Как воспринял роман революционный демократ Микаэл Налбандян? Этот вопрос представляет огромный интерес при решении вопроса о социальном воздействии романа. Он вышел в 1858 году, но значительное время Налбандяну не удавалось приступить к его разбору. Потеряв надежду посвятить специальную статью роману, он в обширном примечании к полубеллетристическому произведению «Спиритизм» писал следующее: «Труд блаженной памяти Абовяна «Раны Армении» — непосредственный продукт национальной поэзии. Мне до сих пор не удавалось сказать несколько слов о нем. Вот работа, воплотившая дух нации, современную ее судьбу, ее понятия. Здесь, как в волшебном зеркале, поэт показывает простые и безрадостные картины семейной жизни армянского народа, тут мы знакомимся с заправилами села, знакомимся с их понятиями. Добросовестный поэт сводит нас с представителями духовного звания, заставляет их судить обо всем, исходя из своих понятий, дает представление о степени сознательности слушателей, и тем констатирует печальное соотношение, какое существует между ними. В этом Аполлоновом зеркале мы видим картину мертвой армянской жизни, видим, как в разных углах этого безжизненного поля бродит доблесть и с понятиями пастушеских или прадедовских времен восстает против несправедливостей, как преследуется эта доблесть и порождаются потоки слез.
В лице друзей Агаси поэт показывает, что еще не остыла армянская кровь в жилах детей Армении, показывает, что призыв мести врагам за попранные права, верования и свободу народа находит отклик в сердцах юношей нации. Показывает равнодушное отношение к друзьям Агаси, обусловленное безнадежным упадочным состоянием нации, как целого; трусливым, женским сочувствием к этим героям окружающих Абовян дает понять, что дух друзей Агаси — не всеобщий и не общенациональный, что эти горячекровные мужчины окружены холоднокровными людьми, в глазах которых всякий нравственный вопрос потерял свою ценность, что единственное геройство доступное им — плач, нытье и слезы, без поисков средств выхода из этого состояния. Видим в этом зеркале варварское обращение персов с несчастным нашим народом, угнетенное состояние нашего народа. Тут поэт показывает отношения, которые мог установить некультурный народ к тираническому владычеству».
Так понял Абовяна революционный демократ с большим рвением пересматривавший национальные задачи в свете учения Чернышевского, Герцена и других. Далее, полемизируя с западноармянским публицистом С. Восканяном, который доказывал, что невозможно судить о «Ранах Армении» по европейским канонам потому, что написаны они для простолюдина и мужицким стилем, Налбандян писал:
«Если «Раны Армении» Абовяна имеют достоинства, и эти достоинства можно оценить, то это можно делать только по европейскому канону, который рассматривает суть дела и то, в какой мере автор понял и решил стоявшую перед ним задачу. Если оставить европейские каноны и оценивать его на азиатский глаз, тогда он покажется нам сказкой». «Для простолюдина и мужицким стилем написана она», — говорит Восканян. Не согласен: написан роман для всего народа. Там много поучительного не только для крестьян, но и для горожан, и для полуграмотных интеллигентов-армян. Потеряв свою политическую независимость, потеряв родовитых аристократов, армянский народ уничтожил и простолюдина, ибо он может быть только там, где есть родовитые аристократы. Аристократизм — не от богатства, подобно тому как простолюдины — не от бедности. Сейчас каждый член нашего народа равен другому. Не имея в составе нации аристократов и простолюдинов, мы не имеем и свойственного этим состояниям наречия.
Старый и умерший грабар — не аристократический язык, подобно тому как живой народный язык — не язык простолюдина, как полагают некоторые нелепые люди (в числе их француз Дюлорье, который наш народный язык и вообще живое армянское слово называет жаргоном). О языке Абовяна можно лишь заметить, что он включает очень много из местного наречия, но и это для Абовяна имело особый смысл.
Портрет Налбандяна. 1859–1860 годы
Но на этом основании не признавать великое достоинство книги было бы несправедливо. А достоинство ее в том, что она хочет раскрыть жизнь народа перед ним же.
Да, Абовян не придал своему творению того направления или завершения, которое обычно для европейских поэтов; не показывает он нам законченную личность, а развертывает вереницы различных картин, назвав их единым именем «Раны Армении». Неровности языка и стиля не являются продуктом увлечения поэта немецким, а являются результатом влияния местного народа и его манеры выражения.
Да, мы видим нагромождения огромного количества синонимов, но не забудьте, что Абовян поставил себе задачей написать так, чтобы необученный народ не думал, будто читает книгу, а воспринял рассказ как беседу. Что же делать Абовяну, если азиат чрезмерен во всем?»
Налбандян — представитель ближайшего поколения, того поколения, для которого писал свой манифест Абовян. Приведенный отрывок явно свидетельствует, что манифест дошел до сознания революционных демократов, что он был ими принят как декларация прав народных низов.
Не все идейные недочеты романа отмечены Налбандяном. Сами революционные демократы возникли в процессе преодоления ограниченностей и недочетов, обусловленных феноменальной отсталостью страны. Налбандян превосходно отчитал «аристократа» из константинопольских лабазников, но классовую природу его выступления просмотрел. Ренегат и перебежчик в лагерь Кавеньяка — Восканян понимал, куда направлена экспрессия «мужицкого романа». Его пренебрежительный кивок лишь подтверждает добротность демократизма Абовяна.