Средневековье

Родовой быт германцев. — Вооружение и тактика. — Исчезновение линейной пехоты. — Военная организация франков. — Вассалитет и ленная система. — Исчезновение призыва масс. — Снаряжение в поход. — Социальные и тактические предпосылки рыцарства. — Копье. — Средневековая дисциплина. — Рыцарские ордена. — Тактика. — Стратегия. — Города. Препятствия росту силы городских милиций. — Военная мощь феодализма. — Сражение при Бунине.

В связи с переходом Римской империи на натуральное хозяйство, уже с третьего века начался перевес варваров над античной цивилизацией. Государственная жизнь возвратилась на давно пройденную феодальную ступень развития. Наступило средневековье.

Из огромного материала, представляемого средневековьем, мы остановимся лишь на том, который характеризует то дно, на которое, при общем развале экономики, опустилось военное искусство и которое интересует нас, как исходное положение всей дальнейшей эволюции. В этой главе мы очертим военное искусство на первоначальной ступени родового быта германцев, феодальные его формы, рыцарство и средневековые милиции. Проблески будущего, попытки возрождения пехоты, связанные с зарождением денежного обращения и народными движениями XIV и XV веков, мы относим к следующей главе.

Родовой быт германцев. Германские племена в эпоху первого соприкосновения с римской цивилизацией жили по преимуществу скотоводством и охотой при зачаточном состоянии земледелия. Пределы численности племени обусловливались необходимостью в одни сутки собрать, в случае опасности, к центру территории племени всех воинов. Племена занимали, таким образом, каждое не свыше 5000 кв. километров, на каком пространстве могло прокормиться 25–40 тысяч населения. Взрослых мужчин в племени могло быть 6–10 тысяч.

Племя распадалось на роды или сотни. Каждый род — около сотни семейств — населял особую деревню. При большом количестве населения деревни — свыше двух тысяч душ — совместная жизнь становилась трудной, и род расселялся и разделялся на два рода — две деревни. Земля составляла общественную собственность деревни — в среднем 150 кв. км. — и называлась гау (волость). Род назывался сотней, потому что выставлял сотню воинов, понимая «сто» в смысле большого, круглого числа. Деревня выставляла самостоятельный отряд. Во главе деревенского округа — гау — находился старейшина рода — гунно[61] сотни. Гунно являлся руководителем мирной жизни деревни и вождем ее воинов на войне. Сила германцев в период их родового быта покоилась на двух основах: храбрости и физической выносливости отдельного воина, получавшего закал в беспрерывных столкновениях с соседями и на охоте за дикими зверями, и коллективной сплоченности воинов одного рода. Та сплоченность и сомкнутость, которая у цивилизованных народов дается только совместными упражнениями, жизнью в казарме, и строгой дисциплиной, при родовом быте достигается естественно, так как сотня скреплена между собой родственными отношениями; в бой идут родственники и товарищи, имеющие общие хозяйственные и военные интересы. Вместо создаваемого искусственно авторитета начальника, сотня имела в гунно вождя, авторитету которого все подчинялись ежедневно, как в мирной жизни, так и на войне. Гунно не вел строевых занятий своей сотни, как римский центурион в своей манипуле, у него не было определенной дисциплинарной власти, понятие приказа было смутно — и все же род под командой гунно представлял такое естественно сплоченное целое, какое с большим трудом, на других психологических основаниях, искусственно создают цивилизованные народы в своих тактических единицах. Внутренняя спайка, взаимная выручка — основные моральные силы; они были у германцев налицо и оставались непоколебимыми даже при внешнем беспорядке их действий. Не приказу, но призыву своего гунно каждый германец не мог не повиноваться. Даже паника, столь естественно возникающая в нерегулярных, недисциплинированных частях, при неразложившемся еще родовом быте германцев, имела мало места, отступающие германцы, по призыву гунно, останавливались и переходили в наступление. Гунно — тот же римский центурион лучших времен, но отличавшийся от него, как природа отличается от искусства.

Вооружение и тактика. Вооружение германцев страдало от бедности их металлом; только немногие из них имели панцири и шлемы; предохранительное вооружение образовывалось преимущественно большим щитом; голова защищалась кожаной или меховой шапкой. Наступательное оружие представляли длинные копья, только у немногих — дротики и мечи. Римляне утверждали, что в задних рядах германцы имели людей, вооруженных только простыми палками.

Состав германского войска отличался от римского наличием в нем многочисленной, хорошей иррегулярной конницы, умевшей работать рука об руку с пехотой. Цезарь[62] так описывает «парных» германских бойцов: «здесь было 6000 всадников и столько же крайне проворных и храбрых пехотинцев; каждый всадник в пару к себе для своей охраны выбирал из всего войска одного пехотинца. Они принимали на себя отступление всадников и спешили вперед, когда последним приходилось трудно. Если тяжело раненый всадник падал с лошади, они обступали его и защищали. Вынуждаемые часто то к быстрому преследованию, то к отступлению, они достигали посредством упражнений такой быстроты, что, ухватившись за всадника, поспевали за ним».

В виду недостаточно хорошего вооружения массы пеших воинов, а также необходимости опасаться за фланги при столкновении с конным противником и для удобства движения по пересеченной местности, германская пехота строилась в бою не фалангообразной линией, а разбивалась на несколько глубоких колонн, человек 40 по фронту и в глубину. Целый ряд сотен, каждая 2–3 ряда по фронту, поставленных рядом, имея впереди своих гунно, образовывали такую колонну. При беспорядочном движении колонны в атаку, бегом с значительного расстояния, центр ее, обыкновенно, выдавался вперед, почему противники — римляне — называли их построение клином или свиной головой. Но если прорыв фронта неприятеля не удавался мгновенно, то завязывался рукопашный бой, то эти колонны, под влиянием натиска сзади, беспорядочно развертывались в обе стороны и сливались в одну линию.

Так как спайка германцев была не механическая, а внутренняя, то особенно им удавался бой в лесу или на скалистой, пересеченной местности, где, рассыпаясь под влиянием местных условий, они продолжали представлять сплоченное тактическое целое.

Для решения важнейших судебных дел в мирное время авторитет гунно был недостаточен. На народном собрании племени выбирались для этого первенствующие люди — князья — из особенно уважаемых и зажиточных семейств. Князья окружали себя дружиной, преданной им, и объезжали различные гау племени. Когда в племени одному князю удавалось устранить других, он становился королем, зависимым от народного собрания. С течением времени роль народного собрания умалилась и свелась лишь к простому одобрению предлагаемого королем решения. Князья и короли объединяли в своих руках действия сотен на войне, сражаясь со своей отборной дружиной в первых рядах племени.

Исчезновение линейной пехоты. Германцы понимали, что их военная сила базируется на высокой квалификации отдельного бойца и на сплоченности родового быта и что воздействие на них римской цивилизации может гибельно отразиться на их боеспособности.

Однако, несмотря на все старания, родовой быт германцев, попавших в цивилизованные условия, был обречен на разложение. Условия натурального хозяйства властно толкали к расселению небольшими кучками по всей стране для облегчения довольствия. Старинные роды разбились на части.

Старый гунно, живший в одних условиях и одними интересами со своим родом, обратился теперь в крупного помещика, жизнь и интересы которого резко расходились с управляемыми им соплеменниками, которые обрабатывали своими руками землю. Гунно, ставший графом, т. е. губернатором, получил большую экономическую, военную и гражданскую власть, но его былой авторитет родового старейшины исчез.

В этих условиях колонны германцев необходимо должны были потерять свою изначальную крепость и сплоченность. Родовая спайка исчезла, а власть, которая могла бы создать искусственную спайку и сплоченность дисциплиной и муштровкой, еще не народилась. У королевской власти для этого не было ни силы, ни достаточного авторитета, ни знания. Цивилизация разлагала боевую силу германских варваров.

С уничтожением изначальной сплоченности германских сотен, тактика резко изменилась. Пехотинец, вооруженный холодным оружием, представляет серьезную силу только в сплоченной массе. Отдельный боец, как бы высоки ни были его качества, представляет ничтожную боевую ценность. Нет спайки, нет и линейной пехоты. Она исчезла с разложением римской дисциплины и германских родовых связей на долгий период средних веков. В Византии, вообще на востоке, усердно культивировалось метательное оружие — пешие и конные лучники. Но пеший лучник, хотя и имеет известное значение и без смыкания его в сплоченную тактическую единицу, может играть только вспомогательную роль — в бою на пересеченной местности или за укреплениями — и вынужден уступать поле сражения натиску конницы. Римская пехота никогда не была прорвана и потоптана кавалерийской атакой. Теперь пехота, перед своим окончательным исчезновением с полей сражения, стремилась искупить недостаток своей спайки установкой перед фронтом передвижных рогаток.

У германцев конные воины всегда были в почете; наемным германским конным частям Юлий Цезарь в значительной мере был обязан своими победами. Теперь все внимание обратилось на конницу, в ущерб пехоте; о ней только и заботятся короли, лучшие воины идут в конницу.

Как одиночный боец, конный воин, снабженный не слишком тяжелым предохранительным вооружением, умеющий сражаться как на коне, так и пешком, безусловно превосходил пехотинца. Массы исчезли с полей сражения; о числе заботились очень мало, так как условия для оперирования большими силами были крайне неблагоприятны: не было никакого организованного тыла, в армии каждый жил тем продовольствием, которое он брал с собою для похода. Все внимание устремлялось на качество, на квалификацию одиночного бойца. По мере того, как общие связи рвались, как слабела спайка тактических единиц, как все сильнее выступала отдельная личность, — конные воины получали все более решительное преобладание. Кто мог достать себе коня — садился на него, отправляясь воевать. Командование, управление боем отошли на второй план — решающее значение осталось только за личной доблестью.

Военная организация франков. Тогда как большинство королевств, основанных германскими племенами на развалинах Западной Римской империи и стремившихся сохранить родовой быт, исчезло без остатка, королевство франков сохранилось и явилось основой развития всей романско-германской культуры, так как приспособило свой строй к новым военным требованиям и оказалось в состоянии воспитать тех квалифицированных конных бойцов, к которым перешло решающее значение. Родовой быт разложился здесь прежде всего, так как франки расселялись среди народа, впитавшего в себя римскую цивилизацию исподволь, еще до захвата там крупного землевладения и верховной власти; они приняли тоже католическое вероисповедание и легко слились с местным населением. По-видимому, переход исподволь власти в Галлии к франкам предохранил хозяйственную жизнь от резкой катастрофы и создал в королевстве франков более прочный экономический базис для военного строительства. Уже в IV веке просторные незащищенные римские города в Галлии, под влиянием нападений варваров, сменились тесными, обведенными стеной бургами. Армия франков образовывалась призывом к оружию всех свободных; однако, в виду общих условий средних веков, этот призыв распространялся на все меньшее число отборных и специализировавшихся на военном деле людей. Вскоре, во время династических распрей, крупные землевладельцы добились первого закона, ограничившего власть короля — а именно, последний обязался назначать в гау графов не из своей дружины, а из числа крупных местных землевладельцев. С развитием средневековья графы становятся все менее чиновниками и все более и более владетельными особами. Нужно помнить, что великое переселение народов не явилось ни освежением дряхлой цивилизации чистым нравами, близким к природе народом, ни расселением германских крестьянских масс среди римских полурабов-землевладельцев, а явилось заменой римской аристократии, базировавшейся на образовании, чиновничестве и богатстве, тонким слоем новой, совершенно неграмотной германской аристократии, связанной исключительно с военным делом. Никакой учет или контроль не был посилен средневековому неграмотному управлению. Графы стали наследственными не только потому, что оказались в силах добиться этого, но и потому, что никем не контролируемый граф, назначаемый на время, несомненно был занят мыслью только о скорой наживе, тогда как граф, видевший в своем графстве наследственное достояние, заботился и входил в его интересы гораздо ближе и мог являться на призыв короля с лучшими и более исправно снаряженными воинами.

Вассалитет и ленная система. Успехи крупных землевладельцев в королевстве франков были связаны с тем, что они обзавелись «частными»[63] солдатами. Эта форма скоро получила всеобщее распространение. Это — вассалитет. Вассал — это человек, признавший свою зависимость, свое подданство другому лицу — сеньору. Вассал приносил сеньору присягу-клятву в верности, имевшую личный характер[64]. Крупный вассал, в свою очередь, являлся сеньором для лиц, признавших свое подданство ему — вассалов следующего порядка. Это разложение верховной власти на ряд ступеней, из которых каждая является в известной степени самостоятельной и работает для государственных целей по своему усмотрению, а не по контролируемому центром приказу и является характерной чертой феодальной эпохи. Создается иерархия земельной собственности.

Сохранить квалифицированного бойца, удержать воинскую доблесть от разложения королевству франков удалось благодаря комбинации вассалитета и ленной системы. Ленная система заключается в том, что ленник получает от государства или сеньора в пожизненное пользование участок земли и принимает на себя обязательство являться с оружием по призыву, приводя с собой, в зависимости от размера участка земли, определенное количество воинов («людны, конны и оружны»). Ленная система организации вооруженных сил в высокой степени отвечает условиям натурального хозяйства, когда государство может расплачиваться преимущественно концессиями на землю. За 2100 лет до нашей эры основатель Вавилонской империи, Гамураби[65], этот Карл Великий древности, подробно регламентировал ленную систему, и его законодательство дошло до нас.

Отсутствие защиты со стороны государства толкало землепашцев к крепостному праву; но и свободные землевладельцы не чувствовали себя спокойно без опоры и искали сильных мира сего, коим предлагали себя в вассалы, предпочитая свою вотчину обратить в лен, т. е. преподносили свою землю сеньору и получали ее обратно, иногда с прибавкой, в качестве наследственного лена. Ставший вассалом, бывший свободный землевладелец, был обязан теперь военной службой своему сеньору, присягал на верность, в случае нарушения клятвы терял право на имение, но зато в других случаях ему была обеспечена защита со стороны сеньора. В IX веке «военный» стал синонимом «вассального». Существует эдикт 847 года, коим каждый свободный обязывался иметь сеньора.

Исчезновение призыва масс. Энергичные короли понимали, что с развитием вооруженной силы, основанной на феодальной системе, центральная власть обречена на упадок, и потому, пользуясь феодальным ополчением, не отказывались от старого порядка призыва к оружию всех свободных.

Одновременно действовали две схемы призыва — старая, по которой король призывал, посредством своих графов, всех свободных, и новая — король, посредством сеньоров, созывал их вассалов.

Однако, принцип общей воинской повинности, существовавший у римлян, при наличии точного учета всего населения, и осуществлявшийся германцами на патриархальных условиях, при существовании родового быта, в средние века, не знавший ни грамоты, ни статистики и учета, мог являться только бумажной декларацией.

Полуграмотное средневековье не могла бы использовать точно установленное законами и уставами распределение налогов и обязанностей и не нуждалось в нем. Контроль возможен только по отношению регулярной военной силы, где можно инспектировать наличность людей, запасов и степень обучения и усвоения уставов. В средние века, когда вопрос шел преимущественно не о числе, а о квалификации отдельных, иррегулярных бойцов, единственный возможный контроль подготовки представлял поход на врага. Не принуждение, а добровольное желание было главным импульсом военной подготовки в средние века. А потому военное дело могло существовать только в хозяйских руках. Так как политическое значение каждого герцога и графа зависело от того, как оценивалась его вооруженная свита в походе, то его добровольное желание не уступать соседям и являлось главным двигателем. Закон играл придаточную роль[66] и нормировал преимущественно военные обязательства иноплеменных вассалов, получая в этом случае часто характер договора о найме. Воинская повинность всего населения обратилась в фикцию; если за нее еще держались и подтверждали призывами, то только потому, что эти в действительности неосуществимые призывы являлись замаскированным налогом, так как они ставили население в зависимость от графов и заставляли его откупаться.

Такие призывы масс на военную службу при натуральном хозяйстве в средние века являлись бесцельными и потому, что та магазинная система продовольствия, которая применялась римлянами, не могла быть восстановлена. В государственную казну налоги не поступали, государство не могло взять на себя обязательства довольствовать призванных в армию; каждый должен был являться на призыв со своим продовольствием. Водные пути, игравшие в Риме такую важную роль при сборе запасов, в средневековье не имели характера коммуникационных линий, так как для Использования их отсутствовала требуемая организация.

Снаряжение в поход. При завоевании Карлом Великим Саксонии запасы на армию не сосредоточивались хотя бы на переправах через Рейн: каждый воин, или группа их, был обязан явиться на сборный пункт на границах театра войны с 3-месячным запасом продовольствия; так как по пути разрешалось пользоваться только дровами и зеленым фуражом, а воину с берегов Луары предстоял конец свыше 700 километров длиной, то выступать приходилось с 4-месячным запасом продовольствия, нагруженным на повозки и гонимым в виде гуртов скота; покупать на месте продовольствие мобилизованный феодал мог бы только на денежный знак, вносимый его крестьянами, а у последних при натуральном хозяйстве денег вовсе не было. Операция могла продолжаться только короткое время, так как месячный запас продовольствия нужно было сохранить на обратный путь. Война получила прерывчатый характер. Если в 33 года (772–804 г.) Карлу Великому все же удалось справиться с завоеванием Саксонии — с задачей, перед которой отступил Рим, сосредоточивавший в 8 раз более многочисленную армию, то, главным образом, потому, что противник был уже не тот. Саксонский родовой быт также уже разложился.

Каждый воин[67] нуждался в слуге; на двух воинов, по крайней мере, нужна была парная или четверочная повозка; за 6-тысячной армией уже тянулся на многие десятки верст обоз в 3–4 тыс. повозок и тысячные гурты скота. Армия, действовавшая бы по одной дороге и насчитывавшая бы свыше 10 тысяч бойцов, вообще не могла существовать.

Естественно, что массы народа, привлекавшиеся раньше к военной службе, отошли от нее, и только в редких случаях, для отражения варварского вторжения, собиралось общее ополчение; но и оно становилось пережитком старины. Военный класс становился небольшой частью народа, и чем меньшую часть он образовывал, тем более прочною профессиональную закваску он получал.

Квалифицированный воин средневековья нуждался в квалифицированном, дорогом металлическом вооружении, в дорогой крупной лошади, которая могла бы возить закованного в железо всадника. Вооружение и лошадь одного воина расценивались в IX веке в стоимость 45 коров. Если принять во внимание, что нужно было в дополнение снарядить конного слугу, приобрести парную повозку с запряжкой и нагрузить ее запасами, то окажется, что стоимость снаряжения одного бойца в поход равнялась стоимости всего крупного скота целой деревни. В эпоху великого переселения народов воин шел все вперед, на добычу, не оглядываясь назад. В средние века воин стал уже оседлым, добыча отошла на второй план сравнительно с тяжелым бременем, которое представляло снаряжение в поход. Это бремя было, очевидно, непосильно отдельному лицу, жившему на личный заработок. Воинов могло быть лишь немного. Все причины, вместе взятые в период, начиная с IV и, кончая IX веком, вели к постепенному переходу от призыва в войска всего народа к призыву одних вассалов.

Социальные и тактические предпосылки рыцарства. Дружинники германских королей, назначавшиеся графами, т. е. губернаторами, и их помощники — органы новой варварской правительственной власти, быстро оказались крупными земельными собственниками и положили основание новому господствующему классу, который продолжал пополняться выдающимися рядовыми воинами. В IX веке окончательно сложилась феодальная военная система; различие между воинами-завоевателями и туземцами, между свободными и несвободными стерлось, и началась кристаллизация общества. Профессиональный, наследственный воин, владелец лена, вассал стал все резче выделяться от невоинов, образовавших массу населения. В XII веке окончательно сложился господствующий рыцарский класс; до этого времени он имел открытый характер — каждый рыцарь мог ударом меча посвятить в рыцари любого воина, но с этого времени выдвигается требование, чтобы посвящаемый происходил от родителей-рыцарей; рыцарское достоинство получает тесное, обособленное значение; то, что раньше подразумевалось под рыцарством, теперь разделилось на собственно рыцарей и сержантов, кнехтов[68], вооруженных слуг.

Возникновение этой перегородки в военной касте между рыцарями и нерыцарями имело основы и в тактике и в общей структуре средневековья. Армия должна иметь скелет. Средневековая государственная власть не могла дать военного воспитания, и последнее являлось исключительно достоянием семьи и класса. Род оружия ставился наследственным, рождение — родом оружия. При отсутствии тактических единиц успех боевого столкновения ставился в исключительную зависимость от квалификации отдельных воинов, сохранять квалифицированного воина могли только совокупные усилия семьи и класса. Обучение имело чисто индивидуальный характер. Единственными центрами обучения являлись княжеские дворы. Социальное положение и классовое сознание предъявляли к рыцарю крупные требования, воспитывали его в определенной морали и развивали в нем до крайности славолюбие. Трусливый или слабый рыцарь — это был, прежде всего, изменник своему классу. Неподходящих для военной карьеры сыновей феодалы направляли в духовное звание. Сложилась и нашла свое выражение в сагах и песнях особая рыцарская идеология, с рыцарским идеалом прекрасного, с призывом рыцаря к самодисциплине, с указанием на его высокую задачу — быть слугой вечных идей, представляемых церковью[69]; рыцарь должен отличаться от простых смертных утонченным обращением — он тянется к придворным манерам; средневековый писатель, описывая, что должен знать рыцарь, требует, чтобы рыцарь знал, как подавать кушанья и как служить за столом. Рыцарство в беспрестанных войнах упражнялось во владении оружием[70], а в периоды мира тренировалось в нем на турнирах. Турниры родились во Франции; сначала на турнирах рыцари показывали свое искусство в верховой езде, а затем турниры обратились в одиночные или массовые поединки на тупых копьях; иногда, при тяжелом вооружении, турниры происходили и на остром оружии. Тщетно церковь стремилась запретить эти очень опасные упражнения (Реймский собор — 1131 г.); мода на них распространилась из Франции на весь Запад.

Другая причина, вызвавшая выделение рыцарского класса, заключается в усложнение рыцарского снаряжения. До IX века воины были исключительно конные, с хорошим, но не слишком тяжелым предохранительным вооружением, которые дрались как на коне, так и пешком; существовал только один род оружия, который решал все выпадавшие на войне задачи. Однако, затем, с каждым столетием средневековья, рыцарское вооружение становилось все более тяжелым. Начиная, с XII века, бронировались не только всадники, но и лошади. Рыцарь на походе сделался несамостоятельным, ему понадобилось несколько лошадей и вооруженных слуг. Выяснилось значение метательного оружия. Рыцарю оказались нужны стрелки, которые прикрывали бы его от неприятельских стрелков; появились пешие лучники и копейщики, оруженосцы, пажи, а после опыта Крестовых походов — конные лучники, по примеру восточных народов. В помощь рыцарям народились новые роды оружия.

Копье. Роды оружия могут группироваться или по специальностям, — но для этого нужны тактические единицы, или же они могут нарастать около главного рода оружия, образующего скелет армии. В средние века, при полном отсутствии возможности создать тактические единицы, все роды оружия распылялись по главному — по тяжело вооруженным всадникам, образуя так называемое копье. Копье состояло из рыцаря, оруженосца, конного и пешего лунников, пешего копейщика — обыкновенно от 4 до 7 человек[71]. Свита рыцаря, образовывавшая вместе с ним копье, имела резко второстепенное значение. 100 конных (рыцарей) стоят 1000 пеших — обычно утверждали в средние века. До XII века эта рыцарская свита являлась некомбатантами и могла употребляться только для фуражировок и охранения. Последовательно она стала получать несколько большее значение. Не надо забывать, что и сам рыцарь представлял чью-то свиту, и в руках сеньора оставалось право для данной боевой задачи сгруппировать отдельные элементы из копий его вассалов.

Создание копья[72] провело грань между рыцарями, стоявшими в голове копья, и другими военными элементами, которые получили вспомогательное значение. Вспомогательные роды оружия имели свои особые социальные корни, которые их комплектовали; это были менее удачливые старые профессиональные воины, не поднявшиеся до рыцарства, пажи, кандидаты в рыцари, конюхи. В крестовых походах, вследствие обезлошадивания в Сирии, много конных воинов стали пешими и, не владея луком, остались копейщиками.

Роль пеших копейщиков привилась, и на Западе новый элемент — горожане — часто помогали рыцарям в роли пеших копейщиков.

Рыцарское звание, особенно в более богатых районах, прельщало далеко не всех. Балдуин Фландрский в 1200 г. счел необходимым начать борьбу с уклонением от рыцарского звания и издал декрет — сыновья рыцарей, до 25 лет не добившиеся звания рыцаря, должны рассматриваться законом, как лица крестьянского сословия. Во Франции и Англии также были установлены штрафы за уклонение от рыцарского достоинства.

Разумеется, существовали — и в военно-техническом, и в социальном отношениях — переходные ступени к рыцарству — были обедневшие рыцари, выступавшие в чужом вооружении, были нерыцари в тяжелом вооружении, пажи и оруженосцы благородного происхождения, подготовлявшиеся к тому, чтобы самим стать рыцарями. Чем строже становилось в XIII и XIV веках социальное деление, тем меньший процент подлинных рыцарей встречается в голове копья и тем больший — кнехтов в тяжелом вооружении, сержантов.

В 747 г. папа Захарий в письме к мажордому Пипину еще высказывал мысль, что миряне и воины должны защищать страну, а духовенство — давать советы и молиться. Но в начале IX века военное дело являлось уже настолько уделом касты, народные массы настолько были отодвинуты от военного дела и рыцарство в военной касте заняло настолько господствующее положение, что сложилась формула: «народ должен работать, рыцари воевать, духовенство — молиться». В течение семи веков эта формула оставалась действительной, поскольку сохранялись предпосылки феодальной системы.

Средневековая дисциплина. В средние века наблюдался известный порядок, иерархия, субординация, послушание приказу, но дисциплины в римском и современном значении этого слова, как воспитания привычки к безусловному повиновению, связанному с понятием дисциплинарной власти, подчиняющей и смиряющей самовольные порывы, эгоистические стремления, — не было, и такая дисциплина была совершенно чужда средневековью. Феодальный строй связан с чувством независимости, с нежеланием баронов, чувствующих себя в поместьи государями, склонить свою волю перед высшим авторитетом. Сын идет против отца, герцог против короля, граф против герцога. Вместо современного дисциплинарного взыскания, скорого, неизбежного, тяжелого, до казни на месте за ослушание на поле сражения, средневековье знало только одно средство — отнятие сеньором у неповинующегося вассала лена. Осуществление этого наказания было очень сложно, часто вело к гражданской войне, к коалиции вассалов против сеньора и вызывало недостаточно спасительный страх у подчиненных. Отголоском этой средневековой военной анархии является стих Шиллера: «только солдат — свободный человек». Средневековье не знало лучшего средства для установления и поддержания дисциплины — строевого учения. Кнехтов порой били палками для наведения порядка, но это была дисциплина слуг, а не солдатская. Труднейший же вопрос дисциплины — господство полководца над вождями — средневековье вовсе не в силах было разрешить. Власть средневекового государя над крупными вассалами была слишком слаба.

Для средневековья характерен военный устав императора Фридриха Барбароссы (1158 г.)[73], не содержащий почти никаких указаний, нормирующих отношения начальников и подчиненных, и стремящийся только упорядочить взаимоотношения между равными. Устав, запрещает во время поединков боевым кличем звать себе на помощь товарищей, рекомендует разгонять дерущихся, одев на себя латы, но захватив вместо мечей палки, запрещает брать с собой в поход женщин, под угрозой конфискации вооружения и обрезывания носа женщины, точно определяет, кому принадлежит убитая на охоте дичь, требует, чтобы нашедший бочку вина и воспользовавшийся частью содержимого, не давал бочке вытечь, чтобы и другим досталось, и т. д.

Рыцарские ордена. Несколько высшей ступени достигла дисциплина в рыцарских орденах в пору их процветания, когда они отчасти отвечали своему замыслу — создать светского воина, живущего в монашеской строгости и покорности начальству, произносящего свои обеты и посвящающего себя борьбе с неверными. Рыцарю-храмовнику, для сохранения дорогих тяжелых коней, запрещался вне боя и без особого разрешения начальника аллюр галопа. Храмовник, чтобы освоиться с тяжестью кольчуги, обязан был носить ее ежедневно; если было установлено, что он, сибаритствуя, вышел из своей комнаты без кольчуги, то во время общей трапезы он лишался права надевать белую мантию ордена и должен был сидеть без стула, на земле. Устав ордена знал и наказание заключением в карцер, и изгнание из ордена. Но и здесь дисциплина не поднималась на такую высоту, чтобы дать возможность боевого управления. Имелись сигналы колоколом, но они применялись только для обозначения моментов лагерной жизни. Храмовник без разрешения не мог удаляться от лагеря на расстояние, с которого звук колокола был бы неслышен. Тактические указания сводились к тому, что до столкновения храмовник не имел права оставить своего места в рядах и броситься до приказа в атаку (что часто проделывали другие рыцари немедленно по прибытии на поле сражения, препятствуя построению боевого порядка и разменивая общий удар на ряд частных схваток). Начальник отряда храмовников обязан был выделить для охранения своего знамени (на всякий случай возилось и запасное) 5–10 рыцарей; остальные, подойдя к противнику, без производства общего шока, вступали в индивидуальный бой и обязаны были продолжать его и не покидать поле сражения до тех пор, пока знамя продолжало развеваться. В случае падения знамени — вопрос продолжения боя мог разрешаться каждым храмовником индивидуально, но устав ордена предписывал ему пристраиваться, по возможности, к другому ведущему бой отряду, где продолжало развеваться знамя.

Масса рыцарства знала только одно дисциплинарное предписание — запрещение грабежа, пока неприятель продолжал оказывать сопротивление. Дисциплина в средние века отходила на второй план, так как она стесняла полное проявление личности, на котором только и, основывалась боеспособность средневековья: все базировалось на высоко развитом личном чувстве чести, в бою каждый искал поединка, чтобы отличиться; всякие дисциплинарные пути при этом соревновании явились бы только помехой.

Тактика. При такой дисциплине бой являлся только умноженным единоборством. Собственно боевого строя не было. Для сближения с противником строились обыкновенно в колонну. 300–400 конных строились по 11–14 всадников в шеренге; в XIV и XV веке в моде было голову колонны, в целях удобства ее вождения, делать клином (1, 3, 5 и т. д. всадников в шеренгу). Эта колонна, без какого-либо порядка и без команды, развертывалась в обе стороны для одиночного боя. Нормально в бою рыцари действовали в одной шеренге с интервалами между рыцарями («рыцарь не должен служить щитом для рыцаря»). Значительная армия подходила в нескольких колоннах, которые очень часто вводились в бой последовательными уступами. В течение крестовых походов эта уступная форма объяснялась необходимостью по возможности скорее начинать атаку, так как на Востоке противник представлял по преимуществу конных лучников, и всякое промедление времени давало ему возможность шире развить стрелковый бой; в боях рыцарских армий на Западе между собой последовательность вступления в бой объясняется преимущественно недисциплинированностью и нетерпением рыцарей.

Рыцари, чтобы построить за собой копье, предпочитали развертываться заблаговременно; медленным аллюром, относительно равняясь в своей редкой шеренге, шли они в атаку. Чем более кнехтов в тяжелых латах являлось во главе копий (XV век), тем более обозначалось стремление атаковать более густой массой, сплошной шеренгой и даже колонной, задерживая развертывание ее до последнего момента[74]. При этом содействие пеших членов копья исключалось, и они тогда объединялись в особые отряды.

Конные стрелки на Западе являлись только подражанием степным восточным народам и особого значения в бою не имели. Пешие лучники опасны при стрельбе лишь с нескольких десятков шагов; но, чтобы уклониться от встречи атаки рыцарей, они посылали одну-две стрелы с дальнего расстояния и спешили спрятаться за своих рыцарей — таким образом, метательный бой имел место лишь короткое время и с дальнего расстояния, и рыцари не обращали на него внимания.

Идеалом рыцарского боя являлась «La Кére» — проездка рыцаря насквозь через неприятельский боевой порядок, возвращение обратно и новая проездка с попутными поединками.

Средневековые историки в своих описаниях боев проявляли очень мало критического отношения и много фантазии; они высоко ставили дошедшие до них обрывки тактических рассуждений римлян и греков и, сочиняя свои хроники по-латыни, часто искажали факты, подгоняя события под чуждую им теорию. Поэтому, часто описания средневековых сражений излагают хитроумные тактические комбинации. На самом деле средневековые короли и герцоги, стоявшие во главе армии, являлись не полководцами, а лишь первыми рыцарями своих армий, и никакое сложное управление не было им под силу.

Резерва по существу не могло быть; иногда отряд рыцарей задерживался позади, как поддержка для того, чтобы подпереть участок фронта, где неприятель имел успех, вообще, чтобы побороть неблагоприятную случайность. Значение резерва вообще обусловливается тем, что он является удержанной вне влияния боя и потому сохранившей порядок частью, которая получает решающее значение тогда, когда другие части расстроятся боем на фронте и утратят порядок. Но так как порядок в Средневековье вообще не ценился, то не мог иметь значения и резерв.

Сильно развитое классовое сознание рыцарей, заставляло видеть в противнике члена своей же корпорации, товарища. Это вело к тому, что противника щадили. Бои между рыцарями были мало убийственны. Ценной добычей были латы противника, но дорого ценился и пленный рыцарь, за которого можно было получить хороший выкуп. Все это вело к ухудшению военного сознания. Не редки были столкновения, в которых на одного убитого приходилось по 50 пленных рыцарей. Процент убитых резко повысился, когда пехота выступила на полях сражений. Печальными представляются нам жалобы австрийских рыцарей на швейцарцев, что последние не берут в плен, а убивают.

Стратегия. Стратегическое искусство средневековья стояло не выше тактического. Средневековый полководец — прежде всего не стратег, не тактик, а крупный политик, умеющий воздействовать на феодалов, созвать, связать и удержать под знаменами ленное войско и сам, с оружием в руках, показать пример своим вассалам. Основной вопрос — давать ли противнику сражение или уклониться от него, средневековый полководец решал не самостоятельно, а под давлением настроения феодальной милиции. Даже блестящие победы часто имели лишь ничтожные результаты, так как преследование происходило очень редко, и победившая армия просто расходилась по домам[75], предоставляя истории идти своим порядком.

Цезарь в 8 лет покорил всю сравнительно густо населенную и воинственную Галлию, а тевтонский орден, при поддержке Западной Европы, затратил 53 года на покорение гораздо меньшей, бедной и пустынной Восточной Пруссии. Оборона получила перевес над наступлением Требовались долгие месяцы, чтобы овладеть стенами даже небольшого города или замка, когда он упорно защищался. Города стремились брать не осадой, а измором, окружая их острожками, гарнизоны коих отрезывали подвоз продовольствия в город.

Особенно низко стояло стратегическое искусство в период крестовых походов. Мистическая цель, которую ставила политика — овладение Иерусалимом и создание феодального христианского острова среди окружающего магометанского моря, исключала возможность рациональной стратегии[76]. Третий крестовый поход, во главе которого стали император Фридрих I Барбаросса, английский король Ричард Львиное Сердце и французский — Филипп-Август (1189–1192), правда, не являлся уже простым паломничеством, с оружием в руках, как предшествующие, он был организован государственной властью, с установлением в империи налога, с подбором воинов, могущих содержать себя в течение двухлетнего похода, с организацией продовольствия от лежащих по пути стран[77]. И все же этот наилучше организованный поход являлся иррациональным предприятием, безотчетным увлечением. Энергия Запада, расточавшаяся свыше двух столетий в походах в Палестину, могла бы быть использована гораздо целесообразнее. Фридрих Барбаросса, вынужденный на походе миновать страну сельджукских турок, Иконию, в которой султан готов был ему благоприятствовать, а сыновья султана захватили власть и встретили крестоносцев с оружием в руках, разбил сельджуков, захватил их главный город, но эта победа привела лишь к тому, что он остался в захваченной столице на пятисуточную дневку и продолжал паломничество к Иерусалиму. В этих условиях след армии крестоносцев терялся, как корабль в море, магометане возвращались на свои места, а те местные элементы, на которых могли бы опереться крестоносцы — армяне и другие — боялись себя скомпрометировать перед магометанами содействием крестоносцам.

Рыцарство представляло прежде всего касту, это был не род оружия а скелет в феодальной армии. Рыцарство не являлось тем первоисточником, из которого развилась современная кавалерия. Тем не менее, историки конницы, начиная с Денисона, видят в рыцарях своих предков и идеализируют рыцарей, как защитников бедных и слабых. На самом деле, нравы были много грубее. Воин без работы и без дисциплины легко обращается в разбойника. В средние века значительная часть рыцарства, опираясь на свои укрепленные замки, занималась разбойничеством и самоуправством. Против рыцарей-разбойников предпринимались целые походы, при осадах разбойничьих замков на помощь с воодушевлением являлось ополчение местного населения, выполнявшее осадные работы. Слабая королевская власть не могла во Франции умиротворить разбойничьи выходки рыцарей — на помощь явилась церковь, провозгласившая «Божий мир» от вечера четверга до утра понедельника, в какой промежуток времени рыцари не должны были пускать в ход оружие. Фридрих Барбаросса в 1186 году установил требование, чтобы каждый начинающий войну с соседом объявлял об этом за 3 дня. Но все это были паллиативы против рыцарского самоуправства, не представлявшие никакого обеспечения честным гражданам. Вечный внутренний мир провозглашался в средневековье неоднократно; однако, только развитию капитализма удалось преодолеть грабежи рыцарства вместе с средневековьем и феодализмом, заменив их более утонченными формами эксплуатации.

Города. В XI веке в феодальных государствах Западной Европы начала сказываться новая растущая сила — города. Феодальные учреждения соединяли в стройную систему классы, связанные с земельной недвижимой собственностью. Представителем движимого имущества являлся городской рынок, базар, где сохранялось и росло денежное обращение. Западноевропейский город имел очень часто центром происхождения рынок. Представители движимого капитала, городские буржуа, быстро приходили к сознанию общих интересов, и первым коллективным имуществом горожан были городские стены, создававшие городу известную независимость от самоуправства феодалов; в своих тесных средневековых посадах горожане сплачивались в одну политическую корпорацию, в них развивалось чувство местного патриотизма и гордости. Особенно сильно и рано развились на старой античной почве города северной Италии, с Миланом во главе. В течение второй половины XII и первой XIII столетия итальянские города выдержали упорную борьбу с Гогенштауфенами. Развивались и германские города на развалинах римских колоний или около дворов богатых духовных и светских феодалов, представлявших удобный рынок сбыта; затем они вступали подчас с ними в борьбу и даже объединялись между собой в могущественные союзы — рейнский, швабский, ганзейский. Наибольшую политическую энергию проявляли республиканцы итальянских городов, но, однако, и им в условиях средневековья не удалось создать пехоту, спаянную на подобие античной в одно тактическое целое. Главная сила мелких античных государств заключалась не в тех бойцах, которых выставляли непосредственно горожане, а в крестьянах их округи, в их рыбаках, в их угольщиках. Все это в древней Греции или Риме было прочно политически связано с городом и жило общими интересами. В средневековье, хотя города добивались государственной власти над довольно значительными сельскими районами, однако, глубокая экономическая и политическая пропасть отделяла интересы городского и сельского населения, и попытки создать вооруженную силу городов из крестьянских элементов не могли иметь успеха.

Сверх того, феодальный строй властно вторгался и в города. Командующим вооруженными силами города назначался почти всегда рыцарь. Скорое возвышение итальянских городов объясняется в значительной степени тем, что итальянские помещики — рыцари — в большом числе проживали не у себя в поместьях, а в городах. Создался особый тип полурыцаря, полукупца. Когда в XII веке возникли запрещения посвящать в рыцари лиц крестьянского или недворянского происхождения, то эти запрещения не распространялись на горожан. В составе городских вооруженных сил главное ядро образовывалось более состоятельными гражданами, которые выступали в поход конными, в рыцарском вооружении. Немецкие рыцари, пришедшие в Италию с Гогенштауфенами, видели в своих противниках — итальянских городских рыцарях — сапожников и портных, замаскированных в чуждый им наряд. Но и в Германии происходило то же. В 1363 г. Страсбург выставил таких полурыцарей 81 копье: цехи — 21, виноторговцы — 4, судовладельцы — 5, лавочники — 4 и т. д. Вызванное обстановкой стремление города копировать феодальные армии обессиливало попытки самостоятельного строительства крепкой, сплоченной пехоты. В 1176 году, когда при Леньяго миланское ополчение разбило Фридриха Барбароссу, городская пехота как будто бы сыграла известную роль[78] и показала известную сплоченность, но в общем городская жизнь не благоприятствовала созданию вооруженной силы.

Недостающую сплоченность и воинственность горожан стремились наверстать широкой религиозной пропагандой среди городского воинства. Знамя городской пехоты в Италии укреплялось на высоком древке, прикрепленном к тяжелому возу, запряженному шестью волами. На возу была укреплена и чаша со святыми дарами. Здесь же на возу стоял священник-проповедник, убеждавший пехотинцев, в случае потери строя, не разбегаться, а смыкаться к своему «карочио», чтобы победить или погибнуть со своей святы ней. К «карочио» стаскивали и здесь же причащали раненых и умирающих. Знамя карочио, медленно двигавшееся за наступавшей пехотой, было далеко видно и являлось сплачивающим около себя центром.

Препятствия росту силы городских милиций. Серьезное развитие городских милиций Италии и Германии с середины XIII века прекратилось, вследствие широкого обращения городов[79] к наемничеству чуждых городам военных элементов. Германские города стремились обеспечить себя договорными отношениями с проживавшими по соседству рыцарями. Как мало воинственны были горожане и как высоко котировались рыцари, видно из текста этих договоров: большой город Кельн в 1263 году договорился с графом Адольфом фон Берг: последний становился гражданином Кельна и обязался выходить на помощь городу с 9 рыцарями и 15 молодцами в полном вооружении, на бронированных лошадях. Город уплачивал за это ежедневную субсидию графу в 5 марок и со своей стороны обязался помогать графу Бергу 25 родовитыми гражданами в полном вооружении на бронированных лошадях. Большой город вошел в политическое соглашение из-за 24–25 человек; 25 конных бойцов считались уже серьезной силой.

Во Франции организация городской милиции развивалась по инициативе королевской власти, искавшей опоры в городах против центробежных стремлений крупных вассалов. Людовик VI в 1137 году, определив устройство городского управления, наметил и положение о городской милиции, уточненное впоследствии Филиппом-Августом. Каждый город, в зависимости от богатства и количества населения, должен был выставлять определенное число пеших и конных воинов, которые группировались по приходам в дружины и выступали в поход под начальством мэра или городских старейшин. Конечно, французская городская милиция подверглась энергичным нападкам феодалов, и даже короли иногда становились на их классовую точку зрения. В 1347 году король Филипп VI (хроника Фруассара) заявил, что «в будущем он будет водить в бой только дворян. Горожане являются просто балластом, который тает и исчезает в рукопашном бою, как снег перед лицом солнца. Можно пользоваться только городскими стрелками да городским золотом, чтобы уплачивать издержки и жалованье дворянам. Горожан же лучше оставлять по домам — пусть стерегут своих жен и детей и ведут свою коммерцию; для военного дела годятся только благородные, изучившие его и воспитанные для него с детских лет». Когда, во время столетней войны, в 1415 году, город Париж объявил мобилизацию буржуазии, Жан де Бомон воскликнул: «к чему нам в армии присутствие этих лавочников?».

Серьезные успехи в военном деле городов связаны с развитием в них класса ремесленных рабочих, позволявшего возродить пехоту, как это было при восстаниях фламандских ткачей в XIV веке; эти попытки возрождения пехоты, заря новых времен, будут разобраны в следующей главе.

В Англии феодальный призыв был совершенно упразднен установлениями 1181 года; вместо него явилось учреждение гражданской милиции, дополненное в 1252 г. Это и есть, по существу, дожившая до последнего времени английская милиция. Каждый англичанин от 16 до 60 лет обязан был содержать вооружение, более или менее дорогое, в зависимости от того из 5 классов, в который он зачислялся по имущественному положению, и был должен немедленно являться по призыву в случае появления неприятеля. Закону дана была самая широкая огласка, суровейшие наказания грозили каждому гражданину за неисправность в вооружении и явке; местная власть должна была строго следить за проведением закона в жизнь. 700 лет существует закон об английской милиции, но история ее очень поучительна: на бумаге сотни тысяч воинов могли быть всегда мгновенно собраны и никогда в серьезных случаях они не собирались. Милиционный закон, имевший силу многие столетия, всегда оставался мертвой буквой. 5 классов, в зависимости от имущественного ценза, и другие подробности этого закона указывают на стремление копировать римскую милицию лучших времен[80] — но сходство между древнеримской армией и мифической английской милицией можно усмотреть, конечно, только на бумаге. Английская милиция была и осталась воздушным замком государственного Манилова.

Военная мощь феодализма. Средневековье — эпоха едва прерываемой, бесконечной гражданской войны. В почти сплошной борьбе соседей между собой закалялась сила выделившегося из народа военного класса. Очень существенны минусы, связанные с феодальным устройством армии. Наступательная сила феодальной Европы, как показали крестовые походы и столкновения с турками, была ничтожна. Но все же, благодаря вассалитету и ленной системе, этим двум основам выдвинутого франками военного строительства, германо-романской цивилизации удалось отразить два удара, грозившие совершенно изменить ход развития человеческой культуры: Карл Мартел, второй из Каролингов, в 732 году, отразил в Пуатье натиск ислама, уже грозившего Византии и Италии, захватившего Пиренейский полуостров и разлившегося по территории Франции до Луары; к Рейну стучались язычники; всякая преемственность от римской цивилизации пала бы, если бы разрушилась узкая перемычка между Луарой и Рейном, которую защищали франки. И в 955 году Оттон Великий на р. Лех, близ Аугсбурга, разбил свирепых язычников-венгров, представлявших для Западной Европы опасность такой же катастрофы, какую вызвало впоследствии для Киевской Руси нашествие татар.

Однако, эти исключения не должны затемнять общую военную слабость феодальной Европы. Яснее всего она видна из столкновения с викингами, сохранившими в неразложенных культурой скандинавских странах изначальные боевые достоинства германских варваров. Небольшие кучки этих профессионалов военного дела, удальцов-разбойников, наводили трепет на всю феодальную Европу. Они, под названием варягов, образовали ядро, около которого славянские племена начали складывать русскую государственность; они осели, под названием норманнов, в северо-западном углу Франции, основали англо-норманское и южно-итальянское норманское государство: 500–700 норманнов[81] оказалось достаточно, чтобы отразить сарацин в Италии, выгнать их из Сицилии, побороть местную феодальную государственность и предпринять попытку завоевания Византии, которая была отражена последней (сражение при Дирахиуме 1081 г.) только потому, что византийцам удалось нанять на свою службу пришедшую с Востока группу варягов. Викинги, обходя Европу с двух сторон, столкнулись здесь лбами. Феодальное ополчение чувствовало себя очень неуверенно при столкновении с норманнами.

Сражение при Бувине. Примером сражения рыцарской эпохи может служить сражение при Бувине 27 июля 1214 г. Французский король Филипп-Август, опираясь на поддержку городов и духовенства, вел борьбу с неспособным и непопулярным королем Англии, Иоанном Безземельным, из-за огромных владений английской короны (династии Плантагенетов) во Франции. На сторону английского короля стали два могущественных вассала французского короля — граф Фердинанд Фландрский и граф Рейнгард Булонский. К коалиции примкнул и император Оттон IV (Вельф), племянник английского короля, ведший в Германии гражданскую войну с поддерживаемым Францией и папой претендентом на императорский престол, будущим императором Фридрихом II (Гогенштауфеном), успевшим уже утвердиться в верхней Германии. В походе против Франции участвовали преимущественно нижнегерманские вассалы, герцоги Брабантский, Лимбургский и Лотарингский, графы Голландский и Намюрский и Брауншвейг — вотчина императора. Брат английского короля, граф Солсбери («Длинная Шпага»), явился к германскому императору с большими денежными средствами, позволившими организовать широкую вербовку наемников в Вестфалии и Нидерландах. Коалиция ставила себе целью — расчленение Франции (чертеж № 7).

Отчетная карточка к сражению при Бувине 27 июля 1214 г.

Филипп-Август готовился к десантной операции в Англии, но заготовленный с большими издержками флот, вследствие измены графов Фландрского и Булонского, погиб. В мае 1214 г. английский король вторгся в Пуату, но потерпел неудачу и находился уже накануне полного уничтожения, когда с севера обозначился главный враг Франции — армия Оттона IV, собиравшаяся у Нивеля (южнее Брюсселя).

Примерно в 125 километрах по воздуху, у г. Перонь, назначил Филипп-Август сбор французских войск. 23 июля, когда французская армия перешла из г. Перонь в наступление, германская достигла Валансьена; последняя здесь задержалась до 26 июля, когда пришло известие, что французы находятся уже почти в их тылу, в Турнэ. Филипп-Август через Дуэ и Бувин достиг Турнэ и здесь узнал, что немцы, имея сильную пехоту, перешли из Валансьена в Мортань. Считая местность в долине Шельды неудобной для конного боя и с тем, чтобы выиграть нормальные сообщения с тылом, французский король 28 июля решил отойти к Лиллю. Немцы, узнав об отступлении, решили погнаться за французами. Когда большая часть французской армии уже перешла непроходимую в брод р. Марк по мосту у Бувина, к французскому королю явился Гарэн, рыцарь ордена иоаннитов, он же епископ Санлисский, канцлер и друг короля, ездивший с виконтом Мелюнским и отрядом легкой конницы на рекогносцировку к стороне неприятеля. Гарэн доложил, что к Бувину скоро подойдет неприятельская армия. Был собран совет баронов. По настоянию Гарэна, король решился вступить в бой; войска были повернуты на правый берег Марки, и когда к Бувину подошли немцы, они увидали, вместо хвоста отступающей колонны, готовую к бою армию. Германская армия, ожидавшая в ближайшие дни присоединения еще пятисот рыцарей, уклониться от боя уже не могла. Боевые порядки построились друг против друга.

Сила каждой из армий может быть оценена в 6–8 тысяч бойцов. Но тогда как у немцев рыцарей было 1300, число французских рыцарей превышало 2000. Наемная пехота германцев была крепче французской коммунальной милиции[82].

Французская коммунальная милиция (преимущественно пешие стрелки, а также городские сержанты[83] ) образовала завесу, за которой устраивалось рыцарство. Филипп-Август находился в центре; храбрейший рыцарь держал возле него орифламу — королевское знамя (белые лилии по красному полю), 150 сержантов охраняли мост — единственную переправу в тылу французов. Бывший авангард при движении к Лиллю — рыцарство Иль-де-Франса, под начальством Монморанси — не успел еще стать в боевой порядок и к началу боя находился на левом берегу р. Марк.

Германская армия построилась, имея немецкую пехоту и рыцарей в центре. Здесь же за пехотой находился император Оттон со своей хоруговью — золотым орлом, держащим змею, — укрепленной на повозке (карочио). Правое крыло было под командой герцога Солсбери и графа Булонского. Последний имел 400 (или 700) наемников — брабансонов — пеших алебардистов, которые были построены в круг, образуя живое укрепление в рыцарском строю. Левое крыло образовывали фламандцы герцога Фландрского.

Ширина фронта боевого порядка была около 2000 шагов.

Бой начали французы против герцога Фландрского. Гарэн, фактически здесь командовавший (номинально — герцог Бургундский), приказал 150 всадникам — контингент аббатства св. Медарда — атаковать фламандских рыцарей. Эти всадники — монастырские служилые люди, сателлиты (другие источники зовут их потаскунами) — не пользовались большим уважением. Чтобы не унижать своего достоинства, фламандские рыцари будто бы встретили атаку на месте — чтобы не сражаться с таким неприятелем в равных условиях. Затем, разогнав завесу из сержантов Суассона и милиции Шампани и Пикардии, фламандские рыцари, сильно расстроенные, вступили в бой с французскими. В это время к правому крылу французов подошел со своим авангардом Монморанси и ударом во фланг смял всех фламандских рыцарей.

В центре германская пехота, поддержанная рыцарями, мгновенно смяла милиции Иль-де-Франса и Нормандии. Французский король оказался среди рукопашной схватки. Немецкий, пехотинец стащил его даже крюком с лошади, но подоспевшие рыцари разогнали и изрубили германскую пехоту, опрокинули немецких рыцарей. Император Оттон, сбитый с коня, сел на уступленную ему рыцарем Бернгардом фон Хорстмар лошадь и ускакал с поля битвы за 40 верст, в Валансьен. Примеру императора последовал весь центр, на который уже успели навалиться освободившиеся французские рыцари Монморанси и правого крыла. На французском левом крыле командовал граф Дре. Брат его, епископ Бове, ударом палицы (легенда говорит, что епископ применял только ее, считая для духовного лица неудобным применять режущее оружие) свалил с коня герцога Солсбери. Отчаянно защищался граф Булонский, который, как изменник своему сеньору, с потерей сражения лишался и всех своих владений. Оставшись с 6 рыцарями, граф Булонский укрылся внутрь круга брабансонов. Брабансоны отбили первую атаку рыцарей графа Понтье, но вторая атака рыцарей Фомы де Сент-Валери прорвала их строй, брабансоны были порублены, граф Булонский, сбитый с коня, был ранен и взят в плен.

Король Филипп-Август приказал ограничить преследование одной милей и трубить сбор, были захвачены императорская хоругвь и пленные — 5 графов, 25 баронетов, — крупных вассалов, водивших под своим знаменем других рыцарей, и свыше ста рыцарей.

У французов, помимо нескольких десятков раненых и попадавших рыцарей, было только 3 убитых рыцаря. У германцев — убито до 70 рыцарей и около 1000 прочих. Эти потери удивительно малы в сравнении с огромным политическим значением этого сражения, которое кристаллизовало единство французской нации, дало пережить каждому французу чувство гордости и удовлетворения и обеспечило рост королевской власти над феодалами; для Англии это сражение связано с потерей французских провинций; оно унизило Иоанна Безземельного и заставило его подписать (1215 г.) Великую Хартию Вольности; в Германии оно обеспечило торжество папы и дало князьям перевес над императорской властью. И эти бесконечные по значению результаты в рыцарском сражении, которое считалось в Средневековье особенно затяжным и упорным, куплены победителем ценой жизни 3 рыцарей.

В чисто военном отношении обращает на себя внимание жалкая роль пехоты. Германская пехота, набор которой производился особенно тщательно, не дала рыцарям сколько-нибудь сплоченного отпора. Брабансоны графа Булонского играли чисто пассивную роль живого укрепления и не пытались действовать активно. Французская коммунальная пехота, по-видимому, считала достаточным послать издали несколько стрел и затем улетучивалась. Коммунальная конница сражалась лучше, но уважением не пользовалась. Впрочем, надо иметь в виду, что средневековые источники имели неисправимую тенденцию умалять роль нерыцарских элементов в бою, и установить размер искажения ими истины не легко.

Весь бой имел характер массовых поединков; нельзя не усмотреть натяжки в том, что некоторые исследователи действия опоздавшего к началу коннетабля Монморанси, героя этого дня, захватившего 16 знамен, подводят под категорию действий общего резерва и этим стремятся перенести на средневековую рыцарскую анархию современные тактический идеи[84].

В стратегии обращает внимание случайный элемент. Трудно говорить о том, что марш французов на Дуэ — Бувин — Турнэ имел целью отрезать имперцев от Фландрии — скорее оба противника разошлись по недостатку разведки и оказались взаимно в тылу. Вопрос, принимать или не принимать бой, — обсуждался баронами с точки зрения, что 27 июля — воскресенье, и лучше отложить бой на понедельник. Наконец, было решено принять сражение, имея почти перевернутый к Франции фронт и единственную переправу в тылу. Не было преследования. Как будто основные вопросы государственной жизни являлись поставленными на карту в турнирной игре.