Спирька вьюн
Дедушка Архип, как только вышел из монастырского двора, заговорил с Рыжиком совсем в ином тоне. Он понял, что мальчику некуда идти, что за него никто не заступится, и он решил действовать более откровенно.
— Ну-с, мальчонка, — проговорил дед, когда, миновав ярмарочную площадь, они вошли в какую-то длинную безлюдную улицу, — до сей поры ты меня вел, а теперь я тебя поведу, потому я не слепой… Понял ты, касатик?
Старик беззвучно засмеялся, взял мальчика за руку и зашагал вперед.
Рыжик молча следовал за ним. Он покорился своей участи, так как другого исхода у него не было. Откровенность деда его нисколько не смутила: он еще во время трапезы догадался, что дед притворяется слепым. Он только не понимал, для какой цели старик это делает.
— Вот придем на постоялый, переночуем, — заговорил снова дед, — а завтра и за дело возьмемся… Тебя маленько поучим, и, гляди, впрок пойдешь. Даром, брат, никто кормить не станет. Теперя люди по-иначему живут: каждый в свой рот кусок кладет… А без обмана куска-то и не положишь… Человека допрежь всего разжалобить надо. Без жалости, хоть пропадай, никто не поможет. А где жалость взять?.. Хорошо, ежели тебе посчастливилось руку либо ногу потерять аль слепым родиться. А ежели ты здоров да без изъянов, тогда как быть? Ведь благодетель не поверит, потому на тебя жалости нет… Вот, стало быть, приходится жалость показывать. Ну, там слепым прикинуться аль безруким… Понял, касатик?
Рыжик молчал, не зная, что сказать. Речь старика не совсем была для него ясна; да ему и вникать-то не хотелось в то, о чем говорил дед. Его в ту минуту больше всего интересовал Спирька, с которым сидел он недавно за одной миской. Черномазый мальчуган, похожий на цыганенка, очень понравился Саньке.
— Прощай, красноперый! — бросил Рыжику Спирька, когда они выходили из монастыря. — Будешь на постоялке — свидимся. Иду по ярмарке стрелять.
Санька был рад, когда узнал от дедушки, что они идут на постоялый: он надеялся там встретиться со Спирькой.
Старик, видя, что мальчик покорно следует за ним, выпустил его руку и переложил мешок с одного плеча на другое. Жара стояла невыносимая. С деда пот градом катился, и он, по-видимому, сильно устал. Даже Рыжику, на котором, помимо рубашки и коротеньких штанишек, ничего не было, и то было жарко. Его загорелое, покрытое веснушками курносое лицо было мокро от пота, а горячая пыль, точно неостывшая зола, жгла ему босые ноги, что заставляло Рыжика часто и смешно подпрыгивать.
Постоялый двор не понравился Саньке. Во-первых, там был кабак, из которого выходили пьяные и буйные оборванцы, а во-вторых, нигде нельзя было найти прохладного местечка. Низенький заборчик, которым был огорожен постоялый двор, не давал тени, а в большой ночлежной комнате, куда они было с дедом заглянули, стояла такая духота и столько там было мух, что они решили до солнечного заката уж лучше посидеть на дворе. Дедушка усадил Рыжика возле входа в ночлежку, оставил на его присмотр мешок и отправился в питейный дом, находившийся тут же, у ворот постоялого двора. Только что Санька уселся, как явился Спирька.
— А, красноперый, мое вам огорчение! Как поживаете? Как глазами моргаете? — еще издали приветствовал Рыжика Спирька.
Санька улыбнулся и весело взглянул на мальчика. Спирька был одет почти так же, как и Рыжик. Иными словами говоря, весь его костюм состоял из серой рубашонки и таких же штанишек. Ноги были босы, и на голове, несмотря на летний зной, лихо была закинута набекрень потертая круглая шапка из поддельного барашка. У Спирьки вид был задорный, воинственный и веселый. По всему было видно, что мальчуган привык жить в нищенской обстановке и прекрасно чувствовал себя везде и всюду.
— Куришь? — коротко спросил он, усаживаясь рядом с Санькой.
— Нет, — ответил Рыжик и мысленно очень пожалел, что не курит.
— Ты глуп… А вот я курю. Где-то у меня антрацита немного осталось…
Спирька запустил руку в карман штанишек и вытащил оттуда несколько крошек махорки. Потом он из другого кармана достал клочок газетной бумаги, ловко и привычно скрутил папироску и обратился к проходившему мимо бородатому оборванцу:
— Эй, Тимоша, друг, нет ли спички?
Оборванец остановился, пошарил у себя в карманах, нашел коробку спичек, подошел к Спирьке и подал ему зажженную спичку.
Спирька закурил, пустил из носа две синеватые струйки дыма, плюнул наискось и важно, подражая взрослым, проговорил:
— Спасибо, Тима!
Бородач спрятал спички и молча прошел мимо.
За всей этой сценой Рыжик наблюдал с напряженным вниманием. Спирька положительно рос в его глазах. «Он не только курит, но старшие ему для этого даже спички дают! Вот молодец!» — мысленно похвалил Санька маленького курильщика, и в его душе росло уважение к Спирьке.
Тот, видя, что производит на новичка впечатление, еще пуще заважничал.
— Как тебя звать? — тоном судебного следователя спросил Спирька, выпуская дым из носа.
— Санька, — послышался тихий ответ.
— Как?.. Не бойся, говори громче!
— Санька.
— А прозвище какое у тебя?
Рыжик молчал.
— Ну что же ты молчишь?
— Рыжик меня еще зовут.
— А меня зовут Спирька Вьюн. Водку пьешь?
Последний вопрос даже немного испугал Саньку: до того он был неожидан.
— Не пьешь?
— Нет.
— Дурак! А я пью. На пасхе я страсть как натрескался… Эх, вот беда, денег нет, а то я бы сегодня за милую душу дернул бы, потому огорчен я… Ванька Ткач обидел… Ну, да ладно, еще попляшет он у меня! Тебя дед где украл?
— Он меня не украл.
— А как же ты к нему попал?
— Я из Киева приехал… Один под скамейкой лежал… А ночью меня выпустили…
— Постой, — перебил Рыжика Спирька, — это, стало быть, ты зайцем из Киева прикатил сюда?
— Да.
— Молодец! — от души похвалил Спирька и уже с большим уважением стал смотреть на Саньку. — Да ты не баба, как погляжу на тебя!.. Ну, рассказывай дальше. А в Киев как ты попал?
— С фокусником. Полфунтом звать его. Он, брат, алголик! — добавил Рыжик, вспомнив почему-то это слово, которое употребил однажды Полфунта, когда говорил о себе как о пьянице.
— Как ты сказал? Кто он такой? — крайне заинтересованный, переспросил Спирька.
— Алголик.
— А что такое алголик?
— Это, значит, волшебник. Он умеет огонь кушать и платки из уха вынимать.
— Ты врешь?! — широко раскрыв глаза, пробормотал Спирька.
— Собственными глазами видел.
— Где же он теперь? Куда он девался? Какой он? — засыпал Спирька вопросами Рыжика.
Тому пришлось подробно рассказать всю свою историю. Когда Рыжик кончил, Спирька хлопнул его по плечу, уставил на него свои черные умные глаза и промолвил:
— Будем товарищами! Хорошо?
— Хорошо, — согласился Санька.
Время между тем шло, а деда не было. Тень от ночлежного дома, у которого сидели мальчики, постепенно удлинялась, и становилось прохладнее.
— А дед твой где? — спросил Спирька.
— Вон туда зашел, — указал Рыжик на питейный дом.
— Это он тебя пропивает.
— Как это — меня? — встревожился Санька.
— Да так, обнаковенным манером: как меня пропивают, как других…
— А ты чей?
— Я у Ткача живу… Только я уйду от него… Ну его!.. Не хочу у него родимчиком быть…
Рыжик слушал нового приятеля с разинутым ртом. Лицо его выражало удивление, любопытство, испуг.
— Ты что глазами заворочал? — проговорил Спирька, заметив крайнее удивление на лице Рыжика. — Ты, может, думаешь, я вру? Нет, брат, все правда. Они как поймают аль украдут мальчика либо девочку, так сейчас же ими торговать начинают. Меня раз десять продавали…
— Да ну?! — вырвалось восклицание у Рыжика.
— Верно говорю. Меня украли маленьким, а я все помню. У нас деревня была большая… И лес был, и речка, и гора, высокая-высокая!.. Мы с Таней на самый верх забирались, а потом скатывались.
— А кто такая была Таня? — спросил Рыжик, и в то же мгновение вспомнил Дуню.
— Старшая сестра моя, — ответил Спирька и продолжал: — Вот, помню я, — летом это было, — сидел я на дороге, насупротив нашей избы, и баловался. А Таня побежала к мамке на покос. Вдруг это по деревне проходит баба да прямо ко мне. Я еще глуп был: мне бы удрать, а я на нее глаза вылупил, будто на родную, и ни с места. А баба видит, что на деревне никого нет, и подходит. «Что, голубчик, сахару хочешь?» — спрашивает. «Хочу». Она сейчас мне большой кусок и подает. А я маленький страсть как сахар любил! А ты?
Рыжик, чтобы не прервать нити рассказа, только утвердительно кивнул головой.
— Ну ладно, — продолжал Спирька. — Подала это она мне сахар и говорит: «Пойдем со мной, голубчик, я тебя к маме сведу». А я, не будь умный, встал на ножки и пошел. Вышли мы из деревни и давай по проселкам шататься. Стало мне тут скушно, и заплакал я. А она: «Погоди, грит, не плачь, голубь: лесок пройдем, и маму увидишь». И долго-долго ходили мы, а вечером в город попали. И вот с той поры у нищих я живу. А вот недавно — может, год, а может, и три прошло — не знаю, — попал я, братец, в такое место, что и сказать страшно! — добавил Спирька и таинственно понизил голос.
— В какое? — шепотом спросил Рыжик.
— А в такое, где калек делают, — тихо ответил Спирька.
— Что ты?!
Рыжика от любопытства и страха даже залихорадило, и он ближе пододвинулся к рассказчику.
— Верно говорю тебе. Слушай, — зашептал Спирька, прижавшись к Рыжику. — Там, братец ты мой, глаза выкалывают, руки, ноги выламывают, голодом морят…
Рыжик, трепеща всем телом, еще плотнее прижался к Спирьке.
— Правда? — поднял он большие карие глаза на товарища.
— Говорю тебе, правда… Слушай дальше. Хотели и со мной такую штуку сделать, да полиция помешала. Пришла полиция паспорта проверять, ну они и струсили…
— А кому они что сделали?
— Одной девочке глаза выкололи — она теперь померла, а одному мальчику ногу сломали.
— Мне страшно!.. — с трудом выговорил Санька и умоляюще взглянул на Спирьку.
— Чего страшно?
— А ежели и у меня глаза они выколют?
— Не бойсь, теперь этому не бывать, потому мы люди большие. Да и место тут не такое… Калек делают под Киевом да еще и под Москвой… Эк, чего бояться вздумал! — закончил Спирька громким голосом и весело метнул глазами.
Голос и взгляд Спирьки сразу ободрили Рыжика и прогнали страх. Подражая Спирьке, он так тряхнул рыжими кудрями, что шапчонка набок съехала, и сказал:
— А захотят что сделать, мы убежим! Ведь правда?
— Конечно. Чего их бояться!..
Мальчики успокоились и на время притихли.
Близился вечер. Солнце совсем скрылось за домом, и небо из голубого становилось темно-синим.
— Пойдем в ночлежку, — сказал после некоторого молчания Спирька, — займем места хорошие. А то народу как навалит — под нарой спать придется.
— А дедушка? — спросил Рыжик.
— Что — дедушка?
— А ежели он придет, а меня не будет?
— Чудак человек! Ведь ночлежка — вот она. Ляжем мы у окна, он нас и увидит. И мешок захвати. В мешке небось съедобного много, мы и закусим. Не трусь, ничего не будет! — добавил Спирька, подметив в лице Рыжика нерешительность.
Через минуту дети были в общей спальне, или в «ночлежке», как ее называли обитатели постоялого двора. Ночлежка представляла собою обширнейших размеров комнату с низким черным и потрескавшимся потолком, с шестью окнами во двор и земляным полом. Вдоль стен в виде буквы «П» тянулись широкие нары. Окна были открыты, и легкий предвечерний ветер освежал воздух.
— Вот сюда иди! — скомандовал Спирька и первый прыгнул на нару.
Рыжик немедленно последовал за ним. Спирька выбрал место в углу, под самым окном.
— Садись сюда, здесь хорошо: клопов мало, да из оконца ночью продувает… А ну-ка, покажь, что в мешке имеется…
Санька молча подвинул мешок к Спирьке. Тот преспокойно развязал его, достал булку, пару огурцов и принялся с аппетитом есть, угощая в то же время и Рыжика.
— Ты сильный? — набив рот хлебом, спросил Спирька.
— Сильный, — чуть не подавившись огурцом, ответил Рыжик.
— Ладно! Потом поборемся. Знаешь, мне давно хотелось иметь товарища. Я одно дело задумал… Вот я тебе когда-нибудь расскажу, и мы оба это дело обтяпаем. Хорошо?
— А какое это дело?
— Сурьезное. Потом скажу… Теперь молчи!.. Вот уже и стрелки собираются. Противные, терпеть их не могу.
Санька выглянул в окно. По двору гурьбой подвигались к ночлежке оборванцы обоего пола.