Лондон, 1 декабря 1711.
[ суббота ]
Мое последнее письмо отнесено в почтовую контору нынче вечером. Я собирался пообедать с мистером Мэшемом и заглянул в кондитерскую Уайта, чтобы посмотреть, нет ли его там. В то время как я стоял в дверях, меня заметил лорд Уортон; я, конечно, тоже его увидел, но притворился, будто не замечаю, и уже хотел было уйти, однако он, пройдя через толпу посетителей, окликнул меня и поздоровался. Мило, не правда ли? Он, я полагаю, не прочь, чтобы каждое произнесенное им слово было веревкой, на которой бы меня повесили. Мэшем не обедал дома, а посему я поел с приятелем, живущим по соседству. Типограф не прислал мне второе издание, уж не знаю, по какой причине, ведь оно наверняка сегодня появилось. Быть может, памфлетом уже сыты по горло. Дома меня дожидалось на столе письмо от лорда Гарли, сообщавшего, что его отец просит меня внести две небольших поправки; этим я сейчас и займусь.
2. Утро. Посмотрите, как я оплошал: написал, что сегодня 37 число, а все из-за номера письма наверху страницы. Так-с, я дожидаюсь сейчас старого Фроуда, который обещал заглянуть нынче утром. Я уже одет, потому что собираюсь пойти потом в церковь. Кроме как по воскресеньям, Фроуд, видимо, не рискует выходить из дома[721]. Рано утром у меня был типограф, он пришел сказать, что второе издание было распродано вчера за пять часов, и к завтрашнему дню нужно подготовить третье; возможно, удастся продать еще половину такого же количества; в его типографии сейчас этим заняты, несмотря на воскресный день. Старый олух Фроуд, судя по всему, не явится, и я пропущу из-за него службу. — Доброго вам утра, сударыни. — Вечером. Был нынче при дворе. Королева пребывает в добром здравии и прошлась немного по залам. Обедал с секретарем и быстро разрешил с ним кое-какие дела. Он говорит, что голландский посол намерен выразить недовольство в связи с моим памфлетом, который вызвал здесь невообразимый шум. Он пришелся более чем кстати и вполне оправдывает труды, которых мне стоил. Думаю, что его напечатают и в Ирландии[722]. Одни приписывают его Прайору, другие — господину секретарю Сент-Джону, но я, разумеется, как всегда, первый, кому приписывают все. А теперь я лягу спать.
3. Я велел Патрику не впускать ко мне никаких незнакомых посетителей, а нынче какой-то малый все рвался переговорить со мной по поручению сэра Джорджа Преттимена[723]. Поскольку я никогда о таком не слыхал, то и не пожелал видеть его посыльного; в конце концов оказалось, что этот самый сэр Джордж продал свое поместье и теперь просто побирается. Смизерс, посыльный из Фарнхема, принес мне нынче утром письмо от вашей матушки с тремя вложенными в него бумагами, написанными рукой леди Джиффард: одна представляет собой расписку на 100 фунтов, которые принадлежат вам и хранятся у нее; я переслал эту расписку вам для передачи Меристону[724]; другая — удостоверяет, что причитающиеся ей от казны 100 фунтов принадлежат Стелле, и третья на гербовой бумаге на сумму в 300 фунтов. Думаю, что последние две лучше хранить в Англии в надежных руках до тех пор, пока не преставится леди Джиффард, и я постараюсь подыскать такого человека до моего отъезда отсюда. Я расспросил Смизерса относительно всех обитателей Фарнхема. Миссис Уайт[725] перестала модничать, она хромает, и у нее опухают ноги, а посему она почти не выходит из дома, а ее престарелый висельник-муж, как всегда, пребывает в добром здравии. Нынче утром я пошел к лорду-казначею справиться относительно изменений, которые он хотел бы внести в памфлет, однако сделать это можно будет только в четвертом издании, которое, как я полагаю, не замедлит появиться; типограф сказал мне нынче за обедом, что половина третьего издания уже разошлась. Оказывается, миссис Персивал[726] с дочерью последние три недели находились в Лондоне, но я услыхал об этом не далее как сегодня; миссис Уэсли тоже приехала в город, чтобы посоветоваться с доктором Рэдклифом. Виги вознамерились представить мой памфлет на обсуждение палаты лордов с тем, чтобы осудить его, так во всяком случае я слышал. Но типограф будет твердо стоять на своем и не назовет автора: он скажет, что получил памфлет с пенни-почтой. Поговаривают, будто палата лордов непременно затеет свару, ведь виги располагают там сейчас внушительным большинством, а наши министры на редкость беззаботны на этот счет. Я не упускал случая предостеречь их, и некоторые из них сознают грозящую им опасность, однако лорд-казначей слишком уж уверен в себе. Я, правда, думаю, что его удачливая судьба вывезет его из всех передряг, но по здравом рассуждении должен признать, что положение нынешнего кабинета крайне неустойчиво; они еще смогут удержаться, если добьются заключения мира, но не иначе.
4. Господин секретарь прислал нынче сказать, что желает пообедать со мной наедине, тем не менее за столом оказалось еще два человека, и мне так и не удалось обсудить с ним кое-какие дела. Утром я отправился вместе с молодым Харкуром, секретарем нашего Общества, снять комнату для наших еженедельных собраний, и что же вы думаете? — Хозяин запросил с нас по пять гиней в неделю только за то, что мы раз в неделю будем там обедать; не правда ли, куда как славно? Разумеется, мы с ним не сошлись в цене и в следующий четверг будем обедать у Харкура (он сын лорда-хранителя печати). Уже распродано более половины третьего издания и начинают сказываться последствия: так, например, голландский посол отказался обедать с доктором Дэвенантом, потому что того заподозрили в авторстве. В каждое издание памфлета я вношу некоторые изменения, и с тех пор, как его печатают, у меня больше хлопот, нежели когда я его писал. Его уже переслали в Ирландию и полагаю, что он будет там перепечатан.
5. Готовится уже четвертое издание, а это из ряда вон выходящий случай, тем более, что книга стоит недешево — двенадцать пенсов, и тории не покупают ее оптом, с тем чтобы раздавать потом даром, как это в обычае у вигов; памфлет раскупается исключительно по причине своих неоспоримых достоинств. Я подыскал одного подручного борзописца, который снова будет сочинять «Экзаминер», а мы с секретарем будем время от времени подсказывать ему то да се; однако нам бы хотелось противопоставить журнал изделиям Граб-стрит, чтобы иметь возможность соперничать с тамошними писаками. Обедал нынче у лорда-казначея в пять часов; семья уже пообедала; он не выпил ни капли кларета, опасаясь нового приступа ревматизма, от которого почти оправился, и хотя был, как всегда, чрезвычайно любезен, но мне все же показалось, что он несколько расстроен нынешним положением дел. Посол ганноверского курфюрста[727] вручил гневную ноту, направленную против мира и позаботился о ее опубликовании. Лорды-виги пускаются во все тяжкие, стараясь заручиться к пятнице большинством и, если им это удастся, намерены обратиться к королеве с адресом, направленным против мира. Лорд Ноттингем[728] — видный торий, известный вития, переметнулся на сторону вигов; они пьют сегодня за его здоровье, и лорд Уортон объявил, что «не кто иной, как Угрюмец (так его прозвали за выражение лица) спасет, наконец-то, Англию». Лорд-казначей намекнул, что было бы не худо, если бы появилась баллада на Ноттингема, и к завтрашнему утру я постараюсь ее накропать. Он показал мне печатный листок с оскорбительными и скверными стишками, направленными против него, под названием «Английский Катилина»[729] и заставил меня прочитать их всем присутствующим. Оказалось, что нынче день его рождения, о чем он не хотел нам говорить, однако лорд Гарли шепнул мне об этом.
6. Нынче утром сочинил балладу; она на две головы выше изделий Граб-стрит. Днем нанес визит миссис Мэшем, после чего отправился на обед нашего Общества. Бедняга лорд-хранитель печати ограничился кусочком баранины. Мы избрали еще двух членов; сегодня присутствовало одиннадцать человек — больше, чем когда бы то ни было. На той неделе я должен буду представить лорда Оррери. Прежде, чем мы разошлись, пришел типограф и принес мою балладу, при чтении она по меньшей мере раз двенадцать вызывала всеобщий хохот. Он собирается выпустить пятое издание памфлета книжкой небольшого размера в расчете на то, что она будет раскуплена и разослана нашим друзьям в провинцию. Появился ответ ценой в шесть пенсов, совершенно никчемный, но в числе прочих предполагаемых авторов памфлета в нем называют и меня. Завтрашнее заседание парламента решит нашу судьбу, и мы преисполнены надежд и опасений. По нашим расчетам мы обладаем в палате лордов большинством в десять голосов, и все-таки я заметил, что миссис Мэшем несколько обеспокоена, хотя она и уверяла меня, что королева преисполнена решимости. Герцог Мальборо в последние дни не виделся с королевой, чему миссис Мэшем чрезвычайно рада; по ее словам, он имеет обыкновение плести своим дружкам сотню небылиц, якобы услышанных им от королевы. Один день он ведет себя тише воды, ниже травы, а другой — начинает хорохориться. Говорят, что сегодня к полуночи в Лондон прибудет герцог Ормонд.
7. Поскольку на сегодня назначено было открытие парламента, на котором предстояло решить вопрос чрезвычайной важности, я нарочно пошел с доктором Фрейндом пообедать в Сити, чтобы ни с кем не встречаться, а нашего типографа мы послали понаблюдать, какая нам уготована участь. Отчет, который он нам принес, оказался самым неутешительным. Первым выступил граф Ноттингем, который обрушился на мирный договор, и предложил лордам внести в их адрес, обращенный к королеве, поправку, в которой они советовали бы ей не заключать мира без Испании, и после обсуждения вигам удалось-таки провести эту поправку большинством в шесть голосов. И все это случилось единственно из-за беззаботности лорда-казначея, который своевременно не потрудился собрать всех своих сторонников, хотя мы не раз его предупреждали. Ноттингем, без сомнения, был подкуплен. Но эта поправка пока еще принята только в комитете палаты лордов, и мы надеемся, что когда завтра о ней доложат всей палате, мы соберем большинство с помощью нескольких шотландских лордов, приехавших в Лондон. Тем не менее, для лорда-казначея эта чувствительный удар, который пагубно отразится на его репутации и может повлечь за собой его крушение. Я, правда, знаю обо всем этом только со слов типографа, присутствовавшего при обсуждении, а как это восприняли министры и каковы их надежды и опасения, сказать не могу до тех пор, пока не увижусь с ними. Завтра рано утром я буду у секретаря и тогда смогу рассказать вам больше, а также, если выберу время, напишу полный отчет епископу Клогерскому и архиепископу Дублинскому. Я ужасно пал духом. Мне не терпится узнать, как перенес удар лорд-казначей и что он намерен предпринять. На заседании парламента присутствовал и герцог Ормонд, приехавший в Лондон сегодня.
8. Рано утром я побывал у секретаря и говорил с ним о вчерашних событиях. Он выразил надежду, что когда обо всем этом доложат нынче палате лордов, те откажутся одобрить решение своего комитета, и дело таким образом кончится ничем, кроме разве некоторого ущерба для репутации лорда-казначея. Только я успел пообедать с доктором Кокберном, как пришел член парламента от Шотландии и сказал, что поправка, направленная против кабинета министров, все-таки прошла в палате лордов большинством почти два к одному. Я тотчас же отправился к миссис Мэшем; по дороге мне встретился доктор Арбетнот (любимый лекарь королевы), и мы пошли вместе. Миссис Мэшем только что вернулась от королевы, которой она прислуживала за обедом, и собиралась сама сесть за стол. Оказалось, она еще не слыхала о том, что дело обернулось против нас. Как выяснилось, лорд-казначей был настолько беззаботен, что в то время как этот вопрос обсуждался в палате лордов, он находился у королевы. Я тотчас же сказал миссис Мэшем, что либо она и лорд-казначей сговорились с королевой предать нас, либо же королева предала их обоих. Мое первое предположение она со всей решительностью отвергла, и я ей поверил, однако она сообщила мне кое-какие сведения, дающие основания заподозрить, что королева от нас отступилась. Так, вчера, например, когда королева уходила из палаты лордов, где она присутствовала во время прений, лорд-камергер герцог Шрусбери спросил ее, кому из них ее проводить — ему или обер-гофмейстеру графу Линдсею[730], на что она коротко ответила: «Ни тому, ни другому», — и подала руку герцогу Сомерсету, громче всех других ратовавшему в палате лордов за поправку, направленную против мира. Она привела еще несколько примеров в том же духе, убедивших меня, что королева вероломна или, по крайней мере, слишком уж колеблется. Мистер Мэшем просил нас задержаться, потому что к ним должен был зайти лорд-казначей, и мы решили задать ему жару за допущенную им беззаботность в обеспечении большинства. Он пришел, казалось, в таком же хорошем настроении как обычно, однако выражение его лица изобличало, как я заметил, явное смущение. Я стал над ним подшучивать и попросил его отдать мне свой жезл, он так и сделал, и тогда я сказал, что если бы он доверил его мне хотя бы на неделю, я бы все уладил наилучшим образом; он спросил: каким же именно? И я ответил, что немедленно отстранил бы лорда Мальборо, обеих его дочерей[731], герцога и герцогиню Сомерсет и лорда Чомли[732] от всех занимаемых ими должностей и что едва ли кто из его друзей со мной не согласится. Арбетнот спросил его: как могло случиться, что он не заручился поддержкой большинства? И единственное, что лорд-казначей нашелся ответить, было, что он бессилен, если люди лгут и нарушают клятву. Ответ довольно жалкий для министра ее величества. Он еще обмолвился словами из Писания, что «сердце царей неисследимо»[733]. Я сказал, что именно этого я и опасался и что это наихудшая новость из всех, какие он мог мне сообщить. Я заклинал его разузнать, на что мы можем теперь рассчитывать, и после некоторой заминки он попросил меня не беспокоиться, потому что все, мол, еще уладится. Мы всячески упрашивали его хоть немного перекусить, но он непременно хотел идти домой, потому что был уже седьмой час, и уговорил меня пойти с ним. У него дома мы застали его брата и господина секретаря. Он велел своему сыну составить список всех тех членов палаты общин, которые занимают какие-нибудь должности и тем не менее голосовали против кабинета министров, притом в таком тоне, как если бы всех их ожидало неминуемое смещение. Боюсь, однако, что ему не удастся это осуществить. Через час пришел лорд-хранитель печати, и они занялись делами, а посему я попрощался с ними и возвратился к миссис Мэшем, но у нее были гости, и я не захотел остаться. — Сегодняшняя запись получилась очень длинной, но ведь речь шла о дне, который может привести к большим переменам и повлечь за собой гибель Англии. Виги теперь ликуют, они предсказывали, как все произойдет, но мы думали, что это лишь пустое бахвальство. Более того, они заявляли, что парламент распустят еще до Рождества и, возможно, что так оно и будет. И все это козни пр[оклят]ой герцогини Сомерсет. Я предупреждал их об этом еще девять месяцев тому назад и с тех пор повторял по меньшей мере раз сто, да и секретарь всегда опасался этого. Я сказал нынче лорду-казначею, что у меня по сравнению с ним хотя бы то преимущество, что ему отрубят голову, а меня повесят, и потому я унесу свое тело в могилу в целости и сохранности.
9. Утром был у господина секретаря; мы оба с ним того мнения, что королева вероломна. Я рассказал ему обо всем, что слышал, и он подтвердил это другими примерами. Потом я пошел к моему другу Льюису, который посылал за мной. Он ни о чем другом не говорит, кроме как о намерении укрыться в своем поместье в Уэльсе. Он дал мне основания предположить, что между королевой и вигами существовал сговор. Лорд, Сомерс, как он слыхал, будет назначен казначеем, а что касается герцогини Сомерсет, то, по его мнению, прежде чем удастся ее удалить, она добьется роспуска парламента и созыва нового, вигистского, что вполне возможно сделать, взяв проведение выборов в свои руки. Положение сейчас критическое, и ближайший день или два окажутся решающими. Я попросил Льюиса заручиться обещанием лорда-казначея, что как только тот убедится, что перемены неизбежны, он тотчас отправит меня куда-нибудь за границу в качестве секретаря при посольстве, где я мог бы оставаться до тех пор, пока новый кабинет министров не сочтет необходимым меня отозвать, а тогда я месяцев на пять или шесть скажусь больным, пока вся эта буря не уляжется. Надеюсь, он мне в этом не откажет, ведь мне едва ли стоит полагаться на милосердие моих врагов, пока их гнев не остыл. Обедал с секретарем; он притворяется веселым, и, судя по всему, уповает на то, что все еще уладится. После обеда я отвел его в сторонку и, напомнив о всех услугах, которые я им оказывал и за которые не просил никакого вознаграждения, полагая, что, по крайней мере, могу рассчитывать на безопасность, обратился к нему с той же просьбой: послать меня за границу до наступления перемен. Обняв меня, он поклялся, что позаботится обо мне, как о самом себе, и просил не терять присутствия духа, потому что в ближайшие два дня мудрость лорда-казначея проявится больше, нежели когда бы то ни было; он-де умышленно не противодействовал событиям, а тем временем принял меры, чтобы обратить потом все к своей выгоде. Я ответил: «Дай-то бог!», хотя ничему теперь не верю; насколько я могу судить, игра проиграна. Вскоре я узнаю больше, и мои письма явятся, во всяком случае, достоверной историей, показывающей вам шаг за шагом эти перемены.
10. Утром был у Льюиса, который высказал предположение, что они позволят парламенту заседать до тех пор, пока он не выделит необходимых денег, а весной распустят его и разделаются с нынешним кабинетом, Он передал лорду-казначею мою просьбу, и милорд настоятельно просил его заверить меня, что все будет хорошо и мне нечего опасаться. Пообедал я в Сити с приятелем. Палата общин явилась нынче к королеве, чтобы вручить ей свой адрес, и все лорды, которые стояли за договор о мире, пришли вместе с ними, дабы выказать тем свою добрую волю. У меня имеются теперь новые доказательства вероломности королевы, и это постепенно становится известно всем.
11. Между двумя и тремя я пошел повидать миссис Мэшем; в то время, как я дожидался, когда она выйдет из спальни, где она примеряла юбку, к ней пришел лорд-казначей и, увидя меня, стал надо мной посмеиваться. «Чем знаться с таким малым, как Льюис, — сказал он, — вам бы следовало лучше водиться со мной. У меня, по крайней мере, не цыплячья душа и сердце не как у мышонка». Потом он прошел к миссис Мэшем, а когда уходил, то попросил ее позволить мне пойти к нему на обед. Он полюбопытствовал, не боюсь ли я появляться на людях в его обществе? Я ответил, что никогда в жизни не придавал цены должности лорда-казначея и потому всегда буду питать равное почтение, будь то к мистеру Гарли или к лорду Оксфорду. Мне показалось, что он говорил довольно хладнокровно, как если бы рассчитывал, что все случившееся послужит ему только на пользу. Я не удержался и намекнул, что он и сам не был уверен в королеве и что эти подлые заморыши — лорды никогда бы не осмелились голосовать против кабинета министров, если бы Сомерсет не заверил их, что тем самым они угодят королеве. Он согласился со мной, что это действительно дело рук Сомерсета. Я просидел у него до шести, после чего к нему пришел голландский посол де Бюис, и я откланялся. Прайор тоже остался после обеда и посидел немного с нами; я заметил, что он, как и все они, пал духом, хотя каждый старается не подавать вида.
12. В Лондон приехал Форд, я виделся с ним вчера вечером, и хотя рассказал ему о положении дел, он, тем не менее, не только этим не обескуражен, но, напротив того, настроен весьма бодро. Нынешние перемены столь живо напоминают недавнее прошлое, что я диву даюсь, как люди этого не замечают. Секретарь посылал вчера за мной с приглашением на обед, но меня не было дома: возможно, он хотел мне что-нибудь сообщить. Сейчас утро, и я пишу в постели. Я собираюсь пойти к герцогу Ормонду, которого еще не видал. Доброго вам утра, сударыни. — Вечером. Утром повидал герцога Ормонда; с обычной своей учтивостью он задал мне два-три вопроса, но все они относились к Ирландии, в конце концов я заметил ему, что с того времени, как мы последний раз виделись, ирландские дела меня не занимали. Тогда он шепнул, что я, как он надеется, сумел за это время оказать кое-какие добрые услуги; я ответил, что если бы каждый сделал хотя бы вполовину столько, сколько я, мы не очутились бы сейчас в таком положении, после чего мы отошли в сторонку и обсудили события этих дней. Я рассказал ему, как все произошло, и посоветовал, что следует предпринять. Потом я прошел к герцогине и посидел с ней около часа, а потом еще столько же с леди Оглторп, которая так дьявольски хитра, что могла бы еще, я полагаю, найти какой-нибудь выход, если бы только ее совета послушались. Обедал я с приятелем при дворе.
13. Утром был у секретаря; у него прямо-таки какая-то потребность делать вид, что все устроится наилучшим образом. «Поверите ли вы в это, — сказал он, — если увидите, что все эти людишки отстранены?» Я сказал: «Да, если увижу, что отстранены герцог и герцогиня Сомерсет». И он поклялся, что, если это не произойдет, то он уйдет со своего поста. Наше Общество обедало сегодня у сэра Уильяма Уиндхема, присутствовало тринадцать человек, и были представлены лорд Оррери и еще два новых члена. В семь я с ними попрощался. Забыл упомянуть вам, что типограф сказал мне вчера, будто лорд главный судья[734], тот самый, что руководил судебным процессом против Сэчверела, посылал вчера за издателем Морфью: он предъявил ему несколько листков и памфлетов, в том числе мое «Поведение союзников», всячески грозил, допытывался, кто автор, и обязал его во время следующей сессии явиться в суд. Он, без сомнения, никогда не отважился бы на такую дерзость, если бы не предвидел того, что должно произойти при дворе.
14. Утром ко мне явился лорд Шелберн, чтобы осведомиться о положении дел, и попросил меня ответить на все его возражения против заключения мирного договора, что не заняло много времени, так как он почти не давал мне рта раскрыть. Он вполне здравомыслящий человек, но спорит всегда с такой горячностью, что рано или поздно доведет себя до чахотки. Он пожелал, чтобы я непременно его принимал, когда бы ему ни вздумалось ко мне прийти, и я обещал, хотя делать этого, по правде говоря, не собираюсь. Ли и Стерн выедут в Ирландию в следующий понедельник и прибудут к вам, я полагаю, намного раньше этого письма. — Нынче вечером я пил отличное вино в довольно-таки гнусной компании; по крайней мере, о некоторых из присутствующих вполне можно так сказать. Меня туда затащили, однако впредь я буду осмотрительней. Уже поздний час и прочее.
15. Утро. Говорят будто сегодня на рассмотрение палаты лордов представлен «Билль касательно временного принятия англиканства», но мне пока ничего об этом неизвестно. Сейчас я закончу это письмо и собственной персоной отнесу его в почтовую контору. Это будет очень достопамятное письмо и, возможно, несколько лет спустя мне захочется его перечесть. В нем запечатлены первые шаги на пути к падению прекрасного кабинета министров, потому что я смотрю на них, как на людей конченых, и одному богу ведомо, каковы будут последствия. — А теперь я попрощаюсь с моими драгоценными МД, потому что ко мне должны прийти и, кроме того, днем необходимо побывать в канцелярии лорда Дартмута. Прощайте, драгоценные МД, я желаю вам веселого Рождества; надеюсь, что к тому времени вы уже получите это письмо. Любите Престо, который любит МД в тысячу раз больше чего бы то ни было на свете. Еще раз прощайте, драгоценные МД и прочее.