Свидетельство по слуху относится к числу доказательств, по преимуществу, излишних.
Свидетель, показывающий на суде по слуху передает не то, что он видел и слышал непосредственно сам, но что было сообщено ему другим, передает чужое показание, отражает лишь эхо. Показание по слуху представляет всегда двух свидетелей — того, кто говорит перед судьей, и того, кто предполагается первоначальным внесудебным свидетелем со всеми причинами подозрения, связанными с каждым из них. На суде является, таким образом, показание лица, не вызванного в качестве свидетеля. Это есть, следовательно, доказательство не оригинальное, а производное, второстепенное, бесприсяжное свидетельство.
Характеристический обман свидетельства по слуху может быть оттого, что рассказчик о мнимом факте, ложном вполне или отчасти, вне суда уверен, что не подвергнется ни перекрестному допросу, ни наказанию за ложь.
При определении достоинства такого рода доказательств судье приходится критически относиться не только к произведенному им самим умственному процессу, но и к умственной работе тех лиц, через посредство которых он воспринимает данные доказательства. Эти посредники могут пропустить какое-либо существенное обстоятельство, могут сделать ошибку относительно смысла слышанного ими, могут быть неточны в рассказе по недостатку памяти, в особенности, если рассказ довольно обширный.
Не следует, однако, смешивать свидетельство по слуху со свидетельством о том, что свидетель, действительно, слышал. Последнее несомненно должно быть допускаемо. Если свидетель может указать откуда данный слух идет, где, когда и при каких обстоятельствах получен им, хотя бы он и не знал имени расскасчика, и если слух важен, то здесь есть указание на новое доказательство, которое и может быть добыто в порядке, установленном законом. Хотя свидетель и не должен говорить того, что составляет достояние так называемой народной молвы, но и она может служить указательным доказательством, которое может быть проверено через дознание. Но не следует забывать, что часто практикуется пускание в народ слухов, в особенности по большим громким делам, напр., по убийствам, захватывающим общий интерес данного населения, которые потом свидетельствуются перед лицом правосудия подосланными людьми.
Когда обвиняемому приходится считаться со свидетелями, когда ему нужно обессилить улики, запутать дело, дать ему ложное направление, то обыкновенно пускают в ход все чары, иногда весьма дешевые — кумовство, магарыч, обещания или и одну просьбу — не топить человека для того, чтобы подкупить их совесть, а времени и возможности для совещаний с ними достаточно, потому что все они нередко из одной местности. Подсудимые, их родственники, друзья и соучастники выдумывают целые легенды, иногда чудовищные по своей неправдоподобности.
При обстоятельствах, сильно волнующих страсти, город переполняется ропотом; рассказы, жалкая масса слухов, сначала разноречивых, приобретают мало-помалу однообразие, история улаживается; вера одних образует веру других, частное заблуждение производит заблуждение публики, а заблуждение публики, в свою очередь, порождает заблуждение частных лиц; слухи принимаются на веру простодушным народом, а досужие кумушки городских захолустий разносят их по всему свету.
Так формируется это здание при переходе из рук в руки. Но скоро выясняется какое значение имеет шум толпы. Если на общественное мнение повлияли слухи, благоприятные подсудимым, то подсудимые начинают проводить свою политику и в следствие, указывая обыкновенно в прошениях на свидетелей, которые могут показать сущую правду. Эти свидетели обыкновенно ссылаются на других, которые будто бы признавались, что все знают, выдавали себя за очевидцев. Но когда судьи совести среди этого брожения начнут производить более полное исследование, то все, что говорили и повторяли с доверием, никто не может доказать собственным свидетельством, обнаруживается, что все, что говорили, есть или слух, пущенный обвиняемым, или сболтнул иногда пьяный мужик из бахвальства или по глупости, свидетели, на которых ссылались как на очевидцев, заявляют, что говорили то или другое в виде предположения или передавали циркулирующий слух, который вышел неизвестно из какого источника и сделался общим достоянием. Так было, напр., в Тулузе по делу Каласа, где со всех сторон раздавались вопли негодования против него, однако не нашлось ни одного, который явился бы в суд, чтобы дать показание от своего имени, и всеобщая молва, заявлявшая об убедительных доказательствах, не представила ни одного даже указания на первоначального свидетеля и имя его осталось даже неизвестным, а между ним и свидетелем, дававшим показание, было пять посредников.
Остальные свидетели, даже и не прошенные, сами склоняются в пользу обвиняемого, чтобы не идти вразрез с большинством и не казаться пристрастными. Иногда слухи возникают и из обыкновенных разговоров, в которых ложные обвинения бывают чаще, чем справедливые. Но какая разница между злословием, перебирающим мелкие грехи, и юридическими обвинениями по важным преступлениям В одном случае смело выставляют факты и соображения, потому что ни за что не отвечают и мало придают значения сказанному, решают на удачу, по тщеславию, лености, легкомыслию. Но когда дело идет о показании на суде, если отбросить увлечение интересом и страстью, то и самые легкомысленные свидетели становятся совестливыми; они чувствуют, что честь их затронута и что ложное показание подвергает их серьезным последствиям.
В сущности, это заурядная человеческая неправда, неточность, склонность к преувеличениям, из которой рождается так называемая сплетня. Но если и в обыденной жизни эти развиватели и разносители сплетни вредны и вообще не желательны, то тем более это следует сказать, когда затрагиваются интересы правосудия. Всем очевидно, что это вздор, не стоящий никакого внимания, и сами свидетели это знают, однако попадаются люди, которые полуумышленно, полубессознательно, просто из любви к искусству вздорные обстоятельства передают как нечто важное, и в дело закрадывается какое-то сомнение, которое как бы оно ни было мало, подобно червю подтачивает общее построение улик. Опасны поэтому свидетельские показания, которые не обнаруживают источника, из которого они заимствуют передаваемые ими сведения.
Еще можно прибегать к слуху в исключительном случае, когда, по выслушиванию оригинального свидетельства, высшего источника достоверности, к нему обращаются, чтобы воспользоваться им как пробным камнем для испытания правдивости первого, напр., если свидетель показывает, что известный факт происходил пред его глазами, то слухом можно воспользоваться для того, чтобы проверить согласно ли его показание с тем, что он говорил по случаю другим лицам.
б) другие производные доказательства
Если внесудебный рассказ свидетеля представляется противной стороной, если первоначальный рассказчик является в деле стороной, сошлется на свой внесудебный рассказ, относящийся к спорному делу, или потребует допроса свидетеля о том, что он слышал от него, хотя это свидетельство предполагается благоприятным для его дела, то этот слух должен быть допущен, как доказательство, причем само собою разумеется, что противная сторона будет иметь возможность проверить его.
Если же он не сторона в деле и притом он не может быть вызван в суд, то показание о слышанном от него не может быть допускаемо. Но рассказ по слуху должен быть допущен, если первоначальный расскасч ик умер или не может быть допрошен по болезни или вследствие дальней отлучки, если надо его подтвердить в случае нападения на него. Показание о слухах, представляемое или самой стороной или посредством другого лица, как показание в ее пользу, очень подозрительно. Однако, если эти свидетельства совпадают с другими побочными доказательствами, то ими могут быть пополнены пробелы, через которые весь рассказ мог показаться невероятным и запутанным.
К числу производных доказательств можно отнести, кроме того, напр., показания понятых или лиц, участвовавших в составлении протоколов, излагающих содержание протокола в устной форме, или утверждение свидетеля о том, что он видел и удержал в своей памяти содержание письменного доказательства или вещественное доказательство, которое не представлено на суд, копии документов, если не доказано, что подлинный документ утерян, уничтожен или почему-либо не может быть получен от лица, владеющего им, показания третьих лиц со слов родственников или вообще близких к обвиняемому лиц, которые, впрочем, могут служить указанием для дальнейшего расследования, заявление умершего лица против его же интересов, т. е. доказательство, основанное на том, что нет возможности предполагать, чтобы лицо ложно делало заявление против собственного интереса.
Все подобные низшие доказательства надо исключить, когда без преобладающего неудобства можно добиться высших, первоначальных, доказательств. Устное, напр., изложение протокола более отдаляет судью от объекта осмотра, нежели сам протокол, план местности или снятая фотография. Каждый источник между первоначальным источником и судьей увеличивает шансы на ошибку. Всякое второстепенное доказательство слабее первоначального, невыгодно для стороны, его представившей, если притом же оно не составляет единственного средства к открытию истины и не имеет целью служить способом проверки разнообразных рассказов об одном и том же событии со стороны лица, выдающего себя за свидетеля-очевидца.
Если сторона представляет в суд производное доказательство, имеет возможность представить первоначальное, то является предположение, что она хочет что-то упрятать от судей, ввести их в заблуждение, что первоначальное доказательство почему-либо неудобно для нее, да и достоверность первоначального доказательства ничем не доказана, ибо если, напр., "А" говорит, что слышал от "Б", то может еще быть, что "Б" солгал.