Французская революция
Военное строительство революции. — Экономическое развитие Франции. — Французская армия старого режима. — Классовая борьба в офицерском корпусе. — Дисциплина. — Милиция. — Линейный порядок и колонна. — Переход армии на сторону революции. — Вальми. — Воинская повинность. — Комитет Общественного Спасения и высший комсостав. — Амальгама. — Военная промышленность. — Новый офицер и солдат. — Рассыпной строй и колонна. — Артиллерия. — Напряженность боя. — Дивизии. — Снабжение. — Бюлов. — Литература.
Военное строительство революции. Изучение судеб военного искусства в период французской революции, как и в другие революционные периоды, представляет затруднения в том отношении, что в революционной борьбе мы вступаем в царство эмпирии. У Морица Оранского, у Густава-Адольфа, у Лувуа, у прусских королей — мы видим определенную цель, определенную планомерность действий, известную программность реформы. В революционной же борьбе господствует страшная воля к победе, повелевает необходимость — и в результате приказы, уставы, отчеты реформы обдумываются и пишутся еще в старой плоскости мышления, а действительность — жизнь пробивает себе новое русло. Между тем, что пишется на бумаге, что мыслится на верхах и тем, что совершается в действительности, оказывается глубокая пропасть. Французские революционеры не понимали, что они открывают новую эпоху а военном искусстве. Как некогда готы поднесли корону воевавшему с ними Велизарию, так и жирондисты носились с мыслью предложить главнокомандование революционными армиями известнейшему в Европе старому военному специалисту, генералу школы Фридриха Великого, Фердинанду Брауншвейгскому. Воображение французских революционеров приковывалось к ничтожным, на наш взгляд, усовершенствованиям техники, рожденным революцией — улучшению третьестепенных деталей ружья[202], качества пороха, введению оптического телеграфа, применению привязного воздушного шара для рекогносцировки — и в то же время новая тактика, совершенно неизвестная для современников, в корне изменила методы боевых действий французских армий. Французский устав 1791 г., написанный под влиянием Гибера, поклонника школы Фридриха Великого, проводил последовательно и планомерно идеи линейной тактики. Руководясь этим уставом, революционные полки вели занятия на учебных плацах и совершенно по иному работали на полях сражений. Устав оставался в силе во Франции до 1831 г., так как для многих он казался освященным опытом побед революции и Наполеона. Почти все генералы революционной армии видели свой идеал в войсках контрреволюционной коалиции, подчиненных палочной дисциплине, заскорузлых в идеях прусской тактики XVIII века, и мощный поток революции нес их по новому пути против их воли. Первая оценка революционных завоеваний в области военного искусства была сделана не борцами за революцию, а ее противниками, испытавшими тяжелые удары революционных армий, глубоко прочувствовавшими бессилие армий старого режима перед натиском новых сил[203], и если бы мы руководились только официальными инструкциями, мы должны были бы придти к выводу, что австрийцы, а не революционные войска, изобрели переход от линейной тактики к бою в рассыпном строю и к атаке в колоннах.
Экономическое развитие Франции. При Людовике XIV Франция мерилась силами с коалицией всех важнейших западноевропейских государств; перед революцией французская армия занимала четвертое место, уступая Пруссии, Австрии, России. Однако, Франция осталась населеннейшей, богатейшей и культурнейшей страной Европы. Население в четыре раза превосходило по числу население первой военной державы — Пруссии — и представляло однородное национальное целое. Государственные доходы равнялись доходам Австрии, Пруссии и России, вместе взятым; военный бюджет (по данным Гибера) был в четыре раза больше русского и в два раза больше прусского. Единственной страной Европы, изрезанной уже мощеными дорогами, была Франция; остальная Европа пользовалась исключительно грунтовыми дорогами. Таким образом, материальные предпосылки для успешной борьбы с коалицией европейских государств были налицо. В отношении культурного развития Франция далеко обогнала остальные континентальные государства. Несмотря на самые унизительные поражения, которые терпели французские армии в Семилетнюю войну, в Европе господствовала не только французская философская мысль, в лице энциклопедистов Вольтера, Монтескье и Руссо, но и французская военная мысль. Военная литература других государств сохраняла характер переводов с французского. Фридрих Великий в свою дворянскую академию приглашал французских профессоров, сам писал по-французски свои военные труды, популяризировал труды Фекьера и Фолара среди прусских офицеров, заимствовал у Пюи-Сегюра идею косого боевого порядка.
Французская армия старого режима, так плачевно дебютировавшая на полях сражений, имела целый ряд огромных плюсов. Она обладала прекрасной артиллерией, усовершенствованной Грибовалем; у нее был самый совершенный и богато оборудованный тыл. Целая система прекрасных крепостей прикрывала границы. Военные инженеры и генеральный штаб, где служили на офицерских должностях лица не обязательно дворянского происхождения, были превосходны; революция получила в наследство от старого режима хорошие карты, рекогносцировки, военно-географические описания. Королевские полки вербовались почти исключительно из городской бедноты, так как в деревнях вербовщики никаким успехом не пользовались. Французского солдата не били палками, как прусского; он был развитее и требовательнее, у него имелось свое понятие о чести; солдаты дрались на дуэлях между собой; солдата оскорбляла надпись в аристократических общественных местах, что сюда вход лакеям и солдатам воспрещается; его приводила в отчаяние мысль, что венцом его военной карьеры может быть должность младшего офицера, а верхи военной иерархии закрыты для него. Иностранцы не смешивались с уроженцами страны в тех же полках в один безыдейный конгломерат, как в Пруссии, а образовывали особые части; иностранцев было не 2 / 3, как в Пруссии, а только 1 / 6. Французского солдата обижали те материальные преимущества, которыми пользовались швейцарские к другие иностранные полки. У него было определенное национальное сознание, известная связь со своим народом, которые отсутствовали у пруссаков. Тот минимум человеческих прав, который имелся у французского солдата старого режима, был недостаточен, чтобы дать ему сознание, что он дерется на войне за свое дело, чтобы вдохнуть в него рвение и энтузиазм, дающие победу, но он являлся уже достаточной базой для критики, для того, чтобы острее чувствовать свое неполное равноправие, чтобы надеяться и добиваться лучшего будущего.
Классовая борьба в офицерском корпусе. Обычай покупать роты за крупные суммы денег отрезал младшим офицерам без средств, произведенным за отличие из солдат, возможность дальнейшей карьеры. Офицеры из солдат скоро стали неполноправными членами, зауряд-офицерами.
Эти зауряд-офицеры сохранились во французской армии вплоть до революции, так как в каждом полку, особенно кавалерийском, много черной офицерской работы, от которой уклонялось дворянское офицерство и которая ложилась на зауряд-офицеров (в кавалерии — по 1 на эскадрон); из рядов зауряд-офицеров вышли талантливые вожди революционных войск, например, Бернадот, будущий шведский король, Пишегрю, Массена, Серюрье, Ожеро.
Эта деловая, черновая часть офицерства, стесненная в своих правах, связанная с солдатской массой, не могла явиться опорой старого режима против революции.
Офицерский корпус, в течение XVII и XVIIII веков, постепенно аристократизировался. Еще в начале XVIII века буржуазия имела доступ в офицеры; подгнивание старого, режима ярко характеризуется тем обстоятельством, что до мере роста политической и экономической силы буржуазии, феодальные элементы проявляли все большее высокомерие и пред самой революцией вовсе воспретили доступ буржуазии к военной службе.
Буржуазия, как класс, занята была борьбой по сохранению за собой других прав и привилегий и выступила с открытым требованием, предоставить ей доступ к офицерским должностям только в начале революции в наказах депутатам третьего сословия генеральных штатов. Но ее многочисленные сыновья, часто более талантливые и располагавшие большими материальными средствами, чем оскудевшее дворянство, проникали в армию. Особенно силен был приток буржуазных элементов во время войн, когда нужно было найти состоятельных командиров для формирования новых рот. Когда начиналась демобилизация и связанное с ней сокращение штатов, из армии изгоняли офицеров буржуазного происхождения[204], несмотря на полученные ими раны и имевшиеся заслуги. Масса бедного дворянства, служившая офицерами, с раздражением смотрела на богатых буржуа, проскакивавших в офицеры, опасных конкурентов при покупке очищавшейся должности командира роты или полка. Дело доходило до коллективной жалобы всех офицеров полка на представление к производству в следующий чин офицера недворянского происхождения или даже до избиения палками укрывающегося в палатке командира полка офицера, происхождение которого было заподозрено. В 1755 году командир Бери потребовал удаления из полка за недворянское происхождение офицера, дважды раненого, участника 4-х войн, богатого и не жалевшего своих средств на содержание в образцовом порядке роты, исправно несшего службу и тактичного в обращении с другими офицерами. В 1764 году большое возмущение среди марсельских купцов вызвало удаление из полка Иль-де-Франс сына богатого оптового коммерсанта, ведшего экспортную торговлю, поручика Лантье. Командир полка, маркиз де Креноль писал находившемуся в отпуску поручику:
«…так как командир полка имеет в виду, чтобы в армию принимались только люди общества, и так как это существенный для службы вопрос и слишком важный, чтобы образовать добротный состав части, то я должен Вас предупредить, что Вы не соответствуете полку Иль-де-Франс. Ваша должность вакантна, и я представлю для замещения ее дворянина. Мне, милостивый государь, очень досадно высказывать Вам столь резкую истину, но не я Вас принимал в полк; у Вас есть средства, Вы молоды, Вы не останетесь без дела, если только захотите посвятить себя образу жизни, которому следовали Ваши предки; этот жизненный путь очень почтенен, когда честно идут по нему; но на службе Вы вне Вашей сферы, вернитесь в нее, и Вы будете счастливы. Я знаю, милостивый государь, что рождение дело случая, и нет основания хвалиться тем, которые хорошо рождены. Но у рождения есть привилегии, есть права, которые нельзя нарушать, не смутив общих основ. Самое реальное, что осталось дворянству — это военная служба; дворянство создано для нее, и если подданные, созданные для другого, предназначения, займут место дворян, то это будет существенно противоречить установленному государем порядку. Вот мотивы моего образа действий, и хотя я не обязан давать отчет в них, меня удовлетворяет известить Вас, что я руковожусь только пользой службы, без всяких побуждений личного порядка, на которые я не способен».
Марсельский торговый мир протестовал против феодального высокомерия этого изгнания Лантье; епископ Орлеанский обращал внимание военного министра на бурю надвигающегося негодования; у Лантье оказалась сильная поддержка при дворе. На запрос военного министра, командир полка продолжал развивать ту идеологию французского дворянства XVIII века, которая неизбежно толкала страну на путь революции:
«…Как бы честна ни была буржуазная семья, в ней не будут смотреть, как на пятно, на трусость одного из ее членов. Человек, плохо ведший себя на войне, вернется к родным продолжать занятия своих отцов. Ему не вменят в вину отсутствие добродетели, не являющейся в их глазах заслугой. До меня не дошло ни одной жалобы на храбрость господина Лантье [205], но как ни нужно это качество, оно не принадлежит к числу важнейших, требующихся от военных. Можно быть честным человеком и плохим офицером».
Лантье остался исключенным из военной службы.
Постепенно доступ буржуазии в ряды французского офицерства становился все труднее и труднее. Еще в 1750 году военный министр граф д'Аржансон провел закон, которым права пожизненного (личного) дворянства предоставлялись кавалерам ордена Св. Людовика, прослужившим 30 лет в офицерских чинах, и которым всем генералам предоставлялось потомственное дворянство. Но уже в 1781 году твердо было установлено требование — доказать принадлежность к дворянству 4-х поколений предков, чтобы быть произведенным в офицеры, плотина, которую должна была разрушить французская революция, становилась все выше и неустойчивее. Не дворяне оказывались на военной службе только в должностях, требовавших больших знаний и работоспособности, — например, среди офицеров генерального штаба и военных инженеров. Робеспьеру приходилось умерять ненависть к офицерам — дворянам военного инженера Карно, руководившего военными делами в период революции.
Французский корпус офицеров жестоко страдал от того, что само дворянство подразделялось на две группы — представленных ко двору, доказавших свое дворянское происхождение, начиная с XIV века, и на менее искушенное в родословных вопросах сельское дворянство. Вся тяжесть службы ложилась на провинциальное дворянство, а все лучшие должности и быстрая карьера были обеспечены только придворным, не знавшим военного дела и не интересовавшимся им, французский командующий армией XVIII века обязательно поддерживал переписку с королевской фавориткой, французские генералы продолжали на войне начатую при дворе друг против друга интригу — на верхах войсковой организации не было никакой дисциплины, никакого военного духа, и французская армия, прекрасно организованная, многочисленная, неизмеримо лучше снабженная, с прекрасным национальным укомплектованием, с мягким отношением к солдату, который не был забит, как его немецкие противники, — терпела одно поражение за другим. Чтобы открыть дорогу, к победе французской армии после позорных поражений Семилетней войны, нужно было смести феодальные предрассудки — это сделала французская революция.
Дисциплина. Молодые люди, аристократы, приезжавшие командовать полками, плохо знавшие службу и ведшие утонченный образ жизни, не имели никакого веса в глазах солдат. Авторитет генералов подорвали унизительные поражения, постоянные раздоры и интриги между генералами и, наконец, их бесчисленность: в Пруссии на 200-тысячную армию имелось всего 87 генералов, а во Франции на 150-тыс. армию — 1044 генерала[206]. Вообще, количество офицеров во французской армии было огромно и иногда доходило до 1 офицера на 12 солдат, превышая в два раза количество офицеров в Пруссии; плохо оплачиваемые офицерские должности, иногда за счет сокращения штата солдат, создавались под давлением господствующего класса, так как от молодых дворян общество требовало, чтобы они имели право на офицерский мундир. При этом падении авторитета начальников, дисциплина во французской армии, при сохранении старого режима, могла бы быть восстановлена лишь путем муштровки и применения палки по прусскому образцу. Военный министр граф Сен-Жермен сделал в 1775–77 гг. энергичную попытку в направлении переделать французскую армию на прусский лад и ввел телесные наказания; но он вызвал против себя бурю негодования со стороны защитников старых французских традиций, которым подали руку очень многочисленные среди офицеров сторонники просветительных идей XVIII века; армия перешла в оппозицию к военному министру, он не нашел исполнителей для своих распоряжений и был вынужден уйти — преемник его отменил все его распоряжения.
А дисциплина французской армии, подвергшаяся тяжелому удару еще при отмене Нантского эдикта, когда солдаты были призваны организовывать религиозные гонения, получила многочисленные трещины и далее, когда в течение XVIII века правительство, при борьбе с парламентами, часто обращалось к вооруженной силе для воздействия на судебные учреждения.
Милиция. Кроме вербовки, во Франции существовала и воинская повинность, по которой комплектовались «провинциальные» (в отличие от «королевских» — постоянной армии) батальоны — 106 батальонов, в которые развилась основанная Лувуа милиция; 24 провинциальных батальона предназначались для обслуживания на войне артиллерии. Эта милиция, в отличие от постоянной армии из горожан, представляла чисто крестьянские войска. Как видно из многочисленных переформирований, которые переживала милиция во Франции в XVIII веке, принцип комплектования на началах воинской повинности постепенно пускал в стране корни, однако, воинская повинность при старом режиме ни в коем случае не могла быть популярна, вследствие многочисленных льгот, охватывавших все сколько-нибудь влиятельные элементы; поэтому та часть Населения, среди которой государство собирало «налог крови», очень остро ощущала свое бесправие; даже лакеи и слуги духовенства, дворянства и крупного чиновничества, по своей лакейской должности, освобождались от воинской повинности декретом 1 декабря 1774 г.[207]
Линейный порядок и колонны. Вопросы устройства армии и тактики разбирались во французской военной литературе с необыкновенным жаром. Основное значение для последующего развития тактики во Франции получил труд (изд. 1727–1730 г.) генерал-майора Фолара — перевод истории Полибия с комментариями. Комментарии Фолара глубоко взволновали общественную мысль; труд остался незаконченным, вследствие запрещения, наложенного двором, так как военно-исторические примеры Фолара глубоко задевали высший командный состав. Тенденция Фолара и его последователя Мениль-Дюрана заключалась в критике линейного порядка, созданного реформацией и так пышно расцветшего в Пруссии. Фолар — враг тонкого боевого порядка; решительное значение в бою имеет атака, а ударную силу тонкого развернутого строя нельзя и сравнивать с ударной силой колонны. Мениль-Дюран поставил этот спор колонны с линией на национальную почву: французы терпели неудачи в Семилетнюю войну из-за того, что в тактике они отказались от национальных основ и стали на путь подражания. Энергия и живость французского характера растратились в размеренном наступлении равняющейся линии; французы могут выявить свою сильную сторону только в страстном, бешеном порыве собранных в массу, в колонну людей. В парижских салонах XVIII века споры о глубокой и линейной тактике велись чрезвычайно оживленно; между поклонниками Фридриха и французскими националистами дело доходило до дуэлей, дамы занимали определенную позицию — за или против колонны. Мирабо, будущий трибун национального собрания, подвергал резкой критике защитника прусских идей в тактике — Гибера[208]. Защитники колонны ссылались на сражение при Фонтенуа (близ Турнэ, 1745 г.), в котором французский фронт, опиравшийся на укрепленную деревню Фонтенуа и группу редутов, был прорван англичанами; последним не удалось расширить прорыв, и их боевой порядок образовал длинный язык, как бы колонну, которая разрезала французов на две части; некоторое время было не ясно, кто победитель, кто побежденный; наконец, маршалу Морицу Саксонскому[209], командовавшему французами, удалось организовать последними силами контратаку, и опрокинуть английскую колонну. Из этого примера действий импровизированной колонны, которой почти улыбнулась победа, сторонники Фолара делали заключение в пользу возможности, при существующей силе артиллерийского огня, использовать ударную силу хорошо организованной колонны; но другие делали противоположный вывод: принц де Линь утверждал, что стремление, присущее человеку, — уклоняться от опасной зоны и идти по линии наименьшего сопротивления — приводит всюду, где дисциплина недостаточно крепка, к образованию таких колонн — столплений на более безопасных подступах. Командование и выучка войск, твердая рамка сомкнутого развернутого строя линейного порядка, крепкая дисциплина призваны бороться как раз с этими проявлениями человеческой слабости. Идея равнения противопоставлялась идее применения к местности.
Новые идеи тактики находили сторонников не только между теоретиками, но и между людьми практики. После Росбаха начались поиски самостоятельного пути в тактике. Лучший французский генерал Бролье уже применял стрелков и колоннообразные построения в заключительный период сражения при Бергене (1759 г.[210] ), представляющего редкий случай успеха французов в Семилетнюю войну. Опыт войны Соединенных Штатов за независимость дал новый материал критикам линейной тактики пехоты, выяснив, что действия легкой пехоты в рассыпных строях имеют существенное значение не только для малой войны на театре военных действий, но и на самом поле сражения. Перед и после пруссофильского министерства Сен-Жермена, в 1774 г. в лагерном сборе под Мецем[211] и в 1778 г в лагере Васье, герцог Бролье, при участии Мениль-Дюрана, организовал маневры, на которых атака сильной позиции противника велась в колоннах после предварительной подготовки огнем развернутой пехоты.
Таково было состояние французской армии перед революцией. Французская армия, как и французская нация, переросли формы, в которые еще успешно укладывалась военная и государственная жизнь отсталых в экономическом, политическом и культурном отношениях государств.
Поражения французской армии XVIII века — это болезненные явления роста; каркас старых государственных и военных форм не соответствовал могучему потоку новой жизни; чудо революции — рождение богатырской армии — объясняется жестоким потрясением, разорвавшим дряхлую, обветшалую оболочку и открывшим простор для отчасти имевшейся уже налицо, мощи.
Переход армии на сторону революции. Французская армия, комплектованная городской беднотой, с разрушенным в ней авторитетом, сразу стала на сторону революции и тем определила ее дальнейшее развитие. Попытки толкнуть французского солдата на путь контрреволюции, предпринятые талантливыми и энергичными генералами — Булье, Лафайетом и Дюмурье — остались безуспешными. Когда в 1793 г. на границах гремели пушки, а из 84 департаментов Франции 60 департаментов подняли восстание против якобинской диктатуры, исход тяжелой гражданской войны в пользу революции опять-таки был решен тем, что армия осталась верна новому строю; и когда в стране революционный энтузиазм уже значительно остыл, армия явилась в эпоху Директории оплотом республики и завоеваний революции в стране с преобладавшим контрреволюционным настроением.
Несмотря на огромную идейную подготовку, начало революции ознаменовалось острым процессом разложения в армии. Сигнал дал штурм Бастилии, произведенный парижским населением, совместно с распропагандированными солдатами французской гвардии. В провинции началось расхищение денежных ящиков, распродажа обмундирования и оружия, организованная и прикрытая вооруженной силой контрабанда спирта и избиение офицеров, пытавшихся поддержать какой-либо внешний порядок. В Нанси вспыхнул открытый бунт трех полков; мобилизовав все контрреволюционные военные силы, генерал Булье сумел подавить его; это затормозило начавшийся процесс, но не надолго. Положение в армии осложнилось ярко-классовой позицией, которую занял офицерский дворянский корпус. Падение королевского авторитета перед революцией вызвало возрождение оппозиции в рядах феодалов; перед революцией масса французских офицеров была на стороне просветительных идеи XVIII века; но революционная действительность, погромы дворянских имений, атака классовых привилегий дворянства, враждебное отношение солдат к офицеру-дворянину быстро заставили облететь с офицеров налет либерализма и бросили их в объятия контрреволюции. Положение офицера-дворянина в армии стало нестерпимым, и началась массовая эмиграция — из 9 тысяч офицеров эмигрировало 6 тысяч. В мемуарах оставшихся и сделавших при революции карьеру офицеров — Мармона, Дюрока, Домартэна — подчеркивается, что ни с какими убеждениями оставаться во Франции в эту эпоху офицеру не приходилось, и если они остались, то только по случайности судьбы и личных дел.
Тот размах, то углубление, которое приняла революция внутри и вне пределов Франции, были вызваны внешней войной, интервенцией, которую накликали эмигранты. Без интервенции, без эмигрантской угрозы, умеренное направление, вероятно, взяло бы верх. Среди огромного развития явлений разложения, преимущественно в полках, комплектованных иностранцами, в которых до революции поддерживалась более строгая дисциплина, обращает на себя внимание достойное и сознательное поведение многих французских солдат.
Положение в армии сразу приковало внимание Национального Собрания к военному законодательству. Принцип воинской повинности, как учреждения деспотического, посягающего на свободу гражданина, был отвергнут. Руководясь нежизненными идеями Монтескье о разделении властей, Собрание сохранило подчинение армии королю, как главе исполнительной власти;, были введены известные ограничения — в районе, очерченном радиусом в 60 километр, вокруг Законодательного Собрания, король мог располагать только 1800 солдатами гвардии; часть офицеров назначалась помимо короля; иностранные полки, к которым сторонники революции относились с недоверием, должны были быть распущены.
Одновременно была сформирована вооруженная сила, независимая от королевской власти — национальная гвардия. Это была милиция, в которую зачислялись все граждане, пользующиеся избирательным правом, под командой лиц, назначаемых городскими самоуправлениями. Национальная гвардия была сформирована сначала в Париже, затем в других городах.
Национальные гвардейцы почти не являлись на занятия и если играли известную роль в политической борьбе внутри страны, те не принимали непосредственного участия в отражении нависшей над Францией угрозы внешнего врага.
Вальми. Внешняя война, начатая министерством жирондистов с целью аннексии Бельгии, война, от которой ожидали усиления умеренных партий, дала неожиданные результаты. Вторжение французской армии на бельгийскую территорию, для защиты которой австрийских войск почти не было, окончилось плачевно: в разложившихся французских полках, при встрече с одиночными неприятельскими эскадронами и даже при одном слухе о появлении неприятеля поднималась паника, и войска бежали, обвиняя начальников в измене и бросая пушки и обоз.
Через три месяца началось вторжение сосредоточившихся против Франции австрийских и прусских войск. Австрия и Пруссия не были способны к энергичному нападению на Францию: в это время на востоке шел дележ Польши между Пруссией, Австрией и Россией, и из-за Кракова и Варшавы могли вспыхнуть в любой момент военные действия между пруссаками и австрийцами; король прусский, получая от Англии субсидии за участие в борьбе против революции, давал своему полководцу указания — армией не рисковать и не трепать ее, так как она, может быть, скоро понадобится для защиты прусских интересов против Австрии.
Численность войск, назначенных для вторжения во Францию под командой герцога Брауншвейгского, — 40 тыс. австрийцев, 82 тыс. пруссаков — была, значительно меньше, чем численность армий, которые выставляла коалиция против Франции Людовика XIV. Вторжение организовывалось в расчете на поддержку широких кругов населения французских провинций, которое, по уверению эмигрантов, обрадуется случаю свергнуть диктатуру революционного Парижа. Герцог Брауншвейгский опубликовал написанный эмигрантом манифест, переполненный обидными для французских патриотов выражениями и содержавший угрозу смертной казни для всех лиц, находящихся на службе революционной Франции. Французов, как бы нарочно, предварительно раздражали, чтобы они лучше дрались.
Предполагавшаяся военная прогулка союзников в Париж скоро привела к крупным разочарованиям. Крепости Лонгви и Верден были взяты пруссаками, но этот удар вызвал в революционной Франции взрыв энергии. Другие крепости упорно сопротивлялись и оттянули на себя часть наступавших сил. Население не только не приветствовало пруссаков, как избавителей, но его поведение заставляло серьезно озаботиться обеспечением тыла и сообщений. Под Вальми, 20 сентября 1792 года, ослабленная до 46 тыс. армия пруссаков встретилась с 60 тыс. армией Дюмурье. Пруссаки, обойдя Дюмурье с севера, вышли на его сообщения с Парижем; бой должен был получить характер сражения с перевернутым фронтом, так как маневр пруссаков не побудил Дюмурье начать отступление. Началась канонада; французская артиллерия энергично отвечала; у Дюмурье не было пехоты, способной перейти в атаку, ему с трудом удавалось удерживать на поле сражения свои недисциплинированные части. А у прусского полководца, неожиданно наткнувшегося на отпор, открылись глаза на самообман эмигрантов; военная прогулка в Париж была немыслима, предстояла трудная, упорная борьба, к которой союзники еще не подготовили всех средств, победа над французами при Вальми ничего не могла решить, а между тем поражение повело бы к гибели прусской армии. Вследствие этих соображений, завязавшийся бой был прерван пруссаками, и начался отход их из пределов Франции. Канонада при Вальми стоила обоим противникам только по 200 убитых и раненых; но, по выражению сопровождавшего прусскую армию Гете, в этот день и на этом месте началась новая эра всемирной истории.
Однако, если неудача вторжения союзников в 1792 г. объясняется, прежде всего, политическими мотивами и враждебным отношением населения пограничных областей к иностранной интервенции, то в чисто военном отношении оно было отражено не рожденными революцией силами, а остатками старого военного строя Франции — крепостями, артиллерией, сохранившими какую-либо степень пригодности полуразложенными полками королевской армии. Правда, в это время существовали уже около года революционные волонтерные батальоны — 100 тыс. добровольцев, собранных в конце 1791 года и охваченных наибольшим энтузиазмом по сравнению с последующими принудительными наборами. Тем не менее, не имея никаких кадров, никакой дисциплины, не будучи обстреляны, эти революционные формирования в начале войны не играли существенной роли на полях сражений. В общем, в 1792 году слабому наступлению отвечала равно слабая оборона.
Воинская повинность. Принцип добровольчества оказался несоответственным для пополнения революционных армий; число добровольцев было недостаточно, они набирались на год, и зимой 1792 года, в тот момент, когда французская армия Дюмурье, после победы при Жемаппе, вносила в Бельгию «революцию извне», начался их массовый уход по домам. 24 февраля 1793 года Конвент перешел от добровольной вербовки к принудительному набору 300 тыс. (в действительности было мобилизовано только 180 тыс.), так как потребности государственной обороны исчислялись в 500 тыс., под ружьем же находилось только 200 тыс.; а через полгода, 23 августа 1793 года, Конвент декретировал общую воинскую повинность — Levèe en masse: призывались все холостые от 18 до 25 лет, фактически пригодные без права заместительства. Набор дал около 450 тыс. Кампанию 1714 года французская армия начала в составе 770 тыс., из них 500 тыс. находились на внешних фронтах.
Эта массовая мобилизация определила ход революции. Внутри страны образовались массы дезертиров, уклонившихся от призыва, перешедших на нелегальное положение «зеленых», наличие коих дало огромный козырь вынужденным до того к бездействию роялистам. Духовенство и дворяне, опираясь на сопротивление крестьян установлению воинской повинности, подняли восстание на ¾ территории Франции. Революции остались верны только ближайший к Парижу район да области пограничных театров борьбы, где действовали республиканские армии. Весь юг и запад Франции оказался в руках контрреволюции. Разгорелась ожесточенная гражданская война; роялисты питались поддержкой со стороны Англии, которая, однако, преследовала эгоистические цели — в 1793 году была занята захватом и разрушением морской базы Франции в Средиземном море — Тулона, вместо того, чтобы помогать Вандее, где контрреволюционное движение развивалось наиболее мощно. Верность армии республике решила эту тяжелую, кровавую борьбу в пользу республики; однако, банды шуанов и просто разбойников под политическим флагом, держались во Франции вплоть до Наполеона.
На внешнем фронте массовое пополнение сказалось в том, что революционным армиям был обеспечен огромный численный перевес над армиями старого режима, который не мог, без существенных перемен в государственном строе, идти на потрясения, связанные с установлением воинской повинности, и, ограниченный количеством людей, которых можно завербовать, оставался при относительно малых армиях. Под Жемаппой, 6 сентября 1792 года, Дюмурье с 40 тыс. и 100 пушками бьет 13 тыс. австрийцев с 50 орудиями; в этом сражении королевские полки были поддержаны волонтерами. Под Неервинденом, 18 марта 1793 года, принудительный призыв еще не успел сказаться, и 42 тыс. австрийцев разбили 45 тыс. французов, заставив их очистить Бельгию. Важнейшие сражения 1793 года — Хондшоте, 8 сентября, и Ватиньи, 16 октября, — представляют скромные успехи числа: в первом случае 60 тыс. французов бьют в трехдневном бою 15 тыс. англичан, во втором — в двухдневном бою 45 тыс. французов бьют 18 тыс. австрийцев.
В 1793 году революционные армии, несмотря на численный перевес, успевали относительно мало, так как организация их не стояла на достаточной высоте. Несмотря на эмиграцию монархически настроенных офицеров, Конвент не вполне доверял старым королевским полкам и не желал рассматривать их, как кадры, которые надо развивать и расширять новыми призывами; тогда как старые полки легко пополняли из своего унтер-офицерского состава убыль офицеров-эмигрантов и имели избыток опытных и достойных кандидатов на командные должности, новые призывы продолжали группироваться в самостоятельные волонтерные батальоны, в составе которых часто не оказывалось ни одного лица, знакомого с военным делом; они, избирали себе начальство из своей среды и затем не слушались его уже потому, что, по своей военной безграмотности (а иногда и буквальной), оно не могло иметь никакого авторитета.
Страшное зло представляла беспрерывная смена лиц командного состава. За один 1792 год сменилось 8 военных министров. За 1792–1793 г. г. в северной армии переменилось 16 командующих; а в арденской, мозельской и рейнской — по 11.
Комитет Общественного Спасения и высший комсостав. Тяжелый кризис, который переживало высшее командование революционными армиями в 1793–1794 гг., объясняется приложением на практике идеи крайнего якобинца, военного министра полковника Бушота, который 9 августа 1793 г. писал: «надо во что бы то ни стало назначить на все должности, без исключения, санкюлотов, если хотят, чтобы революция санкюлотов восторжествовала»[212]. Вопрос о способностях и подготовке к занятию высших командных должностей отпадал. Рассказы о гениальности молодых людей, оказавшихся неожиданно революционными генералами, принадлежат к области легенд. Несмотря на сравнительную несложность техники командования в XVIII веке, потребовались целые годы, чтобы из человеческого материала, выдвинутого революцией, подобрались и выработались опытные вожди. Назначенные без всякого выбора, почти всегда против собственного желания, под угрозой гильотины, солдаты и унтер-офицеры старой армии, неожиданно оказавшиеся революционными генералами, в большинстве случаев обнаруживали растерянность и тщетно стремились уменьшить лежавшую на них ответственность. Вопросы об организации армии и о планах операций перешли из ведения генералов к компетенции Комитета Общественного Спасения. Но и вопрос об исполнении, о действительном проведении этих планов в жизнь наполовину ушел из рук неопытного высшего командного состава в руки энергичных «представителей народа», комиссаров французской революции. Последние, прежде всего, очень мало считались с мнением выдвинутых ими пешек-начальников, которых они все время держали под угрозой революционного трибунала. Если справедливо, как утверждал Вашингтон, что «армия, чтобы быть победительницей, должна управляться абсолютно деспотически», то нужно признать, что заслуга побед революции должна быть отнесена на счет неумолимой революционной диктатуры якобинского правительства, а не на счет терроризованных ею молодых военных начальников. Часто и потом раздавался лозунг молодых генералов, но при этом иногда забывали существенное для них — Робеспьера и Комитет Общественного Спасения.
Террор был вызван к жизни неудачами на внешнем фронте. Победы, которыми Франция обязана Робеспьеру и якобинцам, ослабили внешнюю угрозу. Громадный успех под Флерюсом, добытый энергией Сен-Жюста, устранив необходимость в диктатуре и в терроре, явился одной из причин падения якобинцев 9 термидора[213].
Амальгама. С августа 1793 года в состав Комитета Общественного Спасения был включен Карно, военный инженер с выдающимися организаторскими способностями. Главные заслуги Карно заключались в установлении самого скромного порядка в хаосе дел военного ведомства, в ограничении злоупотреблений, в организации нового офицерского корпуса, при чем 23 тыс. выборных офицеров были ликвидированы, и, самое существенное, в проведении в жизнь амальгамы, т. е. слияния частей старой королевской армии с революционными батальонами волонтеров, вопреки предубеждению якобинцев против такого слияния. Сверх того Карно организовал войска в дивизии, которые представляли уже не временное подразделение боевого порядка армии, а постоянно существующую группировку трех родов оружия.
Закон об амальгаме, принятый еще за полгода до вступления Карно в Комитет Общественного Спасения, потребовал 6 лет для окончательного осуществления на практике. Согласно ему, вместо прежних полков, устанавливалась новая единица — полубригада; в ее состав входил один старый королевский батальон и два волонтерных батальона, что должно было обеспечить перевес вышедшим из революции частям. Выборное начало, против которого тщетно протестовали генералы, было сильно ограничено под влиянием политических условий; контрреволюционно настроенные мобилизованные выбирали офицеров, политически неблагонадежных. Теперь в полубригаде разрешалось выбирать на очистившуюся вакансию только офицеров, занимавших должность одною степенью ниже, причем избирать себе офицеров каждая рота могла из всего командного состава полубригады. Таким образом, на очистившуюся вакансию капитана бывшая волонтерная рота могла выбирать поручиков старого батальона, а младшими офицерами — любых унтер-офицеров. Введено было правило, что выбираются солдатами три кандидата, а начальству принадлежит право утверждения одного из них. Эта система дала сразу повышение качества командного состава, а дальнейшими ограничениями выборное начало было сведено на нет.
Среди начавших военную карьеру по выборам можно отметить очень даровитых начальников — Ней, Сульт, Лан, Мюрат, Хош, Дезе, Массена, Журдан, Моро, Сен-Сир, Даву, Груши, Лефевр, — но масса выборного офицерства не пользовалась авторитетом у солдат и не удовлетворяла самым скромным требованиям.
Военная промышленность. Комитет Общественного Спасения, захвативший всю исполнительную власть, воплощал в себе истинную полководческую власть во вторую половину 1793 года. Ему пришлось не только реорганизовывать армию, составлять планы операций и наблюдать за проведением их в жизнь; ему пришлось затратить массу усилий на то, чтобы вооружить собранные им массы. Военная промышленность Франции была рассчитана лишь на 200-тысячную армию; она была разрушена частью неприятельским вторжением (север Франции, Тулон), частью оказалась в районах, охваченных контрреволюцией (Сент-Этьен, Лион и др.); она сильно пострадала от общего развала хозяйственной жизни, отмены старых монополий (например, на добычу государством в частных помещениях селитры), от прекращения ввоза во Францию стали, меди, селитры и т. д. Врагом революции являлась Англия; отсюда следовало, что революционной Франции приходилось действовать в кольце блокады; английские эскадры тщательно наблюдали за тем, чтобы во Францию не ввозились какие-либо предметы, которые могли бы помочь вооружению народа. Если в этих условиях Франция не осталась безоружной, и если, с некоторыми ограничениями, она все же провела в жизнь поголовный призыв холостой молодежи в армию, то этим она обязана огромной революционной работе, проделанной Комитетом Общественного Спасения на фронте военной промышленности.
В сентябре 1793 г. в Парижском арсенале имелось только 9 тысяч ломанных ружей, а нужно было вооружать сотни тысяч людей. Годовая добыча селитры достигала всего 50 тысяч пудов, а требовался миллион пудов. Были применены революционные методы: трудовая повинность на всех металлистов, оружейников, часовщиков, ювелиров и т. д., создание новых мастерских, организация кустарной работы и т. д. Были открыты школы по производству селитры; ученики командировались революционными клубами; был организован революционный праздник селитры в честь первой добычи селитры — один из самых удачных праздников революции; была написана селитряная марсельеза; каждый дом, чтобы получить репутацию благонадежного, должен был вывесить на воротах объявление, что он промыл землю в своих конюшнях и погребах и сдал в район селитру. Одним этим путем Париж передал за полгода в арсеналы 20 тысяч пудов селитры.
Новый офицер и солдат. В кампанию 1794 года упорядоченные и до известной степени устроенные французские армии достигли перевеса уже не только числом, но и применением новых приемов в тактике и стратегии. Сражение при Флерюсе (26-го июня 1794 г) было выиграно Журданом против сильнейшей армии Кобурга — 80 тыс. против 100 тыс.[214]. Новое устройство армии, новый солдат создали и новую тактику.
Тогда как офицер старого режима отделялся как бы пропастью от солдатской массы, революционный офицер почти не выделялся из нее ни по социальному происхождению, ни по образованию, ни по образу жизни на походе; офицерского обоза в армиях революции не было, и офицер, как и рядовой, тащил на себе в ранце свои вещи. Между тем, наиболее скромная в отношении офицерского комфорта прусская армия все же допускала, чтобы командир роты, кроме верховой лошади, имел до 5 вьючных лошадей для перевозки своего багажа, а младшие офицеры в пехоте — 1 верховую и 1 вьючную лошадь. Дальнейшее уменьшение офицерского багажа в Пруссии представлялось связанным с потерей офицерского достоинства, революционных французских офицеров с ранцами за плечами они искренне считали унтер-офицерами на офицерских должностях[215]. И если подразумевать под унтер-офицерством ту крепкую связь с солдатской массой, которая была у офицеров революции и которая находилась вне представлений прусских офицеров, то они были правы.
Еще большее различие было между совершенно индифферентным к ходу боевых действий солдатом старого режима и солдатом революции. Волонтеры 1791 года, совершая массу бесчинств, все же шли со своей идеей: это были защитники отечества, апостолы свободы, равенства и братства с винтовкой в руках. Слово патриот стало синонимом революционера. И действенная сила революционных идей не утратилась при переходе от волонтерства к принудительным наборам. Враждебно настроенные к революции новобранцы или дезертировали, или духовно переваривались армейским организмом и приобщались к революционной семье. Постоянная армия, с ее естественным влечением к традиции, оказалась постоянна и в революции и начала вырабатывать революционную традицию. На смену безразличного и безучастного солдата-автомата старого режима вырос новый солдат, горячо принимавший к сердцу успех и неудачу, желавший отличиться, выделиться, быть замеченным, двинуться по открытой для него революцией дороге к высшим чинам. Народилась новая грозная моральная сила, которая позволила применять недопустимые при старом строе тактические приемы.
Рассыпной строй и колонна. Выдающиеся качества нового военного материала не сразу привлекли внимание. Еще Мориц Саксонский заметил, что по своему характеру французский солдат более подходит для малой войны (т. е. для роли легкой пехоты), чем для действий в линейном строю. Теперь совершенно невозможно было удержать французских солдат в развернутом строю под огнем — вся французская пехота обратилась в легкую, немедленно рассыпалась, применялась к укрытиям, широко и искусно пользовалась местными предметами, забиралась в селения и дома, чего все начальники XVIII века избегали после неудачного опыта в сражении при Гохштедте.
Вопрос о степени допустимости пользоваться укрытием в бою — один из наиболее трудно поддающихся общему решению, так как существенное значение имеют те моральные силы в солдате, в зависимости от которых укрытие приносит в бою или большой плюс, или огромный минус. Несомненно, прав был генерал Мак, докладывавший осенью 1796 года о нежелательном явлении: австрийские солдаты, копируя французов на пересеченном фландрском театре войны, начали применять тактику рассыпного строя и пользоваться укрытиями, из которых их затем было невозможно бросить в атаку, так как укрытие морально расслабляло бойцов. Каждый начальник, сохраняя солдатскую жизнь укрытием его за кочкой, ценой разрушения принудительной силы строя, умаления значения тактического коллектива, должен отдавать себе ясный отчет, насколько он может положиться на индивидуальное сознание бойца.
Авторитет офицеров был сильно подорван в первые годы революции; понятия о дисциплине сохранялись, правда, во французской армии, так как почти все старшие начальники служили офицерами и солдатами при старом режиме, но, пока солдатская масса снова не была взята в руки и строевые занятия не возобновились (1797 г.), — в революционных частях, несмотря на частое применение высшей меры наказания — расстрела, — дисциплина оставляла желать многого[216]. В рассыпном строю солдаты совершенно выходили из рук начальников, и когда боевой порядок представлял несколько рассыпанных одна за другой цепей, революционные войска часто постигала катастрофа: шли в бой с революционными песнями, с криком «да здравствует гора», «да здравствует республика», но когда попадали под пули, брало верх малодушие, и поле покрывалось беглецами.
Чтобы удержать солдат в своих руках, начальникам оставалось одно средство — все, что находилось позади первой рассыпанной цепи, собирать в колонны. Колонна, по сравнению с рассыпным строем, имеет обратные свойства. Коллектив чувствуется сильнее, задние шеренги подпирают передние, человек в колонне духовно растворяется, теряет свою индивидуальность, легче поддается управлению, точнее исполняет команду, легче дисциплинируется. Французский офицеры, бывшие не в силах удержать солдат в развернутом строю, вскоре, как только явился некоторый авторитет, оказались в силах поддерживать в колонне порядок, вести колонну в сфере неприятельского огня и бросать ее в атаку.
Революционный энтузиазм нашел новые формы для боя; стрелковую цепь, в которой можно было предоставить стрелку самостоятельность, использовать его заинтересованность в успехе боя, делавшую его дерзким и находчивым; в роты было роздано некоторое количество нарезных ружей, у которых скорострельность, по сравнению с гладкоствольными, была ничтожна, но которые допускали возможность производства меткого выстрела, избиения неприятельских начальников в линейном строю на выбор; и за этой стрелковой цепью маневрировали, собирались и бросались в атаку колонны. Те же солдаты, которые, рассыпавшись, не выдерживали угрозы неприятельской атаки, в колонне могли с огромным духовным подъемом доводить атаку до конца.
Колонна явилась прекрасным средством для получения численного перевеса в пункте удара в 4, 6 и 10 раз. В эпоху линейной тактики вопрос о численном перевесе не привлекал к себе особого внимания; и в тактике, по примеру Лейтена и Росбаха, отдавалось, преимущество небольшой, подвижной и гибкой армии, способной к быстрому маневру, перед большой, но неуклюжей армией; и сами полководцы часто не учитывали значения сосредоточения всех сил на поле сражения. Начиная же с французской революции и в теории, и на практике количественному переведу на решающем участке поля сражения начинают придавать исключительное значение. Особенно важная задача управления состояла теперь в том, чтобы обеспечить этот численный перевес. Когда колонна воскресила яростную атаку ландскнехтов, начали учитывать и моральное давление на противника, которое производила сомкнутая глубокая масса пехоты, неудержимо продвигавшаяся вперед; зародилась ударная тактика. Провозглашение значения числа явилось логичным выводом из перехода революции к массовым армиям.
Если комбинация стрелковой цепи и колонны органически вылилась из нового солдатского материала, наполнившего полки республики, то надо признать, что процесс усвоения новой тактики в значительной степени был подготовлен и руководился предшествующими достижениями французской военной мысли — трудами Фолара и его школы и развившейся около них полемикой. Даже устав 1791 года, при всем своем линейном направлении, в угоду противной стороне, включил построение одной батальонной сомкнутой двухвзводной колонны из середины[217], без обозначения смысла этого построения. Это построение было широко использовано армиями революции и Наполеоном, как колонна для атаки.
Артиллерия. Колоссальное увеличение численности революционных армий шло почти исключительно путем увеличения пехоты; процент кавалерии и артиллерии в армии резко понизился. В конце Семилетней войны на 1000 штыков приходилось 6 или 7 пушек, в революционных же армиях — всего 1 пушка, редко 2. Зато артиллерия подверглась коренной реорганизации. Раньше тяжелая материальная часть вывозилась в бой обывательскими запряжками, не могла маневрировать и действовала все время с одной позиции, за исключением полковых пушек, которые пехота таскала со времен Густава-Адольфа на руках. Грибоваль облегчил систему (орудие, лафет, передок) 8-ми фунтового орудия с 90 пудов до 73 пудов, 4-х фунтового — с 60 до 46 пудов[218]; были сформированы запряжки — четверочные из артиллерийских лошадей с солдатами-ездовыми. Батареи получили возможность двигаться полем, вне дорог. Каждая дивизия Карно получила две батареи, а полковые орудия были изъяты. Новые батареи маневрировали на коротком расстоянии галопом, с посадкой части прислуги на подручных лошадей орудия и следовавшего за ним зарядного ящика. Явилась возможность сосредоточивать батареи к пункту, где намечались благоприятные условия для нанесения удара; артиллерия в широкой мере стала пользоваться внезапностью, выскакивая на дистанцию картечного выстрела против неприятельских флангов или свернувшейся в каре, для отражения кавалерийской атаки, пехоты. Только с французской революции артиллерия стала в полном смысле слова родом оружия, совершенно милитаризовалась. Наполеон прекрасно использовал эту подвижность артиллерии и развил тактику сосредоточения артиллерийских средств к пункту удара, для чего обеспечивал себе сохранение достаточного артиллерийского резерва. При борьбе в Западной Европе Наполеон ограничивался 1½–2 орудиями на 1000 штыков (Ваграм 1809 г. — 395 орудий на 180 тысяч — максимум артиллерии), но, предпринимая поход в Россию, ввиду многочисленности и организованности русской артиллерии, а также упорства русской пехоты, увеличил количество орудий до 3–3½ на 1000 штыков.
Таким образом, революционная эпоха сильно сократила число орудийных жерл в армии, но дала им несравненно более сильную организацию. Подвижная артиллерия эпохи революции и Наполеона мало обременяла маневрирование армии и много существеннее влияла на результат боя, чем раньше. Из позиционного оборонительного средства артиллерия переродилась в могучее орудие атаки.
Напряженность боя. Бои революционной эпохи отличались значительно меньшей кровопролитностью, чем бой периода господства линейной тактики. Центр тяжести боя был перенесен на действия рассыпного строя. Рабы и парии, в твердых рамках сомкнутого строя армии Фридриха Великого, были способны перенести сильнейшую опасность, выдержать больший процент потерь, чем проникнутые энтузиазмом борцы за революцию, не имевшие опоры в могучей воле коллектива, в «чувстве локтя», в жестокой дисциплине, в традициях постоянной армии: тогда как в Семилетнюю войну у пруссаков и русских, иногда и у австрийцев, части, потерявшие 50 % убитыми и ранеными, при благоприятных обстоятельствах продолжали сохранять строй и выполнять свою задачу, у революционных частей только в отдельных случаях можно констатировать действительные (без пленных) потери свыше 10 %. Вообще же, сражения выигрывались и проигрывались при 2–6 % потерь для всей армии. Если под Цорндорфом и Кунерсдорфом в течение нескольких часов выбывало с обеих сторон до 35 тысяч убитых и раненых, то этой цифры достигали потери французской армии только за несколько десятков боев целого года революционной войны. Обстановка изменилась, когда во французской армии народился крупный авторитет — генерал Бонапарт, сумевший потребовать от войск большего напряжения.
Это различие напряженности боя революционных армий и армий старого порядка станет еще более разительным, если мы обратим внимание на то, что страшные кровопускания Семилетней войны были сконцентрированы в пространстве и времени. Столкновение двух армий в эпоху линейной тактики занимало 1–2 часа времени и происходило на тесном участке 2–3 квадратных верст. В эпоху революции боевая операция растягивалась часто даже на 2–3 дня; нормально развитие мощи натиска революционной армии до решения требовало 5–6 часов. Бой стал в 3–4 раза продолжительнее. И одновременно сражение растянулось на значительно большем фронте, достигавшем 20 верст; участки местности, считавшиеся по своей пересеченности или закрытости недоступными для линейного порядка, теперь стали особенно охотно использоваться для боя и обходов французскими войсками.
Рассрочка усилий во времени и пространстве отражает, между прочим, слабость командования. Расплывчатость революционной тактики объяснялась отчасти недостаточной уверенностью и авторитетностью начальников, а отчасти вызывалась к жизни и новыми данными военного искусства — ведением боя из глубины и появлением самостоятельных дивизий.
Дивизии. В тактике переход к новым формам диктовался, в окончательном результате, не соображениями теоретиков, а необходимостью; точно также революционные армии, толкаемые нуждой, сделали новый шаг вперед и в стратегии. Массовые армии, выставленные революцией, получили только очень скромный обоз. Революция была богата только людьми. Даже при Наполеоне, когда к 1806 году количество повозок в частях было усилено, французский полк все же располагал в 6 раз меньшим обозом, чем прусский. Это уменьшение было произведено отнюдь не только за счет сокращения офицерского комфорта: приносилось в жертву, многое ценное и для солдата. За прусским пехотным полком на 60 вьюках возились палатки для всех солдат. У французов не было палаток, не было и на чем их возить. В этих условиях бивакирование под открытым небом являлось допустимым для французских войск только в исключительных случаях, по боевым условиям. Нормально же революционная армия имела ночлег не в общем выравненном лагере, как армии старого режима, а квартировала по селениям, рассредоточиваясь по дивизиям.
Деление армии на дивизии до революции могло иметь только второстепенное значение, так как вся армия располагалась на ночлег совокупно: только для затруднения поисков неприятельских мелких партий, на путь коммуникации, от значительных сил влево и вправо выделялось по боковому отряду. Теперь вся армия стала собираться только к бою, на походе же и на ночлеге она расползалась по дивизиям, и это подразделение, а также введенная впоследствии группировка в армейские корпуса, получила очень большое значение. Новая армия на отдыхе располагалась на значительном фронте, но это не был кордон, опиравшийся на укрепленное расположение отдельных разбросанных частей, к которому иногда обращался старый режим. Отдельная дивизия, в случае неприятельской атаки, должна была или выдерживать бой до подхода других частей, или своевременно с боем отойти к другим частям. Эту тактику, примененную революцией, уже предлагает Гибер, усматривавший в разделении сил и сосредоточении перед боем благодарную задачу для полководца. Новая тактика, с отделением фланговых дивизий и корпусов от центра армии иногда на целый переход, потребовала, разумеется, гораздо более ответственных и самостоятельных лиц на постах начальников дивизий, бывших до того лишь передатчиками распоряжений командующего армией. Эти частные начальники, доросшие до самостоятельной работы в области тактики, способные к проявлению тактического почина, не были известны войскам старого режима и родились с революционными армиями.
Снабжение. Расположение на ночлег квартирным порядком, неприемлемое для ищущего случая дезертировать солдата вербованных армий, вполне допускалось моральными качествами революционного солдата, которого не было оснований изолировать от гражданского населения; оно являлось необходимым, чтобы разрешить задачу его прокормления. Вследствие беспорядка в администрации тыла, продовольственные магазины у французов часто оказывались пустыми, не хватало транспорта, полевое хлебопечение не налаживалось. Поэтому, принципиально не посягая на магазинную систему, пришлось в широкой степени использовать местные средства. Полк, получивший участок селений, распределял на ночлег по домам офицеров и солдат; к квартирохозяину предъявлялось требование — не только уложить на ночь своих постояльцев, но и накормить их. При быстром маневрировании, особенно в неразоренной войной местности, эта система давала удовлетворительные результаты; в период же остановок необходимо было налаживать подвоз хотя бы части хлеба. Солдат революции получал белый хлеб, но довольно часто ему приходилось и голодать. Система использования местных средств требовала большой сознательности от солдат и, при слабых начальниках, часто представляла искушение для дисциплины, обращало целые полки и даже армии в толпы мародеров и грабителей. Поражение французских армий Журдана и Моро, вторгнувшихся в 1796 году в Баварию, и отход их на Рейн были отчасти вызваны потерей ими боеспособности, вследствие слишком усердного обращения к грабежу местного населения[219].
Армия старого режима совершенно не затрагивала интересов населения театра войны: борьба шла между правительствами, но не между народами. С революцией положение населения в районе маневрирования армий ухудшилось. У революционного солдата в его отношениях к населению проявились черты наемника XVI столетия, но тогда как последний брал исключительно по праву силы, революционная идеология, которая вела войну путем общей воинской повинности, признавала, что мобилизованным защитникам отечества гражданское население обязано дать все необходимое для существования. Война переставала быть делом власти и ложилась на все классы.
Принятые по нужде, новые методы снабжений радикально сократили обозы революционных армий, сделали последние несравненно более подвижными, менее чувствительными к потере своих сообщений, очень способными выходить в неприятельский тыл и открыли возможность вовсе отказаться от пятипереходной системы. С этого момента задача снабжения армии решалась уже не по трафарету, а в зависимости от обстановки. Обширные речные системы Германии открыли Наполеону возможность быстро сосредоточивать и перебрасывать магазины, сформированные им транспорты — поднимать в нужных случаях значительные подвижные запасы; увеличившиеся к началу XIX века местные средства Европы, в связи с переходом к многополью и посеву картофеля, позволили обходиться без подвоза с тыла во время стремительных маршей. И скомбинированное в соответствии с данным частным случаем взаимодействие всех этих трех способов снабжения позволяло вышедшим из революции армиям Империи действовать, отходя не на 125 верст от базисных магазинов, как при пятипереходной системе, а наносить сокрушающие королевства и империи удары по операционным линиям почти в 1000 верст длиной, от Майна до Нарева.
Бюлов. Революционные методы войны оставались монополией Франции с 1794 года по 1806 год, когда эрцгерцог Карл начал, по образцу французов, переучивать австрийскую армию. Этой монополии в значительной степени обязаны своими успехами революция и Наполеон. Как мог так долго сохраняться недоступным для иностранцев столь важный скачок военного искусства? Масса прусских офицеров, гордых традициями побед Фридриха Великого, стояла за величественную атаку в развернутом строю, по их мнению, «только природные сукины дети рассыпаются и ведут стрелковый бой в цепи». Но и выдающиеся умы не разбирались в новых явлениях военного искусства.
Самым широким и блестящим военным мыслителем эпохи революции был Генрих Дитрих Бюлов (1760–1806 г.), знаменитое сочинение коего «Дух новейшей военной системы» появилось в 1799 г. Друг Бюлова, Беренхорст, сквозь призму классовых и профессиональных предрассудков не мог различить новых положительных явлений в военном искусстве революционных армий и не мог признать военного понимания и талантов за революционными генералами — студентом Моро, фехтовальным инструктором Ожеро, типографщиком Брюнном, хирургом Журданом, художником Сен-Сиром, конюхом Гошем, сыном сапожника Неем, — и пришел к полному отрицанию военного искусства, к объяснению военного успеха только случайностью, к сохранению единственного правила — ломи вперед, напролом! Бюлов же сумел подняться над этим скептицизмом и создал положительное учение. В основу теории Бюлова легло утверждение Руссо, что причины поражений в поле надо искать у себя дома, что война является только надстройкой над мирной жизнью государства и что политика является понятием охватывающим по отношению к стратегии. Самим словом стратегия, в современном понимании, мы обязаны Бюлову. В военный язык он ввел понятие базиса, т. е. той пограничной, заблаговременно оборудованной крепостями и магазинами полосы, непосредственной надстройкой над которой является маневрирование армий, а также понятие стратегического развертывания масс — акта, предшествующего началу крупных операций. Бюлову удалось понять многие новые явления военного искусства — например, значение масс, количества солдат и материальных средств, а также уяснить и новую тактику; но он переоценил значение магазинной системы, не заметил обращения к широкому использованию местных средств; рассматривая военные действия, как надстройку, он недооценил значение боя и моральных сил. Он склонен был думать, что в будущем войны будут решаться только маневром и 1805 г., в эпоху расцвета Наполеоновского сокрушения, провозгласил, что сражения больше даваться не будут.
Литература
V. Dupuis. La campagne de 1793 à l'armée du Nord et des Ardennes. Tome I, «De Valenciennes a Hondschoote», 1906 г.; Tome II, «D'Hondsсhoote à Wattignies», 1909 г. Того же автора Les opérations militaires sur la Sambre en 1794; Bataille de Fleurus, 1907.
Из большого числа трудов военно-исторического отделения французского генерального штаба, мы обращаем внимание на работы майора Дюпюи, представителя крайней левой французской мысли, не только вследствие их позднейшего выхода в свет, но и их глубокой научности Дюпюи не стремится собрать воедино все сопутствующие революции отрицательные явления в армии, а пытается охватить и понять революцию так, как она есть.
Отметим еще следующие труды по революционной эпохе, изобилующие точным фактическим материалом, интересно разработанный, современный многотомный труд A. Chuquet. Les guerres de la Revolution. Далее: Mention. L'armée de l'ancien régime; Le comte de Saint-Germain et ses réformes. Классическая работа Camille Rousset. Les volontaires (1791–1794). Colin. La Tactique et la Discipline dans les armées de la Revolution. Труд капитана H. Bourdeau. Les armées du Rhin au début du Directoire очень интересен, но проникнут далеким от революции скептицизмом. Мы не касаемся здесь Вандейской войны, по которой имеется очень много трудов. Кроме того, для изучения революционных войн важны мемуары Дюмурье, Сен-Сира, Сульта и Журдана.
Camille Richard. Le comité du salut public et les brications de guerre sous la Terreur. — Paris. 1922 г, стр. 835.
Мировая война выдвинула на первый план вопросы военной промышленности о которых раньше историки часто забывали, она дала толчок историческому исследованию под новым углом зрения. Указанный здесь капитальный труд дает приведенный в систему колоссальный материал по организационной работе Комитета Общественного Спасения в военной промышленности, и интересно освещает его хозяйственно-революционные приемы.
Militärische und vermischte Schriften von Heinrich Dietriсh von Bülow. — Leipzig. 1835 г., стр. 503.
Труды Бюлова представляют библиографическую редкость. Мы указываем неполное собрание его сочинений под редакцией Рюстова. Подробности о Бюлове — в «Стратегии в трудах военных классиков», т. II.
Essai géneral de Tactique, précéde d'un discourssur l'état actuel de la politique et de la science militaire en Europe. — Londres. 1772 г., 161, 133 стр.
Знаменитый труд Гибера, появившийся, по цензурным условиям, без подписи автора в Лондоне.