Однажды, в одну из суббот, в свободный час выхожу на нашу Тираспольскую улицу. Мороз, тишина и далекое низкое солнце. Снег сухой, скрипучий и белее сахара. На мне длинное ватное пальто, купленное Соней на рост, а на голове круглая шапка из поддельной серой мерлушки.
Соня говорит, что эта шапочка очень подходит к моим черным кудрям.
Выхожу из ворот и вижу хромого мальчика на костылях, катающегося на одном деревянном коньке; другая нога у него согнута пополам.
Катается он очень ловко: разбежится, взмахнет костылями и на одной ноге проделывает несколько фигур.
Хромой конькобежец меня заинтересовывает. Подхожу ближе. В это время у мальчика развязывается конек.
Тогда он прислоняется к стене, повисает на костылях и силится закрепить развязавшуюся бечевочку.
Вижу, что хромому трудно приходится, и говорю ему:
— Дай я тебе помогу…
— Помоги, если не шутишь.
И наше знакомство начинается.
Узнаю, что его зовут Петя, что живет он рядом в большом подвале, где помещается столярная мастерская его отца. Отец у него украинец, а мать русская. Узнаю также, что из пяти братьев и сестер он самый старший, хотя ему всего десять лет.
— У меня еще один конек есть… Хочешь покататься? Я сейчас вынесу, хочешь? — предлагает мне Петя и с помощью костылей скачет к себе в подвал.
Я остаюсь ждать его. Он мне нравится. Лицо у него маленькое, заостренное у подбородка и печальное, а глаза лучистые, цвета весеннего неба.
Впоследствии я узнаю от самого Пети, что у него нет товарищей: он боится сверстников. Мальчишки обижают его, отнимают костыли и относят их подальше, а когда он скачет на одной ноге к своим костылям, ребята бьют в ладоши и улюлюкают.
— У меня коньки настоящие… Я их сам делаю… И железка вставлена для скользкости… Видишь? — говорит Петя, возвращаясь ко мне.
Мой новый товарищ хоть и хромой, но катается лучше меня.
Скользим мы. по снегу в золотисто-снежное утро, смеемся, когда я падаю на мягкую зимнюю панель, и скачем вперед.
Вдруг Петя останавливается и шепчет в испуге: — Бежим назад… Вон они…
— Кто?
— Булочники…
Из дома, где помещается булочная Амбатьелло, выбегает суча мальчишек. По их смеющимся рожам и ужимкам чувствую, что без стычки дело не обойдется.
Правда, — ребята маленькие, но их четверо, а один из них ростом повыше меня и, судя по его ухваткам, драчун несомненный.
— Цапля-капля, стук-стук-стук… — хором приветствуют они Петю, смело наступая на него.
Хромой жмется к стене и всеми пальцами впивается в костыли.
Начинаю caM трусить, хочу задать стрекача, но стыдно перед беспомощным Петей.
— Вы чего? — кричу я, когда мальчишки ближе подходят к нам.
— А ты чего? — голосисто спрашивает один из них.
— Я ничего.
— И мы ничего…
— Поднеси ему, Васька, тютю… Чего смотришь?.. Он «из наших»…
Это говорит водитель шайки, самый большой. А Васька, румянощекий, курносый и сероглазый, не задумываясь, подскакивает ко мне и одновременно по-одесски — ударяет меня кулаком в грудь и ногой по моим ногам. От неожиданности теряю равновесие и сваливаюсь.
Мое падение сопровождается громким смехом детворы. Стыд и злоба поднимают меня. Вырываю у Петьки костыль и бросаюсь к мальчишкам, но те разбегаются и уже издали грозят мне. А старший кричит на прощанье:
— Погоди, черномазый, наскочишь на мои кулаки!
Мы с Петей торжествуем.
— Идем к нам… Ты будешь моим товарищем… Хорошо? У меня книжки с картинками, верстак с инструментами… Пойдешь?.. Да?..
Голубые глаза Пети светятся такой ласковой добротой, а голос звучит так просительно, что не могу отказать и следую за ним.
По дороге спрашиваю у Пети:
— Давно у тебя с ногой?
— Давно… Я еще маленький был, когда с лестницы свалился… Батя говорит, что ее могут выпрямить…
— Кто может?
— Такие доктора имеются… В Питере живут. Вот как батя получит большой заказ, заработает много денег, мы с ним покатим в Питер, а оттуда я вернусь как все, без костылей…
Мы по каменной лестнице спускаемся в подвал. Над входом читаю вывеску, написанную печатными буквами углем: «Ось де столяр Тарасевич живет»
Помещение большое, но оно ниже улицы, и когда проходят люди, мы видим только ноги. При входе в подвал в нос проникает смешанный запах сырости, клея, русских щей и свежих сосновых стружек.
Меня окружают белоголовые ребятишки, с любопытством рассматривающие меня.
— Ты кто?
— Ты для чего сюда пришел?..
Петя бесцеремонно отгоняет мелюзгу и ведет меня «к себе».
Это «к себе» представляет собою небольшой угол за печкой, где в строгом порядке находятся детские столярные инструменты, книжки с картинками, тетради, карандаши и ажурные полочки, выпиленные самим Петей.
Мать моего нового приятеля — блондинка среднего роста, с добрым, симпатичным лицом и приятным голосом. Она — русская из Ярославской губернии. Меня она тотчас же узнает: видит меня чуть ли не ежедневно, как проходит мимо лавки Бершадских.
Сам Тарасевич немного пугает меня: он похож на медведя, поднявшегося на задние лапы; а лицом напоминает запорожца с темнорусыми усами, висящими ниже подбородка. Но он только с виду кажется страшным, а когда заговорит и смешливые огоньки зажгутся в карих глазах, — перестаешь его бояться.
Родители Пети обходятся со мною ласково. Они, видимо, рады, что у их первенца нашелся товарищ.
— Батя, мы с этим мальчиком дружить будем… Он хороший, защищает меня, — говорит Петя.
— Добре, добре, хлопчики, — соглашается отец.
— Как тебя зовут? — обращается ко мне мать.
— Шим… Нет, просто Сеня, — отвечаю я, немного смущенный тем, что не сразу назвал себя по-русски.
— Идем к себе, — настойчиво приглашает меня Петя.
За нами вдогонку по чисто вымытому полу быстро ползет малыш с закатанной до затылка рубашонкой. Мальчишка беспричинно смеется, показывая два молочных зуба.
Отныне у меня есть дом, куда могу приходить, когда мне вздумается. Ко мне здесь относятся хорошо, а малыши уважают меня за силу и за вранье: я часто рассказываю им небылицы, мною самим выдуманные.
Жизнь Тарасевичей мне понятна и близка. Понимаю, что бедность заставляет их жить в подвале и пить чай вприкуску. Но эта бедность освещена всеобщей мечтой о «большом заказе». И вот когда будет получен заказ и когда Тарасевич заработает много денег, тогда жизнь изменится: снимут светлое, сухое помещение, наймут подмастерьев и каждый день станут есть мясо. Откуда явится заказ — никто не знает, но вся семья верит в это чудесное завтра, и в ожидании лучшего они бодро переносят нужду, весело «жартуют» над постными щами и над «братской могилой», как называет свой подвал сам Тарасевич.