Рис. Гора Хутыа
Холодный ветер резко ударяет в лицо. Белая цепь гор, освещенная солнцем, слепит глаза. Внизу, на страшной глубине, открывается вся долина по р. Кодор с едва видными домиками поселенцев и сереющей нитью шоссе. Дух захватывает смотреть туда, вниз. И кажется, что ветер, вырвавшись из-за гор, подхватит и унесет с собой…
Несколько мгновений мы стоим молча. Я чувствую, что на глазах выступают слезы — может быть, от ветра, может быть, от яркого солнечного света, а может быть, от непередаваемого лучезарного чувства, расширяющего душу…
— Господи, — говорит о. Сергий, — хорошо-то как!
Но его огорчает, что облака все больше застилают вершины гор — и помешают снимать.
Стоять холодно. Мы идем по тропе вдоль хребта. Часто останавливаемся, и, несмотря на облака, снимаем горы.
— Вот эта вершина называется гора Хутыа, — показывает мне рукой о. Сергий, — снимите ее, очень красиво выйдет.
— Нет, о. Сергий, выйдет не очень хорошо, — облака мешают.
— Все-таки снимите…
По обрыву растут ели и пихта. Нам видны только вершины их. Выбираем прогалины между деревьев. Останавливаемся и смотрим, как в раму, на долину и горы.
На одной из таких остановок я долго ждал, чтобы прошли облака — хотелось снять горы. О. Сергий, опершись на палку, задумался. Он стоял на упавшем пне, около большой, совершенно одинокой в этом месте, пихты. Я не мог удержаться: перевел аппарат и снял его.
О. Исаакий заметил все это и засмеялся.
— Сняли тебя, о. Сергий! — сказал он. О. Сергий только руками всплеснул.
— А я думал, горы снимаете… жду, облака пройдут… Как же вы это успели-то?.. Ах искушение!..
И он долго потом подсмеивался над собой.
О. Исаакий рассказал мне, как ходили, на одну из самых дальних горных цепей, пустынники искать удобных для келий мест.
— О. Трифиллий, да еще два брата ходили туда…
— Это какой о. Трифиллий, — спросил я, который не далеко от о. Никифора живет?
— Да — этот самый. Ведь он все горы исходил и излазил. Вон, видите, выступ чернеется, а около него снег. Так вот на самом этом месте стали они подыматься. Снегу много было — не разберешь, где гора, где, просто так, снег навис. И оборвись они. Покатились прямо в пропасть. Один ногу сломал. Ну, как оттуда нести? Невозможно! Пришлось оставить лежать в снегу. Один дежурил около него, другой за пищей сюда ходил… долго болел, ничего, слава Богу, поправился.
Около самой тропы растет пихта. Их немного здесь, на вершине. В глаза бросается вырезанный на гладком стволе крест.
— Это о. Трифиллий вырезал, — говорит о. Исаакий.
— Вы слышали, о. Исаакий, — он хочет уходить из своей кельи, — сказал я.
— Да, слышал. Мешают! Он давно безмолвия ищет. Хорошей жизни человек. И простой. Не знаю, найдет ли удобное место.
Тропа чем дальше, — тем гуще заросла цепкой травой. О. Сергий идет впереди нас и палкой бьет по траве, то направо, то налево.
Я долго не могу понять — зачем он это делает: шалит, точно маленький! Но шалость совершенно не идет к о. Сергию.
Оказывается, это он расчищает дорогу мне и о. Исаакию!
О. Исаакий окликает его:
— Не пора ли спускаться, о. Сергий?
— Да, пожалуй. Теперь тропа пойдет густым лесом. Гор все равно видно не будет.
— Значит, той же дорогой назад идти? — спрашиваю я.
— Нет, зачем же — говорит о. Сергий, — этак не интересно. Будем спускаться по новой дороге, прямо здесь и пройдем косогором. Земля мягкая, камней нет. Хоть оно и покруче немножко, а идти легче.
Последний раз смотрим мы на снежные горы в узкий просвет между двух пихт и начинаем спускаться вниз.
Косогор, действительно, совсем другой, чем тот, по которому мы подымались на гору: там были местами мелкие камни, местами заросли ажины и цепкой травы. Здесь земля мягкая, как пух, трава высокая, но тоже какая-то мягкая, с широкими бархатистыми листьями. Довольно круто, но нога тонет в мягкой земле, не скользит и идти совсем нетрудно.
О. Сергий показывает мне на глубокую яму у корня пихты:
— Это Мишкина келья.
— Много здесь медведей?
— Очень много. Мы их постоянно видим.
— Не боитесь?
— Ну, конечно, нет! Мишка добрый: только поесть любит. Особенно лаком до кукурузы.
— Я раз очень близко с медведем встретился, — говорит о. Исаакий, — иду как-то и вот в самом узком месте, помните, где крутой подъем, пониже о. Вениамина, слышу, кто-то идет навстречу. Я снизу шел. Всматриваюсь вверх, в гору — медведь! Увидал меня — остановился. Я тоже остановился и кричу:
— Мишка, куда идешь, давай дорогу!
Послушался: постоял, постоял и побежал в лес.
Жить им привольно здесь — ягод много. Никто не пугает.
О. Сергий нашел несколько белых грибов. Срывая их, все приговаривал:
— Соус какой сделаю! С картофелем… вкусно будет. Попробуете нашего рукоделья!
— А мало их что-то у вас.
— Да, мало почему-то. Вот около о. Трифиллия больше: Он собирает, сушит, — любитель!
Рис. Снеговой хребет
Спускаться делается довольно трудно: опять начались камни и колючая трава. О. Сергий то быстро идет вперед, то и опять, как на вершине, расчищает дорогу, то подходит сбоку и в самую критическую минуту удивительно ловко задерживает мою ногу, съезжающую вниз, своею ногой…
Но вот и знакомая поляна. Мы опять вышли к келье о. Семена, хотя и другой дорогой. Отдыхаем немного. О. Сергий и о. Исаакий любуются на огород, который почему-то меньше пострадал от града, чем у них.
От кельи о. Семена мы опять идем новой дорогой. Я все время чувствую себя, как будто бы возвращаюсь в свой постоянный дом. И, когда вспоминаю, что завтра утром мне предстоит уйти отсюда, чтобы никогда не вернуться в эти места, делается как-то странно, точно не можешь определить, — что же на самом деле: то ли, что здесь мой дом, или то, что я завтра уйду?
— Скоро будем дома, — говорит о. Сергий.
— Мне хочется поскорей домой.
— Устали? — спрашивает о. Исаакий, приостанавливаясь.
— Нет, не устал. Просто так. Хочется посидеть дома…
Мы выходим на нашу поляну с другой стороны, и я до самого последнего момента не узнаю дороги. Лес обрывается, и прямо перед глазами знакомая келья, маленькая терраска, маленькая «летняя кухня» в сторонке, а за кельей высокие, высокие, издали еще более величественные пихты.
Я. обрадовался до смешного. Точно долгие годы не был в родном доме и теперь вернулся…
О. Сергий сразу становится хлопотливым хозяином. Он уже поглощен, видимо, вопросом, как лучше приготовить нам то-то и то-то… Торопится. Намного опережает нас. И когда мы с о. Исаакием подходим к келье — он уже с ведром в руках идет к колодцу.
Почти в одно время с нами возвратился и о. Иван.
— Ну, что, как у тебя? — спрашивает его о. Исаакий.
— Ничего, все благополучно — слава Богу.
— А почему так долго ходил?
— Мука подмокла. Просеял ее, просушил. Жирана видел, — обратился он ко мне, — только далеко — стрелой мчался. А то однажды удивительно было: на поляне у меня жиран пасся, близко — вот, как до кельи. Животное пугливое — прямо-таки удивился я тогда. Выхожу как-то на терраску, смотрю: на поляне жиран. Я стою не двигаюсь. Он ничего: подходит все ближе, ближе… Посмотрит на меня, прислушается — я стою, не шевелясь. Опять ничего — ест себе траву… Долго я на него любовался. Ну, а как шевельнулся я — он в лес, как ветер, и глазом моргнуть не успел.
Вышел из кельи о. Сергий.
— А, о. Иван! Вернулся. Ничего, благополучно? Пойдем стряпать!
— Пойдем, теперь после путешествия хорошо подкрепиться.
— Соус из белых грибов сделаем.
— Да ну! Неушто нашли?
— Нашли! Вот посмотрите, какой соус выйдет!
— А вы пока отдохните, — сказал мне о. Исаакий. Я пошел к себе.
И снова, входя в маленькую комнатку, без стола и стульев, с узенькой койкой, на которой лежал изорванный «кусок» одеяла, а на стене висела картина, изображающая старика и женщину с распущенными волосами, стреляющую в него из лука, — я опять почувствовал странное ощущение, точно я вхожу в «свою» комнату, в которой всегда жил и всегда буду жить…
Рис. Келья о. Иссакия и о. Сергия