Бенжамен остался ночевать в Корволе. Когда на следующий день он вместе с господином Менкси вышел из дому, первым, кого они встретили, был Фата. Фата предпочел бы встретить на большой дороге двух волков, чем дядю и господина Менкси, но так как уклониться от встречи было невозможно, то, приняв самый приветливый вид, он направился к дяде.
— Здравствуйте, господин Ратери! Как поживаете, уважаемый господин Менкси? Ну, как вам удалось избавиться вчера от нашего Гесслера, господин Бенжамен? Я так боялся, что он проделает с вами какую-нибудь злую шутку, что от беспокойства всю ночь не сомкнул глаз.
— Фата, — сказал господин Менкси, — приберегите вашу рабскую угодливость для маркиза. Вы сказали ему, что не знакомы больше с Бенжаменом? Правда ли это?
— Не помню, дорогой господин Менкси.
— А сказали ли вы вышеупомянутому маркизу, что я такой человек, знакомство с которым вести не подобает?
— Этого я сказать не мог, мой дорогой господин Менкси, ведь вы же знаете, как я вас уважаю.
— Клянусь честью, — с ледяным спокойствием сказал дядя, — это его подлинные слова.
— Прекрасно, — ответил господин Менкси, — тогда мы посчитаемся с ним.
— Фата, — обратился к нему дядя, — предупреждаю вас, что господин Менкси собирается вас выпороть во имя чести нашей корпорации, вот вам мой хлыст, защищайтесь! Не позволите же вы, чтобы вас отстегали, как простого осла.
— На моей стороне закон, — ответил Фата. — Если господин Менкси ударит меня, то ему дорого обойдется каждый удар.
— Жертвую тысячу франков, — хлыст господина Менкси засвистел в воздухе. — На, получай, Fata, fatorum, судьба, провидение древних, на! на! получай!
Крестьяне вышли на пороги своих домов посмотреть, как господин Менкси избивает Фата, ибо, как это ни позорно, но зрелище человеческого унижения всегда привлекает людское внимание.
— Господа, заступитесь за меня! — закричал Фата.
Никто не тронулся с места. Уважение, питаемое населением деревни к господину Менкси, облекало его некоторыми судебными правами.
— Беру вас в свидетели, что надо мной, врачом, было учинено насилие! — продолжал кричать несчастный Фата.
— Постой, — сказал господин Менкси, — чтобы те, кому не видно ударов, могли, по крайней мере, хоть услыхать их, я буду бить еще сильнее. — И он стал бить сильнее прежнего, этот бесцеремонный человек.
— Будь покоен, Менкси, — проговорил, уходя, Фата, — тебе придется иметь дело с самим маркизом, он не допустит, чтобы меня оскорбляли, потому что я всегда при встрече кланяюсь ему.
— Передай от меня маркизу Камбизу, что я плюю на него, что мой дом прочнее его замка и, если ему угодно, он может притти со своими слугами на площадь Фертиана, я к его услугам.
Чтобы не задерживать больше внимания читателя на всей этой истории, добавим только, что за передачу персоне маркиза всех высказанных господином Менкси по адресу маркиза оскорблений сам Фата с позором был выгнан за порог замка. Что же касается до свидетелей перед судом, то не нашлось ни одного желающего выступить, несмотря на целую сотню присутствовавших при происшествии.
Когда дядя вернулся в Кламеси, сестра передала ему полученное на его имя из Парижа письмо следующего содержания:
«Господин Ратери! Я узнал из достоверного источника, что вы собираетесь жениться на девице Менкси. Категорически запрещаю вам это. Виконт де Пон-Кассе».
Послав Гаспара купить ему особый сорт почтовой бумаги и забрав у Машкура чернильницу, он тотчас же настрочил в ответ следующее послание:
«Господин виконт! Вы можете убираться к …. Примите уверения в моем совершенном почтении, в коем и имею честь пребывать. Ваш покорный слуга Б. Ратери».
Куда хотел дядя отправить своего виконта, так и осталось неизвестным. Тщетно старался я проникнуть в тайну опущенного в письме слова, этого мне так и не удалось. Что же касается сжатости, ясности, силы и выразительности стиля Бенжамена, то об этом я упоминал уже не раз.
Между тем дядя не отказался от своего плана мести. В ближайшую же пятницу, навестив больных, он дал наточить шпагу, надел поверх красного камзола дождевой плащ Машкура и, не желая жертвовать своей косой, а, с другой стороны, не имея возможности спрятать ее в карман, засунул ее под надетый им старый парик Машкура и, наряженный таким образом, отправился выслеживать маркиза. Местом своих постоянных наблюдений он избрал расположенный как раз против замка маркиза кабачок, стоящий на краю дороги, ведущей в Кламеси.
Хозяин кабачка только что сломал себе ногу, дядя, всегда готовый помочь ближнему, предложил свои услуги и, получив согласие семьи, приступил к операции. Он проворно, нигде ничего не повредив, снова соединил сломанную берцовую кость, чем вызвал восхищение двух выпивавших в кабачке, высоких, одетых в ливреи лакеев маркиза, случайно при этом присутствовавших. Закончив операцию, дядя поднялся наверх в расположенную направо от общего зала комнату трактира и, вооружившись взятой на этот случай у Машкура подзорной трубой, принялся наблюдать за замком. Прошло уже около часу, он продолжал напрасно дрогнуть на вышке, как вдруг заметил слугу маркиза, бегущего сломя голову с горы. Остановившись у дверей трактира, человек осведомился, здесь ли находится врач, и, получив от служанки утвердительный ответ, поднялся в комнату к дяде. Отвесив почтительный поклон, он попросил оказать помощь маркизу Камбизу, подавившемуся костью. Первым побуждением дяди было отказаться, но, сообразив, что это обстоятельство может способствовать его планам — он согласился и последовал за слугой.
Слуга привел его в комнату маркиза. Господин де Камбиз, согнувшись, сидел в кресле и, казалось, находился в состоянии крайней тревоги. Около стояла маркиза, красивая двадцатилетняя шатенка, и старалась его успокоить. При появлении дяди маркиз поднял голову и сказал:
— Я проглотил за обедом рыбью кость, она застряла у меня в горле. Хоти я и не имею чести быть с вами знакомым, но, узнав, что вы находитесь в деревне, я пригласил вас, уверенный, что вы не откажете мне в помощи.
— Мы обязаны оказывать ее всякому, — с ледяным спокойствием ответил дядя, — как богатым, так и бедным, как дворянам, так и крестьянам, как злым, так и добрым.
— Я боюсь этого человека, — сказал маркиз жене, — попроси его удалиться.
— Но вы сами прекрасно знаете, что ни один врач не соглашается притти в замок, постарайтесь, по крайней мере, удержать хоть его.
Маркиз согласился. Бенжамен, исследовав горло больного, с сокрушенным видом покачал головой. Маркиз побледнел.
— В чем дело? — спросил он, — неужели опасность серьезнее, чем мы предполагали?
— Не знаю, что вы предполагали, — глухим голосом ответил ему Бенжамен, — но опасность может стать очень серьезной, если тотчас же не принять необходимых мер. Вы подавились костью лосося, и костью от его хвоста, то есть как раз самой ядовитой.
— Вы правы, — удивленно ответила маркиза, — но как вы это узнали?
— Я исследовал горло больного, сударыня, — ответил Бенжамен. На самом же деле догадаться об этом было очень просто: проходя мимо столовой, дверь в которую была приотворена, он заметил лежащего на блюде лосося, начатого только с хвоста; он тотчас же сообразил, что кость, которой подавился маркиз, была от этого хвоста.
— Мы никогда прежде не слыхали, — дрожащим от страха голосом сказала маркиза, — что кости лосося ядовиты.
— Однако это так, — ответил Бенжамен. — Мне очень неприятно, что госпожа маркиза сомневается в этом и я вынужден ей противоречить. Кости лосося, как и листья манценилы, содержат в себе такое острое и разъедающее вещество, что если эта кость даже на четверть часа дольше, чем полагается, задержится в гортани маркиза, то я не в силах буду справиться с воспалением и операция будет бесполезна.
— Так приступайте скорей к операции, — сказал окончательно напуганный маркиз.
— К сожалению, — ответил дядя, — дело не может быть приведено в исполнение так быстро, как вам бы того хотелось, надо выполнить еще одну небольшую формальность.
— Так выполняйте ее скорей!
— Выполнение зависит только от вас.
— Так ответь мне, по крайней мере, несчастный лекаришка, в чем заключается эта формальность. Не желаешь же ты, чтобы я погиб от нее?
— Я все еще колеблюсь, — медленно продолжал Бенжамен, — как осмелиться предложить вам то, что я имею в виду, вам, маркизу! Вам, прямому потомку египетских царей!..
— Ты, кажется, пользуешься моим положением, несчастный, и издеваешься надо мной! — приходя в обычное для него состояние раздражения, закричал маркиз.
— И не думаю, — холодно ответил Бенжамен. — Припоминаете ли вы, маркиз, человека, которого только за то, что он первый не поклонился вам, вы, месяца три-четыре тому назад, затащили к себе в замок и нанесли ему кровное оскорбление?
— Человека, которого я заставил поцеловать себя в. Но это ты! Я узнаю тебя по росту в пять футов десять дюймов.
— Да, это я и теперь я требую от вас, чтобы вы загладили нанесенное мне оскорбление.
— О! Боже мой! Да я только этого и желаю. Скажи, во сколько ты ценишь свою честь, и эта сумма будет тебе полностью уплачена.
— Ты что, принимаешь меня за приказного, что ли? Ты думаешь, оскорбления смывают деньгами? Нет! Нет! Я требую, чтобы ты восстановил мою честь, понимаешь ли ты, маркиз Камбиз, мою честь!
— Хорошо, — не отрывая глаз от часовой стрелки и с ужасом замечая, что роковые полчаса на исходе, ответил маркиз, — если вы желаете, то я могу, даже письменно, в присутствии самой госпожи маркизы признать, что был неправ.
Бенжамен пожал плечами.
— Неужели, — ответил он маркизу, — оскорбив порядочного человека, тебе достаточно лишь призвать свою вину перед ним — и все уже будет заглажено? А завтра в обществе своих негодяев и бездельников ты будешь смеяться над тем, что я согласился на столь призрачное удовлетворение! Нет! Я хочу, чтобы тобой были пережиты все муки возмездия, на меньшем я не примирюсь. Тот, кто вчера был бессилен, ныне стал силой, червь превратился в змею. Ты не ускользнешь от моего суда, как ускользаешь от суда правосудия, и ничто не защитит тебя. Ты поцелуешь меня туда же, куда я поцеловал тебя.
— Но ты забыл, несчастный, что я — маркиз Камбиз.
— А ты помнил о том, что я — Бенжамен Ратери?
— Эй, слуги! — закричал, забыв в гневе угрожающую ему опасность, маркиз, — выбросьте этого человека на двор и всыпьте ему сто палочных ударов, мне хочется послушать, как он будет кричать.
— Прекрасно, — сказал дядя, — но через десять минут делать операцию будет уже поздно, а через час вас уже не станет.
— Я пошлю гонца в Варц за хирургом, и он меня оперирует.
— Если ваш гонец застанет хирурга дома, то он поспеет как раз во-время, чтобы присутствовать при вашей смерти и оказать первую помощь госпоже маркизе.
— Но неужели же вы так жестоки? — сказала маркиза. — Неужели приятнее мстить, чем прощать?
— О, сударыня, — изящно поклонившись маркизе, ответил Бенжамен. — Поверьте, что если бы подобное оскорбление было нанесено мне вами, то я отказался бы от мести.
Госпожа де Камбиз улыбнулась и, поняв, что дядю не переубедишь, сама принялась уговаривать маркиза подчиниться неизбежному, так как осталось еще только пять минут.
Маркиз ужаснулся и знаком приказал удалиться двум находившимся в комнате лакеям.
— Нет, — сказал неумолимый Бенжамен, — я требую, чтобы они от вашего имени позвали сюда и остальных слуг. Они все были свидетелями нанесенного мне оскорбления, так пусть же присутствуют и при возмездии. Только маркиза имеет право удалиться.
Бросив взгляд на часы, маркиз увидел, что ему осталось еще только три минуты. Видя, что лакей не трогается с места, он сказал:
— Ступайте, Пьер, исполните приказание этого господина, разве вы не видите, что сейчас он здесь хозяин?
Один за другим вошли слуги, не хватало только управителя.
Но Бенжамен не смягчился и до тех пор не хотел начинать, пока все не оказались налицо.
— Ну, теперь мы квиты, и все забыто, — сказал Бенжамен, — сейчас я займусь вашим горлом.
Он быстро и ловко извлек кость и отдал ее маркизу. Пока тот с любопытством рассматривал ее, Бенжамен подошел к окну, распахнул его и, сказав:
— Вам необходим свежий воздух, маркиз, — одним прыжком выскочил в окно и в два-три скачка своих громадных ног достиг ворот. Когда он бегом спускался с горы, в одном из окон замка появился маркиз, крича:
— Постойте, господин Ратери! Вернитесь, ради бога! Мы с маркизой хотим поблагодарить вас!
Но не таким человеком был Бенжамен, чтобы дать поймать себя на эту удочку. У подножия холма он повстречал гонца маркиза.
— Ландри, — сказал он, — передай мое почтение госпоже маркизе, а господину маркизу Камбизу скажи, что кость лосося не более ядовита, чем кость щуки, только не следует глотать ее. Пусть он кладет на горло припарки, и через два-три дня все пройдет.
Как только дядя очутился вне досягаемости маркиза, он повернул направо, пересек изрезанную множеством ручейков равнину Флетца и направился в Корволь, чтобы первым сообщить о своей удаче господину Менкси. Он еще издали увидал его стоящим на пороге своего дома и замахал ему в знак триумфа носовым платком.
— Мы отомщены! — закричал он.
Добряк помчался ему навстречу во всю прыть своих толстых и коротких ног и обнял его с такой горячностью, с какой обнял бы родного сына. Дядя даже утверждал, что заметил, как старик старался незаметно утереть две крупных слезы, катившиеся по его щекам. Господин Менкси, не менее гордый и вспыльчивый, чем Бенжамен, просто ликовал. Вернувшись домой и желая чем-нибудь ознаменовать этот день, он приказал музыкантам играть до самого вечера, а затем напиться пьяными, что те в точности и с радостью исполнили.