удовольствие. Я не знаю, однако, чем я была больше занята: сценой или г-ном Л[опухиным], который принимал нас в своей ложе. Он сообщил мне много московских новостей. Но воспоминание о Сашеньке озаряет, разумеется, и сцены прошлого и проэкты будущего. Давали три пьесы. Мы из них смотрели только две, так как дядя Пьер увлек нас из ложи, несмотря на все наше желание — Лизы, г-жи Дешлер [Deschler] и мое — остаться. Напрасно делали мы грустные лица, напрасно г-н Л[опухин] умолял его дождаться конца, дядя был непреклонен; — любезный молодой человек проводил нас до нашей коляски и часто повторял «вернитесь». Сашенька очень счастлива в своих кузенах, я знаю из них двоих^[162], которые оба так милы, так любезны, что я бы охотно уступила ей за этих полдюжины моих.

Дядя Пьер говорил мне о своих чувствах к моей прелестной подруге; — четыре [года] тому назад он даже делал ей предложение, но мать отказала ему ввиду старости жениха и молодости невесты. Говорят, будто последняя не прочь от этого брака. Дай бог, я так хотела бы к тем именам, которые сердце мое ей уже дало, прибавить имя милой тети.

10-е июня.

Она приехала. Кузен сдержал слово, он прислал мне сказать об этом, как только мы встали, — но только в 12 час. я отправилась к ней. Если бы это зависело от меня, я бы сделала это, как только я об этом узнала, — но нет, надобно было спросить и получить позволение — «не следует», было мне сказано, «казаться заискивающей» — и эти холодные души рассуждали согласно глупым расчетам самолюбия и тщеславия. Здесь не имеют представления о бескорыстной дружбе; эгоизм — господствующее чувство моих домашних.

Я думаю, что Сашенька действительно была рада меня видеть. Она встретила меня так сердечно; упрекнула меня в том, что я так медлила с ней повидаться. Мы рассказали друг другу множество вещей. Ее кузен был с нами; и нам случалось иногда говорить всем троим зараз. Мы решили видеться так часто, как только возможно, и составили множество проэктов прогулок и развлечений, осуществление которых я сильно сомневалась увидеть. Уже на сегодня она предложила мне место в своей ложе, — от которого меня заставили отказаться. — «Это не годится», сказано было мне, «показываться в публике с чужими». О боже, когда же я освобожусь от этих нестерпимых рассуждений!

На завтра мы назначили себе свиданье у обедни.

По высокомерному виду моей кузины [Ростопчиной] ясно, что она не забывает своего титула графини — мне жалко видеть, как она обращается с дядей Андреем, который всегда был так добр к ней. Сегодня она заявила, что у нее никогда не будет четырехместного экипажа, чтобы никого не обязывать. Она хороша со мной — может быть потому, что я поверенная ее секрета, — но я не могу переварить ее дерзости по отношению к другим.

11-е [июня].

Как я довольна днем, который только что кончился. У обедни я была с Сашенькой — и да простит нам бог — мы занимались больше нашим разговором, чем службою — за нас молились родные, а мы за них разговаривали. Г-н Лоп[ухин] часто нас смешил своими шутками, замечаниями и анекдотами. Они проводили меня до дома и провели часа два с нами. Потом любезный кузен уехал, чтобы взять билеты в кресла в Нескучное. Я очень там веселилась, несмотря на красноречивые взгляды тетки, которая все время приглашала меня сесть рядом с нею. Мне было так хорошо между Сашенькой и ее кузеном, что я упорствовала и оставалась на месте, готовясь спокойно вытерпеть бурю, которая и не преминула разразиться, как только мы возвратились домой.

— Непослушание — твой кумир.

— А деспотизм — ваш, — отвечала я холодно.

Спектакль этот был очень хорошо поставлен, декорации были естественные, палатки заменяют ложи, дамам разрешается быть в креслах, во время перерывов можно гулять. Пьесы, которые даются здесь, незначительны, но я была почти в восторге от этого сегодня вечером, так как мы имели полную свободу беседовать между собою. Фейерверк произвел лишь много шума, но мало впечатления, но pour la bonne bouche сад был очень хорошо иллюминован, — и мы хорошо воспользовались прогулкою. Г-н Лоп[ухин] вел меня под руку и я имела достаточно времени, чтобы оценить ею чрезвычайную любезность. — «Ах, зачем вы не заговорили со мной на бале вашей кузины, зачем не дали с вами познакомиться, зачем похитили вы у меня несколько приятных минут?»

Я не принимаю за комплименты то, что говорит мне этот молодой человек, потому что я испытываю те же сожаления, а затем у него такой убедительный, такой правдивый тон, что проникаешься тем, что он говорит. И, право, не стоит ли он настолько выше модных фатов, чтобы не унижаться до лести. Счастлива та, которая завладеет его сердцем, — она достигнет счастья.

13-е [июня].

Вчера утром я видела Сашеньку только лишь через окно, зато мы написали друг другу дважды. После обеда я поехала ее навестить в сопровождении тети Полины^[163] — и я так постаралась, чтобы убедить мать Сашеньки быть вечером у тетки Хитровой.

Они отправились туда. Народу там было немного, я гуляла с нею [Сашенькой] в саду, и никогда не были мы так доверчивы друг с другом. Я рассказала ей без утайки все, что я перестрадала в течение трех лет… Но то, что я узнала от нее прибавило восхищения к моему чувству дружбы к ней. У нее есть некто, кто ей нравится, но она жертвует своим счастьем воле матери. — «Я исполняю свой долг, мне не в чем себя упрекнуть, и я нахожу себя счастливой». И я также поступила таким образом; не была ли я готова принесть себя в жертву ради моего отца, не собиралась ли я сочетаться со Шк[уриным]. Милосердный бог сжалился надо мною, — я имела несчастье сделаться сиротой, но я стала свободной распоряжаться моей личностью и моими привязанностями.

Мы провели остаток вечера в ожидании ее кузена и моего дяди, которые не преминули бы оживить нашу беседу, — однако, они не явились, и мы были этим немало раздосадованы.

Некая девица Сабурова пригласила меня на пикник. Во что бы то ни стало я должна принять в нем участие, — и это не в первый раз, что я прибегну к хитрости по отношению к тетке, чтобы склонить ее в мою пользу. Я уже положила хорошее начало, польстивши ее самолюбию: я уверила ее, что это ее очень хотят на этом partie de plaisir и что я — лишь второстепенная персона. Я умирала от желания смеяться, видя с каким довольным видом она поднимает голову и нос кверху, чувствуя себя выросшей на два вершка и входя в роль значительного лица.

Завтра Сашенька и я мы едем на воды, чтобы устроить все для вечерней прогулки. Я привлекла дядей на мою сторону.

Мы только что возвратились с бульвара — это день гулянья. Любезная m-lle Клодина посмотрела на меня очень косо, увидев меня в сопровождении ее очаровательного г-на Лоп[ухина]. Трудно себе представить, как быстро я познакомилась с этим последним, — мы доверчиво сообщаем друг другу наши мысли, наши проекты. Сашенька без моего ведома доверила ему мои приключения, он говорит о них со мною, проявляя ко мне участие, и после подобного разговора он никогда не преминет добавить: «Зачем я не знал вас на бале у вашей кузины».

14-е [июня].

Я только что возвратилась с пикника — меня отпустили туда с моим обожаемым дядей, но тетка сочла, что будет приятным сюрпризом с ее стороны для меня и для всего общества, если она немного позже также приедет. Не знаю, что испытывали другие, но я была не мало этим испугана.

Я не отхожу от Сашеньки, мы гуляли только вчетвером — она, ее кузен, дядя и я — прогулка в Останкино прелестна. Меня познакомили с девицей Каб… Она очень красива, но и аффектирована и, желая выказать слишком много esprit, она теряет и то, что имеет. Ее разговор утомителен, это вечно романтика, фанатичность, идеализм.

Среди присутствовавших был князь Хов[анский], премированный лгун, который изводил нас повествованиями о своих победах, — лишь сотая доля того, что он говорит, несколько приближается к истине. Я взяла на себя смелость уверить его, что никто не доволен им более, чем он сам. Он слишком ограничен, чтобы обидеться на это и обращает все в свою пользу.

Невозможно себе представить его экстаз при виде большого толстого дуба; он устремился к нему, как бешеный, обвил его руками, обнял его с криком: «Это родное моему сердцу». Эти нежные излияния рассмешили нас, и девица Каб…, которая предприняла покорить князя, довершила наше веселье, составив букет из листьев этого самого дуба.

Дядя серьезно привязан к Сашеньке и дал мне деликатное поручение, позондировать ее в отношении его и спросить можно ли обратиться к ее матери. Когда я ее вижу, эта мысль не оставляет меня, вопрос вертится у меня на губах, но мой язык связан — я стесняюсь, я нахожусь в затруднении, а она подозревает, в чем дело и отстраняет всякий повод разговора по этому предмету.

Я хочу предварительно обратиться к г-ну Лоп[ухину], он будет моим руководителем, я вверю ему свои интересы, он поможет мне своими советами; — и потом он такой откровенный, так неопытен в искусстве обманывать. Он так проницателен, что мне достаточно будет произнести слово об этом деле, которое тяжестью лежит у меня на сердце, — и он догадается обо всем, что я хочу сказать, ответит мне тут же и спасет меня от затруднительной необходимости объясняться.

15-е [июня].

Сегодня я была возмущена против кузины. Она навестила нас. Я единственная из ее родных, которой она оказывает честь своего благоволения. Она рассказывала что то, преувеличивая до нелепости; Дмитрий^[164], как всегда не задумываясь и с обычной своей прямотой, говорит ей: «Ах, перестань, пожалуйста, нести вздор». Она вся побледнела и, дрожа от гнева, крикнула ему задыхающимся голосом: — «Как ты забываешься, мальчишка! Как смеешь ты быть таким невежливым по отношению ко мне! Подумай немножко, кто ты и кто я!» — Я умоляла ее успокоиться и не привлекать на него внимание отца, так как бедняжка и так слишком часто получает выговоры.

Чего же ждать нам, прочим, с ее стороны, если она не стыдится хвастаться своим положением и титулом перед своим собственным братом? Да она уже и начала не узнавать некоторых своих двоюродных родственников, и я не сомневаюсь, что рано или поздно придет и мой черед.

Сегодня я получила свою долю неприятностей от нашей графини. Дядя Пьер устроил partie de plaisir в Нескучное, он взял ложу и предложил ее своей дочери, которая приняла билет лишь при условии, что пойдет вдвоем с мужем, — и дядя, который хотел этим только доставить удовольствие мне, принужден взять другую ложу. Я воспротивилась этому — он теперь не при деньгах — и я пожертвовала с легким сердцем несколькими минутами удовольствия… Дядя очень огорчен поведением своей дочери — после ее отъезда он обнял меня и сказал с горечью и со слезами на глазах: — «Нет, она не такая, какой должна бы быть!»

Сашенька предложила мне место в их ложе, но меня заставили отказаться под предлогом головной боли — и это опять-таки вследствие pruderie моей тетки. Цель ее жизни — причинять мне досаду.

Моя милая подруга и ее кузен приехали меня повидать на полчаса перед спектаклем. Но желая их обманывать, я им рассказала, что Додо была единственной причиной этой перемены.

— О, как я ее ненавижу! — воскликнул г. Лоп[ухин], — признаюсь вам, она мне никогда не нравилась.

— Дай бог, чтобы я никогда не разделила этой немилости с моей кузиной в вашем представлении, — сказала я ему…

— О, совершенно напротив, — возразил он с очаровательной наивностью. — Вы — это совсем другое.

16-е [июня].

Меня заставляют даже в мелочах прибегать к хитрости, чтобы избежать неприятностей^[165]. Меня не хотели больше отпускать к Сашеньке, так как находили предосудительным, что ее кузен всегда был с нами, — поэтому, боже, сохрани, чтобы я когда-нибудь сказала, что он был дома — и проводя с ним целые часы, я уверяю, что он был на краю света, что я видела его лишь мельком. Я не могу выразить, до какой степени эта неблагородная осторожность по отношению к каждому молодому человеку меня возмущает. Можно ли так мало быть уверенным во мне? И разве не эта несносная опека составляет несчастье моей жизни и усиливает мои бедствия?

Сашенька скучала в театре, она была огорчена тем, что меня не было рядом с нею, а Лоп[ухин] подтвердил, что он изменил название Нескучного в Прескучное.

У него есть прелестный негр, который объявил себя моим поклонником — это мои глаза поразили его своей величиной — он раскрывает и вращает свои ужаснейшим образом и думает, что подражает моему взгляду. Он часто меня смешит, но сегодня он причинил мне чрезвычайное замешательство. Мы были в кабинете Л[опухина]. Сашеньку позвали к ее матери и она поручила своему кузену и Ахиллу^[166] развлекать меня во время ее отсутствия. Последний de but en blanc^[167] приступил к своим обязанностям:

— Знаете, барышня, — сказал он, — мне кажется, что мой барин, по-видимому, очень вас любит; он часто говорит мне о вас.

Я покраснела, как виноватая. Лоп[ухин] вспыхнул и приказал ему заняться своими обычными штуками. У меня было время, чтобы оправиться, и Сашенька, которая вошла в ту же минуту, показалась мне посланцем неба.

Г-н Лоп[ухин] проявил любезное внимание, заказав земляничное мороженое — единственно для меня, так как он знает, что я предпочитаю его всем прочим. И, съевши его множество, мы отправились гулять. — Едва сделали мы несколько шагов, как встретили дядю Пьера, сопровождавшего мою тетку, которая возымела хорошее намерение нанести визит г-же Верещагиной. Я уже сказала «прощай» всем предполагаемым удовольствиям, но совершенно вопреки моему ожиданию, она оказалась достаточно любезна, чтобы не лишить меня прогулки, и согласилась к нам присоединиться. — Я нашла минутку, чтобы сообщить Сашеньке о предложении дяди. — «Никогда, милая Катя, — ответила она мне, — я не выйду замуж против воли моей матери, — не говорите мне об этом». Она была рассеяна в продолжение всей прогулки.

Ее кузен также имел грустный вид. «Ах, зачем вы не посоветовались со мной», сказал он, «зло совершено, вы огорчили Сашу». — «Ах, насколько больше вы бы ее любили, если бы знали ее так хорошо, как я».

Грусть овладела всеми нами тремя, — мы были молчаливы и задумчивы. Я еще сомневаюсь в том, что любовь дядя не встречает взаимности, но я уверена, что этот брак не состоится.

17-е [июня].

Вот еще новое доказательство дружбы кузины ко всем нам. Она приехала сегодня утром к нам, так как ее отец, собираясь уезжать [из города], хотел провести последний день со всеми родными, и сказал, поэтому Додо, что мы будем обедать у нее. — «Как? Все!» — спросила она почти испуганно, и начала нас считать по пальцам. — «Восемь!» произнесла она с трудом. — Ни она, ни граф не имели настолько мужества, чтобы пригласить нас, и уехали, не произнося ни слова об этом предмете.

Разумеется, что ни за какое золото на свете мы не будем стеснять их нашим присутствием. Но мне жаль бедного доброго дядю — он огорчен, уязвлен, он хочет извинить свою дочь перед остальными, — только со мною он признает ее «дурные поступки».

Тетки были взбешены, что ими так пренебрегают, и много спорили с дядей, который умолял их из любви к нему приехать к его дочери; — но они остались непреклонны. Я поступила бы так же, только я бы умерила свои слова и постаралась бы смягчить, вместо того, чтобы усилить горе отца. Итак, было написано письмо графине в том смысле, что, пользуясь водами, мы находимся на решительной диэте, и что по этой причине обедать у нее не будем.

Я очень счастливо справилась с поручением к ней, которое возложил на меня ее брат Серж относительно денег; я была так красноречива, что она решилась, несмотря на свою ужасную скупость, послать ему 1000 р. Как мой кузен будет мне признателен!

Сегодня утром мы были на водах, Сашенька и я, — несносная девица Каб… не оставляла нас. Она извела нас своими вздохами и попытками строить глазки Лопухину.

M-lle Клодина — мой открытый враг, считая с этого дня — я подошла к ней и спросила ее, почему она не была на нашем пикнике, на котором нам было так весело.

— Участвовал ли в нем г-н Лопухин, — спросила она.

— О, конечно.

— После этого я не сомневаюсь, что вам было весело, — сказала она. — Как вы делаете, чтобы завязывать так скоро знакомства.

— Потому что я вижу [Лопухина] несколько раз в день, то у нас, то у его кузины, — но как это случилось, что он никогда не говорил о вас, которая, по-видимому, так им интересуетесь.

Она оставила меня с надутым видом.

А я, до безумия любя вызвать ревность столь малоосновательную, просила Л[опухина] подойти к ней и сказать ей хотя бы «здравствуйте» — и в ту минуту, когда она при этом вся покраснела от радости, — я завязала с ним разговор, оставила ее поверженной в отчаянье. После этой маленькой сцепы, она неизменно поворачивала голову в другую сторону всякий раз, как мы встречались.

Я не остановилась на этом, и обратившись к одной молодой особе, которую я знала и которая шла с Клодиной, я спросила ее, не находит ли она справедливым стих:

«Кто любит страстно, тот ревнует» ^[168].

Все послеобеденное время я провела у Сашеньки. Она вся сияет счастьем по причине приезда ее приятельницы, г-жи Ортенберг, которую она не видела в течение трех лет. Это очень любезная и оживленная особа. — Я мало наслаждалась ее обществом, так как, не любя стеснять моих знакомых, я взяла книгу и удалилась в другую комнату, оставя обеих подруг свободно беседовать. Ахилл составил мне компанию и занимал меня разговорами — как всегда, об уме, остроумии и сердечной доброте своего барина.

18-е июня.

Еще раз у нас было свидание у обедни. Возвратившись домой, мы застали посланного от некоего полковника Карлгофа^[169], который просил моего дядю поговорить в его пользу с Сашенькой и спросить ее, может ли он иметь смелость искать ее руки. Но вот игра случая — судьба объединила трех соперников: Карлгоф поручил Алексееву^[170], но этот в качестве отвергнутого в свое время претендента [Сашеньки], не смея явиться к г-же Верещагиной, обратился с просьбой к дяде Пьеру заменить его. Я не мало смеялась над этим триумвиратом.

Итак, мы отправились утром к Сашеньке, которая с самого начала разговора умоляла мать не поощрять ухаживания полковника и уверяла, что она не хочет никогда выходить замуж. Мой бедный дядя был совсем расстроен, выходя из этого дома, где он только что услыхал свой приговор. Он неотступно просил меня поговорить еще раз с моей подругой о нем. — У меня, право, будет больше сил для этого, когда он уедет и я ему так и напишу. Он уезжает сегодня.

Сашенька хотела придти меня повидать после обеда, и я ожидаю ее с нетерпением, которое лишает меня возможности заниматься.

19-е июня.

Мой добрый дядя уже уехал. Бедный Митя плакал так, что сердце разрывалось, — это мальчик ветреный, но с превосходными задатками.

С тех пор, как мы в Москве, сестра не удостаивает говорить со мной. Что касается меня, то я непрестанно задаю ей кучу вопросов. Иногда, забывшись, она мне отвечает довольно приветливо, но после она как будто раскаивается в этом, принимает снова свой холодный, церемонный вид, и отвечает мне только такой фразой: «Не умею вам сказать, m-lle».

И этим ограничиваются все наши разговоры. А нас лишь две на свете.

Она меня ненавидит. Она меня ненавидит за то, что я была любимицей отца. — Бог и добрые люди мне свидетели, что вместо того, чтобы пользоваться этим предпочтением, я делала всевозможное, чтобы ее любили; я оправдывала ее, насколько могла, и никогда не жаловалась на те потоки слез, которые заставляло меня проливать ее отвращение ко мне. Она меня ненавидит за то, что я не такал фальшивая, как она; она меня ненавидит за то, что даже тетки находят, что у меня характер лучше, чем у нее. Наконец, — за то, что я любима дядями, что у меня есть истинные друзья, и что я хорошо принята в свете, и что ее надутый вид, ее дерзкие манеры, ее нахмуренное лицо не привлекает, а отталкивает всех.

Она так клевещет на меня перед родными, что добилась только прозвища лгуньи, — и говорила перед ними всеми, что не способна меня любить, и не может мне простить, что я хочу казаться лучшей, чем она. Было решено единодушно, что виновная должна быть отправлена к дедушке, как неудобная личность, не умеющая жить в согласии. — Она выслушала этот приговор с невыносимым хладнокровием, и заявила, что она в восторге от спокойного будущего, так как будет далеко от меня. — О, боже, сколько яду, сколько злости может заключаться в таком юном сердце!

Как можно обвинять меня в рассеянном образе жизни и в готовности бежать как можно чаще из нашего собственного дома, чтобы только избегнуть всех неприятностей, которые мне в нем приходятся на долю. Сашенька обещала мне приходить ко мне чаще, так как дядя уже уехал и она уже не будет чувствовать себя такой стесненной.

Мы отправляемся вместе на пикник, и я тороплюсь приняться за свой туалет.

20-е [июня].

Вот что называется восхитительная прогулка.

Я была в восторге и от местности, и от участвующих — что со мною случается редко. Сегодня, признаюсь, мое суждение было пристрастным — я была в хорошем настроении, я была с Сашенькой, и вот что сделало меня столь снисходительной относительно прочих…

Г-н Л[опухин] такой рассудительный, такой большой враг экзальтированности, что я покраснела в глубине души за то, что должна была показаться ему слишком романтической, слишком энтузиасткой. Но, право, это было сильнее меня — я не могла сохранить обычного спокойствия, говоря о Ламартине. Он казался удивленным, слушая, с каким я говорю жаром и словоохотливостью. — «Как вы экзальтированы», сказал он, вздыхая. — «Вы, по-видимому, любили». Я покраснела, смутилась и была молчалива в течение некоторого времени.

Маска холодности, зачем ты меня покинула!

О, мне все больше и больше нравится быть в обществе Л[опухина]. Его разговор идет большей частью о потерях, им понесенных; он говорит о жертвах, о предчувствиях, — и это его любимый предмет. Как оживляется он постепенно [при этом], насколько легко становится он мечтательным. Иногда ему случается говорить о любви, но тотчас же он останавливается, как будто бы стыдится иметь сердце. Как он умеет в маленьком обществе оживлять и продолжать разговор… Но довольно его хвалить. Вернемся к гулянью.

Я обошла с ним и с Сашенькой все извилистые тропинки, мы останавливались на краю каждого рва, я восхищалась обрывами, — и я сожалею, что они меня не поглотили.

Не довольно ли жизни для меня! Не испытала ли я всех бедствий, какие она содержит, и бледное солнце счастья не осветило ли оно на несколько минут дни, дорогие для меня!

Сегодня меня везут к г-же Кинд[яковой], — я не сопротивляюсь, так как я уже наслаждаюсь обществом моей любезной подруги.

21-е [июня].

Вчера в полночь воздух был чистый, погода тихая, небо усыпано звездами, и полная луна.

La bande joyeuse Кинд[яков]ых и Паш[ков]ых тянулась по длинным аллеям Петровского, а я, скучная и задумчивая, так сказать, тащилась за ними.

Внезапно я вздрогнула от удивления, сердце мое забилось радостью и патриотизмом, прекрасные голоса грянули арию «Боже царя храни». О, как я была признательна г-ну Пашкову за то, что он вывел меня из летаргии таким восхитительным образом!

Наша графиня уехала осматривать свои поместья. Сегодня она почтила нас маленьким прощальным визитом.

Мне не позволили пойти к Сашеньке, — а это последний день, который она проводит в Москве. Что за желание лишить меня удовольствия столь чистого, столь истинного и нежного. Я буду лишена его, может быть, целые годы. Я написала ей, что чувствую себя нездоровой, и эта ангельская душа в течение получаса два раза присылала узнавать о моем здоровье. Потом пришел ее кузен, a pour la bonne bouche моя милая Сашенька.

Мы обе были грустны и мало разговорчивы. — Она меня оставила слишком рано, судя по моему желанию ее удержать; я следила за ней глазами так далеко, как могла, и после ее отъезда почувствовала себя еще более одинокой, чем когда либо — моя душа угнетена. Милый друг! Буду ли я настолько счастлива, чтобы увидеть ее еще раз, чтобы еще один раз прижать ее к своему сердцу.

Мои домашние хотели во что бы то ни стало, чтобы я их сопровождала на гулянье, я упорно отказывалась, и они ушли, совсем рассерженные на меня. Что мне до их любви или ненависти? С этой минуты я не сделаю больше ничего, чтобы стать достойной того или другого.

Почему их дурное обращение не действует на меня физически? Болеет моя душа, но увы, — от этого не умирают так скоро!

Боже, какое счастье, какая неожиданность — мне докладывают Сашеньку!

22-е [июня].

Надобно представить себе ярость моих добрых родственников вчера, когда они по своем возвращении нашли меня в обществе Сашеньки и ее кузена — они упорствуют в убеждении, что это была лишь хитрость с моей стороны, что я была предупреждена заранее об их посещении, и что по этой причине я и отказывалась сопровождать их на гулянье^[171]. Пусть говорят, пусть думают, что хотят, я чувствую себя счастливой, проведя приятных часа два.

Г-н Л[опухин] очень грустит об отъезде своей кузины. — «Я буду очень одинок», сказал он мне, «возьмите меня под ваше покровительство, не отказывайтесь меня видеть, давать мне советы и разрешите мне говорить вам иногда с откровенностью».

— О, разумеется, — отвечала я, — приходите нас повидать иногда. Но, что касается моего покровительства, то от этого я отказываюсь, так же как и от советов; я нахожу вас слишком совершенным, чтоб в чем нибудь упрекнуть.

Мне уже не так было грустно, прощаясь с Сашенькой, и последний взгляд, который я на нее бросила, был ясный, так как, получив неожиданное удовольствие от ее общества, я надеялась или скорее моя душа была исполнена нежного предчувствия; — я уверена, что увижу ее еще раз до моего отъезда.

Сегодняшний вечер также обещает мне несколько минут удовольствия — я провожу его у тетки Хитровой и Л[опухин] там будет, и мы будем говорить о нашем друге.

23-е июня.

Это была уже не вспыльчивость; — мне сделали выговор с яростью, с бешенством^[172] за то, что называли моим кокетством с г-ном Л[опухиным]. Что мне за дело до их пустых слов — разве я не невиновна? Разве я не убеждена в глубине моего сердца, что мое поведение в отношении этого прелестного молодого человека чище и холоднее, чем снег, если это возможно!

Правда, что я люблю его дружбой, как человека очень близкого моей Сашеньке. Несмотря на его крайнюю молодость, я его уважаю за его качества, его принципы и за возвышенность его души, и я всегда буду утверждать, что его общество мне приятно.

Вчера он очень хвалил мое бескорыстие и намекал на N, говорил, что я хорошо сделала, отвергнув этого богатого дурака. — «Никогда, продолжал он, человек, занятый расчетами о состоянии, не сможет быть спокойным и счастливым». Потом он признался мне с грустью, что когда я отказала ему в советах и покровительстве, это очень его огорчило и обидело, потому что, следовательно, я не хотела его часто видеть. Чтобы развлечься, он сблизился с другими молодыми людьми, которые вовлекли его в игру в карты, и он много проиграл. «Видите, сказал он, только от вас зависит сделать меня лучшим».

Он дал мне слово больше не играть.

Против моего желания тетка посылает меня почти каждый день на воды. С сегодняшнего дня об этом больше нет речи, так как г-н Л[опухин] [также] начал их принимать. Им неизвестно, что он накануне отъезда и что он будет лечиться дома.

24-е июня.

Он пришел проститься со мною и взял на себя мои поручения Сашеньке. Мои почтенные тетки не хотели дать мне выйти в гостиную, чтобы его видеть. Я ответила решительно, что в 20 лет слушаются только разумных приказаний — и сразу их оставила.

— Чтобы вам доказать, — сказал он, — что я далек от того, чтобы упрекать вас за ваше восхищение, ваш энтузиазм по отношению к Ламартину, я купил его портрет, он будет украшать мой стол; я буду помнить, что он ваш кумир; я буду читать его произведения; я проникнусь красотами, которые вы в них находите — наши мысли иногда встретятся, мы будем заниматься теми же вещами.

Я не знала, что ответить на такие милые слова и это давало мне неловкий и провинциальный вид. Он возвратится скоро.

Я получила письмо от г-жи Купфер, которая обещает мне непременно приехать к нам в деревню — это меня очень радует.

С тех пор как Сашенька уехала, я не была ни на каком гуляньи, так как эти последние были хороши в моих глазах, лишь благодаря ее присутствию.

28-е [июня].

Я спокойно работала у окна и мои мысли поглощали меня совершенно. Внезапно я услышала необыкновенный голос, который называл меня по имени. Он говорил уж не знаю на каком языке. Я очнулась от своей дремоты и увидела перед собой доброго негра Ахилла, который радовался при виде меня и говорил мне на своем плохом французском языке об имении г-жи Верещагиной, которая ему чрезвычайно не нравится и которую он не иначе называл, как тюрьмой доброй M-lle Alexandrine.

— Я смешил своего господина, — сказал он, — подражая выражению ваших глаз.

Моя тетка было сильно шокирована, застав меня в разговоре со слугой г. Л[опухина]. И с этой минуты его не называют иначе, как «посланцом любви»^[173].

После обеда я опять оставалась у окна. Г-н. Л[опухин] прошел мимо и спросил, может ли он войти, «О, разумеется», отвечала я, несмотря на конвульсивные кивки головой почтенной тетки Полины.

29-е [июня].

Сегодня утром я читала в своей комнате, la prude demoiselle^[174] вошла ко мне; у нее был кислый вид; по ее покашливанию и заключила, что она не собиралась меня бранить, а хотела только лишь преподать мне мудрые советы.

И действительно, покашлявши, и поплевавши несколько раз, и выпив два стакана воды со льдом, она мне сказала:

— Милая Катенька, ты уже в возрасте, когда пора выходить замуж. Ты отвергла несколько выгодных партий. По зрелом обсуждении твоего поведения в этом отношении, мы решили, что ты вела себя так неосторожно только из за твоей страсти кружить головы и кокетничать со всеми.

— Я поступала таким образом только потому, что дурно отнеслись к тому человеку, который мне нравился, и поощряли тех, которых я терпеть не могла.

Молчание на четверть часа. Наконец тетка начала снова:

— Вчера я краснела за тебя. Ты ничего не говорила о чувствах, ты не старалась завлечь разговором, но зачем ты краснела несколько раз, зачем ты так воодушевлялась в разговоре, зачем даешь ты своим глазам так блестеть?

— Я вам отвечу без притворства. Я покраснела, когда Л[опухин] вошел, потому что вы всегда мне твердите, что я хочу ему нравиться, — и еще потому, что вы заставили меня читать вещь очень нежную. Я была оживлена как всегда, когда разговор в моем вкусе. А что до блеска моих глаз, то я вам вперед обещаю держать их опущенными, чтобы они вас не ослепляли.

Она ушла в восторге от меня и проникнувшись моими доводами.

Когда Л[опухин] обедал у нас, я приняла предосторожность сесть подальше от тетки, чтоб при ее плохом зрении она уж не могла судить об игре моего лица. И действительно, она мне сказала, когда он удалился — «Сегодня я довольна тобой».

Удивительно, до какой степени г-н Л[опухин] легко впадает в грусть. Он неотступно просил у меня позволения прочесть мою тетрадку, которую я дала его кузине и которая называется: «Бред моего воображения». У меня не было возможности ему запретить, так как ведь она будет мне доставлена через него. — Но я умоляла его не делать этого и, вдобавок, прекратить этот разговор в присутствии моих домашних. Он сделался так задумчив после этой фразы, что все мои усилия развлечь его были бесполезны и он удалился, попрощавшись весьма церемонно.

2-е июля.

О, какое скучное гулянье! Как оно меня утомило! Я возвратилась домой, умирая от скуки; у меня безумно болела голова из за этих тысяч лампионов, которые освещали бульвар, мои руки были синие потому, что их мало пожимали; — я видела все лица сквозь облако дыма или скорее дурного настроения. Ну, как же не встретить ни одного знакомого лица, отправившись после уговора о встрече с дамами Сабур[овой] и Каб…! Я могла поговорить только с г. Меж…. с фатом Баб…. и с дерзким дураком Смирн[овым], который осмелился говорить мне о чувствах любви, тогда как он мне внушает лишь чувства жалости и отвращения.

Я получила сентиментальное письмо от дяди Пьера. Я дала его прочесть тетке — только для того, чтобы добиться позволения поехать в деревню моей прелестной подруги. Мне кажется, что я ее почти убедила отпустить меня к ней послезавтра.

Боже, еще раз твоя доброта дарует мне несколько минут удовольствия! Ты всегда был моей единственной опорой, я прибегала к тебе, Когда люди меня отталкивали — и чувство покоя И безразличия заступало в моем сердце чувства Ненависти и отчаяния.

Мне сказали, — но уже слишком поздно — не говорить ни слова г. Л[опухину] об этой поездке. Правда, что я не назначила ему дня, но можно быть вполне уверенным, что он не преминет последовать туда за нами и нас выслеживать. Я в восторге от этого. Я проведу день с милыми и любящими меня людьми, вдали от всех домашних неприятностей. Это почти невероятно.

3-е июля.

Я еду и не позже, чем завтра. Нетерпение, которое я испытываю может сравниться только с тем чрезвычайным удовольствием, которое я испытаю при виде Сашеньки. Завтра. О, как часто повторяю я это слово!

Мы покидаем Москву 12-го, — я расстаюсь с моей сестрой, но ненависть ко мне так глубоко укоренилась в ее сердце, что она не может скрыть радости, которую чувствует от этой мысли, и еще менее — обратиться ко мне с несколькими приветливыми словами, или по крайней мере вежливо отвечать на авансы, которые я ей делаю. — Отвратительный характер, неисчерпаемый источник страданий для меня и неприятностей для других!

5-е [июля].

Радость и удовольствие, которые причинило мне внезапное появление моей милой Сашеньки, были непритворны. Она несколько раз принималась меня обнимать и повторяла мне — «Действительно ли я вижу тебя». Мой дядя и мать Сашеньки остались говорить о своем здоровья, о своих состояниях и прочих скучных вещах. Мы воспользовались этим временем, чтобы ускользнуть и поговорить с большей свободой, хотя ни ее рассеянная маменька, ни мой глухой дядя не могли нам помешать иначе, как взглядами. Едва остались мы одни, как я доверила ей, чему я обязана удовольствием быть у нее.

— Милый друг, — сказала она, — если ты не хочешь испортить мне этот день, не говори мне о своем дяде, он уж слишком упорствует в своем сумасбродстве. Я сожалею о нем тем более, что я обязана ему признательностью за удовольствие твоего посещения.

Покончив с этим вопросом, мы им более не занимались. — Я чувствовала себя облегченной от этого бремени и ко мне вернулась моя веселость и беззаботность.

Мы прошли более трех верст навстречу г. Л[опухину]. Но, несмотря на наши пожелания, ни на нашу усталость, он не появлялся, и мы возвратились домой одни. До приезда своего кузена Сашенька имела полностью время рассказать мне роман своего детства. Наконец послышался колокольчик, мы обе устремились на крыльцо, но размышление заставило меня покинуть его прежде, чем он вышел из коляски. Я приветствовала его через окно и видела, как он обнимал [Сашеньку].

Затем мы пошли гулять втроем, и загадка дурного настроения г. Л[опухина] в тот день (за обедом) объяснилась, он был обижен недостаточным доверием к нему, потому что я не дала ему разрешения прочитать мою тетрадь — и еще потому, что я не предупредила его быть осторожным в присутствии моих домашних^[175].

Увы, у меня было вырвано согласие на чтение моих мыслей, — надобно сознаться, что я тогда изрядно чудила [battais la campagne] — иные времена, иные нравы — и я краснею теперь, что г. Л[опухин] узнает меня такою, какая я есть — восторженной и страстной, между тем он такой спокойный и рассудительный, что подумает он обо мне! Ни за что на свете не хотела бы я потерять в его мнении! Как я встречусь с ним опять! Что скажет он мне? Ах, дай бог, чтобы он хранил молчание об этих пламенных строках!

После обеда мы отправились с визитом к г-же Сто[лыпиной], тетке Сашеньки, которая живет в четырех верстах от нее^[176]. Дорога очень дурная, и хотя я не боюсь ничего на свете, я была в большом беспокойстве в течение всего пути, так как г. Л[опухин] предпочел обществу моего дяди место нашего лакея, и каждый толчок [экипажа] заставлял нас дрожать за него. Каждую минуту мы боялись, что он упадет; но, слава богу, ничего не случилось и, несмотря на наши опасения, мы возвратились таким же способом домой. Итак, значит волноваться и беспокоиться с человеком, которого любишь, лучше, чем быть спокойной с тем, к которому равнодушна. Я говорю не о себе, а о кузене и кузине.

Сашенька уговаривала меня остаться ночевать, но, согласно верховному распоряжению я должна была возвратиться в Москву. Она и г. Л[опухин] хотели меня проводить еще несколько верст, но лошадей запрягали слишком долго и это лишило меня нескольких минут удовольствия.

Я возвратилась в город около полуночи в страшную грозу. Я была довольна в глубине души и даже гроза возбуждала во мне удовольствие: вспышки молнии, гром, свист ветра, все было длительным эхом сладкого воспоминания об этом дне. Дядя, несчастливый спутник моей поездки, храпел рядом со мной.

В воспоминание этого приятного дня я привезла розу, сорванную г. Л[опухиным]. Моей первой заботой по возвращении домой было положить ее в книгу, чтобы засушить ее и так сохранить. — Как тетки разочарованы малым успехом моей поездки, — а я достигла моей цели.

Я надеюсь провести еще три дня с Сашенькой; ее мать неопределенно обещала мне приехать сюда в воскресенье, но г. Л[опухин] будет моим посредником; — он умолит тетку. Есть ли средства противиться его ласкам и мольбам?

8-е [июля].

Ахилл разыскал меня у моего окна, чтобы сказать мне, что г-жа Верещагина будет в Москве неукоснительно. Как я люблю этого милейшего г. Л[опухина] за то, что он сумел устроить это дело так удачно для меня! Как я буду его благодарить! Я увижу его завтра.

Боже, он уже прочитал мою роковую тетрадь! Что думает он обо мне? Чего бы я не дала, чтобы знать его сокровенное мнение! О, он меня осуждает, он смеется надо мной за то, что я была такой восторженной! Я так зла на Сашеньку, за то, что она меня так подвела, — в эту минуту, кажется, если бы она была близ меня, я была бы способна выцарапать ей ее красивые глаза.

Я только что получила письмо от г-жи Купфер, которая обещает быть у нас в деревне непременно 22-го. Ах, как я ей признательна за эту поездку! Она избавит меня от скуки домашних ссор, назиданий, выговоров, которые становятся невыносимы для меня, тем более, что они уж очень часты.

Не достаточно ли я отплатила за полученные мною благодеяния потопами слез, которые несправедливость и требовательность моих домашних заставили меня пролить! А теперь зачастую проходят целые недели, что ко мне не обращаются хотя бы с одним приветливым словом. Я чувствую себя еще счастливой в глубине души, — моя совесть не упрекает меня и мой тайный голос убеждает меня, что я не забыта отцом всех сирот.

9-е [июля].

Боже, что сделала я, чтобы подвергнуться такой унизительной сцене! Они не довольствуются тем, что видят меня грустной, несчастной: этим злым созданиям мало видеть меня в слезах; они не хотят, чтобы их (злое) дело осталось неполным; они хотели бы, чтобы я умерла — и бог мне свидетель, что я горячо этого желаю!

Мы все отправились в церковь. Обе они в особенности молились горячо и трогательно.

К концу службы тетке М[ари] стало жарко, и я отошла с нею к большим входным дверям. Г. Л[опухин], который обыкновенно стоит в этом месте, подошел к нам, и мы сказали друг другу два или три слова. Тетка взбесилась на это и сказала мне, чтобы я пошла отыскать на обычном месте Полину и указать ей место, занятое нами. Проникая ее тайное намерение, — именно лишить меня общества г. Л[опухина] — я возвратилась тотчас обратно и нарочно спросила этого последнего, когда приезжает Сашенька.

— Именно с тем, чтобы не слышать ваших разговоров, я тебя послала к моей сестре, — сказала тетка, — и ты должна была остаться там.

— А я предпочитаю это место, — возразила я.

Однако, я не разговаривала больше с г. Л[опухиным].

Но когда началась проповедь, мы обменялись несколькими фразами.

— По крайней мере, m-lle, — сказала тетка, — не доводите скандала до того, чтобы все взгляды в церкви обратились на вас; умерьте ваше кокетство и не старайтесь лишить бога сердец и мыслей молодых людей. Эта нелепая реплика меня возмутила, но я удовольствовалась тем, что бросила на нее презрительный взгляд и прекратила разговор.

Г. Л[опухин] помог сойти мне с лестницы, и как только мы очутились в экипаже, мне пришлось спасаться от града оскорблений; — одни лишь слезы меня облегчили немного. Но мое молчание возмутило теток еще более, они хотели бы, чтобы я им наговорила дерзостей, чтобы иметь хотя бы тень правоты в глазах других. Но в конце концов я сказала, что их возмутительные манеры доведут меня до крайности, и что хотя бы с целью доставить им неудовольствие, я сделаюсь кокеткой. Они начали подробно перечислять свои благодеяния, и я им призналась со всей откровенностью, какая есть в моей душе, что если бы выбор зависел от меня, я им предпочла бы смерть.

Они не удовольствовались тем, что ругали меня без свидетелей; за обедом, когда слуги были в сборе, они начали снова удивляться моей неблагодарности, повторять все мои дерзости, пересчитывать все свои благодеяния. — Моя жизнь, как бы ни была она жалка, не составляет еще для меня такого тягостного бремени, как их благодеяния. О, боже, сжалься надо мною; охрани меня и, главное, положи конец моим страданиям скорой смертью!

Вот экипаж Сашеньки, который проезжает близ моих окон. — Злые создания, вы не в состоянии уничтожить радость, которая наполняет мое сердце! Благодарю, создатель, за это утешение!

10-е [июля].

Сегодня утром я пошла просить позволения навестить Сашеньку, но если бы даже отказались предоставить его мне, я так же хорошо воспользовалась бы приездом моей прелестной подруги. Я провела с нею и ее кузеном целых три часа и возвратилась домой только к обеду. Мы встретились снова в 8 часов вечера у тетки Хитровой и, хотя теперь уже поздно, столько мыслей осаждают мою бедную голову, что нечего и думать заснуть.

Как только г. Л[опухин] вошел в гостиную, как поместился близ меня, — я завязала безразличный разговор, он прервал меня:

— Вы, — сказал он, — которой я знаю теперь сердце и чувства, можете ли вы занимать меня общими фразами? Позвольте мне говорить с вами о тетради, которую я прочел три раза.

— Мне это тем более досадно, так как мне представляется, что вы не верите в любовь и считаете истинные чувства сердца за капризы экзальтации.

— О, нет, теперь я верю в любовь, — ответил он, — и может быть вы причиной, что я переменил мнение в пользу женщин.

— Мне это тем более лестно.

— Разрешите ли вы мне несколько вопросов по поводу тетради?

— Да, лишь бы они не были нескромны и, вдобавок, длинны.

— Ну, так ответьте мне откровенно, любили ли, вы по истине только однажды? — «О конечно». — «И возможно ли, любивши однажды безумно — он воспользовался одним из моих выражений — полюбить в своей жизни другого?»

— Я думаю, что да. И, к несчастью, я в этом почти убеждена по опыту. В течение почти двух лет я любила и верила, что любима; я разуверилась, и все таки любила лишь с большой страстью; наконец, это несчастное чувство, будучи одиноким, перестало удовлетворять мое сердце и нечувствительно я становилась равнодушной. В настоящее время я уверена, что если бы я встретила кого-нибудь, кого бы мне было суждено любить, — я любила бы более спокойно, но и с большею нежностью.

— Еще один единственный и последний вопрос: намерены ли вы выйти замуж по любви.

— Я надеюсь найти человека, которого могла бы уважать и любить за его качества, и если он меня полюбит, сердце мое посвятит ему всецело, сколько сохранилось в нем огня, любви, страсти, преданности. Я так признательна тем, кто меня любит.

— Я также не хотел бы жениться на девушке, в которую я был бы лишь влюблен, — сказал он, — я желал бы знать ее мысли, ее ум, одним словом все — как я узнал вас — и чтобы она была любима моими родными, как вас любит моя кузина.

— Вы любитель сравнений сегодня, — сказала я, смеясь, и я прервала разговор, который начинал уже становиться слишком сентиментальным.

У него сделался обиженный и огорченный вид.

Мы говорили о бале моей кузины.

— Ах, как я огорчен, что не был с вами знаком тогда, — заговорил он, вздыхая, — или вернее, зачем встретил я вас в моей жизни. Это избавило бы меня от многих сожалений в будущем.

— Вы, действительно, очень откровенны, — сказала я.

— А я вовсе не сожалею о том, что вас узнала, так как я вам обязана многими минутами, многими приятными воспоминаниями, и мне хочется верить, что в один прекрасный день судьба нас сведет вместе. Но должны ли вы когда нибудь приехать в Петербург и тогда не придете ли вы ко мне.

— Нет, это было бы итти навстречу несчастью. Вы меня делаете несчастным, я не могу сказать более, — зачем же мне подвергаться еще опасности вас видеть.

— Я вас не понимаю, вы сегодня любите загадки. Но что правда, так это то, что вы сделали меня грустной, давая мне понять, что это наш последний разговор.

За ужином он сидел рядом со мною, и я в самом деле боялась, чтобы мои тетки не лопнули от ярости^[177]. О, с какими существами мне суждено провести большую часть моей жизни — лучше бы было быть окруженной неодушевленными вещами и животными, лишенными ума, чем людьми, которые не знают и не хотят знать никаких чувств. — Это унижает человечество. Сегодня утром разговор только и шел, что о позоре, о мерзости кокетства. — «Да», бормотала я, оставляя комнату, «кокетничать — и находить удовольствие в обществе людей, которые умеют любить и чувствовать, это две вещи очень разные».

Я уже принимаю спокойный вид к завтраку, где наверное не преминут пустить несколько лукавых стрел на мой счет, и наложу последний штрих, — т. е., чтобы взбесить их еще более, я притворюсь, что их не понимаю.

11-е [июля].

Ожидание мое не было обмануто. Они удивлялись, как некоторые особы афишируют себя до такой степени, чтобы поддерживать в обществе разговор с молодым человеком в течение двух часов. — «О, разумеется», подхватила я, «требовалось бы заставить меня совершенно потерять голову, чтобы вынудить меня проболтать с мужчиной даже пол-часа». Я не могла продолжать разговора, так как Сашенька пришла меня навестить. Теперь я с нею разлучена на многие годы, может быть навсегда. Да, я почти в этом уверена, смерть не долго оставит меня блуждать на земле! И, действительно, что делать мне с моей жизнью? Кому могу я быть полезной? Моя Катенька^[178] и моя Сашенька, может быть, будут сожалеть обо мне в течение нескольких дней, а прочие едва лишь перекрестятся о спасении моей души; моя сестра получит мое наследство в утешение, и будет в восторге от своего положения; мои родные — но разве не слышала я часто от них, что я им в тягость? А единственный человек, в котором я хотела бы вызвать сожаление, не изгнал ли он уже меня из своего сердца и воспоминания^[179]! Мне, значит, не о чем сожалеть в этой жизни. Правда, что я была любима людьми, которые мне не правились, свет меня чествовал, меня ласкал, — и притом, даже не вызывая во мне улыбки от чистого сердца.

На этом месте моего дневника пришла тетка, вероятно, раздосадованная своею горничной. Она завела разговор с простодушным дядей по поводу неблагодарных. Бог мне свидетель, что я оставалась в задумчивости и не обращала никакого внимания на ее любезности, — я знаю наизусть ее деликатные выражения как вдруг она обернулась в мою сторону и, задыхаясь от гнева, спросила, как смею я исподтишка смеяться над ее словами. Напрасно я утверждала, что я их даже не слыхала, — она лишь приходила в еще большую ярость и умоляла небо и ад освободить ее от моей особы.

— Если бы самоубийство не было преступлением, — сказала я ей, бросая на нее в одном взгляде все презрение и все отвращение, которое она мне внушала, — поверьте, что вы не видели бы меня больше на ваших глазах. И я почти уверена, что вы меня когда нибудь принудите к этому прибегнуть; тогда трепещите за покой всей вашей жизни — злые не могут им наслаждаться!

Я собрала все свои силы, чтобы сказать ей эту фразу, и опустилась на стул, обессиленная этой мукой, — и оставалась так несколько минут почти без сознания. Тетка оставалась так же безмолвной и как будто пораженная новой мыслью, — но вскоре способность речи к ней вернулась, и целый поток бранных, позорных, ужасных слов полился из ее уст. Я плакала, ничего не говоря. После часа безудержных речей, она оставила комнату, хлопнув дверью так, что весь дом затрясся.

Потом мне было приказано одеться, и всю разряженную^[180], но с растерзанным сердцем и красными глазами, меня потащили к г-же Пашковой. — Я провела там очень грустный день. О, как я несчастна! — и, несомненно, будущее готовит мне еще большие неприятности, чем те, которые я пережила.

12-е июля.

Это последний день, что я провожу здесь. Милая Сашенька, любезный Алексис^[181], я унесу в глубине сердца моего чудные воспоминания, и сохраню навсегда признательность за вашу дружбу, ваше участие. — Если бы, прежде, чем умереть, знать, что вы счастливы оба! — я не стала бы больше надоедать небу своими мольбами. Мне нечего более просить для себя; — моя жизнь уже на склоне. Все, что я буду писать отныне, я посвящу вам, милые друзья моего сердца! Я хочу, чтобы вы меня узнали лучше, чем я известна другим — и таким способом жить дольше в вашем воспоминании. Вы меня любили и, может быть, будете сожалеть обо мне.

Сегодня утром мне принесли мой альбом от Алексиса, который непременно хотел внести в него свое имя. Я покраснела, читая страстные слова, которые он мне написал. — Я остереглась, конечно, показать их моим аргусам. Иначе обстояло по отношению к достойной г-же Дешлер, от которой не ускользнули мой румянец и смущение, и которая угадала, в чем дело.

Мы еще говорили об этом, когда вошел г. Л[опухин], чтобы попрощаться с нами. Он сам также собирался уезжать и должен был опередить нас всего на 2 часа. — Если бы добрый гений соединил нас в дороге!

Он оставался около часу. — Когда наступил последний момент, я отошла несколько в сторону, чтобы нельзя было слышать того, что нам надобно было сказать друг другу. Я дала ему записку к моему ангелу Сашеньке и пригласила его опять посетить нас в Петербурге.

— Пожалуйста, не говорите об этом. Это причиняет мне такую боль здесь. — Он положил руку на сердце.

— Не забывайте же меня в будущем и знайте, что я отвергаю с ужасом мысль, что вижу вас в последний раз.

— В последний раз, — повторил он медленно. — Вас забыть!

Он схватил мою руку, поцеловал ее и поспешно покинул комнату. Я с грустью провожала его глазами, но он не бросил даже последнего взгляда на окно, у которого я находилась.

Добрый Ахилл также пришел проститься со мной.

— Мадам, — сказал он на своем французском языке, — зачем вы замуж, зачем уезжать далеко. Мой бедный барин плачет и стонет теперь. Ах, мадам, если б вы были мамзель, мой добрый господин и вы были бы веселы и счастливы, и Ахилл, который вас любит, счастлив.

Слова славного негра мне сжали сердце и удивили меня. Я любима Алексисом, я делаю его несчастным, — недоставало только этого. Я припомнила тогда, что однажды Сашенька и он просто для шутки убедили Ахилла, что я вышла замуж за молодого человека, которого терпеть не могла, и с тех пор он только и делал, что причитал о моей судьбе. Итак, я сказала ему, что я отнюдь не замужем, что его барин счастлив и только опечален расставаньем с друзьями и, посоветовавши ему ничего не говорить о нашем разговоре Лопухину, я отпустила его.

Я очень горячо молилась во время молебна, потом мы поцеловались с сестрой, которая попросила меня, приняв сдержанный вид, простить ей ее ошибки, если впрочем она совершала таковые по отношению ко мне. В ответ я со всей искренностью души попросила ее также отпустить мне мои.

Нам уже запрягли лошадей… Я поглядела сверху на дом Лопухина, дом, в котором жила моя прелестная подруга, теперь опустелый. Он уже уехал — ставни закрыты, большие ворота тоже; все в нем печально и, вместе с тем, спокойно — боже, если бы я была лишь грустна! Прощайте, будьте счастливы, мои дорогие, милые друзья, Сашенька и Алексис!^[182]

…нелепо — мое сердце принадлежит лишь мне одной и я довольна им, оно мне доставило минуты самые приятные в моей жизни. Одно только лицо достойно было разделить мои радости, но [люди] сумели меня с ним разлучить, а в этом было мое единственное счастье! О, Катенька, прелестный друг мой, когда же мне будет дозволено броситься в твои объятия, почувствовать тебя у моего сердца, видеть тебя и плакать с тобою!

5-е октября [1833 г.].

Странная мысль дает мне думать, что я проведу эту зиму более приятно, чем прошедшую, не стыдно ли быть такой суеверной и основывать если не свое счастье, то, по крайней мере, свое удовольствие на обстоятельствах столь обыкновенных. В прошлом году, отправляясь сюда из Москвы, я встретила П[есте]ля, этого милого молодого человека, который любил меня так серьезно и внимание которого доставило мне очень сладостные минуты. Я встретила его покидающим Петербург надолго, это меня огорчило. Теперь^[183], направляясь из Москвы, я встретила его также возвращающимся из Грузии.

Я этого никак не ожидала, и эта непредвиденная встреча заставила затрепетать мое сердце от радости. Я заключаю из этого, что мое пребывание в столице будет более приятным, чем прошедшей зимой… Ах! тогда я испытала столь глубокие горести! До сего времени жизнь моя была столь бурной! Когда же возвратится ко мне покой? О, боже, сжалься и ответь на этот вопрос!

10 октября.

Я живу в городе, как я жила бы в деревне. Я не выезжаю никуда, я не вижу никого, я не слышу никаких разговоров, даже текущие новости дня не достигают моих ушей. И таково и было мое желание. Я непременно хотела, чтобы мой первый визит был на могилу моего несчастного отца. Это теперь мой единственный долг. — Увы! я не [сумела в свое время] выполнить [его] перед [моими] несчастливыми родителями!