14 января.
Сегодня переполох в редакции «России». Говорят, что Амфитеатров сослан в Иркутск, Сазонов выслан из Петербурга. Все дело в фельетоне Амфитеатрова «Господа Обмановы». Вчера утром мне принесли газеты в 9 ч. Я еще не ложился. Взглянув в фельетон Амфитеатрова, я увидел «Алексей Алексеевич» и бросил газету, подумав, что под именем «Господа Обмановы» Амфитеатров изображает нашу семью. Я встал в 8 час. вечера и мне наговорили ужасы. — «Господа Обмановы» — «это Романовы, Алексей Алексеевич — Александр Александрович, Николай Александрович, или Ника Милуша — Николай II» и т. д. другие имена, но те же инициалы Марии Феод., Алекс. II, Николая II. Точно человек старался, чтоб непременно узнали, что именно отрывается под этими именами. Разумеется были расхватаны публикой. Говорят, что цена дошла до нескольких рублей. Но, вероятно, многие разносчики не знали, ибо в 8 ч. вечера Коялович купил два № по 5 коп. Непонятно, почему Амфитеатров это сделал. Утром сегодня его жена была у Миши в слезах. В квартире был обыск, потом его увезли в осеннем пальто, так как шуба была заложена. В доме 25 руб. В редакции «России» ей ничего не дали. Миша дал ей 100 руб.
— «Не был он пьян?»— «Нет. Он вечером приехал из Пскова, где написал фельетон, отправил его в редакцию и сказал: — «Вероятно, не напечатают. Это будет третий фельетон, который отвергается. По крайней мере, не скажут, что я ничего не делаю». Утром он увидел фельетон напечатанным и сказал: — «Не догадались». И был все время весел и доволен. Дорошевича Беляев видел во время завтрака, и Дорошевич не знал даже фельетона. Сотрудники, вообще, свою газету не читают.
Вечером слышал, что Сипягин в 12 ч. послал за кн. Шаховским, который пробыл у него до 7 ч. Сазонов ездил к Сипягину в 5 ч. жаловаться на сотрудников, что они его подвели, что сам он фельетона не читал. Лазарь Попов был у о. Янышева, который был у государя, и государь, подавая ему «Россию», сказал — «Прочтите, как о нас пишут». Редакция получила уведомление циркулярное «не сообщать никаких сведений о приостановлении газеты «России» и о причинах, вызвавших приостановку этого издания, иначе как по предварительному разрешении гл. управления». Газета не запрещена, ее приостановили.
Как мог написать это Амфитеатров? Беляев говорит, что он = положительно страдал от того, что Дорошевича больше читают, что Дорошевичу в сущности газета обязана. Кроме того, Амфитеатров не в первый раз трогает государя. Еще в 1901 г. он написал сказку, где в Иванушке-Дурачке видели государя. Я этой сказки не читал, но слышал об ней от многих. Сам начальник гл. упр. по делам печати кн. Шаховский говорил мне, что он спас «Россию», не обратив внимания на эту сказку, хотя ему на нее указывали: он получил несколько писем, авторы которых удивлялись, что газета безнаказанно может печатать такие оскорбительные для государя статьи. В 1901 г. он тоже написал несколько сказок, где догадчики видели государя. Летом он написал фельетон о губернаторе, которого назвал Николаем Александровичем, влюбленном в танцовщицу, и т. д. Таким образом, он, очевидно, стремился обратить внимание на свои фельетоны и страдал от соперничества с Дорошевичем. Прошлой осенью он хотел перейти в «Новое Время», был со мной очень любезен, но я уклонялся от переговоров, находя, что они невозможны. Сам Амфитеатров мне ни слова не говорил, ни я ему. Но он говорил с Мишей. Буренин считал Амфитеатрова талантливым, но глупым, считал упорно и теперь говорит, что он это сделал по глупости.
Дело это вызвало прямо чрезвычайный говор. У «России» тысяч 15 подписчиков, может быть даже больше. Этих ресурсов, конечно, ей недоставало, но губить дело — зачем было Амфитеатрову. Гольштейн говорит, что ему он говорил:
— «Я создал «Россию», я ее и уничтожу».
В 1900 г. в ноябре гр. Л. Н. Толстой говорил мне, что Дорошевич талантлив, а Амфитеатров нет. Отец его — богатый поп московский. В новый год актер Далматов говорил мне, что Амфитеатров в деньгах не нуждается, что отец гостил у него недавно. Я не могу себе объяснить этого поступка, тем более, что Амфитеатров ни в каких неблагонадежностях не был замешан, что в политическом отношении он также корректен, как я. Никаких знакомств не вел. Любимая страна его — Италия, Неаполь и далее, а не Швейцария, не Париж.
Тут Сазонов виноват во сто раз больше. Это — фальшивый человек. Он ухаживал за Мещерским, в чиновниках был подлипалой, приносил в «Нов. Вр.» льстивые статьи о деятельности Горемыкина. Мне он всегда был противен, и демократизм его был фальшив в серьезных статьях.
15 января.
Вечером была жена Амфитеатрова. О Сазонове она сказала, что он не только читал фельетон ее мужа, но и сказал: — «Наконец то Амфитеатров написал хороший фельетон». Просила денег. Дал еще 200 руб., но подумал, что ей всего бы прямее обратиться к отцу Амфитеатрова, протоиерею Успенского собора в Москве, человеку очень богатому. Уходя из «Нов. Вр»., Амфитеатров остался мне должен до 15 тысяч. Я советовал ей, чтоб Амфитеатров написал царю искреннее письмо, сказал бы всю правду, и я уверен, что царь простил бы его.
«Россию», конечно, не запретят, а только отнимут редакторство у Сазонова. Репутация ее еще больше поднимется. У ней по 15 янв. 23 000 подписчиков, из них 15 000 иногородних. ‘Это очень большой успех, У «Нов. Вр.» подписка упала, именно иногородняя на 1200 человек. Год нашего 25-летнего юбилея был, таким образом, годом падения подписчиков и годом, в который газета впервые была остановлена на неделю Сипягиным.
* * *
Положение наше, однако, было бы очень хорошим, если б не огромная стоимость издания. Набрали сотрудников до 60 ч., все с жалованьем, и б. ч. совсем ненужных. Распустить ненужных невозможно и нет возможности пригласить новых. Я связан по рукам и ногам. Устал невероятно, способность писать ушла. Постарел и Буренин. А молодежь плоховата очень, или ей надо больше простора.
* * *
Амфитеатрова мне сказала, что муж ее вовсе в Псков не уезжал. Он просто сидел дома, чтоб отстать от собутыльников, и работал, сказавшись уехавшим. Он поэтому и корректуры своей статьи не видел, так как редакция думала, что он в Пскове.
— «Сколько прежней жене своей он дает?» — спрашиваю Амфитеатрову.
— «400 р».
— «Ну, а теперь как же?»
— «Придется и ей сократить свои расходы».
Меня удивляет протопоп Успенского собора, о. Валентин. Неужели ничего не дает?
* * *
Сегодня И. Е. Репин прислал статью о преподавании рисования и спрашивает, что «предварительно» он желает знать гонорар. Я ему ответил, что 20 коп. строка.
* * *
Плющевскому написал об Андросовой, что больше 600 р. в месяц я не желал бы ей давать. У нас дефицит будет в 60 000 р. и все это ляжет на меня. А куда я годен? Нужна хорошая драматическая актриса. А где ее взять? О, родина, куда девались твои таланты? Или такое бездарное время мы переживаем? Есть такие времена, что дарования если есть, то они не могут вложиться в устаревшую форму, а новая еще не созрела. Может быть, готовится что нибудь великое, необъятное, и, разумеется, оно сиднем сидит где нибудь и занимается не своим делом.
16 января.
Амфитеатрова (Райка, как ее называют) приходит просить денег и проч. Ее муж не церемонился, выходя из газеты, клеветал на меня писал в «России» разные гадости против меня без подписи, во время юбилея не поздравил. Ежедневно кого нибудь ссылают, ежедневно есть несчастные, которым можно помогать, а помогать Ам-ву, который вел себя относительно меня неблагородно, не следовало.
Может, это и правда. Но у меня против него никакой злобы. В. П. Бурении говорил, что он в психологию зависти к Дорошевичу не верит, что Ам-в мог написать просто в белой горячке. На это, как будто, указывают слова Ам-вой, что он две недели безвыходно сидел дома после кутежей и «работал». В Петербурге врачи психиатры собираются подать записку, что он невменяем.
Демчинский рассказывал, что по городу ходят сплетни, что это я подкупил Амфитеатрова написать пасквиль за 50 тыс. 3000 я дал ему у Кюба, а остальные на руки. Но так как одного Амф-ва подкупить мало, то надо еще сообразить сумму, за какую пойдет Сазонов. Вот подлецы, как действуют! Говорят, Победоносцев, прочтя пасквиль, сказал — «Это хуже выстрела!» Но свинство, старается запутать в дело меня. Деньги, данные мной Ам-вой, очевидно помогают сплетне.
17 января.
Опять те же разговоры. «Россия» будет выходить. Говорят, Витте советовал государю не обижаться, что это будет нехорошо. Он послушался. Вечером в газету прислано секр. ред. России объявление.
Булгаков послал его Шаховскому, который исправил — вместо «приостановлено» —«приостановилось». Воображает, что он кого нибудь обманет.
Беляев по секрету вечером сказал мне, что будто Амфитеатров умер. Дорошевич это известие благовестил по городу, и составлялись легенды, что Амф. умер ударом, что он застрелился, что его отравили.
Отрава. Господи, боже мой! Точно Италия времен Борджиа. Вся эта болтовня основывалась на какой-то телеграмме от него, в которой было сказано, что все радикально изменилось и присылать ничего не надо. Очевидно, чепуха.
Я не спал прошлую ночь и думал лечь рано. Но после обеда лег спать и опять себе напортил, т.-е. и другую ночь не спал.
20 января.
Амфитеатрова ходила к кн. Ухтомскому просить его, чтобы он похлопотал у государя за ее мужа. Он решительно отказался.
* * *
Репин наврал в своей статье, отнеся П. Веронезе к XVII ст., и Венецию в том столетии подчинил Австрии. Я поправил его и привел над его поправкой (№ 9294) выписку из Ш. Ириарта о допросе в St. Officio П. Веронезе. Пожалуй, обидится. Плохо художники наши знают историю и даже историю живописи.
* * *
Вчера я писал Сигме. Ответа от него не получил. С Геем по обыкновению говорили о газете и жалели, что нет молодых талантливых сотрудников. У Сигмы большое достоинство: «много духу», — сказал Гей.
— «Во вторник он хотел принести какую то пакость», — сказал Гей.
* * *
Деньги и богатство портят людей, особенно тех, которые должны быть независимы по самой своей профессии, как напр. журналисты.
* * *
Репин предлагает свои афоризмы об искусстве и спрашивает, на каких условиях. Я отвечал: «на тех же (20 к. строка)».
23 января.
В прошлое воскр. был кн. Шаховской, ругал Амфитеатрова, говорил, что погубил его, Шаховского, что «Россию» он много раз спасал, что если б он захотел найти в ней вредное направление, то его можно найти «через строку» во многих статьях. Он рассказывал, что, прочитав два столбца фельетона, нашел, что ничего нет, что это «провинциальные нравы», как сказано в заголовке, и пошел с визитами. В 5 ч. его позвал Сипягин, говорил ему, что он распустил цензоров, а Ш. отвечал, что напротив он так строго держит цензоров, что ни один из них не смел бы сказать ему, что в фельетоне разумеются государь и его семья.
В эти дни разговоры продолжались. Е. В. Богданович, у которого я был вчера и познакомился там с редактором «Миссионерского Обозрения», говорил, что у Сипягина говорят о том, что я чуть ли не был в заговоре с Амфитеатровым, что я дал ему 1000 р. и пригласил писать в «Нов. Вр.» Я всегда жалел и жалею, что Амфитеатров вышел из «Нов. Вр.» Что ему следовало бы побыть еще два-три года у нас и отвыкнуть от своей бестактности. Сегодня Сергеенко говорил, что летом Л. Н. Толстой, прочитав его фельетон, в котором прозрачно была рассказана история государя и Кшесинской, сказал:
— «Ах, он когда нибудь такую штуку сделает, что всех удивит. Он именно такой».
Л. К. Попов снова спрашивал о. Янышева, и он подтвердил ему, что действительно государь сказал ему в воскресенье после обедни, подавая ему № «России»:— «Прочтите, как пишут нашу биографию». Сипягин ничего не говорил государю в течение нескольких дней. В воскресенье он обедал у гр. Шереметева и, приехав с обеда, принял меры: телеграммами остановил кое-где почту, запретил продажу в железнодорожных киосках и велел сделать обыск у Амфитеатрова и сослать его в Иркутск. О. Янышев говорил, что в. к. Владимир Александрович присылал ему № «России» в среду. Богданович говорил, что в четверг Сипягин не докладывал государю, но что в пятницу в 2 ч. послал за ним государь и сказал: — «Я прочел эту гадость. Почему вы мне об этом не доложили?» — «Я не считал возможным», — отвечал министр, — «но я сделал распоряжения». Он приехал от государя довольный и вечером сказал: — «Я доволен сам собою».
* * *
А. И. Никольский передал, что Витте назначен председателем комиссии по сельскому хозяйству. Он этого не ожидал. Был весьма возбужден. Говорил, что орловские дворяне написали, что если Ермолова сделать министром финансов, а Витте — министром земледелия, то больше ничего и не нужно для поправления дела. Открыть таможни, разорить промышленность и тем будто бы спасти хозяйство. Крестьянину можно помочь, но не этого, очевидно, хотят члены комиссии.
Но Сипягин — «барин» старого порядка, аристократ, думающий что все дело в том, чтобы помочь помещикам. Необходимы решительные реформы, необходимо нечто вроде земского собора, необходимо обеспечение личности, необходима свобода, которая бы не давала разгуливаться произволу.
* * *
У репортера «Нов. Вр.» сделали обыск без него, причем выломали дверь в его квартире. Потом за ним послали и увезли. Все дело оказалось в том, что разорванную его карточку нашли в Козловской тайной типографии, печатавшей прокламации рабочих. Этими прокламациями давно уже наполнена Россия. Репортера послали к рабочему прошлой весной, который прислал письмо в редакцию, желая видеть автора статьи «Нов. Вр.», за которую газета была остановлена. Его послали. Он нашел его, привез к себе на квартиру и расспрашивал и делал заметки. В это время было объявлено редакциям, что можно печатать статьи о рабочем движении, но с позволения особого цензора при министерстве внутренних дел. Несколько заметок было составлено в редакции, но цензор так их безбожно марал, что они не печатались. Затем и перестали посылать. Репортеру надоел рабочий, он стал часто к нему ходить, говорил, что он известный даже за границей агитатор и т. д. По его смелости репортер заметил, что перед ним просто шпион, и он запретил швейцару пускать его. С того времени он и не видел его. Весьма вероятно, что это и был шпион. «Нов. Вр.» остановили за статью о рабочем вопросе и, разумеется, заподозрили в сношениях с рабочими и прислали шпиона. У нас постоянно подозрение падает на спокойных людей, а «Нов. Вр.» было неугодно Сипягину, и он за ним охотился, как хороший охотник за дичью.
* * *
Меньше чем в полгода явилось три литературных статьи, которые надо считать яркими знамениями времени. Статья в «Вере и Разуме», в апрельской книжке, напечатанная не по разуму архиеп. Амвросием и перепечатанная «СПБ. Вед.», и друг. (я не перепечатал), где было выказано много резкой правды с юмором, речь М. А. Стаховича в «Орлов. Вестнике» перепечатанная тоже «СПБ. Вед.» с похвалами, и фельетон Амфитеатрова. Это три звена одной и той же цепи, не одинаково важные, но может быть статья в «Вере и Разуме» самая ядовитая. Наивно ли поступил Амвросий? Конечно, нет. Он хотел показать: посмотрите, как говорят о духовенстве, о правительстве и государе. Он же и в словах своих обличал интеллигенцию и высшие классы в выражениях нисколько не мягких.
* * *
Все министры между собою на ножах. Победоносцева терпеть не может Сипягин, ибо помнит, как он его отделал за проект учреждения Комиссии прошений в таком виде, что от Сипягина зависели бы все министры и все управление.
* * *
Я очень старательно говорил у Богдановича о неспособности Сипягина управлять Россией в такое тревожное время. Одной полицией и «мероприятиями», которые давно стали юмористическими, ровно ничего нельзя сделать. Он очевидно хотел показать, что он что-нибудь значит, что у него есть программа. При вступлении его в должность, «Нов. Вр.» и я в своих письмах сказали, что ему остается продолжать программу своего предшественника. «Гражданин» поспешил защитить Сипягина. сказав что «Нов. Вр.» считает Сипягина беспрограммным. «Россия» тоже это подхватила, разругала меня (статья Амфитеатрова, но им не подписанная) и недвусмысленно похвалило восходящее светило. Этой тактики оно и держалось, сплошь и рядом искажая истинный смысл наших статей. Так продолжала газета долго. Только в последние месяцы она почти прекратила нападки на «Нов. Вр.». Своей подпиской в провинции она значительно обязана Далину (самозванцу кн. Гокчайскому, Линеву) внутреннее обозрение которого отличалось большой нервностью. Жена Амфитеатрова говорила мне, что ее муж называл эти статьи «визгом поросенка». Определение верное, но визг этот слышен был в провинции и делал газете успех. Этот же Далин дал успех «Бирж. Вед.» (маленькому изданию), откуда его выселил М. П. Соловьев, когда стал начальником печати. Но Пропер уже получил массу подписчиков, и газета затмила успех «Света».
1 февраля.
28-го, понед., я выехал в Москву. Бессонница так меня замучила, что доктор велел ехать, чтоб привести в порядок нервы. Слава богу здесь я начал спать, хотя и не хорошо, но все-таки ночью, а не днем.
Все эти дни много разговору о Толстом, который заболел. Я спрашивал во вторник Чехова. Он отвечал: «воспаление легких, положение опасное, но есть надежда». Хорошо, что я телеграфировал Чехову как здоровье Льва Николаевича. Кн. Оболенский сказал сегодня, что телеграммы с запросом о Толстом не принимаются. Две моих телеграммы о здоровьи Толстого, одна с указанием на «Моск. Листок», где было напечатано о болезни Л.Н.-ча, другая с ответом Чехова, не доставили в редакцию. Распоряжение глав. упр. по делам печати, которое передал мне Миша, курьезно и глупо до последней степени. Прилагаю этот листок.
«В виду полученных известий о тяжкой болезни гр. Л. Н. Толстого и возможной в ближайшем времени его кончины, г. мин. вн. д., не встречая препятствий, в случае, кончины гр. Толстого, к помещению в газетах и журналах известий о гр. Толстом и статей, посвященных его жизнеописанию и литературной деятельности, в то же время изволит признать необходимым, чтобы распоряжение от 24 февраля за № 1576 о непоявлении в печати статей и сведений, имеющих отношение к постановлению св. синода от 20–22 февраля того-же года, оставалось в силе и на будущее время, и чтобы во всех известиях и статьях о гр. Толстом была соблюдаема необходимая объективность и осторожность.
Об этом гл. упр. по делам печати, по приказанию г. м. вн. д., доставляет в известность гг. редакторов бесцензурн. периодических изданий»
* * *
31 янв. отобрали подписку в магазине не выставлять портретов Толстого и от глав. упр. по делам печати сказали, что портрет Толстого нельзя помещать ни в каком случае и никогда. Очевидно, эти парни рассчитывают на бессмертие! Действительно, бессмертные дураки, ибо трудно предположить в будущем еще больших дураков. Когда Гоголь умер 50 лет тому назад, Тургенева посадили под арест за то, что он напечатал статью о Гоголе, назвав его гениальным писателем. Теперь Гоголь во всех учебных заведениях, и ему ставят памятники. Совсем не надо 50 лет, чтоб Толстой дождался памятника, а Сипягин позорного клейма на свой идиотский лоб. Неужели этот господин с кем нибудь советуется, и ему поддакивают в его глупых распоряжениях? Чудесно это «изволил» в циркуляре гл. упр. Доселе в этих циркулярах никогда не было этого слова. Уж на что Александр III, — и тот сам вычеркивал слово «изволил» в отчетах газетных, если ему их подносили на утверждение. А вот Сипягин уж «изволит», как император.
* * *
Был у Омона, видел там revue «Матушка Москва». Более грубо-похабного я ничего не видал. Хороша публика, нечего сказать, если она аплодирует этой мерзости!
* * *
Был на бегах. Строение строило 1 700 000. Оно и половины не стоит. Воровство шло первоклассное! Наем конюшен 24 000 за 18 стойл. Чтоб зажать рты членам Бегов. Общ, в эти стойла поставили и лошадей велик. князя Дмитрия Константиновича, председателя общества. Что мне рассказывали — уши вянут.
5 февраля.
Вчера видел Павлова, автора «Истории России». Он из Петербурга, представлялся царю. Победоносцев написал царю простую записку, без всяких «ваше величество» и т. д., и просто «Такой-то Павлов приехал», подпись: «К. Поб.» Государь на этой же записке написал час, да может принять. Государь был с ним чрезвычайно любезен. Когда Павлов говорил, что России придется скоро пройти через многие перипетии, государь повторял:
— «Бог милостив. Бог милостив».
Победоносцев говорил Павлову, что если б гос. совет закрыть, то было бы лучше. — «Я давно туда не езжу, а посылаю Саблера».
* * *
Государь кому то сказал по поводу покровительства одной промышленности:
— «Если одна нога будет расти больше, а другая меньше, то ведь человеку ходить будет нельзя».
* * *
Вчера был в Худож. театре. «В мечтах» Вл. Ив. Немировича-Данченко. Плохая, вымученная вещь. Между Шекспиром и Данч. то сходство, что оба читали книги. Станиславский прямо плох. Андреева красива, но бездарна. Книппер очень бойко и хорошо изображает Широкову. Прекрасная декорация 3-го действия. Костромской выговор, чешский, немецкий и дурацкий. Немирович пришел ко мне в ложу. Удивило меня это. Он вел себя относительно меня в прошлый приезд в Москву возмутительно, даже с юбилеем не поздравил. А теперь сам пришел… Бережет свою шкуру от царапин.
6 февраля.
Петерб. университет закрыт.
* * *
Вчера поехал смотреть «Трех сестер» к Коршу, который приглашал меня в свою ложу. Оказалось, там были М. П. Чехова и Книппер, жена Чехова. Смотрели вместе «Детей Ванюшина». Сегодня был у М. П. Живет она вместе с Книппер в д. Сандуновских бань. Хорошенькая квартирка. Был студент 4-го курса и его сестра. Разговаривали о современных событиях. Много арестов. Ждут в Москве «революции». Арестовали студента, по выходе из магазина, где он купил револьвер. Сделан был обыск у врача Доброхотова, сына попа. Ничего не нашли. Он где-то бранился за это и вдруг исчез на 4 дня. Врач написал отцу чтоб не беспокоился, что он не может сказать, где он, но что на днях будет дома.
* * *
С Пороховщиковым за обедом. Он ко мне подсел и много говорил о Найденове, который получил Белого Орла за 25 председ. в биржевом комитете. По этому случаю обед в 35 р. с персоны без вина. Распустили слух, что будет Кавалевский, но его не было. Пороховщиков: — «Я бы сказал им речь. Разденьтесь до-нага. Что на вас русского? Ничего. Все иностранное, кроме русской кожи, но и то иностранной выделки. А теперь раздеть полового: на нем все русское, канифасовая белая рубашка, под ней гнилая ситцевая».
* * *
У Леонида Андреева, беллетриста, был обыск. Была пачка писем М. Горького. Но полицейский не обратил внимания, ибо письма подписаны его именем, Пешков.
* * *
Сейчас был Ежов и сказал, что начались университет, беспорядки. Университет оцеплен. Около манежа толпа студентов. По городу разбросаны прокламации с воззваниями к рабочим. Вечером назначена студенческая сходка около храма Христа Спасителя.
* * *
За обедом подошли П. А. Сергеенко и Шарапов. Разговор о Толстом. Он очень слаб. О финансах, о Витте. Шарапов предлагал статьи о финансах в форме письма ко мне. Сказал — «Обратитесь к Ал. А-чу». Долго говорили. Сергеенко пишет биографию Толстого, пользуясь его дневником. К нему приезжал англичанин Райт для сведений о Толстом в энциклопедию.
Толстой дал России очень много. Он прославил ее, как не прославляли победы. Он дал русскому имени за границей особый почет и значение. Его мнения принимались за душу русского народа. Его гений — народный гений. Вот что важно. И какие-то идиоты Сипягины предписывают говорить об этом человеке «объективно и осторожно». Этот идиот не может забыть письма Толстого царю.
10 февраля.
В «Нов. Вр.» необыкновенно неприличны рекламы Плющика-Плющевского бенефису Андросовой, которая дает «Федору» Сарду. Старается тайный советник, ужасно старается.
* * *
Ездил на Сухаревку. Рассказ Горького «Дружки» в эти дай на улицах не давал покоя. Всюду: «Интересный рассказ Горького», или «Максим Горький». Мужики, мальчики, девочки с этой брошюрой. Я купил его. История двух воров. Один чахоточный, который умирает в овраге. Хорошо рассказано. Вчера говорили, что продается его рассказ гектографированный нецензурный.
* * *
Скучно. Идем ли мы в политике внешней вперед? Едва ли! Во внутренней? И подавно! Чорт ногу сломит! Бездарность непроходимая. Известия о Толстом неутешительные.
* * *
Поехал в другой раз под Сухаревку. Оборванец кричал: «Максим Горький — всемирный писатель». Потом обратился ко мне с предложением стих. Баркова и надул, хотя только на 3 руб.
* * *
В 10 час. вечера вчера по Никольской провели целую толпу арестованного народа. Бухарский эмир как раз следовал за этой толпою. Говорят, и сегодня на Моховой полиция и беспорядки не кончились.
* * *
«Три сестры» Чехова. Скучно, кроме 1-го акта. Публика часто смеется над пьяным доктором. В 4-ом он скучен и подл. Вересаева предупредил Чехов, выставив доктора, который ничего не знает, все забыл, морит людей и утешается тем, что все мы не живем, а только кажется, что живем.
Много монологов скучных, повторительных у Вершинина, у Андрея. Два мужа: она честная, она благородная, и т. д. 2-ое дейст.: игра свечек, ряженки, песни; 3-е действие: пожар, 4-е: дуэль и уход полка. Бой часов, музыка, набат, скрипач и поющая девица, которую метлой выгоняет дворник для удовольствия публики. Я приглядывался к публике. Никто и не думает плакать. Три сестры на сцене плачут, но публика нимало. Все какая то дрянь на сцене. На сцене должны быть трагические личности. Говорят, что «трагедия — скука», нимало. Живут, как и миллионы живут у нас и везде. Мечтают о Москве, о профессуре, о науке, о любви. Немирович «В мечтах» вышел из философии полковника. Уходишь из театра с удовольствием, освободившись от кошмара, от глупых и пошлых людей, от мелочей, от пьянства, от мелкой суеты и измен. Какая разница между этими сухими сценами с претензиями и сценами Гоголя и Островского, которые тоже рисовали мелких людей и мелкие страсти. Там юмор очеловечивал всех, здесь противовес — сухость — обесчеловечивает, оглупляет.
11 февраля.
У В. А. Крылова в Балашевском переулке. Жаловался на Трепова. Он разгоняет, если три человека стали на улице. Если больше трех ломберных столов, — то полиция может войти и составить протоколы, как об игорном доме.
* * *
Извозчик я говорят, что Амфитеатрова за то выслали, что насмеялся над государем.
— «За что насмеялся?»
— «А за то, что государь хотел вернуть крепостное право».
Вот как начинают объяснять!
12 февраля.
Вчера долго говорил с Шараповым. Сегодня он прислал мне письмо свое к Победоносцеву от 22 сент. 1901, в котором он говорит о разорении России, устроенном Витте, о необходимости удалить его, рекомендует целый ряд лиц на его место: Шванебаха, Ковалевского, 26-летнего Эля, серба Вуича и проч. Сам он подразумевается. Я узнал из этого письма, что Шарапов посылал государю в Дармштадт свои записки и получил за это высочайший выговор.
13 февраля.
Вчера «Орлеанская Дева» в бенефис Ермоловой в Б. Театре. 6 ярусов полны, партер также. Ермолова хороша еще, но божественного огня мало. Сцена с кандалами совсем не производит впечатления. Постановка ленивая, кое-как сделанная. Декорация по краскам напоминает олеографию. Сама трагедия показалась наивною. Сцена с отцом мелодрамой, потом Иоанна идет с пастухом. Но опять уже войска, ее берут в плен. Поведение Дюнуа на площади перед собором глупое. Сама Иоанна все время молчит. Все расходятся. Как то все это аляповато, неестественно. Группа плохая. Все старики, молодые плохи, не удивительно, что театр упал. Так и должно было случиться, если около старых и опытных актеров нет подрастающих талантов.
* * *
О беспорядках в университете так рассказывает Шубинской: студенты заперлись в зале и не хотели оттуда выходить. Тогда городовые выломали двери, и студенты сдались.
* * *
Кн. Оболенский, вернувшись из Петербурга, говорил, что там шпионы начали беспорядки, будто министр Муравьев нашел среди арестованных 6 шпионов. Поэтому у него с Сипягиным недоразумения.
* * *
Был в Третьяковской галлерее. Какая прелесть! Какой подарок городу! Вся русская жизнь современная и прошлая в картинах. Сколько поучительного, художественного, прекрасного. Лаврушинский переулок — помещение галлереи… Теперь она иначе поставлена. Картина Репина «Убийство Иван. Гроз. сына» повешена скверно, в маленькой комнатке; на картину в упор приходится смотреть. На меня она теперь не производит впечатления. Но зато «Боярыня Морозова» Сурикова заставила меня простоять перед ней несколько минут. Сколько лиц, и какие выразительные, особенно женские.
* * *
Бессилье старости — что хуже может быть.
Желанья есть, есть мысль — нет сил для исполнения.
15 февраля.
Приехал в Петербург. В Москву мне было переслано письмо Амфитеатрова из Минусинска от 30 янв. Он говорит, что не знает за что сослан, рассказывает об этом «путешествии», просят пособить ему и предлагает для издания роман. Письмо бодрое и не без юмора. Я сделаю все, что могу. Самочувствие очень скверное. Нигде не был.
21 февраля.
В «Правит. Вестнике» о запрещении «России». Вчера сестра Райской принесла очерк Амфитеатрова «Сибирские очерки», подписанные «Шах и мат», с подписью, что автор — Ларионов. Обманывать невозможно. Всякий писатель догадается, что это Амфитеатров, и только подтвердится та клевета, что я его подкупил написать фельетон.
* * *
Вчера празднование 50-летия Гоголя. Его хвалили, хвалили. Пушкина забыли совсем. «Все сделал Гоголь!»
22 февраля.
Говорят, были рабочие беспорядки в Туле. Губернатор позвал войска. Но солдаты отказались стрелять. Дважды будто бы стреляли на воздух, а когда им скомандовали стрелять в рабочих, они отказались.
3 марта.
Сегодня на Невском демонстрация. Жандармы разгоняли толпу шашками, поднимая лошадей на задние ноги. В толпе были красные флаги, на которых были белые буквы. Видели студентов с перевязанными лицами. Студентов, вообще, в толпе было много. Полиция и жандармы спрятаны были в угольном доме, около Невского и Казанской, но явились только тогда, когда толпа стала огромною и запрудила Невский. Вот прокламация, выпущенная в эти дни. Она была брошена в редакционный ящик.
«КО ВСЕМ».
Русь не шелохнется.
Русь как убитая;
А загорелась в ней
Искра сокрытая —
И рать подымется
Неисчислимая.
Сила в ней скажется
Несокрушимая.
Некрасов.
«Широкой неустанной волной выносит жизнь на свои берега новые требования, новые запросы. Ее прибой неумолим и неумолкаем. Как капля, сильная своим частым падением, подтачивает всякий мелкий факт, вырывающийся наружу из-под спуда административного произвола, обветшалое здание русского государственного уклада. Ни полицейские запреты, ни административные потуги в виде арестов и обысков, ни нагайка, ни кулак полицейского, ни штык солдата не в силах оковать железным кольцом могучие ростки зародившейся новой жизни. Люди будут гибнуть, но идея будет жить, и звоном вечевого колокола древней Руси будет ее эхо расстилаться по лицу русской земли. Ведь «сбирается с силами русский народ и учится быть гражданином».
«Вот цель движения, вот заря тех дней, которая, мерцая, восходит над мраком русской действительности. Кто виноват, что этот призыв: «свет и свобода прежде всего», как тать ночной, должен прокрадываться, чтобы поднять хоть несколько крох со стола другого богача. Кто виноват, что полной грудью нельзя крикнуть среди бела дня, что со слободой слова, личности, собраний водворится мир и тишина на многострадальной Руси. Кто виноват, что спокойному проявлению жизненных чужд отрезаны все пути злой татарщиной полицейского произвола, административной опеки и положений об охране всякой исторической, отставшей от современных потребностей рухляди юридических положений и принципов. Кто виноват, что не среди спокойствия зрелого обсуждения, а среди бушующей стихии улицы и площадей должны выдвигаться насущные вопросы благоденствия страны. Кто виноват… Скажите вы, русское общество и русское правительство, вы, старцы, убеленные сединой житейского опыта, и чуткая отзывчивая, свободолюбивая молодежь, вы, бедняки рабочие и богачи фабриканты… Откликнитесь же на этот вопрос всей правдой, всей обнаженной правдой несокрытого ответа. Не крамолу учинять, не к междуусобной брани, не к уничтожению устоев порядка и спокойствия призывают вас, а к тому лишь, чтобы явным, смелым образом указать пред лицом всех, под открытым небом иных путей ведь нет — «взгляните же на все, не мудрствуя лукаво и, взглянув, припомните вы вещее слово освободителя крестьян: лучше дать уж сверху, чем ожидать, как снизу будет взято».
«Вот краткий смысл той длинной речи, которая выливается у нас в форме все учащающихся беспорядков, демонстраций, арестов и обысков. На вас лежит теперь весь долг, вся нравственная ответственность сказать открыто и смело свое слово и выказать участие в демонстрации 3 марта».
«Собирайтесь же 3 марта к 12 часам дня на Невском проспекте между Садовой и Екатерининским каналом».
Организационный комитет студ. спб. университета.
Изд. «Кассы радикалов».
1902.
4 марта.
Говорят, вчера арестовано 80 человек. Внутри Гостиного двора дворники и городовые били арестованных рабочих. У 19-ти-летнего парня, который захвачен с красным знаменем, кровь текла из носа и ушей. Рассказывали приказчики Карбасникова, у которого там книжный склад.
* * *
Булгаков от кого-то слышал, что избрание Горького в академики не утверждено по докладу Сипягина, так как Г. находится под надзором полиции. В числе предложенных были Вейнберг и я. Зачем я? Я журналист, не художник, не критик. Следовало давно выбрать Буренина.
5 марта.
Вчера в «СПБ. Вед.» о предлож. елец. уезд. предвод. двор. Стаховича орловскому собранию ходатайствовать перед министром финансов. «Москов. Вед.» №62, 4 марта печатают доклад курскому дворянству дворянина белгородского дворянства гр. Владимира Доррера о выборах дворянством лиц, которые могли бы быть достойными его представителями в разнообразных совещаниях, созываемых правительством.
* * *
Мною только что получены письменные сведения от Кияловича о беспорядках в Харьковск. и Полтавск. губерниях.
«В Полтавской самые сильные были в Карловке, Мекл.-Стрелицких герцогов, где войска пустили в ход огнестрельное оружие, но убитых было мало, потому что старались стрелять через головы.
В Харьковской два уезда: Валковский и Богодуховский охвачены были крестьянским бунтом. Разграблено, разрушено и сожжено 20 богатых экономий. Сахарный завод Молдавского уничтожен, с больницей вместе, причем тифозные больные были выкинуты. Усмирение было особенно жестокое здесь. Следствие открыло, что укрывателем награбленного был священник, а среди грабителей действовал дьякон. Натальевский завод Харитоненко подвергся настоящей осаде, но служащие и рабочие вооружились и отстреливались до прихода войск.
Движение организовано, подстрекатели ездили переодетые в монахов, священников, исправников и становых. — Усмирением заняты 5 пехот. полков и казаки. Экзекуции и порки немилосердны. Харьковский губернатор кн. Оболенский падал в обмороки, присутствуя при расправе, но не останавливая ее. Беспорядков в Харькове (рабочих) ждут на Пасхе.
7 марта.
У нас печаталась статья «О нужде кур». Слава тебе, господи! Вспомнили кур. Их совсем забыли. Петух играл историческую роль (Еванг.), а курица несла яйца, которые ели и делали из них яичницу. Есть, кажется, историческая яичница.
2 апреля.
Сегодня убит Д. С. Сипягин. Покойный не был умен и не знал, что делать. Его поставили на трудный пост и во время чрезвычайно трудное, когда и сильному уму трудно найти путь в самодержавном государстве. Надо бы свободы совести, личности, печати. Но какая может быть свобода при самодержавии министров, поддерживающих самодержавие. Идеалисты славянофилы находили, что это возможно, но они говорили, что необходимо убрать средостение между царем и народом. А как уберешь это средостение?
Кн. Хилков первым спустился в переднюю, где лежал в беспамятстве раненый Сипягин, а убийца стоял в нескольких шагах и упорно смотрел на него. — «Будь у него несколько револьверов он всех бы нас перестрелял», говорил Хилков, потому что в передней никого не было, кроме швейцара и раненого лакея Сипягина. Полиция по обыкновению — nous revenons toujours trop tard. Витте приехал, когда Хилков сказал ему по телефону. Он не подошел к Сипягину, а смотрел на него издали.
* * *
Сигма говорил, что его приглашали в газету, которую хотел создать Сипягин и потратил на нее два миллиона. Можно смело сказать, что консервативной газетой ничего не поделаешь. В ней и сказать то что нибудь трудно. Нет, мы подошли к стене, которую лбами и усердием пробить нельзя. Революционное настроение растет, и как оно кончится, сказать трудно.
* * *
После убийства Боголепова назначили Ванновского и начали писать и реформировать школу, точно убийца указал тот путь, которому надлежит следовать, а до этого никто не мог догадаться, что и как делать. После убийства Сипягина так ли станут поступать? Найдут ли министра, который найдет новые пути, или который станет делать только в противоположном направлении. Но это направление требует очень много и притом систематически, а не урывками. Ни характеров, ни ума!
Рассуждали, кто займет место Сипягина. Он получал 75 000 р. жалованья и тысяч 40 или 50 на представительство. Называли Плеве, Витте, финляндского Хилкова и киевского Драгомирова, называли Святополка-Мирского. Возможно, что царь назначит того, кого никто не называет. Называли еще Кочубея.
Булгакову в телефон кн. Шаховской сказал, что но поводу убийства Сипягина ничего не надо говорить. «Напечатать только сообщение «Правительств. Вестника» и некролог». Удивительное мужество правительства, которое боится, чтобы в печати не проскользнуло что-нибудь волнующее общество.
4 апреля.
У Шаховского, по моей просьбе, спросил Булгаков, можно ли писать? — «Можно». — На вопрос Худекова о том же сказал: «Можно пролить слезу».(!) У Лориса в канцелярии он занимался перлюстрацией писем. Двуличие Шаховского я много раз наблюдал. Он собирает похабные стихотворения.
9 апреля.
Сегодня похоронили Н. К. Шильдера. Было очень торжественно. Музыканты при выносе шли из церкви, играли «Коль славен». Его хоронили как генерала, шли роты пехоты, позади пушки, били барабаны. Но отпевание тянулось невероятно долго, часа 3. Так и меня будут отпевать. Все устанут, будут браниться, выходить из церкви, чтоб покурить. Можно так разозлиться, что из гроба встанешь и убежишь. Если бы да кабы.
10 апреля.
Приехал Гольдштейн. Он был в Гельсингфорсе у Бобрикова. Сладу нет. Он усмиряет, а сенат отдает полицейских под суд за превышение власти. Он приглашает к себе редактора, а он ему отвечает, что «мои приемные часы такие-то». Арестовать никого не может. Ходит один. Встречные плюют в сторону. Русскому администратору плохо в городе, где привыкли к законности.
Безволье полное, и всюду. Плеве едет в Москву объясняться с в. к. Сергеем, где рабочие беспорядки огромны, фабриканты ничего не могут поделать. Агитация рабочих перешла в другие губернии. Плеве затем едет в Полт. губ. Циркуляр ничего не говорит об его поездке. С ним Богданович.
* * *
Сегодня говорили, что убийца Сипягина — гр. Игнатьев, студ. пет. унив. Говорил Худеков. Конечно, вздор. Говорят о монахе, который являлся для свиданий с убийцей, был арестован и многих выдал. В «Прав. Вест.» распоряжение мин. вн. дел о предании военному суду убийцы, но который не назван.
* * *
Нерешительность государя доходит до того, что он соглашается не только не поощрять образование, но и сузить его. Высшее учеб. зав., построенное Тенишевым в Моховой, с программой лекций, прошло в комитете министров, а государь написал: «такие заведения неудобны в населенных местах». Смоленское земство положило ходатайствовать об обязательном образовании. Написано: «это не дело земства заниматься образованием», и Сипягин циркулярно оповестил это по России. В госуд. совете все старики, спят или ничего не понимают, напр., в юридических опросах Сипягин в совещании о технических школах настаивал на том, чтоб без его ведома не открывалась ни одна школа. Мещанинов стал за Сипягина из противодействия министру финансов.
* * *
Витте очень смущен положением. Факт равнодушия и радости после убийства Сипягина поразил его. «Он был таким хорошим человеком дома, — говорил он, — и, вообще, в личных отношениях. Но для человека другая мерка в делах общественных. Будучи совсем неумным человеком, он наделал множество глупостей, а глупости довели до революционного порядка».
13 апреля.
Вчера был у Витте. Никогда я не видал его таким подавленным, совсем мокрая курица. Говорил, что если б был приличный повод, он вышел бы в отставку. Очевидно было из его речей, что у него довольно смутные средства для того, чтоб теперь управлять. Дал мне свою записку о земстве в ответ Горемыкину. Вспоминал о Сипягине. Как частный человек — по мнению Витте — «прекрасный и благородный». Действовал искренне и иначе не мог. Он не играл комедию, не притворялся. С ним нельзя было говорить о политике: он стоял на своем и ничего не слушал. В течение последнего полугода Витте только раз говорил ему при жене его о том, что он действует неразумно. Но это не послужило ни к нему. Убийца Сипягина болен инфлуэнцией и ревматизмом в сочленениях.
О Зенгере Витте выражался так: «человек очень увлекательный поэт классицизма, но администратор никудышный».
22 июня.
Говорили, вспоминая отца. Он вступил рекрутом в лейб-гв. Преображенский полк, вероятно, в 1806 г. уже женатым на крестьянке. Петруша вспоминает командира Преобр.-Семен. полка, где папенька тоже служил, по его словам, Мих. Ив. Руцинского, которого папенька очень любил. Надо справиться в истории л.-гв. Преображенского или Семеновского полков. Командир Костромского был Слатвинский. За зевок во фронте, командир роты, где папенька был фельдфебелем, избил его по спине палками. Когда пришли в казарму, ему солдат снял рубашку и спину намочили чем-то. Командир призвал его к себе потом, сказал что виноват, что так жестоко его наказал, и поднес стакан водки. У папеньки опухла грудь после этого наказания, и этому он приписывал свое удушье. Он умер 29 июня 1855 г., упав с лошади, на 70 году.
Маменька умерла 29 марта 1887 г. Она была дочь священника Льва Соколова.
Папенька выучился грамоте сам, купил азбуку. Учил его дядька. В этой азбуке было и 4 правила арифметики, которые он знал.
Офицером он был в Костромском полку, произведен из фельдфебелей прямо в подпоручики. В поручики и штабс-капитаны произведен за отличие. При Бородине ранен в руку и ногу.
23 июня.
…Иногда ужасно хочется высказаться, может быть грубо, но все-равно как-нибудь высказаться откровенно, чтоб меня дураком не считали. Мое самолюбие постоянно уязвлялось и уязвляется. Может быть, в старости это уязвление становится невыносимым, ибо чувствуешь свое бессилие что-нибудь сделать новое, достойное, удивительное, и хочешь, чтоб тебя уважали за старое. А старое кому нужно? Его даже не замечали. Жили припеваючи, тратили уйму целую денег все на себя и для себя, эгоистично до безумия, никому не помогая, не замечая ни бедности, ни болезни, ни нищеты. Только собакам покровительствовали. Людей совсем забыли. «Разве всем людям поможешь?» Собакам всем тоже помочь нельзя, но собаки — рабы, они любят, они умеют нравиться и ростом и потребностями меньше человека.
30 августа.
Приехал в Феодосию.
31 августа.
Был у Айвазовской. Вспоминали старое. Анна Никитична рассказывала о смерти мужа. Последний день он был очень весел и возбужден. Делал планы на будущее. Пошел пешком к Морозовой, сестре своей, и играл там в карты до 11 ч. А в 5 ч. Ан. Никит, уехала к своим, три станции от Феодосии. В 12 ч. лег, внук его укрыл и получил приказание купить кое-что для праздника 1-го мая, который он готовился устроить. В час он позвонил. Горничная услыхала и пошла к внуку, Лампси. Когда они вошли в спальню, А. был уже мертв. Анна Ник. говорит, что он всегда хотел внезапной смерти.
* * *
От Бори телеграмма с просьбой удостоверить перед полицеймейстером его личность. «Крупные недоразумения» с гостиницей. Я дал ему в Курске 200 р. Оказалось, цены бешеные.
Без 10 м. 3, на 2 сентября.
Встал, чтобы записать сон. Мы — в деревне, но она не напоминает наше Никольское. Около нас дорога, до которой косогором, и затем река с мостом. На мосту стоит Л. Н. Толстой, а с ним несколько человек. Он, будто, везет в нашу типографию рукопись. Я бегу, чтоб поздравить — его с 50-летием. — «Поздравляю вас, Л.Н.» — «Ну что там», — говорит он. — «Действительно, говорю, вас и поздравлять нечего: вы можете нас всех поздравить, что вы 50 лет работаете». Беру часть рукописей и бегу домой. Разбираю их, смотрю отрывки из русской истории и еще какие-то огрызки и наброски. А время идет. Он может приехать в типографию, а я не буду там, а рукописи я взял, как будто, с тем расчетом, что успею пересмотреть их и привезу в типографию раньше, чем он туда приедет. Торопливо говорю, чтоб запрягали лошадей. Но тут извозчики возле. Один подъезжает и говорит, что довезет. Я еду и на какой то городской улице останавливаюсь около длинного одноэтажного дома, окна которого почти наравне с тротуаром. Это, будто бы, наш дом. Около него стоит Л. Н. Толстой с своими знакомыми. Окна в доме отворены. Я слезаю с извозчика, подхожу к Л.Н., и разговариваем. Вдруг из дома голос Анны Ивановны: «Л.Н., не хотите ли чаю напиться?» Думаю, зачем это она? Но Л.Н. идет в дом, за ним и другие. Входим в зал, откосо разделенный да две части. В одной идет служба, как будто, всенощную служат, в другой Л.Н. и мы все. Какой-то человек, смотрю, начинает закрывать занавесью, расписанною иконами, как на иконостасах, ту половину залы, где идет служба. Человек этот, среднего роста в сером нанковом кафтане, еще не успел задвинуть занавес, Л.Н., смотрю, надевает через голову старую епитрахиль и старую ризу и намеревается тоже служить, мне это неприятно, думаю, станут говорить, что в доме у меня служил Толстой обедню и пойдет кавардак. Я ухожу в соседнюю комнату, темную, где тоже люди стоят. Вдруг слышу голос Анны Ив., резкий со слезой: «Не сметь, не сметь, не сметь». И только эти слова. Ну, думаю. Анна Ив. затеяла скандал — не позволяет служить Толстому, и я спешу в зал. Л.Н. стоит в ризе лицом к углу, где икона, а в нескольких шагах от него Ан. Ив. и продолжает говорить: «не сметь» и еще какие то слова. Я подхожу и раздумываю, что мне делать, как вдруг вижу Горбунова: он во фраке, на груди блестит белье, сидит не к спинке стула спиною, а боком к спинке, и одна рука лежит на спинке стула Он смотрит спокойно на Толстого и Ан. Ив., а я на него и думаю, да ведь он умер. Но он такой живой, что я начинаю сомневаться в его смерти. Повернувшись вправо, вижу Л.Н. снимает ризу, борода у него вся в колючках, которые торчат из нее и придают его лицу неприятное выражение. Тут я проснулся, встал и пошел посмотреть в передним на часы, было 3 без 10 м., потом в кабинет и записал сон.
4 сентября.
Приехал из Ялты Орленев с каким то актером. Я пригласил его телеграммой. У меня жил Глаголин, который узнал адрес Орленева от старого театрала в Одессе. Уверял, что он целовал мою телеграмму, плакал, просил прощения за то, что воспользовался моей пьесой, просил позволить ему играть на нашем театре с 1-го дек. на жалованья, которое получают Тинский, Михайлов и др. Я уехал вместе с Орленевым и Василием в Москву, чтоб увидаться с Чеховым. Провел там два дня, почти все время с Чеховым, у него, в его доме. Все время дружески говорили о разных вещах, преимущественно о литературе. Он удивлялся, что Горького считают заграницей предводителем социализма. — «Не социализма, а революции», — заметил я. Чехов этого не понимал. Я, напротив, понимаю. В его повестях везде слышится протест и бодрость. Его босяки как будто говорят: «мы чувствуем в себе огромную силу и мы победим». Популярность Горького задевает самолюбие Чехова. — «Прежде говорили: Чехов и Потапенко, я это пережил. Теперь говорят: Чехов и Горький». Он хотел сказать, что и это переживет. Но его слова: Горький через три года ничего не будет значить, потому что ему не о чем будет писать. Я этого не думаю.
— «Правда ли, что он больной?»
— «У него тоже, что у меня — туберкулез. Но он здоровее меня. Вы знаете, что ему везде позволено жить. Не найдено никаких оснований для того, чтоб высылать его из одного города в другой».
Он сообщил мне, что вместе с Короленко они подали в академию протест против исключения Горького из академиков и заявили, что снимают с себя звание академиков. Ответа на это не получили. Предлагали Толстому, но он сказал, что не считает себя академиком. «А я знаю, — сказал Чехов, — что он подавал голос за Боборыкина, значит, считает себя академиком».
— «Толстой человек слабый», — говорил Чехов, наблюдая его во время болезни.
Познакомился у него с Дорошевичем. Говорили о Пасхаловой и ее муже. Д. уверял, что у Рощина-Инсарова начинался прогрессивный паралич.
6 сентября.
Приехал из Ялты, нашел много писем, присланных мне из Черни. Одно от Жени из Кайбичева. Лиза в отчаянном положении. 7 недель страдает ужасно. Исхудала. Рвота по 8 раз в день. Другое письмо от Лизы карандашом. Письмо это так растрогало меня, что я написал ей большое письмо и не мог остановить слез, когда писал. Страдания бедной девочки, такой живой, такой умной, мне так ясно представлялись, так трогали, что давно я не писал с таким чувством искренним и глубоким. Лиза мне всегда нравилась. Я знал, что ее огорчала моя ссора с Лелей. 15 сентября я получил телеграмму от 14, 9 ч. пополудни: «Лиза сегодня скончалась. Тело будет перевезено в Петербург. Суворин». Я отвечал: «Словами не могу выразить, как мне жаль радостную живую внучку. По опыту знаю, что такие потери ничем не вознаграждаются и жизнь становится беднее». Лиза умерла в день моего рождения, 14-го. Мне стукнуло 68 лет. Родился в 1834, стало быть, прожил дважды 34 больше двух третей столетия.
18 сентября.
Вчера кончил «Ксению», т.-е. исправления. Почти целый акт написал снова. Выходит 6 актов и 8 картин. Чувствую во многих местах фальшь. Образы у меня не ясны, не рельефны, не могу смотреть на лица объективно, и мое творчество, если так можно выразиться, несвободно. Поляков понимаю очень мало. Самозванец мне яснее всего, но я не уверен, что он Дмитрий. Как можно Самозванцу так уверять и русских, и поляков. Дерзостью ничего не сделаешь. С другой стороны не могу себе представить, что это сознательный Самозванец. Так много в нем честолюбия, забот о России, о своей славе. Он похож на полководца, который завоевывает страну, свергает правителей и становится сам правителем, по праву завоевания. Но он обращается со страной, как с родной, в судьбах которой он заинтересован и думает в ней утвердиться и установить свою династию. Это не авантюрист, который думает только о себе и не рассчитывает на будущее. Он думает о будущем, для него не то что «день да мой». Он глядит широко, не подозрителен, щедр, легкомыслен, красноречив. Жаль, что речи его не сохранились. Он даже не подумал вполне обезопасить себя, не устроил потайных выходов, не верил заговорам. Отзывы современников почти все в пользу его. Даже Катырев рисует его симпатичным. «Лицо же имея не царского достояния, препростое обличие имея, и все дело его вельми помраченно» — эти фразы довольно глупы, особенно последняя, совсем бессмысленная. У ваших ли царей лицо было «царского достояния»? Не было этого ни у Василия (портрет у Герберштейна), ни у Грозного, ни у Феодора. На портрете Килиана — замечательно выражение губ. Что то грустное, приятное, глаза большие. Надо было иметь много ума и мужества, чтоб овладеть престолом, провести поляков, иезуитов, папу. Уверенность в своем призвании сделала бы это без особенных напряжений, просто и успешно, как это и было на самом деле. Как не узнали его в Москве, в Кремле где он ходил? Рассказы о том, что его признали все, носят печать придуманности. Против обвинителей он поступал открыто, иногда великодушно (Шуйский), говорил речи о себе (стрельцам). Может быть, мое предположение, что с Дим. действ. случился припадок падучей и что он ранил себя, справедливо. Ничего не разобравши, учинили бунт, убили Битяговского и проч. А ребенок оказался жив. Его спрятали в тайнике, или увез Афанасий Нагой. Грозный был красноречив, любил сравнивать себя в доблести с Алекс. Македонским, как и Самозванец. О царевиче Дм. Борис распускал совершенно те же слухи, что Шуйский о Самозванце: царевич хотел казнить всех бояр, — Самозванец хотел истребить всех бояр (следствие после смерти Самозванца). У Катырева-Ростовского характ. Ивана IV и Самозванца похожи (Ист. Биб. т. 13, стр. 707 и 709–710).
* * *
Сказал Василию, чтоб выписал свою жену и дочь. Думаю остаться до октября. Сегодня день ветреный, но чрезвычайно теплый. С горлом гораздо легче. Встретил каменщика Александра. Я его узнал, он меня нет. Шесть лет прошло. — «Встретил бы вас где-нибудь на улице, — говорит он, — не узнал бы. Очень постарели. Бывало, выйдете бодрый такой, прямо идете. Видно, прошли годы, что все на убыль идет». Комплиментов не говорит. А интеллигенция Феодоссийская: «да вы совсем не изменились. Какие были, такие остались». Чорта с два такой!
21 сентября.
Раздражительность у меня мерзкая. Несколько дней тому назад по поводу статей о Бадмаеве, этом тибетском шарлатане и русском доносчике, я телеграфировал в редакцию: «приказываю замолчать». Чорт знает, как могла эта фраза поместиться. «Редакция» телеграфировала, что фраза эта «неуместна и оскорбительна». Я написал Булгакову извинительное письмо. Сделаешь старческую глупость и потом исправляешь ее. Сколько раз я себе в последние годы ее говорил: «не пиши под первым впечатлением. Обдумай. Не пиши ночью, а напишешь, оставь до утра, взвесь слова и выражения». Но система нервная такая стала истрепанная, что с нею не сладишь. В старости прямо сходишь с ума, становишься легкомысленным, раздражительным, безвольным. В первые дни приезда в Феодосию я не читал газеты и был относительно спокоен. А последнюю неделю простудился, хриплю и нервы, совсем расстроены.
* * *
Смерть Э. Золя поразила меня. Думал ли он когда-нибудь, что попорченный камин убьет его. Никто не знал, как он и когда умрет. Из величайших опасностей человек выходит здоровым и счастливым, что одолел их, и какой-нибудь ничтожный случай убивает его.
* * *
Чехов зовет меня в Ялту. Но пока здесь недурно. Никого не вижу, нигде не бываю, но скуки не ощущаю. Только горло не проходит. Во вторник я встал с хрипотой и доселе она меня не оставляет.
26 сентября.
Очень милое письмо от Чехова из Ялты. Пишет Буренин о театре —«Теперь театр у вас по глубине и по удобству лучшая сцена в Петербурге. Как бы можно хорошо ставить пьесы на этом театре, если бы… вам лет 15 с плеч долой, да если б не царил в театре «Карпизм» и фаворитизм».
30 сентября.
Письмо от Скальковского. Ругает газету, в особенности за отношение к Золя. Говорит о каком то письме Булгакова в «Temps». Ничего не знаю. Золя — даровитый романист. Его отношение к Дрейфусу меня теперь не занимает. К писателю иначе нельзя относиться, как с сочувствием. Если он ошибся относительно Дрейфуса, то много огорчений это принесло ему.
* * *
Завтра уезжаю в Питер. Страшно не хочется ехать. Здесь тоже не весело. Ветрища ужаснейшие, хотя сегодня целый день было тепло. Но Петербург не обещает мне ничего хорошего.
5 декабря.
Был В. Ж. Ковалевский. Страшно расстроен. Рассказывал о мошенничестве Шабельской: она подписала на 120 т. фальшивых векселей. Около нее была целая шайка мошенников, между прочим кн. Друцкой-Сокольницкий. Она учитывала все векселя в Петербурге, Риге, Вильне и Варшаве. В Москве не учитывала. Мало этого, она писала письма от имени Ковалевского на ремингтоне с его поддельной подписью. Когда В. Ж. показал брату ее свою подделанную подпись, он прямо сказал: «это рука сестры». Она брала взятки. Вл. Ив. дал ей 28 десят. около Сочи и взял с нее вексель в 15 т. Эту землю она продала за 30 т. Вообще целый ряд мерзостей. Пишет ему: «Я вам прощаю. Прикажите мне — я лишу себя жизни». У брата спрашивает: «не лишить ли себя жизни?» — «Если у тебя хватит мужества, сделай». Витте вел себя двусмысленно с Вл. Ив. Когда он рассказал все это ему, он выслушал его спокойно. На другой день к нему приехали от Витте и сказали, что он страшно расстроен, что он боится, как бы эта история ему не повредила. Ковалевский сейчас же решился подать в отставку. Поехал к Витте, который не мог скрыть своей радости. Не было бланка (?) для подачи прошения, а было два праздника. — «Для вас откроют», — сказал Витте. Ков. подал. — «Отчего вы не просите пенсии?» — «Не хочу». — «Позаботиться об этом моя обязанность». — «Как хотите». — Витте приехал к нему с сердечными извинениями. Ков. говорил с ним резко. — «Вас ждет другая женщина, которая близко от вас и ее вы избегаете. Это — Немезида. Она поразит вас. Около вас все распадется и развалится». (В самом деля Витте едва держится. Он уступил уже Александру Михаиловичу морскую торговлю, уступает учебн. завед. мин. нар. просвещения, Плеве уступает фабричный надзор). «Как выйти из такого положения?» — «Обратиться к прокурору». — «Пойдет сплетня, вывалят массу грязи. Всего лучше, если б она созналась». Я обещал ему позвать к себе Шабельскую. Но из этого ничего не выйдет.
* * *
Я сегодня приехал из Москвы. 2-го шла там моя пьеса «Вопрос» с успехом. Я измучился.