24 августа Ушаков со своей эскадрой вошел в пролив, а 25 августа утром русская эскадра расположилась перед Буюкдере. На следующий день султан прислал к Ушакову драгомана адмиралтейства с разными «многими учтивостями» и бриллиантовой табакеркой. А 28 августа состоялась первая конференция Ушакова с представителями Порты.
Турция согласилась выделить под верховное командование Ушакова четыре линейных корабля, десять фрегатов и корветов и «до тридцати малых судов». Маршрут для Ушакова намечался такой: Архипелаг к берегам Мореи, «к Корону, Модону и Наварину (sic!)», а оттуда прямо к Ионическим островам. Здесь и должна была произойти боевая встреча Ушакова с французскими оккупационными силами.
«По всем ведомостям Блистательная Порта и весь народ Константинополя, - доносил Ушаков 29 августа, - прибытием вспомогательной эскадры бесподобно обрадованы: учтивость, ласковость и доброжелательство во всех случаях совершенны» 16.
Согласно директиве, полученной из Петербурга, пределы действий эскадры ограничивались районом Египта, Кандии (Крита), Мореи и Венецианского залива, «смотря по нужде и обстоятельствам». В зависимости от последних предлагалось также оказывать содействие находящейся в Средиземном море английской эскадре.
Переговоры с Портой, в которых принял участие и Ушаков, закончились соглашением, по которому соединенные русская и турецкая эскадры под общим начальством Ушакова должны были следовать в Средиземное море для освобождения от французов захваченных ими Ионических островов.
В биографии Ушакова и в боевой истории России открылась новая славная страница.
Почему именно ему поручили огромной важности военную и дипломатическую функцию, - это, принимая во внимание уже заслуженную им репутацию, понятно само собой.
А почему такое большое политическое предприятие было начато, как оно протекало, как оно окончилось и как Ушаков увенчал себя новыми лаврами уже не только российской, но и всеевропейской славы, - об этом нам говорят те документы, к анализу и изложению которых мы теперь и обратимся.
Вторая половина XVIII в. была временем, когда сплошь и рядом военному вождю приходилось обращаться в дипломата и принимать на месте, не дожидаясь указаний из далекого Петербурга, крайне ответственные решения. Петербургская «обратная почта» приносила ответы Коллегии иностранных дел на запросы иногда через месяц, иногда через полтора после отправления этих запросов с берегов Черного моря или Дуная, а иногда и через три месяца, если запрос отправлялся, например, с Ионических островов. Обстановка вынуждала действовать самостоятельно, случались промахи… И не все полководцы чувствовали в себе призвание к дипломатическим переговорам. Суворов терпеть их не мог и прямо раздражался, когда ему обстоятельства навязывали дипломатические функции.
В противоположность Суворову, Румянцев и Кутузов (в особенности Кутузов) обнаружили замечательные дипломатические способности. Первый навсегда связал свое имя не только с Ларгой и Кагулом, но и с Кучук-Кайнарджийским миром, а второй прославился не только Бородинским боем, но и Бухарестским трактатом, по которому, к полному изумлению всей Европы, Россия получила Бессарабию.
Ушаков в этом отношении должен быть причислен к военным вождям типа Румянцева и Кутузова, хотя по своей стратегии и тактике он уже давно заслужил прозвище «морского Суворова».
Его проницательность, тонкость ума, понимание окружающих, искусно скрытая, но несомненная недоверчивость не только к врагам, но и к «союзникам», и даже главным образом к союзникам, - все это позволило ему совершенно, по существу, самостоятельно вести русскую политику и делать большое русское дело на Средиземном море в течение двух тревожных и критических лет европейской политики одновременно с Суворовым. Многие дипломатические трудности, с которыми они оба сталкивались, происходили от аналогичных причин. Замечу кстати, что Суворов необыкновенно высоко ставил всегда Ушакова.
Суворов терпеть не мог осторожных и увертливых карьеристов-немцев, любивших, на всякий случай, прибавлять чуть ли не к каждому своему высказыванию, что они не знают «наверное» - «nicht bestimmt». И именно поэтому великий полководец ценил твердость и точность Ушакова. Вот что читаем у Бантыш-Каменского: «Суворов, не любивший рассыпать похвалы там, где не следовало, особенно уважал. Федора Федоровича и любил отдавать справедливость его заслугам. В бытность Суворова на севере Италии к нему приехал от Ушакова офицер с бумагами, немец по происхождению. „А что, здоров ли мои друг, Федор Федорович?" - спросил Суворов. Посланный отвечал: ,,А, господин адмирал фон-Ушаков?» - «Убирайся ты с твоим фон! - воскликнул Суворов. - Этот титул ты можешь придавать такому-то и такому-то, потому что они нихтбештимтзагеры, немогузнайки, а человек, которого я уважаю, который своими победами сделался грозой для турков, потряс Константинополь и Дарданеллы и который, наконец, начал теперь великое дело освобождения Италии, отняв у французов крепость Корфу, еще никогда не уступавшую открытой силе, этого человека называй всегда просто Федор Федорович!"» 17.
Ушаков проявил себя как умнейший, тонкий и осторожный дипломат и вместе с тем как человек широкого государственного кругозора.
Случилось, что уже к концу его блестящей деятельности обстоятельства поставили его во главе соединенных морских сил России и Турции сперва для изгнания французов с Ионических островов, чрезвычайно важных в стратегическом отношении для всего хода борьбы на Средиземноморском театре, а затем для операций у берега Италии с целью содействия Суворову в деле очищения последней от войск французской Директории.
Обстановка на Средиземноморском театре создалась чрезвычайно сложная. Генерал Бонапарт, отправившись в мае из Тулона на завоевание Египта, как уже было сказано, захватил по пути остров Мальту и затем, сбив с толку гонявшегося за ним по всему морю Нельсона, благополучно высадил свою армию в Александрии и победоносно двинулся вперед к Каиру, сокрушая сопротивление противника на суше. Но опоздавший Нельсон нашел сопровождавший экспедицию Бонапарта французский флот и одержал большую победу при Абукире 21 июля (1 августа) 1798 г.
Вторжение французов в Египет затрагивало не только английские и турецкие интересы, но и русские, хотя, конечно, в меньшей степени. Укрепление французов на Средиземном море в восточной его части грозило полным превращением Турции во французского вассала, появлением французского флота на Черном море, то есть уничтожением всего того, что было достигнуто Россией в результате как Кучук-Кайнарджийского мира 1774 г., так и Ясского мира 1791 г. Египетская экспедиция с этой точки зрения являлась прямым продолжением и как бы дополнением предшествующих событий: захвата Бонапартом Венеции в 1797 г., занятия числившихся за Венецией, хоть и не всегда реально ей подвластных. Ионических островов, утверждения французов в Адриатическом море. Нечего и говорить, что завоевание Бонапартом почти всего Аппенинского полуострова и утверждение французов в Неаполе и в королевстве Обеих Сицилий делали более осуществимыми все дальнейшие планы и предначертания Директории, связанные со странами Леванта.
Но не только эти причины толкали Павла к войне против Франции. Для него Директория была той же ненавистной революционной «гидрой», как и Конвент, и он считал своей священной обязанностью бороться против этой «гидры». Как и во всем, он решил не следовать примеру матери. Екатерина II. может быть, громче всех в Европе кричала о необходимости сокрушить силой «парижских чудовищ», которых она, конечно, и в самом деле яростно ненавидела и опасалась, - но за все свое царствование не послала против Франции ни одного русского солдата, предпочитая, чтобы другие взяли на себя эту нелегкую борьбу. А Павел именно и желал явиться паладином монархического принципа, спасителем «тронов и алтарей» и т. д. Он и оказался фактически еще до начала XIX столетия царем, установившим мрачной памяти традицию «европейского жандарма», роль которого так долго играл после Павла русский царизм при Александре I и при Николае I.
Когда все эти разнообразные мотивы обусловили участие России во второй коалиции, оказалось, что два других главнейших партнера в затевавшейся тяжелой борьбе - Австрия и Англия - не только относятся неискренне, но уже наперед держат против нее камень за пазухой. Австрийский император Франц и его министр граф Тугут умоляли Павла прислать на помощь Австрии в Северную Италию Суворова с русской армией. Английский кабинет во главе с Вильямом Питтом Младшим, конечно, жаждал, чтобы на помощь англичанам как можно скорее пришли русские эскадры в Средиземное и Северное моря. Но и австрийцы и англичане боялись русских, не доверяли им, завидовали их успехам, хотя по существу эти успехи шли на пользу общему делу. А главное - эти союзники мечтали уже наперед не только о победе над французами при помощи русских, но и о том, чтобы сами-то русские не очень задерживалась на тех местах, где эти победы произойдут. Это почувствовал на севере Италии и в Швейцарии Суворов. Сразу это понял и действовавший на Ионических островах и на юге Италии Федор Федорович Ушаков, и он вовремя сумел приготовиться к скрытым ударам и парировать их.
В Петербурге еще долгое время не очень ясно и в некоторых отношениях совсем неправильно представляли себе, как обстоят дела на Средиземном море, куда шла эскадра Ушакова. В столице царил совсем неосновательный оптимизм: «Вы знаете, что экспедиция Бонапарта исчезла, как дым»,- с удовольствием сообщает канцлер князь Безбородко С. Р. Воронцову 6 октября 1798 г., то есть именно тогда, когда Бонапарт победоносно шел с армией по Египту, сметая прочь всякое сопротивление турок и мамелюков.
Из-за ложной информации канцлер Безбородко делал совершенно неправильные выводы о предстоящих задачах Ушакова в Средиземном море. Выходило, что о Египте беспокоиться уже незачем. Нельсон будет «блокировать Тулон и прочее», а Ушаков сможет «овладеть островами венецианскими (т. е. Ионическими)», согласовав свои действия с действиями Нельсона и «охраняя берега итальянские, способствовать блокаде Мальты» 18. Захват Мальты особенно раздражал «гроссмейстера» Павла.
А на самом деле Нельсону пришлось блокировать не Тулон и берега Италии, а прежде всего египетские порты и Мальту, и Ушакову необходимо было считаться с требованиями Нельсона о помощи.
По данным Коллегии иностранных дел, как явствует из того же письма Безбородко С. Р. Воронцову, Ушаков имел под своей командой к моменту выхода из Дарданелл 9 линейных кораблей, 5 больших фрегатов и несколько мелких судов. А у турецкого вице-адмирала, шедшего вместе с Ушаковым к Ионическим островам, было 6 линейных кораблей, 10 фрегатов и 30 легких судов. Эти сведения были слишком преувеличены. Русская эскадра имела в этот момент всего 6 кораблей, 5 фрегатов и 3 малых судна с 7400 человек экипажа (из них солдат 1700). Турецкая же эскадра состояла из 4 кораблей, 8 фрегатов и корветов и 4 малых судов.
Старые екатерининские вельможи просто не могли опомниться и поверить ушам и глазам своим: русские в союзе с турками. Но чего не сделает французская революция! «Надобно же вырасти таким уродам, как французы, чтобы произвести вещь, какой я не только на своем министерстве, но и на веку своем видеть не чаял, то есть: союз наш с Портою и переход флота нашего через канал. Последнему я рад, считая, что наша эскадра пособит общему делу в Средиземном море и сильное даст Англии облегчение управиться с Бонапарте и его причетом», - писал Александр Андреевич Безбородко русскому послу в Англии С. Р. Воронцову 19, сообщая некоторые подробности об экспедиции Ушакова.
Настойчиво указывалось Ушакову на необходимость всячески оказывать полное внимание и почтение туркам, чтобы искоренить их застарелое недоверие. «Впрочем, поручаю вам стараться избегать и не требовать лишнего от Порты и не терять из виду, что, помогая ей, не должны мы становиться в крайнюю тягость. Я полагаюсь относительно сего на ваше благоразумие, быв уверен, что вы будете пещись о выгодах ваших подчиненных, притом и о сохранении наилучшего от нас впечатления как в самом султане и министерстве его, так и в простом народе», - писал Павел в рескрипте на имя Ушакова 25 сентября 1798 г. 20