Рост антагонизма между казачьими атаманами и Колчаком под влиянием успешного наступления Красной армии. — Движение на Сучане вновь оживает. — Сепаратизм партизанских командиров в Никольско-уссурийском уезде. — Третий съезд партизанских командиров. — Организация Информационного бюро. — Новая тактика.
Третий период партизанского движения характеризуется волной нового подъема, изменившейся тактикой и новым строением партизанских отрядов после упадка и разброда, продолжавшихся около 3 месяцев (июль — сентябрь). Выше мы достаточно полно осветили этот период, но ничего не сказали о военно-политической обстановке этого времени, которая подготовила полосу нового подъема.
Прежде всего — об армии Колчака. Первая половина 1919 года, как и вторая половина 1918 года (со дня свержения советов) — были для контр-революции в общем благополучным временем, между прочим и потому, что ее армия состояла из более или менее однородной социальной среды, а именно — офицерщины, «золотой буржуазной молодежи», реакционного казачества и деклассированных элементов. Часть крестьянства, главным образом кулацкие парни, по существу дополняла состав защитников «единой, неделимой России» и не вносила в него никакого диссонанса. Адмирал Колчак поэтому мог стойко распоряжаться своими полками и чертить на военных картах пути наступления на Москву и Петроград, зная, что армия способна выполнить приказ своего правителя, авторитет которого возрастал в рядах реакционных полчищ с каждой новой победой. Наиболее видные генералы, вожди белого движения, признали адмирала как «всероссийского правителя» и выразили готовность подчинить себя его руководству. Боевое настроение белого стана поддерживалось еще тем очень важным фактом, что бок-о-бок с русскими офицерами дрались против Красной армии войска чехо-словаков, а в тылу были войска японцев, американцев и других интервентов. «Единение» между ними было закреплено тем, что главное командование всем «сибирским фронтом» принадлежало небезызвестному своей ненавистью к рабочим и крестьянам чешскому генералу Гайде. Идейная спайка между представителями «единой, неделимой», чехо-словацкими войсками и интервентами, которые под дружные аплодисменты всего буржуазного и мещанского мира завоевали себе «победные лавры» в июне 1918 г., распространялась и на тыл. Здесь все еще продолжались торжественные рауты, банкеты, устраиваемые представителями «русской общественности»; произносились патетические речи, до хрипоты кричали «ура» благородным сердобольным «союзникам». Солдатский штык и офицерская шпага, «рыцарское великодушие» русского офицера и «благородство» японского самурая, «нежность» русской «патриотки» и оскорбленная большевизмом «совесть» западноевропейской демократии — все слилось в один поток негодования против «вероломных, дерзких рабов», дерзнувших с оружием в руках выступить против «вековечных общественных устоев».
Дружба и единение господствовали весь тот период, когда Красная армия отступала вглубь советской страны. Но вот с середины лета подул встречный ветер. Красная армия, закончив «на ходу» процесс своей организации, превратившись из гвардии в армию, собрав свои силы, переходит в наступление, и в белом стане начинается разлад. Чехо-словаки, не теряя времени на пустые разговоры, решают спешно эвакуироваться, заявив своим русским друзьям, что дальше они не могут оставаться так далеко от своей милой родины, что за все время империалистической, а затем гражданской войны они вконец истосковались по своему великому чехо-словацкому народу и поэтому вынуждены оставить Россию. Генерал Гайда спешит заявить адмиралу Колчаку, что тот ведет «неправильную политику», которая неизбежно приведет к гибели все антибольшевистское движение; затем Гайда уходит в отставку и во избежание всяких неприятностей направляется во Владивосток, оставив свою армию. Командующий экспедиционными американскими войсками генерал Гревс в свою очередь, найдя злополучный для Колчака «благоприятный момент» (правда, этот «момент» являлся не столь уж «благоприятным» с точки зрения прежних деклараций союзного командования и правительств), официально объявляет, что американское правительство решило начать постепенную эвакуацию своих экспедиционных войск с русской территории, причем окончание ее будет находиться в зависимости от технических и стратегических возможностей (читай — от успехов Красной армии и опасности, связанной с этим). Несколько раньше этого оставляют нашу окраину войска Франции, Китая, Италии, Канады и Англии.
Силы русской контр-революции ослаблены. Колчак, чтобы компенсировать убыль в живых силах после такого не совсем дружеского поступка своих «союзников», пытался использовать все внутренние ресурсы. Его мероприятия шли по двум линиям: 1) большее использование крестьянства, западно-сибирского кулачества и 2) установление единства с казачьими атаманами Калмыковым и Семеновым. Началась усиленная вербовка крестьянской молодежи и переговоры с атаманами.
Два слова об этих последних. Не в пример другим своим коллегам, Семенов и Калмыков с первых и до последних дней вели сепаратную политику. Завоевав себе казачьи вотчины — Семенов в Забайкальской области, а Калмыков в Приморской, эти оба выскочки не хотели связывать себя с Колчаком и отказывались посылать свои войска на уральский фронт, мотивируя отказ тем, что Дальний Восток в таком случае будет отдан «на разграбление партизанам». Атаманы открыто противопоставляли себя авторитету «всероссийского правителя». Трудно было бы найти в политической платформе этих двух соперничающих сторон контр-революционной клики принципиальные разногласия. Внешне они не отличались между собой ничем, если не считать, что атаманы выделялись большей жестокостью, более неудержимой ненавистью к «красным». При более внимательном взгляде этот «антагонизм» становится совершенно понятен: он находит свое объяснение во взаимоотношениях «союзников». Эти «доброжелатели русского народа» явились в нашу страну отнюдь не для того, чтобы бороться за «попранные права демократии и цивилизации», а с совершенно иными, теперь понятными уже для всякого целями. Они решили, по примеру старых традиций колониальной политики, обеспечить себя реальной силой из местных реакционных слоев и разделить «сферы влияния». В этом смысле адмирал Колчак с его армией должен был играть роль контр-революционного тарана, важного и необходимого для всех империалистов. Но прежде всего он являлся орудием политики в руках Англии и Франции. Япония, ближе других заинтересованная в дальневосточной окраине, стремилась создать свое собственное орудие в лице названных атаманов, при помощи которых она предполагала добиваться «признания своих интересов», т. е. права на свободный грабеж достояния рабочих и крестьян нашей окраины. Наличие оппозиционной силы в лице Семенова и Калмыкова на худой конец могло бы послужить в руках Японии базой для организации независимого дальневосточного государства под протекторатом этой молодой империалистической державы. В силу такого соперничества держав белый лагерь из единого целого (о чем афишировали газеты и дипломатические ноты колчаковского правительства) раскалывался в основном на два враждующих лагеря: с одной стороны — атаманы, с другой — адмирал Колчак, причем эти два лагеря в свою очередь, по тем или другим причинам, дробились на самостоятельные военные группировки (Калмыков враждовал с Семеновым и т. д.). Противоречия между империалистами были перенесены таким образом и на контр-революционную армию «русских защитников порядка», и соответственно росту этих противоречий белая армия раскалывалась, дробилась и оказывалась неспособной к дальнейшему сопротивлению. Впоследствии, когда партизаны выбили белогвардейцев из городов, в штабе атамана Калмыкова был захвачен ряд ценнейших документов, характеризующих процесс разложения наших врагов. Показателен в этом отношении такой факт. Под давлением победоносного наступления Красной армии, в начале августа адмирал Колчак обратился к двум названным атаманам с особым посланием, составленным в горячих, патетических тонах и подписанным «правителем» и председателем совета министров Петром Вологодским; послание призывало атаманов забыть старую вражду и «перед лицом грядущей опасности» объединиться для совместной борьбы с большевиками. На полях этого, с точки зрения наших врагов действительно важного документа атаманом Калмыковым, этим наиболее омерзительным, тупым и жестоким «вождем» уссурийского казачества, была наложена резолюция в хулиганских выражениях, выражавшая решительный отказ в просьбе всероссийского правителя. Полный текст этой резолюции мы по цензурно-этическим соображениям привести не можем (атаман посылал в ней к традиционной русской матушке адмирала Колчака, а с ним и «Петьку Вологодского»).
Так обстоял вопрос с «единством» в лагере белых вождей в тот период, к которому относится третья фаза партизанского движения.
Второй, более значительный фактор, предопределивший ход дальнейших событий, а вместе с тем и характер партизанской борьбы, заключался в изменении социального состава армии контрреволюции. Мы отмечали уже, что в начале 1919 г., а в особенности в конце 1918 г., эта армия состояла из более или менее социально однородных элементов, способных не за страх, а за совесть бороться с рабочими и крестьянами. К описываемому периоду эта гвардия реакции была израсходована: многие пали на полях сражения, выбыли из строя, рассеялись, а, главное, расширившееся поле действий заставило Колчака увеличить количественно свою армию. Старая гвардия его затерялась в разбухшем аппарате управления штабов, тыловых учреждений и т. д. Теперь главным контингентом боевой силы белых являлись уже мобилизованное крестьянство и так называемая интеллигенция. Понятно, что в связи с этим должно было измениться и отношение партизан к колчаковцам. Если до этого, — скажем, в январе-феврале месяцах, — перед нами стояла задача беспощадного физического истребления врагов и деморализации тыла, разрушения коммуникации, материальных складов и т. п., то в данное время нужно было, усилив военные операции, партизанские набеги на тыл противника, со всей энергией поставить вопрос о завоевании к р е с т ь я н с к и х м а с с, одевших белогвардейскую шинель по своей малосознательности или по другим причинам. Мероприятия первого значения должны были отвлекать возможно больше сил белых банд от фронта, давать больше поводов атаманам Калмыкову и Семенову оставаться в своих казачьих вотчинах и тем самым приводить их в столкновения с Колчаком (добивавшимся все время безоговорочной посылки казачьих частей на помощь ему против Красной армии), т. е. еще сильнее забивать клинья между белыми вождями; мероприятия же второго значения должны были лишить правительство опоры в низах белой армии. Читатель видит, что такая тактика в значительной мере не похожа на прошлую тактику партизанских отрядов: она изменилась в той мере, в какой изменилась и военно-политическая обстановка. Ясное дело, что немалую роль во всем происходившем сыграл и тот факт, что под напором рабочих масс, повысивших в странах «союзных держав» голос в защиту Октябрьской революции, несколько ослабел и пыл самих интервентов.
Однако в Приморских сопках продолжали оставаться лишь небольшие группы партизан из наиболее преданных революционных элементов, в то время как большая их часть все еще не могла оправиться от «похмелья», разброда, упадка сил, наступивших после нашего тяжелого июньского поражения. В Сучанской долине из прежнего состава руководителей оставались только двое — мы, авторы этих строк. Остальные товарищи, — Губельман (дядя Володя), Иванов, Слинкин, Владивостоков, Жук и другие, — как было сказано выше, ушли в далекую Улахинскую долину, где поднимали к восстанию новые, доселе мало затронутые движением пласты крестьянства. Тов. Сергей Лазо был вызван партийным комитетом во Владивосток для усиления городской работы. В общем наши партизанские силы к этому времени оказались основательно подорванными. В Никольско-уссурийском уезде оперировали небольшие отряды под командой тт. Тетерина-Петрова, Глазкова-Андреева и Корфа, в Иманском уезде — отряды тт. Певзнера (единственно здоровый дееспособный отряд), Мелехина, Морозова-Думкина и подрывная команда Лунева (Рекворт). Всего в перечисленных отрядах было около 500—600 человек. Моральное состояние этих отрядов было далеко не благополучно. Командиры вели между собою сильнейшую вражду, не раз грозившую вооруженным столкновением. Господствовали «батьковщина», атаманство, произвол, грабежи. Некоторые товарищи доходили в своих самодурствах до того, что стали применять среди крестьян-староверов, — этого, правда, наиболее реакционного элемента приморской деревни, — порки, беспричинные расстрелы, что в свою очередь восстанавливало население этих районов против партизан. К чести сучанских партизан нужно сказать, что они и в этот период оказались морально более стойкими и в основной своей массе не пошли по такому пути. Попытку объединить все партотряды под одним руководством сделал т. Губельман, старый большевик, наиболее авторитетный в нашей среде, но безрезультатно. В начале августа он созвал в селе Чугуевке губернский съезд командиров партотрядов, на котором добивался организации единого руководящего центра и прекращения произвола командиров. Большинство явившихся на съезд резко высказалось против такого предложения, мотивируя тем, что партизанские отряды в своих действиях не должны кому бы то ни было подчиняться, что они должны быть абсолютно свободны от всяких авторитетов и полагаться только на свою боевую инициативу. Как на пример, подтверждающий по их мнению ненужность и даже вредность такого «центра», указывали на опыт Ревштаба, результатом чего был-де разгром партизанского движения. Словом, худшие стороны партизанства («партизанщины») здесь были проявлены в наиболее сгущенном виде. Прения на этом съезде и «боевая деятельность» многих его участников с полной очевидностью показали, насколько жизненно необходимо было руководство партии этим чреватым многими опасностями революционным движением, которое, заключая в себе элементы мелкобуржуазной «батьковщины», грозило, при ослаблении партийного внимания, дать простор развитию отрицательных сторон партизанства, выродиться в «махновщину». Твердая позиция т. Губельмана, которого поддерживали наиболее выдержанные товарищи, заставила съезд пойти на компромисс, в результате которого губернский центр все же был создан, но только не с императивными, а с информационными функциями. Такое решение вопроса не могло удовлетворить никого из тех, кто шел за Губельманом, так как оно носило чисто формальный характер. Атаманствующие командиры разъехались по местам, затаив мысль о том, что они будут игнорировать только что созданное «Информационное бюро партотрядов Приморья» (так был назван этот центр). Попытки т. Губельмана опереться на Информационное бюро как на начальный этап, с тем, чтобы постепенно превратить его в действительного руководителя движения, не увенчались успехом: к этому времени с новой силой стало разгораться революционное пламя на Сучане, и главная тяжесть событий вновь перешла сюда.
Красный Сучан, на который обрушилась вся тяжесть белогвардейского нажима в июле месяце 1919 г., лишь на время замолк, чтобы потом, оправившись, развернуть свои могучие революционные силы, вновь приковать к себе внимание всех трудящихся Приморья. Основной стержень событий переносится сюда, и батьковщина теряет свою остроту, так как руководство партдвижением переходит к партийному комитету во Владивостоке. Партизаны Сучана с первых дней восстания были воспитаны в духе политической выдержанности и признания руководящей роли за коммунистической партией; поэтому здесь сепаратизм отдельных командиров сравнительно безболезненно был ликвидирован и обезврежен. Такой «идеолог» этой худшей части партизан, как т. Шевченко, был совершенно оттерт от партизанских масс. Развертывающаяся спираль политических событий на Сучане целиком опиралась на новую тактику, которая вытекала из учета изменившейся обстановки, — в этом была их сила и неуязвимость.
Противник попрежнему занимал Сучанские шахты; здесь были расположены силы японцев, колчаковцев и готовившихся уже к эвакуации американцев, насчитывавшие в общей сложности около 300 штыков с батареей артиллерии и пулеметами; были заняты также селения Владимировка, Казанка, Сица, Тигровая и другие наиболее важные населенные пункты. Расчеты противника видимо сводились к тому, чтобы таким расположением своих сил окончательно лишить нас продовольственной базы, оставив нам лишь те пункты, которые не имели существенного военного и политического значения. Время от времени смешанные отряды японцев и колчаковцев делали на нас набеги, вылавливали случайно оказавшихся в деревнях партизан и производили экзекуции над теми крестьянами, которые продолжали оказывать нам поддержку. Начальник сучанского гарнизона белогвардейских войск полковник Максимов даже пригрозил всему населению, что отдаст приказ вспахать засеянные поля, если крестьяне окончательно не откажутся поддерживать партизан. При таких условиях нам, небольшой горсточке, нужно было пока что начинать применение своей новой тактики, рассчитанной на завоевание солдатских масс, на подрыв врага изнутри, начинать с небольшого гарнизона, расположенного в Казанке, чтобы потом проникнуть в центр, на Сучанские рудники. Трудности на этом пути казались значительными: прежде всего мы долго не могли найти путей, которые дали бы нам возможность связаться хотя бы с одним или двумя солдатами. Правда, тот факт, что среди рядового состава колчаковских частей преобладали бывшие партизаны, попавшие в руки правительства, делал наши планы вполне осуществимыми; но вместе с тем система сыска, которую применяли белые командиры, доводила солдат до величайшей робости и нежелания связываться с предприятием, в успех которого они не могли сразу поверить.