Свидетелями называются лица, дающие показания на суде о личных своих наблюдениях относительно фактических обстоятельств дела, о фактах, которые они восприняли внешними чувствами. Необходимость пользоваться показаниями людей, необходимость принимать их за истину есть первостепенное условие как частного, так и общественного быта. Без доверия, с одной стороны, и без правдивости, с другой, не мыслима была бы самая первобытная, самая несложная человеческая жизнь. На каждом шагу в жизни мы нуждаемся в правдивых показаниях людей, и если люди часто лгут, то еще чаще говорят правду. Наклонность доверять человеческим словам так могуча, что первое наше движение клонится к доверию, а только последующие к критике.
Вся человеческая культура имеет основною целью сделать людей правдивыми, ввести истину в человеческое сознание и жизнь. "Мудрый и Всеблагий Творец мира, — говорит английский философ Рид, — желавший, чтобы человек жил в обществе и получал наибольшую и важнейшую часть своих знаний от ближних, вложил для этой цели в его природу два важных начала, которые всегда гармонируют друг с другом. Первое из этих начал есть наклонность говорить правду и пользоваться в языке знаками, которые самым точным образом выражают наши чувства. Действие этого могучего начала распространяется даже на лжеца, ибо если он солжет один раз, то скажет правду сто раз".
Правда есть то, что прежде всего само собой представляется душе, есть прямая непосредственная ее потребность. Для того, чтобы сказать правду, не нужно ни искусства, ни науки, ни искушения, ни мотива, требуется только одно — не насиловать естественного стремления нашей природы. Люди говорят правду естественно, просто, как едят хлеб, потому что есть аппетит. Она, как бы, просится на уста. Напротив, ложь есть насилие над душой, рвущеюся выразить истину, и нуждается, даже у людей порочных, совершенно испорченных, в каком-нибудь мотиве, как, напр., когда они находятся настороже и всячески стараются скрыть содеянное ими. Чтобы заменить правду ложью, нужны некоторые усилия, борьба, работа ума. Поэтому естественно из опасной дороги и выбирают более легкую. Побуждением к тому служит любовь к довольству. Оно действует часто без нашего ведома. Влияние его гораздо значительнее, нежели как об этом обыкновенно думают. Поэтому и предполагается, что свидетели говорят правду, пока не установлено, что у них есть мотивы для дачи ложного показания, напр., ссора, месть, подкуп, страх за себя или близкого человека, интерес личный или целой партии.
Ложь есть самый ужасный продукт человеческой испорченности, а лживость — самый печальный вид упадка нравственной личности. "Говорить ложь значит принимать микстуру, что делается для какой-нибудь цели, другим путем не достижимой. Если возразят, что нравственный и общественный интерес -достаточные мотивы для того, чтобы люди уважали правду, и что, следовательно, если они говорят правду, то из того не следует, что они побуждаются к тому каким-то природным и первоначальным качеством, то на это можно возразить следующее: во-первых, политические и моральные соображения не имеют влияния на человека до наступления возраста, кода начинают размышлять и рассуждать; между тем опыт показывает, что дети говорят правду гораздо ранее наступления этого возраста". Если бы природа оставила душу того, кто говорит, в полном равновесии без большей наклонности в сторону истины, чем в сторону лжи, то дети также часто говорили бы правду, как и ложь, пока с развитием ума и совести не поняли бы вреда и безнравственности неправды. Во-вторых, когда мы руководствуемся каким-нибудь моральным и политическим соображением, то обыкновенно сознаем это, воспринимаем это нашей мыслью. Между тем, разбирая свои действия самым внимательным образом, мы не замечаем, чтобы, говоря правду, мы руководствовались каким-нибудь моральным или политическим мотивом. Мы сознаем, что правда у нас всегда на устах, что она рвется наружу, если мы не удерживаем ее насильно.
Чтобы она сошла с уст наших, не нужно ни добрых, ни дурных намерений, нужно только одно: не иметь никаких целей, никаких планов. Конечно, могут существовать большие искушения, слишком опасные для принципа натуральной правдивости, не укрепленной правилами чести и добродетели. Но где нет подобных искушений, мы говорим правду по инстинкту, который и есть то начало, которое побуждает человека говорить правду. При помощи этого инстинкта образуется действительная связь между нашими мыслями и словами: последние делаются знаками первых, чего без помянутого начала не могло бы быть. Правда, эта связь разрывается в каждом отдельном случае лжи и двусмысленности; но таких случаев сравнительно мало; они, конечно, ослабляют авторитет человеческих свидетельств, но не разрушают его".
Второе первоначальное свойство, данное нам от Бога, есть наклонность верить в правдивость других людей и доверять тому, что они говорят. Это второе начало есть дополнение первого. Это начало доверия неограничено у детей, пока они не встречаются с фактами обмана и лжи. Оно остается в значительной силе в течение целой нашей жизни. Если бы природа оставила душу того, кто слушает, в полном равновесии без большого наклона в пользу доверия, чем недоверия, мы не принимали бы ничьих слов за истину без положительных доказательств их правильности, без предварительного расследования. Показание человека в таком случае имело бы в наших глазах такой же авторитет, как и сны его, которые могли быть и правдивы и лживы, и которым никто же не поверит потому только, что они снились. Ясно, что в деле человеческого свидетельства баланс нашего суждения наклонен природою в сторону доверия и сам поворачивается туда, если на противоположной чаше ничего не положено. Таким образом, наклонность верить человеческим показаниям гораздо сильнее наклонности не верить.
Опыт (по Бентаму) показывает, что число случаев; в которых человеческое свидетельство оказывается согласным с фактами, значительно превышает количество случаев, где это свидетельство ложно. Отсюда вытекает, что основания для доверия представляют общие правила, нормальное состояние человеческой души, природное ее стремление, основания же для недоверия составляют случаи исключения. Поэтому для того, чтобы вызвано было недоверие, необходима какая-нибудь причина, действующая в данном случае. Если бы это было не так, то большинство людей не находило бы достаточного основания для принятия и тысячной доли того, что им говорится. Будь это не так, будь обратное отношение, общество не могло бы жить. Такое недоверие лишило бы нас всех благ общежития и поставило бы в положение гораздо худшее, чем положение дикарей.
По той же причине дети были бы абсолютно недоверчивы и потому совершенно негодны к обучению. Одной степенью выше по доверчивости стояли бы имеющие некоторое знание жизни и свойств человека; но самыми доверчивыми оказались бы люди, обладающие богатым опытом и проницательностью, потому что в большинстве случаев они способны были бы найти основания доверия человеческому свидетельству, чего не могли бы сделать люди малосведущие и неразвитые. Словом, если бы доверие было результатом умственного развития и опыта, то оно должно было бы возрастать вместе с этими силами. Напротив, если оно — дар природы, то оно должно быть сильнее в детстве, в последствии же должно суживаться опытом. Действительно, даже поверхностный взгляд на жизнь показывает, что справедливо последнее, а не предшествовавшее положение.
Человечество на своем пути общего развития с точностью повторяет факты индивидуальной жизни. Было замечено неоднократно, что все человечество может быть рассматриваемо как один человек на заре своего поприща, он подвижен и горяч, увлекается быстро и всецело, изощряя силы, он пока живет только во вне; мир внутренний еще немного значит в его глазах. Юности присуще доверие к выводам и незыблемость наших понятий о вещах. Однако несколько лет и закон реакции восстает. Испытующий взгляд, глубокое сомнение являются преемниками веры и господства авторитетов вообще; уровень самосознания, в свою очередь, подымается, захватывает вопросы нравственного порядка, отвлеченное умозрение сменяет работу наук положительных... Но жизнь идет своим чередом, и вот идет новое превращение: разум и тело созрели; они подвигаются в строгой гармонии и в одинаковой степени. Речь опирается на факты, наблюдения. Она не ринется без оглядки за первым впечатлением, пока не приобретет лучшего союзника, чем страсть. Зрелости присущи колебания и сомнения. При этих условиях куда бы ни направился дух человеческий — к изучению ли внутреннего или внешнего мира, он избегает обыкновенно крайности повсюду и уравновешивает свои суждения — забота, которой не ведают ни детство, ни молодость. В старости можно видеть лишь состояния отрицательные.