Предисловие

Книга английского капитана Фердинанда Тохая «Секретный корпус» написана автором вскоре после окончания первой мировой войны и в первый же год выхода выдержала в Англии три издания. Это можно объяснить интересом, проявлявшимся читающей публикой к так называемой «невидимой войне». Впрочем, в этой книге читатель не найдёт тех «пикантных» подробностей, которыми заполнены страницы воспоминаний разведчиков различных стран эпохи первой мировой войны.

В отличие от многих других английских, французских, немецких и других авторов, выпустивших после первой мировой войны поистине несметное количество сочинений подобного рода, капитан Тохай пытается набросать синтезированную картину деятельности разведки и контрразведки на различных фронтах. Он заявляет, что его книга представляет собой «сказание о разведке на всех фронтах». Он посвятил её офицерам-зачинателям разведывательного корпуса, действовавшим за рубежом в 1914–1915 гг.

Автор называет разведку «битвой, скрытой от дневного света», «битвой умов». Последним термином он определяет «подлинную область разведки», т. е. разведку на поле боя. И действительно, наибольший интерес представляет шестая глава книги, которая так и названа автором — «Битва умов».

Читатель найдёт в этой книге некоторые не лишённые интереса общие замечания о разведке и разведчиках, в частности — немецкого типа. Тохай напоминает хвастливое заявление обожествляемого немецко-фашистскими разбойниками Фридриха II о том, что вместо сотни поваров он берёт с собой на войну сотню шпионов. Можно вполне согласиться также с характеристикой, данной автором небезызвестному прусскому обер-шпиону Штиберу, наделённому, как пишет Тохай, «всеми человеческими пороками». Штибер был организатором прусского шпионажа во Франции накануне франко-прусской войны 1870 года. Это он, как пишет Тохай, «заложил основы того шпионажа, который в настоящее время известен в наиболее гнусных видах». Для него кампания 1870 года «была триумфом заранее рассчитанных низостей».

В предлагаемой читателю книге можно найти и другое, весьма любопытное, суждение автора о кадрах шпионажа. Он, в частности, указывает на то, что в разведке испытали свои силы все — «от принца до нищего». Русоголовые молодые англичане, молодые гречанки, кабатчики, горничные, матросы, крестьяне, железнодорожные носильщики, военные атташе, молодые девицы — завсегдатаи баров, сообразительные актрисы, безмозглые принцессы, политические деятели, подагрические кардиналы, бульварные красотки, аристократические сынки с моноклем в глазу, гувернантки, клерки, проститутки, мошенники, искатели приключений, гадалки, «дамы из общества» — все они проходят длинной чередой через страницы книги рядом с королевами и членами царствовавших фамилий. Напоминая обо всём этом, Тохай как бы хочет подчеркнуть, как обширна и сложна область борьбы с шпионажем, т. е, работа контрразведки и контрразведчика.

Но всё это лишь часть картины. Другая, не менее значительная, заключается именно в борьбе с неприятельским шпионажем на поле боя и в прифронтовой зоне, а также в раскрытии замыслов врага при помощи самых разнообразных средств: агентурной разведки, воздушной разведки, войсковой разведки, аэрофотосъёмки, допроса пленных, изучения захваченных документов, опознания трупов убитых неприятельских солдат и офицеров и многих, многих других, которые в совокупности являются источниками осведомления своего командования о противнике.

Накануне первой мировой войны английской контрразведке предстояло, прежде всего, нанести уничтожающий удар вражеской агентуре немедленно после начала военных действий. Известно, что вплоть до самой войны немецкие разведчики «резерва», т. е. главная агентура, не проявляли в тылу противника никакой активности, чтобы до поры до времени себя не обнаруживать. Английская контрразведка, наоборот, стремилась заранее их «засечь», но также до поры до времени старалась не вспугнуть немецкую «дичь». В известной степени это ей удалось. В первые же дни войны в Англии были арестованы десятки немецких шпионов «резерва». По мнению Тохая, успешное решение этой задачи отчасти объясняется бездарностью немецкого шпионажа, «жёсткими» формами его организации, в противовес английской «гибкой системе». Едва ли с этим можно согласиться.

Из записок Карла Гревса, бывшего крупного немецкого шпиона, перешедшего затем на английскую службу^[1], явствует, что германский генеральный штаб был хорошо осведомлён через свою шпионскую сеть о военном и политическом положении тех стран, с которыми Германия готовилась воевать. «Я имел много случаев наблюдать, пишет Гревс, какой исчерпывающей полнотой сведений, до мельчайших деталей, обладает германский главный штаб… Меня поразило, какое количество труда, времени и денег пришлось затратить для того, чтобы собрать сведения, находящиеся в архивах германского главного штаба».

Сам Тохай, рассказывая о германском шпионаже, приводит в качестве примера деятельность германского шпиона Васмуса, бывшего германского консула в Южной Персии. В течение всей войны, пишет Тохай, Васмус оставался «постоянной угрозой, политической силой, с которой приходилось считаться». Его агенты работали повсюду и выполняли самые разнообразные функции — от агентурной разведки до организации восстаний в британских владениях на Ближнем и Среднем Востоке.

Можно сказать, что и до сих пор ещё на Ближнем Востоке не искоренены окончательно гнёзда германского шпионажа и диверсии. Известные события в Сирии и Ираке полностью подтверждают это.

Борьба с германским шпионажем требовала огромного напряжения сил. Вот что, например, Тохай рассказывает об организации системы наблюдения за подозрительными лицами и за населением городов вообще. Обычно город делился на определённое число контрольных районов, каждый из которых находился под наблюдением старшего офицера разведки или сыскной полиции. Этот офицер имел в своём распоряжении отряд обученных агентов, которые, в свою очередь, руководили «указчиками», вербовавшимися из жителей данного района.

Задача, поставленная перед каждым контрольным районом, состояла в том, чтобы, во-первых, ни один посторонний человек не мог проникнуть в его пределы незамеченным, и, во-вторых, в том, чтобы наблюдать за каждым обитателем данного района. Разведывательное управление систематически проверяло бдительность всей системы наблюдения в том или ином контрольном районе. С этой целью туда направлялись посторонние лица, выдававшие себя за коммивояжёров или других «деловых людей». Все они, разумеется, снабжались фальшивыми документами. Если их задерживали и арестовывали в испытуемом районе, следовательно, там всё обстояло благополучно с точки зрения контрразведки.

Немцы по-своему боролись против этой системы, раздувая слухи о… шпионаже и шпионах, заваливали британские контрразведывательные органы сотнями писем о подозрительных лицах, что вносило известную дезорганизацию, так как внимание раздваивалось, а иногда направлялось по ложным следам.

Кроме того, немецкие шпионы довольно быстро приспособились к некоторым новым обстоятельствам, предвидеть которые было невозможно в начале войны. Прежде всего, немцы широко использовали для засылки своих шпионов в Англию потоки бельгийских беженцев, устремившиеся туда. В общей сложности, в Англию за время войны прибыло не менее 250 000 бельгийцев, причём часто у них даже не было документов. По данным Тохая, германская разведка в полной мере воспользовалась этим обстоятельством и перебросила в Англию многих шпионов под видом несчастных бездомных бельгийцев.

Этим же средством германская разведка пользовалась для засылки своих шпионов в прифронтовую зону во Франции. Тысячи, десятки тысяч беженцев — бельгийских, французских, люксембургских — передвигались во время войны в прифронтовой зоне. Особенно большая опасность, рассказывает Тохай, возникла в связи с возвращением на родину десятков тысяч французских граждан из Бельгии, кружным путём через Швейцарию, в Северную Францию. Британской контрразведке пришлось принять самые разнообразные контрмеры, вплоть до посылки офицеров-контрразведчиков в Швейцарию, где беженцев, возвращавшихся во Францию, подвергали тщательному допросу, и где за каждым подозрительным устанавливалось наблюдение. Тохай допускает всё же, что немало немецких шпионов проникло на территорию союзников под видом беженцев, возвращающихся на родину.

Больших усилий требовало также наблюдение за населением прифронтовой полосы. Английская зона находилась под наблюдением британской контрразведки. Здесь применялась та же система, что и в самой Англии. Вся зона была разбита на четыре главных района.

В каждом районе было приблизительно 20 полицейских участков. Каждый из них охватывал 50 квадратных миль. В свою очередь, полицейский участок был разбит на 8 или 10 общин, каждая из которых охватывала район в 5 квадратных миль. Население каждой общины составляло приблизительно до 3 000 человек. За ними наблюдали агенты контрразведки, имевшие в своём распоряжении «указчиков» из местного населения, причём таковыми обычно являлись либо мэр, либо приходской священник. Каждый главный район подразделялся ещё на три зоны: передовую, среднюю и тыловую. Особенно тщательно наблюдение велось за передовой, полуфронтовой зоной.

Несмотря на всю эту сложную систему, созданную английской контрразведкой, немецким шпионам всё же удавалось проникнуть в прифронтовую зону. Во время первой мировой войны союзные власти так и не решились выселить население прифронтовой зоны, и это доставляло им, как пишет Тохай, весьма много забот, а главное, в значительной степени сводило на нет усилия контрразведки.

Заслуживает внимания то, что Тохай рассказывает об опыте британской контрразведки в области борьбы с немецким шпионажем на территории, освобождённой от немецких войск. Английская и французская агентура ещё до начала наступления союзников в 1918 году выявила весьма многих немецких шпионов из местных жителей — бельгийцев и французов, — и по мере продвижения союзников вперёд эти вражеские шпионы немедленно арестовывались.

В Монсе, Шарлеруа, Намюре были арестованы все женщины, которые сожительствовали с немцами, ибо в каждой из них легко было заподозрить немецкого шпиона. Союзной контрразведке при этом огромную помощь оказывало местное население, в основе своей оставшееся верным родине. Благодаря этой помощи «чёрные списки», составленные заранее союзной контрразведкой, быстро пополнялись сотнями имен лиц, которые так или иначе были связаны с немецкими оккупантами.

Небезынтересными и полезными могут и теперь оказаться замечания капитана Тохая о борьбе британской контрразведки против способов связи германских шпионов, в частности радиосвязи, и разоблачение, например, «Науэнской загадки», способов осведомления о месте падения немецких бомб, сброшенных с самолётов, и т. д. Заслуживает при этом внимания борьба контрразведки против использования солдат и офицеров, едущих с фронта в тыл, а тем более из одной союзной страны в другую, в качестве «почтальонов» для передачи «частных» писем по «невинным» адресам. Этим путём немецкие шпионы весьма часто избегали союзной цензуры при пересылке сведений в такие страны, откуда они могли быть беспрепятственно доставлены либо в Германию, либо соответствующему шпионскому центру, находящемуся в глубоком тылу.

Британская контрразведка применяла, как увидит читатель, различные способы борьбы против вражеской разведки. Одним из таких способов являлось распространение заведомо ложных слухов, в особенности этот способ применялся английской морской контрразведкой для того, чтобы скрыть от глаз и ушей неприятельских шпионов истинную цель выхода в море того или другого корабля или целого соединения, как и караванов союзных транспортов. Эти слухи обычно распространялись офицерами и скоро становились достоянием команд, и от них доходили до ушей немецких шпионов. Во многих случаях германское морское командование оказывалось сбитым с толку.

К этому же способу прибегали и немцы, которые, в частности, производили ложные переброски войск, и иногда им удавалось ввести в заблуждение английское командование.

Весьма многие факты, рассказываемые капитаном Тохаем, подтверждают известное положение о том, как велико на войне значение сохранения военной тайны, в особенности накануне крупных операций, во время сосредоточения войск. Многое здесь зависит от того, насколько органы контрразведки умело и настойчиво борются за сохранение военной тайны. С другой стороны, от разведки же зависит, насколько быстро своё собственное командование сумеет проникнуть в тщательно охраняемую противником его военную тайну. Можно согласиться с капитаном Тохаем, что настоящий офицер разведки должен мысленно, если не физически, жить за линиями противника.

Главное, пишет Тохай, к чему стремилась английская разведка, — это в точности знать, с какими именно войсками противника он имеет дело на данном участке фронта. Это достигалось различными способами: опросом пленного, установлением личности отдельного немца, живого или мёртвого, подслушиванием разговоров солдат и офицеров противника в их окопах. Всё это вело к установлению номера батальона, к определению полка, а, следовательно, и дивизии.

Разведчики внимательно изучали документы пленного или убитого немца, его личный жетон, погоны, нарукавные знаки или другие знаки на одежде и снаряжении, карты, записные книжки, письма, дневники, открытки. Немцы, пишет Тохай, и в ту войну были большие любители писать письма и хранить таковые независимо от того, были ли это письма от жён, матерей или друзей, находившихся в других дивизиях и корпусах. Насколько велико значение тщательного изучения всех подобных материалов, свидетельствует следующий факт: как утверждает автор книги, первое указание на то, что немцы готовятся к майскому наступлению 1918 года на Шмен де Дам, маршал Фош получил именно из захваченных личных документов и почтовой открытки. Как ни громоздко изучение огромной корреспонденции — иногда до 50 мешков писем, открыток и дневников в день, — из которой только очень небольшой процент оказывался ценным, — оно всегда приносило пользу.

Английская разведка при этом тщательно отмечала адреса отправителей и получателей, почтовые штемпеля. По этим документам удавалось устанавливать весьма многое: рост или сокращение сил противника, прибытие резервов, исчезновение дивизий, реорганизацию и перегруппировку немецких войск. Этими же путями британская разведка устанавливала всё, что её интересовало относительно командующих армиями и, в особенности, дивизиями противника, и иногда это позволяло раскрывать его замыслы и предупреждать их. Таким же путём получались сведения о внутреннем состоянии противника.

Но самым важным Тохай считает допрос военнопленных. Офицеры британской разведки во Франции за время войны допросили в общей сложности до 300 000 пленных немцев. При этом они пользовались такой чисто немецкой чертой характера пленных, как хвастовство. Тохай называет немцев хвастливыми тщеславными гуннами и считает, что заставить немца хвастать — верное средство получить от него нужные сведения. Офицеры разведки всегда помнили о том, что сведения, полученные ими при допросе пленных, могут пригодиться тотчас же, даже во время боя. Поэтому оперативное использование сведений, полученных от пленных, чаще всего являлось мерилом успешности самого допроса.

Книга капитана Тохай читается с интересом. Читатель сам легко отбросит всё несущественное, сомнительное, устаревшее и сумеет извлечь пользу из многих заслуживающих внимания замечаний одного из опытных британских разведчиков.

И. Ерткашов^[2]

Глава первая

Разведка

Это рассказ о войне внутри войны — о сражении, скрытом от дневного света, о затяжной, безжалостной «битве умов». Под словом «Разведка» и подразумевают подобное состязание, т. е. процесс, посредством которого одно лицо или государство получает информацию от другого против его воли.

Разведка существовала во все времена, соответственно видоизменяясь. В описаниях такого рода человеческой деятельности ранних времён вы прочтёте о некой Раав, снабдившей Иисуса Навина сведениями о военном положении в Иерихоне. Далила, другая женщина-агент, искала и обрела информацию об источнике силы мощного противника.

У Ганнибала, мастера маскировки, была своя излюбленная шутка: он привязывал к рогам быков горящие факелы и направлял сотни пылающих животных в неприятельский лагерь. Вспомните приёмы инквизиторов. В дни процветания Венеции разведка играла не меньшую роль, чем битвы. Фридрих II хвастал тем, что берёт с собою в бой «сто шпионов вместо сотни поваров». Французская революция с её «чёрным кабинетом», который просматривал всю подозрительную корреспонденцию, ещё больше приближает нас к современности. Звезда Наполеона, быть может, не вознеслась бы столь высоко без Карла Шульмейстера. Не одну страницу вписал он в историю. Поражение, которое потерпел маршал Мак вследствие небольшого манёвра, проведённого этим «лучшим из шпионов», «человеком без национальности и чести», и по сей день может служить образцом. Манёвр заключался в том, что Шульмейстер, инсценировав ссору с Наполеоном, сумел приблизиться к австрийскому штабу и собрать информацию для Наполеона.

К другому типу принадлежал Андрэ, участник американской войны за независимость. Но такие люди не часто встречаются в летописях этой профессии. Гораздо чаще это бывают люди типа пруссака Штибера, наделённого всеми человеческими пороками. Он заложил основы наиболее гнусных видов шпионажа; для Штибера кампания 1870 года была триумфом заранее рассчитанных низостей. Алчность мужчин и слабость женщин — вот чем он пользовался.

Всё плутовство, хитрость и военная мудрость веков нашли применение в современности, усиленные и дополненные новейшими открытиями и изобретениями, — такой стала разведка последнего времени, с каждым мигом умножающая список обманов и предательств. В ней испытали свои силы все — от принца до нищего. Одни из корысти, другие из-за любви, третьи во имя родины, четвёртые из тщеславия, а кое-кто и просто из любопытства.

Русоголовые молодые англичане бродили по Ирану, переодетые курдами; молодых гречанок с Хиоса и Митилены готовили для агентурной работы в Афинах; американские кабатчики подслушивали хмельные разговоры военных; горничные рылись в чемоданах генералов. Подкупленные матросы взрывали корабли, губя своих товарищей, и за грошовое жалованье люди ежедневно, ежечасно рисковали жизнью, выполняя задания за линией фронта. Престарелые фламандские крестьяне сигнализировали крыльями мельниц, а железнодорожные носильщики отмечали полки, прошедшие через их станции. Безупречные военные атташе пытались шампанским растопить холодную сдержанность офицеров; смешливые девицы в кабачках, стуча деревянными башмаками и кутаясь в грубые шали, за кружкой пива выведывали военные тайны у солдат, расквартированных в деревне.

Сообразительные актрисы с невинным видом слушали болтовню своих воинственных поклонников, а недалёкие принцессы, тщательно проинструктированные хитрыми государственными мужами, расспрашивали о том, о сём — «ах, вы так интересно рассказываете!» — офицеров и простолюдинов, крайне польщённых августейшим вниманием.

Безвестные бельгийцы спускались с самолётов в тыл к немцам. Подагрические кардиналы осведомляли Священную Римскую империю Габсбургов о настроениях в Италии.

Бульварные красотки подбирали словечки, случайно оброненные пьяными солдатами. Агенты-бедуины оставляли вереницы следов на песке. Ловкие офицеры устраивались на работу на военные заводы и верфи за границей. Аристократические сынки с моноклями прислушивались к случайным обрывкам разговоров в дипломатических салонах. Честные дельцы выплывали на ночные свидания с немецкими подводными лодками. Пронырливые багдадцы, бренча браслетами, по поручению британцев вели наблюдение за подозрительными людьми в городе калифов… Макиавелли и Талейран перевернулись бы в гробу при виде коварстве и низости современных интриг.

Но это лишь часть картины.

Кроме работы с агентами и их донесениями, у разведывательного корпуса — секретного корпуса — есть и другие заботы.

Воздушная разведка, аэрофотосъёмка и наземное наблюдение; допрос пленных и изучение захваченных документов; опознавание личности убитых противников и изучение сигнальной связи — не менее важные функции, чем работа секретной службы, ибо разведка — это синтез информации, исходящей из всех источников, но в то же время и анализ её в свете уже известных фактов. Шпион или агент — только один из источников. Было бы неправильно рассматривать деятельность разведки на поле сражения только как дополнение к шпионской работе в другом месте; на самом деле она сама по себе составляла две трети «битвы умов», т. е. постоянного выяснения планов, замыслов и действий противника. Без разведывательного корпуса нельзя выиграть войну, как нельзя выиграть её без танков или авиации.

Генеральные штабы в 1914–1918 гг. следили друг за другом с настороженностью кошки, отмечая малейшее движение противника. Глаза разведки всегда открыты.

Глава вторая

В больших городах

Для того, чтобы проследить развитие шпионажа во время войны, необходимо начать с мирного времени. В памятные дни 1914 года, когда голос лорда Робертса не мог быть услышан из-за ольстерской шумихи^[3], и когда кайзер был чрезвычайно ласков с англичанами, Британия расходовала на секретную службу 50 000 фунтов стерлингов, а Германия в двенадцать раз больше. Характер и размах предвоенного шпионажа можно представить, если рассмотреть методы, применённые этими двумя державами. Английский шпионаж был настолько «чист», насколько может быть чистым столь сомнительное искусство. Основные заповеди английского шпионажа: «Не пользуйтесь тёмными личностями и женщинами. Рано или поздно они подведут. Полагайтесь на информацию, исходящую из заслуживающих доверия источников: британских посольств, дипломатических миссий и консульств. Официальный британский представитель за границей ничего существенного не пропустит. Кроме того, он не требует платы и работает во имя родины. Если известный путешественник, делец или офицер в отпуску захочет поделиться своими наблюдениями, — тем лучше. Однако дело обстоит иначе в отношении Германии. Если придётся воевать, то нашим противником окажется, скорее всего, Германия. Поэтому мы должны расширить систему шпионажа против неё».

Таким образом, получалось, что кое-какие британские офицеры, вроде капитанов Тренча и Бертрама Стюарта, стали слоняться по Германии, изучая состояние флота и армии, а в особенности возможность внезапного вторжения в Англию на плоскодонных судах с Фризских островов.

Среди этих безобидных английских туристов встречались и любители ботаники, увозившие рисунки растений, которые на самом деле были планами крепостей. Но работали не только эти талантливые исследователи. Выведывание секретов в мирное время — не основная функция секретной службы; главное — терпеливо и основательно созидать секретно-информационную службу, которая сумеет выдержать испытание войной, когда границы закрыты, а получение и доставка информации становятся настоящей работой по сравнению с детской игрой мирного времени. В то время как всюду раздавались истерические вопли о необходимости арестовать неуклюжих германских шпионов, орудовавших в Англии, «толстокожее» Адмиралтейство и «лишенное воображения» Военное министерство спокойно занимались своим делом — размещением скрытых глаз и ушей в «фатерланде» (шутливое название Германии) и вокруг него. Бывало, что годами эти глаза и уши получали жалованье за безделье — в ожидании первого дня войны.

В военное время агент должен отвечать двум основным требованиям: быть постоянным жителем страны, в которой предстоит заниматься шпионажем, и, кроме того, иметь там постоянную работу, что позволяет избежать подозрений.

Предпочтительно, чтобы агент был уроженцем страны, в которой шпионит, или хотя бы страны нейтральной. Военное министерство и Адмиралтейство методически занимались подыскиванием таких людей. А немцы между тем издевались:

— Глупые, честные англичане! Они не знают самых элементарных правил игры. За всё время арестовано только три наших шпиона. Выпьем ещё раз за «Великий день»!

«Великий день» настал… и «глупые, честные» англичане нанесли немцам такой мастерский удар, что он сказался на всей последующей борьбе. Вот как это случилось.

Система германского шпионажа отличалась от английской. Немецкая система была, во-первых, агрессивной по своей структуре. Во-вторых, она рассчитывала не на храбрость, находчивость, честность и ум, а на жадность, слабость и моральную развращённость. Немцы наводнили Англию шпионами. Это верно. Но какими шпионами! Старшие официанты и гувернантки, собиравшие всякие сплетни; парикмахеры и клерки, надоедавшие просьбами о прибавке жалованья; граждане нейтральных стран, имевшие связи с Германией; хорошенькие немецкие и австрийские актрисы, появлявшиеся в театрах Вест-энда (аристократический квартал в Лондоне); проститутки; иногда, очень редко, британские подданные; мошенники и искатели приключений.

«Если вы не станете присылать лучшей информации, мы позаботимся, чтобы англичане узнали о том, что вы шпион», угрожали одному нерадивому агенту в письме, своевременно перехваченном специальной ветвью разведки в Лондоне. Естественно, что были также немецкие агенты, занимавшие высокое положение, такие, как член парламента Требитч Линкольн. Появлялись и немецкие офицеры, разъезжавшие по Англии на автомобилях, якобы соревнуясь на «Кубок принца Генриха Прусского». Политические агенты информировали Германию обо всём, что происходило в Ольстере. Иные немецкие агенты посылали на родину исключительно интересную информацию об общественных деятелях; эти сообщения аккуратно заносили на карточки в Берлине.

Вот, например, лакомый кусок: «Моя хозяйка леди N, делает вид, что отправляется на всё воскресенье в Сюррей. В действительности она остаётся в Лондоне» (даётся адрес). Несомненно, немцы при этом лелеяли приятную мысль, что смогут в один прекрасный день испытать свои методы на леди…

Немецкие агенты наглели с каждым днём; таких, как Шульц и Гроссе, даже пришлось арестовать, чтобы успокоить общественное мнение. Большинство же шпионов оставили на свободе, предоставив им безмятежно катиться по привычной колее. В течение пяти лет «глупые, честные» англичане спокойно работали, пока не изучили каждого сколько-нибудь значительного германского агента в стране.

Этого результата они смогли добиться лишь тщательным применением метода исключения. Несмотря на отсутствие в те дни цензуры, корреспонденцию всех, кто был на подозрении, систематически проверяли, следили за их поведением, а также поведением всех, с кем они общались.

Много потребовалось искусства, чтобы усыпить бдительность немцев, укрепить в них чувство безнаказанности. Их никак нельзя было назвать «зелёными», но Штейнгауэр и другие организаторы получали очень скудную помощь от своих шпионов в Англии. Откровенно говоря, немцы — создатели современного шпионажа — самые бездарные его представители. Прежде всего, немцу очень трудно скрыть свою национальность: его акцент, форма головы и манеры неповторимы. Во-вторых, у него слишком прямолинейный ум, нет ни интуиции, ни вдохновения. Он живёт «согласно плану».

В-третьих, высокомерие немцев определённо даёт преимущество нашим разведчикам. Самоуверенность сделала немцев беспечными. Так, Карл Гревс счёл достаточным для отвода глаз запечатывать свои донесения в конверты с этикеткой известной химической фирмы. Другие открыто ездили по восточному побережью с фотоаппаратами и тетрадями для зарисовок…

Не всё коту масленица, однако… В одну прекрасную августовскую ночь Англия объявила Германии войну, а на утро отдали приказ — и двадцать главных германских шпионов были арестованы, а свыше двухсот других взяты под строгое наблюдение. Если к этому прибавить интернирование девяти тысяч подданных враждебных государств, то можно считать чистку более или менее исчерпывающей.

Во всей Англии ни один мост, ни один вершок железной дороги не были повреждены, ничья враждебная рука не поднялась против мобилизации. Штейнгауэр потерпел полное поражение. Немцы поспешили заслать в Англию Лоди, Кюпферле и подобных им «американских граждан» с фальшивыми паспортами. Вряд ли кому-нибудь из них удалось поработать больше недели. На горьком опыте немцы убедились в том, в чём позднее ценою не менее горького опыта пришлось убедиться французам: совершенно невозможно восстановить провалившуюся систему шпионажа в стране, с которой воюешь.

Было бы бессмысленно в этой книге анализировать развитие шпионажа в каком-нибудь определённом городе или даже стране. Я предпочитаю показать калейдоскоп событий, перенося читателя из Лондона в Багдад, из Варшавы в Салоники. Надеюсь, что с помощью контрастов мне удастся создать достаточно яркую картину.

Во всех крупных городах воюющих стран практиковалась одна и та же система шпионажа (если отбросить национальные особенности). Назовём её «системой спрута».

Телом «спрута» был резидент, а щупальцами — его местные агенты. Резидента называли «почтовым ящиком»; к нему направлялись все донесения и информации, собранные щупальцами, или агентами-исполнителями. Затем эти донесения забирал у «почтовых ящиков» странствующий агент, постоянно курсирующий между родиной и страной, в которой работали шпионы. Иногда агенты-резиденты находили другие способы передачи собранной ими информации — этому посвящена глава «Средства связи».

Резидентом обычно бывал мужчина, какой-нибудь преуспевающий предприниматель, хорошо законспирированный, подданный либо той страны, против которой вёлся шпионаж, либо одной из нейтральных стран. Своих агентов-исполнителей он выбирал сам. Гувернантка в семье генерала; служащий отеля; парикмахер, живущий вблизи больших военных лагерей; агент нейтральной пароходной компании; актриса, разъезжающая по всему миру; артист иностранного мюзик-холла, совершающий турне; подкупленный солдат; неудачник из хорошей семьи; добровольный сотрудник Красного Креста.

В разных странах по-разному подходили к выбору исполнителей. Например, во Франции чаще привлекали женщин, чем в Англии, а в Германии больше, чем в любой другой стране, использовали для шпионской работы подонков общества. Ради безопасности всей системы агенты-исполнители не знали друг друга — единственный шпион, с которым они общались, был их «почтовый ящик». Это единственный человек, которого они могли бы выдать, — обстоятельство, заставлявшее «почтовые ящики» с большой осторожностью подходить к выбору исполнителей. В этом заключалась основная сила системы. Как только исполнитель замечал, что за ним следят, он должен был немедленно выключаться из системы. Если бы исполнители всегда придерживались такого правила, провалы целых шпионских групп были бы значительно реже: однако корыстолюбие обычно заставляло их продолжать шпионаж или слишком рано возобновлять его после временного перерыва, хотя они знали, что за ними следят.

Немцы крепко держали своих агентов в руках, выплачивая вознаграждение лишь через два месяца после выполнения задания. Таким образом, деньги, которые им причиталось получить, служили приманкой, без которой они, может быть, и решили бы, что игра не стоит свеч.

Члены одной шпионской организации называли друг друга различными буквами алфавита, постоянно меняя их в зависимости от определённых фаз луны. Иногда «почтовые ящики» на случай своего ареста давали список имён и адресов исполнителей своему начальству. Рискованная, но вместе с тем совершенно необходимая мера, ибо иначе, в случае ареста резидента, вся система автоматически рассыпалась бы: ведь в штабе не знали исполнителей.

Кроме исполнителей, «почтовых ящиков» и агентов-сборщиков, государство пользовалось ещё специальными агентами, работавшими независимо; к ним относятся морские и военные специалисты, контрразведчики, шпионы-»болваны» и тому подобное. Их деятельность показана дальше на отдельных примерах. Внимательное чтение примеров скорее поможет читателю усвоить основы разведывательной работы в больших городах, чем учёнейший трактат об этом искусстве, не говоря уже о том, что подобный трактат невозможно написать.

Условия нейтрального города допускали большую свободу действий.

Британский руководящий резидент в Женеве или Гааге обычно занимал официальный пост и бывал должным образом аккредитован при правительстве. Так, в одной нейтральной столице наш главный представитель шпионажа работал в британском консульстве. Вот что он рассказал автору о событиях, происходивших много лет назад:

— Я занимался своим делом. Я не был шпионом. Поэтому прямо попросить меня убраться восвояси никто не мог. Между тем немцы это неоднократно пытались сделать.

Каждый день я честно ходил на службу, когда же кто-нибудь — британец или иностранец, хотя бы немец, — выражал желание побеседовать со мной, я всегда готов был выслушать и хорошо заплатить, если найду подходящим товар.

— Товар?

— Вы правильно расслышали. Вы прочли уйму всякой чепухи о работе секретной службы. На самом деле она не так запутана и таинственна, как её представляют. На этом свете часто можно достичь цели простейшими способами. Я и применял простейшие способы. Шпионы продавали определённый товар, и я обращался с ними точно так же, как обращался бы с человеком, продающим кусок сыра. Они приходили в кабинет и заявляли, что есть такая информация, от которой задрожат стены Иерихона. «Хорошо, — говорил я, — показывайте». О нет, они должны сначала получить деньги. Вы думаете, я платил сразу? Как бы не так! Даёте ли вы, покупая автомобиль, деньги раньше, чем его увидите? Так с какой стати стану я давать хоть грош, прежде чем увижу, что покупаю? Во-первых, как бы я мог оценить товар? Я так и говорил; их дело — принимать мои условия или нет. Они должны были верить на слово, что я их не одурачу. Тут-то и была загвоздка. Будучи мошенниками, они по своей природе не могли побороть в себе недоверия ко всем остальным людям. Наверное, я вначале упустил из-за этого много возможностей. Однако со временем мои друзья-шпионы научились доверять мне. Я придерживался самой простой системы оплаты: давал шпионам примерно десять фунтов авансом и обещал ещё пятьдесят или шестьдесят фунтов по получении из Лондона телеграммы, подтверждающей ценность товара. Иной раз приходилось ждать неделями. Одно время у меня в списках было 150 агентов. Некоторые получали регулярную плату — около десяти фунтов стерлингов в месяц, другие — только возмещение расходов и дополнительное вознаграждение тех случаях, когда приносили настоящий товар. В течение всей войны не прерывалась связь с Берлином. Часть, и довольно значительная, нашей работы касалась немецкого списка убитых и раненых. Как вы знаете, в наблюдении за ростом германской армии сильно помогало изучение списка её потерь и выяснение, кто убит и кто ранен, к какому разряду армии, району или округу принадлежали, и т. д.

В 1915 году немцы почуяли, в чём дело, и перестали публиковать в газетах списки потерь, а стали их вывешивать в определённых местах в каждом городе и в каждой деревне. Приходилось засылать агентов в Германию для изучения этих списков. И мы обычно получали почти такие же полные сведения, как если бы списки всё ещё ежедневно публиковались в прессе. Иной раз приходилось иметь дело с большими оригиналами… С двойниками, которые нередко ко мне заходили… Ну и плели же они!

— А вы знали, что они двойники?

— А как же, конечно, знал! Часто они прямо от меня направлялись к моему немецкому противнику по игре, который помещался тут же, за углом. Это было просто коммерческое предложение. Представьте себе нейтральную страну. Приходит агент с информацией из Берлина. Он не всегда приходил сам, иногда предпочитал залечь и выжидать. Тогда он пользовался посредником, хорошим, честным гражданином нейтральной страны, который являлся ко мне и говорил о делах. Такой посредник получал жирный куш из заработка шпиона «за комиссию». Затем — возможно, в тот же самый день — наш приятель-посредник встречал шпиона из Англии, брал его донесения и шёл продавать товар немецкому агенту-приёмщику. О, это была красивая игра!

Но самое забавное происходило, когда приходил какой-нибудь немец, чтобы продать мне свою информацию. У меня был немец, который заходил регулярно и всегда приносил хороший товар. Мы, бывало, церемонно раскланивались друг с другом. Пройдоха! Другие немцы появлялись, чтобы напустить туман или продать фальшивую информацию, рассчитывая ввести в заблуждение наше разведывательное отделение. Их штучки, бывало, нетрудно разгадать.

Но иной раз они действовали тоньше, и имело смысл заплатить небольшую сумму, как задаток за предложенную информацию, и кратко передать её по телеграфу в Англию, чтобы испытать, не окажется ли она правильной. А, кроме того, наше начальство всегда интересовалось, чему именно немцы хотят заставить нас поверить.

Однажды, когда наши друзья, правившие нейтральной страной, закапризничали и стали угрожать арестом или высылкой нескольких немцев, заподозренных в шпионаже, из Берлина прислали большое количество «болванов», чтобы их арестовали вместо настоящих агентов, которые продолжали спокойно работать. В другой раз нейтральное правительство было страшно взволновано раскрытием в своей среде клуба шпионов. Это и в самом деле было интересно. По-видимому, около дюжины весьма активных шпионов всевозможных национальностей регулярно встречались в одном погребке, где снабжали друг друга за наличный расчёт информацией, после чего перепродавали её стране, на службе которой в тот момент состояли. Например, человек, работающий на Францию, встречался с человеком, работающим на Германию. Французский агент старался продать свою информацию немцу в тот момент, когда эта информация высоко котировалась в Германии. Так же поступали и немецкие агенты. В шпионском погребке, вероятно, заключались редкостные сделки. Этот факт стал достоянием общественности после того, как однажды ночью там разразилась ссора.

* * *

Шпионов обычно засылали в доки, в окрестности лагерей, в театры, в семьи общественных деятелей и обязательно в пивные-»американки». Там, где требовалась серьёзная, кропотливая работа, женщины заметно отставали от мужчин.

У женщины не хватает терпения, методичности, внимания, когда кет ощутимых результатов её деятельности. Женщина неосторожна, и, что ещё важней, её сердце может оказаться сильнее головы.

В Копенгагене в 1916 году британская секретная служба решила взять на работу агента-женщину. Это было отступлением от нашего обычая, но на сей раз возникли особые обстоятельства.

Отель «Англетер» на Конгенс Ниторф был в некотором смысле немецким штабом, как и отель «Астория» в Брюсселе. Обычно немцы, посещая столицу Дании, останавливались в «Англетере». Однажды в этот отель приехал некий молодой прусский офицер из штаба. Британской разведке стало известно, что офицер прибыл с важным поручением.

Уайт-холлу^[4] захотелось разузнать побольше. Глава нашей местной секретной службы, выяснив слабость молодого пруссака, решил, выражаясь профессиональным жаргоном, «спустить на него женщину».

Наняли (на чисто деловых условиях) очаровательную молодую датчанку и поселили её в «Англетере». Очень скоро молодой пруссак стал проявлять интерес к своей соседке, можно было подумать, что всё идёт, как задумано. Конец истории человек, нанявший датчанку, рассказывает так:

— В один прекрасный день она пришла ко мне в кабинет, заплакала, положила пачку банкнот на стол и сказала, что не может продолжать «слежку за Фрицем», так как влюбилась в него. После я уже никогда не нанимал женщин…

Случай в другой нейтральной стране с некой молодой австрийкой ещё раз показал ненадёжность женщин в шпионаже.

«Фрейлен» принадлежала к очаровательным венским «космополиткам», которые в былые дни наводняли Аахен, Лозанну и Монте-Карло. Она говорила на нескольких языках почти без акцента. Мы наняли эту фрейлен в помощь нашему резиденту, работавшему в крупном городе. Она действовала по традиционному методу: становилась временной возлюбленной того, на кого указывала наша секретная служба.

В задачи фрейлен входило наблюдать за своими любовниками и вникать в их дела. Иногда давали и более сложные поручения. Фрейлен не обладала излишней щепетильностью, первое время все шло хорошо. Стол начальника был завален донесениями. Вскоре, однако, её сообщения стали скудны и однообразны. Фрейлен жаловалась, что её поклонники вдруг сделались молчаливыми. Часто приходила со своих свиданий обескураженная, с пустыми руками. Ей пригрозили увольнением. После вторичного и более строгого предупреждения так же внезапно и необъяснимо наступил перелом — на этот раз к лучшему. Донесения вновь обогатились сочными деталями. Фрейлен работала безотказно и узнавала всё, что ей поручали. Начальник каждую неделю посылал сводку этих донесений в свой центр.

А между тем в Уайт-холле были недовольны. При проверке её последние донесения, такие подробные и красочные, оказались просто-напросто выдумкой. Агента-резидента отозвали, а фрейлен попросили убраться восвояси.

Чем объяснить её причуды? Да тем, что после нескольких недель проституции ради шпионажа она влюбилась в своего начальника и уже не могла бросаться в объятия первых встречных по его приказанию; когда же стали угрожать увольнением, она решила сделать вид, что встречается с мужчинами, как и прежде, и выдумывала свои донесения. Ей и не снилось, что этим самым она губит человека, которого полюбила…

Я привёл основные недостатки женщин как агентов. Тем не менее, они имеют некоторые преимущества перед мужчинами. Женщина подчас обладает большей интуицией, коварней, может рассчитывать на своё обаяние и на рыцарские чувства мужчин. Иной раз она может даже оказаться гением в шпионаже; однако, как правило, женщина годится лишь для особых «трюков» — другого слова не подберёшь, — а не для основной работы — собирания информации, тщательного до крохоборства. По существу, на шпионок нельзя полагаться, как нельзя доверять им тайн. Кроме того, они склонны к преувеличениям — боязнь, распространённая, впрочем, среди шпионов обоих полов: у женщин — часто на почве тщеславия, у мужчин — из желания получить побольше денег. Именно женщина была причиной провала французской системы шпионажа в Бельгии в 1915 году, в результате чего немцы арестовали 66 агентов.

Восточную танцовщицу Маргариту-Гертруду Зелле, или «Мата Хари», называли красавицей и самым опасным в мире шпионом. Она не была ни тем, ни другим. Но это не умаляет, а скорее увеличивает интерес к её истории. Странное создание, она, безусловно, обладала всеми данными незаурядной шпионки: была талантлива, много путешествовала, знала нравы Востока и Запада, обычаи британской армии (четырнадцати лет Маргарита Зелле вышла замуж за британского офицера), наконец, в жилах её текла смешанная кровь Европы и Азии. От отца она усвоила холодную деловитость голландцев, от матери — склонность к мистицизму, лживость и подобострастность японцев.

В раннем возрасте потеряв отца, Мата Хари вместе с матерью оставила Яву, где её ожидала безрадостная судьба работницы на сахарных плантациях, и уехала в Бирму. Здесь мать определила её в буддийский храм танцовщицей. Эти жрицы, посвятившие себя Будде, на самом деле служили другому кумиру — мужчине. Там девушка в совершенстве постигла искусство очаровывать и одурачивать мужчин.

Встреча с британским офицером, за которого она вышла замуж, знаменует собой начало нового этапа её жизни. Нелегко танцовщице бежать из священной темницы, но Мата Хари, прирождённая авантюристка, бежала. Однако даже дети, родившиеся от этого брака, не могли примирить её с чопорной, монотонной жизнью, которую вели жёны должностных лиц в Индии. Захватив с собой дочь, Мата Хари уехала от мужа в Голландию. Затем её потянуло в Париж, где она зажила той жизнью, для которой была создана. Деньги, и много денег, были необходимы. Она знала многих мужчин, один из них состоял на службе государства, ради которого Мата Хари, в конце концов, и погибла. С этим немцем она поселилась в предместье Парижа, в домике, роскошно меблированном в восточном вкусе, наслаждаясь ночной жизнью французской столицы.

Как только вспыхнула война, Мата Хари начала карьеру шпионки. Сначала она разъезжала по всей Европе. Будучи голландкой, она официально считалась нейтральной. Союзники смотрели на неё как на бывшую жену офицера британской армии с хорошей шотландской фамилией. Для центральных держав она была их агентом, а для народов европейских стран — талантливой, очаровательной танцовщицей.

Несколько месяцев в 1915 году Мата Хари выступала в мюзик-холле в Мадриде. Тут она впервые была заподозрена французской и британской секретными службами.

Подозрения не уменьшились, когда на следующий год Мата Хари собралась в Голландию. Отделение британской разведки было предупреждено, и когда пароход, на котором ехала танцовщица, прибыл в Саутгемптон, Мата Хари встретили и отвезли в Лондон. Однако никаких улик не обнаружили. Очевидно, всё необходимое она запоминала.

Мата Хари была не столь красивой, сколь обаятельной.

Гибкая, смуглая, живая, даже в 39 лет она невольно привлекала общее внимание. У неё был необычайной гибкости ум. Она вышла победительницей из схватки с лондонским первоклассным следователем. Однако подозрения остались. Ей отказали в праве продолжать путешествие и отправили обратно в Испанию с напутствием «быть осторожней», так как всё о ней известно. Мата Хари не воспользовалась предостережением. Вскоре она перешла границу Испании в надежде через Францию добраться до Швейцарии, но по дороге её арестовали и увезли в Париж. На этот раз при ней оказались уличающие документы, её судили, признали виновной и расстреляли. На расстрел она пошла в самом шикарном платье и на прощанье помахала солдатам перчаткой.

Эта полувосточная женщина была никуда негодным шпионом, так как везде привлекала внимание. Она достигла успеха в жизни, была богата. Зачем же рисковала жизнью ради чужого дела? Это можно объяснить лишь влиянием немца, с которым она жила несколько лет до войны…^[5]

Население (особенно в Англии) неправильно смотрит на шпионаж. Требуют крови, в то время как бороться надлежит не с отдельными шпионами, а со всей системой. Раскрытие одного зашифрованного слова гораздо ценнее для Англии, чем дюжина казней в Тауэре (тюрьма в Лондоне).

Это приводит нас к контрразведке, или искусству вылавливания шпионов. Организация контрразведки в больших городах воюющих стран строилась более или менее одинаково.

Начнём с наблюдения за подозрительными и за населением вообще.

Обычно город делили на контрольные районы, каждый из которых находился под наблюдением старшего офицера разведки или сыскной полиции. Офицер имел в своем распоряжении отряд обученных агентов, которые, в свою очередь, нанимали «указчиков» из достойных доверия граждан.

Основной принцип заключался в том, что каждый контрольный район должен представлять собой «водонепроницаемое» отделение, в котором был бы замечен всякий посторонний человек и контролирующие органы знали бы каждого обитателя. Гражданские «указчики» должны подслушивать, подглядывать и доносить. Иногда для испытания «непроницаемости» района разведывательное управление посылало агента, выдающего себя за коммивояжёра или иного делового человека, и снабжало его фальшивыми документами. Если он подвергался аресту — значит всё в порядке.

Однако трудности, связанные с проверкой огромной населения, очень велики. В самый разгар войны в Париже было много авантюристов, одетых в форму британских офицеров. Не все они были агентами противника, но некоторые искатели приключений, безусловно, шпионили. Армия, особенно в начале войны, когда отовсюду стекались добровольцы, — прекрасное убежище для смелого агента. Где, как не в армии, мог шпион найти ту обстановку, которая интересовала его? Разоблачить мнимого офицера очень трудно. Простая перемена отличительного полкового значка могла обмануть военную полицию, а эти джентльмены держали с полдюжины различных знаков у себя на квартире или даже в карманах.

В первые месяцы войны проверке контрольных районов в Лондоне сильно мешала общая шпиономания. Всякого иностранца-официанта, всякого, кто закуривал у окна папиросу или кормил на улице голубей, граждане подозревали в шпионаже. В воображении ревностных и суетливых патриотов поминутно взлетали на воздух мосты и военные заводы. Знаменитых людей пачками расстреливали в Тауэре — в воображении тех же истериков, — а официантки и горничные шли на расстрел батальонами. На самом же деле в Англии за всю войну казнили меньше двух десятков шпионов. Со всех сторон приходили фантастические сообщения о немцах, которых якобы видели разъезжающими по ночам на автомобилях или застигали в тот момент, когда они сигнализировали авиации. Затем стали подозревать всех швейцарских гувернанток, которых нанимали в «хороших домах»…

Одно время лондонские власти получали в день до четырёхсот сообщений о «шпионах»; публика не могла понять, что именно подобной паники и желали немцы. Немцам только и нужно было, чтобы британские власти, заваленные лживыми донесениями, не успевали расследовать существенные дела. Однако всеобщее беспокойство было не совсем лишено оснований. Немцы нашли совершенно неожиданный способ посылки своих агентов — с толпами бельгийских беженцев, беспорядочно прибывавших в Англию. В общей сложности на всякого рода судах, от военных кораблей до вёсельных лодок, Ла-Манш переплыло четверть миллиона беженцев. Власти Фолькстона и Дувра не успевали проверять документы, к тому же у большинства изгнанников не оказалось паспортов. Германская разведка воспользовалась этим и перебросила многих шпионов под видом несчастных, бездомных бельгийцев. Иногда шпионов задерживали, судили и казнили. Эти разоблачения и наложили совершенно несправедливо клеймо на всех бельгийцев вообще.

В наблюдение за каким-нибудь человеком входила и проверка его переписки. Каждое отправленное по почте письмо, газету или посылку, — а их отправлялось ежедневно миллионы, — следовало распечатать; приходилось проверять и все телеграммы и каблограммы. Наиболее систематической перлюстрации подвергались письма, идущие за границу, но и внутренняя корреспонденция не оставалась без внимания. Таким путём государство получало много ценной коммерческой и прочей информации, которая затем передавалась в правительственные ведомства. Но главной функцией цензуры была, конечно, помощь в разоблачении шпионов. В одном Лондоне приходилось просматривать письма на шестидесяти языках. Расшифровать шифрованные сообщения цензуре удалось на 31 языке. Подозрительную корреспонденцию обычно фотографировали, а затем пересылали адресату.

Работники лаборатории секретной переписки при Министерстве почт и телеграфов во время войны сделали очень много. Вначале немцы прибегали к простым способам тайной записи — писали лимонным соком, слюной и разбавленным молоком. В первом случае следовало провести по бумаге горячим утюгом, во втором — нанести на письмо обыкновенные чернила, в третьем — посыпать мелким порошком графита. Затем враг стал применять более тонкие методы, но и цензура не отставала. Многое зависело от бумаги, на которой писалось тайное послание, и приходилось искать методы борьбы с самыми изощрёнными способами германской тайнописи. Лаборатории месяцами производили опыты, прежде чем изобрели некую красную жидкость, которая оказалась почти универсальным проявителем. При смазывании этим составом тотчас же выступали любые скрытые письмена. В то же время жидкость легко смывалась, и документ мог быть отправлен дальше. Об эффективности цензуры и контршпионажа в Лондоне можно судить по делу некоего Мюллера.

Власти заинтересовались английскими газетами, которые кто-то систематически посылал в Голландию с карандашными пометками возле безобидных на первый взгляд объявлений. Газеты с пометками отправлялись то из Ливерпуля, то из Портсмута, то из Лондона. Отправители, естественно, были неизвестны. Возможно, что объявления были самыми обыкновенными торговыми рекламами, а возможно это был код, по которому противнику передавались секретные сведения. На всякий случай дали распоряжение — все газеты, адресованные в Голландию, если на них имелись пометки, передавать экспертам-дешифровщикам; те же из газет, на которых не было видимых пометок, подвергать испытанию в химической лаборатории, чтобы выяснить, нет ли написанного симпатическими чернилами. И вот однажды на газете, отмеченной карандашом, была обнаружена цифра «201», написанная симпатическими чернилами. Разведка сейчас же приступила к проверке проживающих в Лондоне в домах под № 201. Предполагали произвести расследование даже по всей стране, но эта крайняя мера оказалась ненужной. В одном доме № 201, в предместье Лондона, жил некий скандинавец Петер Ган. Он и раньше находился под наблюдением как гражданин нейтральной страны; однако его поведение не вызывало подозрений, хотя наблюдение за корреспонденцией обнаружило, что он получает суммы, превышавшие барыши, которые можно объяснить коммерческими операциями. Суммы эти он получал от одного торгового дома в Голландии. Переводы сопровождались безобидными сопроводительными письмами. Гана попросили объяснить происхождение денег. Он откровенно заявил, что получает их для знакомого датчанина, по фамилии Мюллер, который, насколько ему известно, был коммивояжёром одной голландской фирмы, что соответствовало действительности.

Из дальнейшего допроса явствовало, что он, не ведая того, служил банкиром для странствующего шпиона Мюллера. Ган согласился помогать полиции.

— Мюллер, — сказал он, — находится сейчас в Ньюкастле; незадолго до этого был в Ливерпуле и Портсмуте (оттуда были посланы в Голландию более ранние газеты с пометками).

Дело Мюллера стало вырисовываться с некоторой чёткостью. Установили, что он систематически помещает объявления в английских газетах — лондонских и провинциальных, а затем отправляет эти газеты в Голландию. Не подлежало сомнению, что объявления были составлены по заранее разработанному коду и заключали секретную информацию. Отправитель мог считать себя в полной безопасности: он являлся в контору газеты, давал объявление. Когда газета выходила, покупал её и, пометив объявление, посылал в Голландию. Однако Мюллер поддался искушению и рискнул однажды приписать симпатическими; чернилами роковую цифру «201», вероятно, намекая, чтобы следующий перевод был сделан на имя Гана — одного из его «банкиров» в Англии. Если бы не эта ошибка, Мюллер и вся его организация могли бы долгое время действовать безнаказанно — никто не знал отправителя газет, да к тому же карандашные пометки на объявлениях внушали лишь смутные подозрения.

Проследим дальнейшее развитие событий…

Наблюдение за Мюллером поручили опытному сыщику с инструкцией — ни в коем случае не возбуждать подозрений. Лучше потерять след Мюллера, — гласила инструкция, — чем дать заметить, что за ним следят.

Всякую корреспонденцию, поступавшую из Голландии на адрес Гана, аккуратно вскрывали, фотографировали и пересылали Гану, который, согласно инструкции, отправлял письмо ничего не подозревавшему Мюллеру. Кроме того, фотографировали все помеченные объявления в газетах, адресованных в Голландию, и подвергали их испытанию на симпатические чернила, а затем посылали по назначению.

Таким образом, всё, что Мюллер отправлял своим немецким хозяевам, и всё, что они отправляли ему, проходило через руки британской разведки. Оставалось расшифровать два кода — тот, которым пользовался Мюллер для объявлений, и код, которым пользовались авторы писем, сопровождающих денежные переводы.

После большой и кропотливой работы экспертов первое расшифрованное объявление приобрело такой вид: «Первоклассная информация за 120 фунтов стерлингов. Сведения об отправке боеприпасов для Италии».

Теперь власти решили, что пора Мюллеру понести наказание. Код и система были у них в руках. Мюллера арестовали, судили и расстреляли.^[6] Но официально он продолжал существовать. Недели и месяцы прошли о тех пор, как Мюллер покинул бренный мир, а газеты с объявлениями продолжали поступать в Голландию. На «том конце» были довольны информацией, «Мюллер» даже получил надбавку от своих хозяев. Само собой разумеется, что эта информация была блестящим вымыслом, рассчитанным на дезориентацию противника. Лондонское отделение разведки успело заработать свыше 400 фунтов стерлингов у германской секретной службы до тех пор, пока пришло, наконец, письмо:

«Ввиду поступления от вас ложной информации, систематически вводящей нас в заблуждение, сим уведомляем, что ваши услуги больше не нужны».

Столь безжалостно уволенное в отставку Лондонское отделение разведки утешилось покупкой автомобиля на заработанные деньги. Машина эта и по сей день носит название «Мюллер».

Я пытался показать, как было организовано наблюдение за большим городом, его населением и корреспонденцией. Однако у разведки находилось немало и других дел.

Так, руководитель разведки Адмиралтейства отличился в распространении ложных сведений. Эта работа при правильной постановке дела может дать весьма значительные результаты. Адмиралтейство посылало своего агента в какой-нибудь порт, вроде Плимута или Портсмута, для распространения слухов среди матросов, находящихся на 6epeгу и на кораблях; слухи предварительно сочинялись в лондонском штабе. Например, надо было пустить слух о том, что флотилия истребителей из Хариджа в скором времени будет направлена в Скапа или что в такой-то день предполагаются операции на Северном море. Принимали меры, чтобы слухи проникали «под палубу», в помещение для артиллеристов и в кают-компанию. Таким образом, военное судно становилось таким гнездом слухов, что простому смертному, будь он стократ шпионом, физически невозможно было разобраться, где правда, где ложь.

Надо сказать, что разведкой фабриковалась половина слухов военного времени. Возможно, что и знаменитая история с русской армией, которая якобы высадилась в Шотландии, чтобы через Англию отправиться во Францию, исходит из того же источника. В слухе не было ни слова правды, но он передавался так обстоятельно, с такими сочными подробностями, да к тому же людьми здравомыслящими и даже известными, что его можно с уверенностью отнести к махинациям разведки; этим стремились заставить германский генеральный штаб в критический момент войны произвести перегруппировку сил.

Нельзя не упомянуть также о контрразведчиках. Контрразведка — запутанный и сложный процесс, посредством которого секретная служба шпионит за своими же шпионами.

Помню, как-то в Риме зашёл разговор о контрразведке, я, между прочим, высказал мысль, что Рим представлял собой благодатную почву для шпионажа. Почти все наши коммуникации с Салониками, Палестиной и Месопотамией проходили через Италию, поэтому десятки морских и армейских офицеров ежедневно проезжали по стране. Каждый должен был провести двенадцать часов в Риме — прямого поезда не было; обычно все они останавливались в «Континентале». Холл отеля бывал постоянно полон офицеров всех рангов и полков. Они беспечно болтали между собою, точно на всём белом свете никто не знает английского языка, кроме британских офицеров. Иной раз до вашего слуха долетали обрывки разговоров о передвижениях целых дивизий, об отправке транспортов и потерях Франции. Всё это обсуждалось свободно, и вы невольно оглядывались на штатскую публику, прогуливающуюся по холлу. Тут были итальянские офицеры, пара пожилых джентльменов и с полдюжины «хорошеньких женщин». Одни играли в карты. Другие демонстративно читали газеты, третьи сидели, курили, дремали.

Иной британский офицер, более галантный, чем его товарищи, поймав взгляд черноокой синьорины, пускался в разговоры с ней на своеобразном лингвистическом попурри, рожденном войной — полслова по-итальянски, два по-французски и три по-английски.

— Я слышал, что десятая дивизия уже отправляется из Салоник в Египет, — во всеуслышание изрекает молодой лейтенант из тщеславного желания показать, что он в курсе дел. Он даже оглядывается — хочет убедиться, что его слышат.

В тон отвечает командир «молчаливой службы» британского флота:

— «Куин» покидает Неаполь. Её база будет Таранто. И так до бесконечности… Невольно начинаешь мысленно обвинять Генеральный штаб, когда слышишь эту вредную болтовню; невольно задумываешься о том, что не мешало бы болтунам пройти курс «противошиионской» обороны наподобие противохимической.

Говоря о «Континентале», мой собеседник сообщал, — Иные мадемуазели, которых вы там видели, — ничего за других не поручусь. Дело, видите ли, обстоит так: берёшь себе на заметку несколько десятков подозрительных. Затем идёшь к итальянцам, а они говорят: «О, у неё все в порядке» или «Мы всё о ней знаем». По поводу «Континенталя» итальянцы говорят: «Ах, эти женщины безвредны. Некоторые из них — наши же агенты». Возможно, что среди них есть и контрразведчики.

Контрразведчик — агент, который шпионит за другими шпионами. Таких немного. Это цвет шпионов, они должны быть мастерами своего дела и абсолютно честными людьми.

Работа контрразведчика заключается главным образом в наблюдении, чтобы наши агенты не сходили с пути истины и не вели двойной игры. Искушение стать «двойником» величайшая из опасностей в шпионаже. Предположим, вы посылаете агента в Германию и оплачиваете его труд. Немногие узнают об этом и обращаются к шпиону с самым соблазнительным контрпредложением. Предположим, он соглашается. Что ему может помешать? Мы пускаем его обратно в Англию для доклада. А затем снова отправляем в Германию с новым заданием. Немцы пускают его в Германию для доклада обо всём, что он видел и слышал в Англии. Так он и «циркулирует». Почти невозможно поймать агента на этой, в высшей степени прибыльной, двойной игре. Контрразведчик — вот кого мы привлекаем для решения такой задачи. Контрразведчик получает от главы секретной службы список агентов, за которыми следует наблюдать, Он (или она) отмечает, где агенты живут, с кем встречаются, что делают — словом, всё, что имеет отношение к ним. Это, как я сказал, самая трудная работа во всём шпионаже — обманывать профессиональных обманщиков. А уже если контрразведчик, в свою очередь, соблазнится и перейдёт на сторону противника, тогда не ждите ничего хорошего. Это, однако, бывает очень редко. Честность контрразведчика должна быть вне сомнений.

Больше всего контрразведчиков было в Швейцарии, в стране, где агенты всех государств буквально натыкались друг на друга. На одной лишь франко-швейцарской границе было арестовано триста шпионов и просто тёмных людей; можно с уверенностью предположить, что и на других швейцарских границах происходило то же самое. Швейцария кишела агентами-сборщиками — немецкими, британскими, итальянскими, австрийскими, французскими; в их обязанности входило собирать донесения путешествующих агентов — граждан нейтральных стран, которые привозили донесения из Парижа, Рима и Вены. Затем они передавали информацию в свои генеральные штабы. Швейцарское правительство формально негодовало по поводу международного шпионажа, процветающего в стране. По существу же смотрело на происходящее сквозь пальцы, ибо эта армия шпионов давала возможность бойко торговать. Каждая страна держала десятки агентов во всех крупных городах Швейцарии. Они вели наблюдение за всеми приезжающими и отъезжающими.

Шпионы враждующих государств встречались друг с другом за столиками ресторанов и доносили друг на друга своему начальству. Здесь же легионы контрразведчиков следили, чтобы агенты своих стран не общались с противником и тёмными людьми. Страна шпионов — Швейцария — представляла воистину занимательное зрелище в годы войны.

Немаловажную роль играло подслушивание телефонных разговоров. Тысячи обитателей Лондона, Парижа и других городов, вероятно, удивились, если бы узнали, что невидимые уши разведки систематически слушали их болтовню. Когда же абонент находился на особом подозрении, разведка прислушивалась к каждому его разговору по телефону.

С другой стороны, перед шпионами открывались широкие перспективы, когда им удавалось включиться в телефонную или телеграфную сеть, которой пользовались государственные деятели.

Одно время возникли серьёзные опасения, что немцы присоединились к кабелю, который проходил через пролив и соединял Военное министерство с британским Генеральным штабом во Франции. По этому кабелю часто передавались секретнейшие донесения (например, во время одного сражения во Франции звонили в Генеральный штаб каждые десять минут). Можно представить, какое беспокойство в высших сферах вызвало предположение, что немцы могли подслушивать эти разговоры.

Помимо агентов, контролирующих «водонепроницаемые» районы, контрразведка имела специальных агентов. Среди них были представители обоих полов и всевозможных гражданских состояний. В зависимости от задания выбирали агента. Так, когда потребовалось проверить слух о некой порочной старухе-немке, по фамилии Трост, которая, как говорили, занималась шпионажем в своём «салоне», контрразведка направила туда агента, искушённого в житейских пороках. Был: случай: поступил донос на мадам N., гадалку, указывали, что она собирает всевозможные сведения у жен офицеров, когда те приходят в надежде узнать судьбу своих мужей; к гадалке отправили «доверчивую молодую женщину», которой поручили доложить всю правду о «мадам» и её вопросах. Впрочем, можно утверждать, что все «сенсации», волновавшие публику, обычно оказывались раздутыми.

Шпионаж — занятие мало эффектное и чаще всего бывает невыразимо скучным. Одной мерой предосторожности, однако, слишком пренебрегали в начале войны — следовало изгнать всех иностранцев из числа домочадцев выдающихся государственных и военных деятелей. Эти деятели нередко обсуждали всевозможные вопросы в интимном кругу друзей, оставляли письма и документы на своих столах.

Одной девушке Еве, немке из Скандинавии, удалось устроиться на службу к такому деятелю. Работала она нечисто, и её вскоре поймали. Ева призналась, что прибыла в Англию шпионить по поручению человека, которого любила, и за свою работу получала 7,5 фунта стерлингов в месяц. Её судили в 1915 году и приговорили к смертной казни, но заменили вечной каторгой. Если принять во внимание смелость, постоянное напряжение и исключительную ловкость и находчивость (не говоря уже о честности), которые требуются от разведчика, то окажется, что шпионаж — профессия неприбыльная.

Часто шпион или шпионка отдавали свою жизнь за несколько фунтов. Немка, по фамилии Восс, расстрелянная французами в Нанси, заработала за два месяца 14 фунтов стерлингов. Другая женщина, по фамилии Шмидт, получила от немецкого офицера в Швейцарии 8 фунтов да записную книжку с вопросником для французских солдат — так она и отправилась на расстрел, не заработав ни гроша больше.

Во все времена шпионы подразделялись на различные категории. Во время войны эти категории обозначились с ещё большей резкостью. Появилась, например, категория шпионов-патриотов. С ними работать было вдвое проще, чем с другими: во-первых, их донесениям можно было доверять, во-вторых, денежный вопрос не представлял обычных затруднений. Встречались, однако, и менее бескорыстные.

Один агент, садясь в самолёт, который должен был забросить его в тыл к немцам, получил 250 франков в качестве аванса. По выполнении задания и доставке информации

(если она окажется доброкачественной) он должен был получить ещё 500 франков. Это хорошая цена, но и задание было сопряжено с большими опасностями.

Возьмём другую крайность: маленькому фламандскому мальчику дали пять франков и поручили порыться в личных вещах человека, который снимал помещение в доме его отца.

На разных этапах войны шпионы охотились за информацией разного порядка. Одно время, например, германский генеральный штаб горел желанием узнать, как строит лорд Китченер свою новую армию: какими темпами, какова подготовка войск, сколько посылает орудий и снарядов, много ли полков отправляется во Францию? Одни шпионы хорошо подмечали детали: какое количество орудий поступило в такой-то день, в такой-то артиллерийский парк, через такие-то ворота; другие, наоборот, были специалистами по «общей картине» и в своих донесениях приходили к умопомрачительным выводам.

За время войны в Париже, Лондоне и Риме задерживали по подозрению сотни лиц обоего пола, из них не было приговорено или хотя бы привлечено к судебной ответственности и десяти процентов. Часто шпиона спасала находчивость. Бывало, что на него падали серьёзные подозрения; его подвергали аресту, всё личное имущество, документы, одежду тщательно просматривали и всё же не находили улик. Тогда начиналась знаменитая «битва умов» в святилище следователя. Это самое тяжёлое испытание для шпиона. Следователь задавал вопрос за вопросом, ставил одну ловушку за другой, а невидимая рука делала стенографическую запись.

Успешнее всех вели допрос юристы, привыкшие охотиться за фактами. Один известный лондонский адвокат, благодаря умелому допросу, уличил несколько немецких агентов, несмотря на почти полное отсутствие улик. В связи с этим можно привести замечательный пример, касающийся ареста одной французской артистки из мюзик-холла.

Французское «Второе бюро» получило доказательство, что некий голландский делец, по временам проезжавший через Швейцарию в Париж, был германским «разъездным агентом» и собирал информацию у агентов-разведчиков.

Приблизительно к этому же времени власти занесли в «чёрный список» некую актрису. Обычно, чтобы поймать шпиона, при нём упоминают ряд лиц, находящихся на подозрении, в надежде застигнуть его врасплох. Применив этот приём, французский офицер неожиданно заявил голландцу:

— Мы точно знаем всё, что касается лично вас. Можете избегнуть казни, если пойдёте к «Сюзетте», как вы пошли бы, если мы вас не арестовали, возьмёте донесение и затем вручите нам.

— Но, — пробормотал голландец, раскрывая свои карты, — она не даёт донесений! Она диктует, а я записываю шифром её слова.

— В таком случае, — невозмутимо продолжал французский офицер, — мы поставим диктофон в доме, где вы собираетесь встретиться с вашей приятельницей, вы будете, как обычно, писать под её диктовку… а мы тоже.

Так и поступили. Голландец, спасая свою шкуру, указал французам час и место свидания, а сам в сопровождении союзников отправился к женщине, которой нёс гибель. Улики против «Сюзетты» на её процессе были достаточно убедительны — она оказалась незаурядной шпионкой. Каким путём она добывала свою основную информацию, так и осталось тайной: есть основание предполагать, что актриса совратила офицера, а может быть военного специалиста. Во всяком случае, её махинации сыграли не последнюю роль в одном сражении.

Совсем по-иному работала другая парижская артистка мюзик-холла. Женщина не первой молодости, она не потеряла обаяния юности и всё ещё играла роли «бэби» с широко открытыми, невинными голубыми глазами, в коротком детском платьице и белых носочках. Впрочем, о диапазоне её дарования можно судить по танцу, получившему всемирную известность, в котором она выступала в амплуа отнюдь не невинной девушки. Французское разведывательное бюро не оставляло без внимания ни одной очаровательной и умной артистки, и в первые же месяцы войны мадемуазель отправилась в Испанию в связи с одним «деликатным» делом. Красавица проникла в высшие круги Мадрида. Ей было поручено узнать намерения Испании в Марокко, а также выяснить общую тенденцию испанской политики.

В то время (1916 год) военные дела у Франции были неблестящими, и германофильская Испания могла воспользоваться этим обстоятельством, чтобы осуществить свои давнишние стремления в Марокко.

Итак, мадемуазель отправляется в Испанию. Французы с подлинно галльским вдохновением придумали предлог для её визита. Дело в том, что артистка была когда-то неравнодушна к своему молодому и любезному партнёру по сцене. В самом начале войны молодой человек попал в плен к немцам. Король же Альфонс специально занимался делами военнопленных. Поэтому (официальная версия) мадемуазель и отправилась в Мадрид искать заступника при дворе, который замолвил бы словечко перед королем Альфонсом. Пробыв некоторое время в Мадриде, мадемуазель в самом деле нашла такого друга, который добился от короля обещания сделать представление в Берлин. В результате молодой счастливец оказался на свободе.

Деятельность этой актрисы, разумеется, не ограничилась хлопотами о партнере. Во всяком случае, Испания вела себя прилично по отношению к Франции на всём протяжении войны и, что ещё важнее, Франция знала намерения испанского правительства.

Британское министерство иностранных дел чрезвычайно ловко использовало один случай. Служащий министерства неоднократно просил перевести его в британское посольство в Швейцарии. Стали наводить справки. Оказалось: его расходы намного превышают законные доходы. Казалось бы, были основания отказать в просьбе. Вместо этого его послали в Швейцарию, как он просил, а там стали систематически снабжать ложной информацией. Предатель, установив связь с немцами, думал, что даёт первоклассную информацию, на самом же деле дезориентировал своих хозяев.

После некоторого времени, в течение которого англичане продолжали обманывать германскую секретную службу, что долго длиться не могло, преступника арестовали, предъявив доказательства его предательской деятельности, но предложили помилование, если он согласится выполнять секретные поручения в Германии. Там он должен лично познакомиться со своими германскими хозяевами, которым так верно служил, и раздобыть определённые сведения. Преступник, разумеется, согласился. Этот случай — классический пример обращения с пойманными шпионами. Смертный приговор обычно приводили в исполнение лишь после тщательного рассмотрения, нельзя ли воспользоваться знаниями, способностями, наклонностями и характером осуждённого.

Изредка предателей (например, французов, уличённых в шпионаже против Франции) использовали в качестве «шпионов-болванов». Это самая неприглядная область шпионажа, развившаяся во время войны. «Шпионом-болваном» называли человека, умышленно нанятого разведкой для того, чтобы он попал в руки противника. Обычно это был осуждённый; иногда же выбирали какого-нибудь простака.

Назначение «шпиона-болвана» — обмануть контрразведку противника и отвлечь её от настоящих, нужных разведчиков. Такого человека посылали, например, в Голландию с поручением при первой оказии пробраться в Бельгию. Инструкция гласила примерно следующее: «Когда будете в Брюсселе, записывайте все номера полков, которые увидите на погонах, и указывайте даты. То же самое делайте в Генте и в Брюгге. При всякой возможности заводите разговор о немецких танках. Мы хотим знать, не будут ли эти танки управляться электричеством. Возвращайтесь тем же путём, как приехали, и явитесь в Париж не позднее конца месяца».

«Шпион-болван» отправляется в Бельгию. Действуя по заведомо неправильной инструкции, он сейчас же привлекает внимание германской разведки; вскоре его арестовывают. В тюрьме он сначала отказывается говорить, но, будучи профессиональным предателем, в конце концов, сознается и в надежде спастись рассказывает, как в Париже ему дали задание, как перешёл границу в Бельгию, какую информацию искал. Немцы, разумеется, казнят «шпиона-болвана» и делают поспешный вывод, что французская секретная служба работает по-детски. В заключение они составляют донесение от имени покойного шпиона и посылают в Париж, после чего самодовольно потирают руки.

Работники германской разведки, конечно, не могут себе представить, что, получив донесение, французы бросят его в мусорную корзинку. Так французы обманывали германскую секретную службу.

К каким только уловкам не приходится прибегать в надежде провести разведку противника! Нередко эти ухищрения приводят к комическим положениям.

Однажды в «Гранд-Отеле», в Риме, автор был свидетелем одного такого забавного случая. В отеле остановился некий К., большой весельчак. Постоянное местожительство его было в Нью-Йорке, но К. приходилось часто ездить в Италию по делам. У этого господина с немецкой фамилией был обычай спаивать молодых британских офицеров и затем болтать с ними. С течением времени это стало возбуждать подозрения.

— Предоставьте его мне, — сказал один бледнолицый штабной офицер в очках. — Я хорошо с ним знаком, могу пригласить к себе отобедать и «накачать».

К. получил приглашение на обед. Потом штабной офицер рассказал:

— К. просидел у меня до трех часов утра. Изрядное количество «шипучки». Он разговорился, но к концу так опьянел, что я не мог понять ни слова из его болтовни. Пришлось притвориться, что я тоже пьян, мы оба сидели и говорили всякий вздор.

Вскоре появился и «старый К.». Вот его рассказ: — Право же вчера презабавная история приключилась с вашим приятелем из штаба! Он оказался столь радушным хозяином, что вскоре совсем опьянел. Из вежливости я сделал вид, что тоже пьян.

* * *

Несколько слов о морской разведке. Здесь нельзя не вспомнить немецкого шпиона Карла-Ганса Лоди, опытного морского наблюдателя. Он прошёл хорошую школу шпионажа и мог с первого взгляда определять тип любого судна, до мельчайших подробностей замечать береговые оборонительные сооружения. Как никому другому, Лоди удавалось выведать у моряков всё, что его интересовало. Впрочем, все эти качества не спасли его от расстрела в Тауэре.

Морскую разведку интересовали даты и время отправления транспортов с войсками, данные о строительстве всевозможных военных судов, новейшие достижения в вооружении и конструкции кораблей; дислокация флота и намеченные перегруппировки; возможность подкупа членов экипажа для саботажа и вредительства, моральное состояние и боевая подготовка экипажей; результаты испытания торпед; размеры потерь в технике и живой силе; новые назначения личного состава; характер морских соглашений между союзниками; последние изобретения для борьбы с подводными лодками; сигнальные и радиотелеграфные коды; новости в области маскировки; сведения относительно недостатка жидкого горючего или угля (эти сведения одно время имели первостепенное значение, так как действия союзных флотов были ограничены недостатком горючего); результаты испытаний на скорость и на прочность; расстановка мин; развитие морской авиации и таких изобретений, как управление на расстоянии торпедами и моторными лодками.

Во время мировой войны в британском флоте было несколько случаев диверсии. Суда «Оплот», «Ястреб», «Авангард», «Отечественный», «Принцесса Ирен» таинственно взлетели на воздух. В бухте Таранто лежит перевёрнутая громадина итальянского дредноута «Леонардо да Винчи», потопленного адской машиной, поставленной возле порохового склада на корабле.

Но все эти происшествия так и остались загадкой. Нет ничего, что уличило бы виновников взрывов.

Морской шпионаж, однако, гораздо более трудное предприятие, чем шпионаж политический и военный. Это объясняется тем, что в тайны флота может проникнуть лишь технически грамотный агент, специалист, а не просто «наушник». Кроме того, флот во всех европейских странах представляет собой тесно замкнутую касту, существующую отнюдь не на демократических началах. Поэтому совсем нелегко получить доступ в морские круги. Несмотря на это опасность просачивания информации существовала постоянно. Матросы, выходя на берег, делились друг с другом безобидными как будто сплетнями, а по докам в это время бродили бездельники с длинными ушами, собирая там и сям обрывки информации. Эти обрывки затем попадали куда следует, и опытные люди составляли из них стройное целое.

Однажды распространились слухи, что австрийская принцесса итальянского происхождения систематически снабжает генерала Диаца военными секретами.

Это приводит нас к избитой теме «скрытой руки». Преувеличенные слухи и россказни объясняются тем, что членам королевских фамилий сравнительно просто шпионить, если б они пожелали: кроме того, большинство членов королевских фамилий, в каком государстве они ни находились бы в данное время, связано друг с другом кровными узами.

В прошлой войне немки и австрийки были посажены на троны России, Греции, Швеции, Испании (королева-мать), Румынии (Кармен-Сильва) и Болгарии, а в Голландии правил немец, супруг королевы. Интересно проследить, какое влияние эти женщины оказали на ход войны.

Автор читал одну депешу из Мадрида в 1918 году. Вот примерный текст: «Герцог В. делает всё, что может, но влияние королевы-матери ещё преобладает при дворе. По радио, а также при помощи других средств, о которых вы уже знаете, она сносится с Ватиканом. Король находится постоянно в обществе молодого германского военного атташе, красивого и весёлого малого, специально посланного сюда, как говорят, благодаря репутации, которой он пользовался в ночном Берлине».

Когда Германия убивала испанских моряков, это искусно замалчивали, а если Англия из-за нехватки тоннажа оказывалась не в состоянии скупать, как обычно, испанские апельсины, по всей стране распространялись сообщения, что она «навлекла голод на наши земли». Немецкие подводные лодки свободно укрывались в испанских гаванях от преследования, а союзникам всячески препятствовали во всех портах, связанных с действиями португальских экспедиционных сил на полях Франции. Испания была пропитана германской пропагандой в значительной мере против воли народа, но при могучей поддержке некоторых членов королевской фамилии и правящей касты.

Примерно так же было и в Швеции. Про королеву, баденскую принцессу, упорно говорили, что она, мягко выражаясь, замешана в скандале с южноамериканскими кабелями, по которым германская морская разведка передавала депеши шведским правительственным кодом.

Но если мы и слышали обстоятельнейшие рассказы о шпионаже в высших сферах, то с такой же определённостью можно сказать, что в большинстве стран за потенциальными порфироносными шпионами зорко следили; вряд ли кто-нибудь из них, за исключением Софии греческой, участвовал в шпионской организации.

София, эта бледная, обольстительная женщина с голосом сирены, одарённая умом и волей и одновременно самая простая домашняя хозяйка, развила во время войны бешеную шпионскую деятельность. Путём подкупов и узурпации она создала вокруг себя такую систему интриг и предательства, подобия которой, пожалуй, не бывало в истории. В начале 90-х годов София-Доротея-Ульрика, сестра Вильгельма, приехала в Афины в качестве герцогини Спартанской. За восемнадцать месяцев до начала войны она вступила на престол (после убийства короля Георга, державшегося английской ориентации). Совершенно чуждая национальным интересам Греции, София начала создавать при дворе атмосферу германского милитаризма.

За неделю до начала военных действий греческая королева находилась в Англии, где изучала «английскую архитектуру». Этим же занимался и её брат, принц Генрих прусский. Теперь уже не подлежит сомнению, что венценосные родственники кайзера торчали в Англии до последней минуты с совершенно определённой целью — извещать Вильгельма о позиции, которую займёт Великобритания в случае войны.

После высадки союзников в Салониках в 1915 году фактически страной управляла королева. Теперь-то и началась её настоящая деятельность в качестве немецкого агента.

В тылу союзников, в Салониках, она организовала шпионское бюро. В течение 1916 года союзники не могли и шага ступить, чтобы об этом сейчас же не стало известно Макензену, командующему войсками противника. Королева послала германского военного атташе полковника Фалькенхаузена, снабдив его фальшивыми паспортами и одев в форму греческого офицера, в круговые инспекционные поездки по линиям Саррайля^[7]. Эти «визиты вежливости» происходили неизменно во время активных операций. Фалькенхаузен сообщал о своих наблюдениях по телефону королеве, которая лично передавала сведения по радио в германский генеральный штаб в Ускюбе. Каждую неделю греческие офицеры переходили фронт через албанские горы; они несли от Софии секретные тексты ее брату-императору. Как-то обнаружили целую пачку этих документов: серию планов подводных баз на греческих островах.

Однажды в Салониках автору довелось услышать занятную историю. Немцы, которые постоянно рыскали по греческим деревням в поисках девушек для «работы» среди дипломатического корпуса в Афинах, набрели на двух пятнадцатилетних крестьянок и вывезли их в столицу. Девушек выдрессировали и пустили «в свет». В 1916 году глава секретной службы союзников в Афинах вздумал переманить их на свою сторону. Он не пожалел денег и получил согласие девиц. На самом же деле они сразу оповестили своего немецкого хозяина Шенка о предложении союзников и своё согласие дали с его ведома. Шенка интересовало, какой именно информации ищут союзники. Он же и снабжал девушек этой информацией, разумеется, ложной.

Вспоминается также история одной немецкой шпионки, маленькой женщины по фамилии Попович. Она так хорошо работала, что ей доверили весьма ответственный пост на Мальте. В течение всей войны этот остров был главным центром средиземноморского судоходства: через Мальту проходили все военные и торговые суда. Попович обосновалась в Ла-Валетте, следила за передвижением британских судов и посылала шифрованные телеграммы в Афины. К счастью, телеграммы аккуратнейшим образом перехватывались как подозрительные. Когда, в конце концов, было решено, что пора прекратить деятельность «мадам», у неё нашли словарь, в котором было подчёркнуто несколько сотен слов. Каждое подчёркнутое и невинное само по себе слово соответствовало определённому навигационному термину.

Приведём ещё одну забавную историю о скрытой войне.

В конце 1914 года в Англии серьёзно опасались вторжения. На восточное побережье поспешно перебрасывались малообученные войска. По всему берегу рыли окопы, а учёные мужи Уайт-холла извлекали из пыльных архивов «планы на случай набегов и вторжений противника», разработанные в мирное время между игрой в поло и псовой охотой. Эта паника и лихорадочная мобилизация — один из самых комических эпизодов во всей войне.

Британский шпионаж — и морской, и военный — стоял на очень высоком уровне. Основной закон шпионажа, конечно, — соблюдение тайны, но тут к обычной конспирации присоединялась ещё строгая междуведомственная конспирация. У Адмиралтейства, например, были свои агенты, у Военного министерства — свои. Флот тайно проводил свою линию, в то время как Военное министерство мирно трудилось на своём участке. Поздней осенью 1914 года Адмиралтейство поручило своим агентам в Германии распространить слух, будто британский флот замышляет внезапное нападение на германское побережье и высадку нескольких дивизий. Агенты успешно выполнили задание.

Вскоре они уже смогли сообщить, что немцы готовятся встретить британский «десант» и сосредоточили для этого крупные силы в наиболее уязвимых местах — Эмдене, Куксхафене, Боркуме и т. д. Таким образом, цель Адмиралтейства — сбить с толку немцев относительно намерений британского флота — была достигнута.

К сожалению, оно не нашло нужным посвятить в свои дела Военное министерство. В результате произошёл конфуз. Лорд Китченер, получая от агента Военного министерства в Германии донесения, что немцы сосредоточили войска у портовых городов, решил: враг готовится в высадке на побережье Англии…

Глава третья

В тылу врага

Штаб командования на фронте следил за действиями противника с помощью двух методов.

Метод разведки на поле боя описан в главе «Битва умов». Второй метод — засылка шпионов за линию фронта. Шпионаж в тылу врага существенно отличался от того, который практиковался в крупных центрах, как Париж и Лондон. Во Фландрии агент был в самом центре войны и ежечасно наталкивался на более или менее ценную информацию.

Проникнуть в прифронтовую зону из нейтральной Голландии или Швейцарии было гораздо труднее: надзор в этой зоне был строже, чем в городах.

За германской линией фронта шпионаж принял неслыханные размеры. Им занимались преимущественно бельгийцы; немцы не могли ничего поделать. Ни расстрелы, ни террор, ни подкупы не помогали.

Вот в общих чертах система разведки союзников. Бельгию поделили на несколько зон. В каждой помещали резидента — либо из опытных профессиональных разведчиков, либо из заслуживающих доверия патриотов. Резидент действовал по собственному усмотрению. Если считал целесообразным, — подкупал немецкого солдата; если рассчитывал на собственное обаяние, — привлекал хорошеньких подавальщиц к сбору сведений. Союзная разведка ничего не знала ни о нём, ни об его агентах. Разведка знала только одно: зона находится в ведении такого-то резидента и справляется ли он с работой. Сам резидент тоже ничего не знал о системе разведки; ему оставался неизвестным даже соседний резидент.

Итак, ему предстоит создать свою районную сеть шпионажа. Проследим за его работой. Резидент хорошо законспирирован как человек определённой профессии и держится независимо с немцами; может быть, даже нарочно обращает на себя их внимание каким-нибудь проступком.

Он начинает вербовать агентов. Чем меньше их, тем лучше. Они также не должны знать друг друга. Агентами могут быть коммивояжёр, мэр, полицейский чиновник, хозяин гостиницы и обязательно священник. При выборе помощников резидент ставит на карту свою жизнь: не окажется ли кто-нибудь из них предателем. Он должен взвесить всё. В тех или иных выражениях ему придется сказать каждому из своих помощников: «Я шпион». Другими словами, доверить им свою жизнь.

Теперь система начинает разветвляться.

Шпион-исполнитель № 1 — мэр. Он знает, кто в районе отличается смышленостью и на кого можно положиться. Он, в свою очередь, выбирает нескольких подручных: содержателя гостиницы, священника, доктора, умную женщину, железнодорожного чиновника, школьного учителя. Он отбирает их и каждому даёт поручения. Эти агенты второй линии также не знают своих товарищей по работе. Они знают лишь мэра да тех агентов (уже третьей линии), каких нанимают на собственный риск.

Теперь проследим это тайное общество в действии.

Железнодорожный чиновник отмечает движение на своей станции; у доктора может оказаться пара словоохотливых пациентов, и он не прочь посплетничать с ними; священник может услышать что-нибудь ценное от прихожан; содержатель гостиницы может выспросить у хорошенькой подавальщицы всё, что она подслушала вечером из разговоров немецких офицеров; торговец может заметить номера полков на погонах немецких солдат, посещающих его лавочку, и т. д.

Иногда резидент знает всех шпионов второй линии под определёнными номерами или буквами алфавита (постоянно меняющимися). Но непосредственных сношений ни с одним из них не станет заводить. Он действует исключительно через пятерых доверенных друзей, первоначально выбранных им. Таким образом, фактически каждый знает только одного старшего агента да тех помощников, которых избрал сам. Такой порядок возлагает на первоначальных агентов полную ответственность за личную безопасность, что способствует прочности всей системы.

Разумеется, все, кто жил в Бельгии, находились под наблюдением немцев — усиленным, периодическим или случайным. У них были доносчики и разветвлённая, основательная система надзора.

Непрерывно поступали доносы. Немцы устанавливали наблюдения за подозрительными. Однажды они целых три месяца следили за одной группой подозреваемых бельгийцев, позволяя им заниматься разведкой. Но, в конце концов, благодаря терпеливой слежке узнали всю систему и начисто вымели всех участников. Если бы немцы сразу арестовали человека, который вызвал подозрения, они не получили бы такого богатого улова.

Кружок разведчиков, изображённый мной выше, — маленький трудовой улей, вечно насторожённый, внимательный и расчётливый. Тут отмечают, какие проходят войска, сколько провозят боеприпасов и артиллерии, сколько пролетело самолётов, что говорил в ресторане подвыпивший немецкий офицер и т. д.

Вот образцы донесений:

«5.30 утра. Три самолёта вылетели в направлении на Куртрэ. 6.00. Один самолёт, сильно повреждённый, опустился на аэродром. 8.00. Состоялись пробные полёты 22 самолётов и учебная стрельба из пулемётов. 11.30. Два самолёта вылетели на Брюгге. 11.45. Пробные полёты нескольких самолётов; при посадке один из них, по-видимому, повреждён. 12.00 дня. Генерал произвёл смотр. 2.00. На аэродром село три самолёта. 3.30. Четыре машины совершали пробные полёты в течение часа. Прожекторы работали всю ночь». «На обширном пустыре северо-восточнее Рю-де-Пэрияль построено шестнадцать деревянных сараев. Они стоят в один ряд, параллельно каналу. Стены сараев сделаны из неокрашенных досок, крыша покрыта парусиной чёрного цвета». «В конце августа на заводах «Ля-Буржуаз» работало 5 600 рабочих. Ремонт пулемётов был приостановлен для ремонта железнодорожного оборудования. В доках в Брюгге вырыли новые временные склады боеприпасов. Днём и ночью идёт работа и переброска больших количеств материалов. Приют собора богоматери превращён в казармы с большим количеством боеприпасов во дворе. В приюте западнее города отдыхают войска, возвращающиеся с фронта. На узловых станциях Остенде и Зеебрюгге, по дороге на Брюгге, стоит семь нефтяных цистерн, содержащих, как говорят, 10 000 литров. В лесу Брюгге Сен-Пьер установлены три зенитных орудия».

А вот донесение эеебрюггского агента, результат наблюдений, сделанных за один день:

«В 9.12 утра с севера вошли в гавань две подводные лодки. Одна из них окрашена чёрной краской на носу и на корме и белой посредине. В 11 часов эти две подводные лодки вышли в море и направились на восток. В 2 часа дня с северо-восточного направления в порт вошли две миноноски и две подводные лодки, одновременно с северо-запада вошли в порт ещё два миноносца и большая подводная лодка. Большой буксирный пароход сменил экипаж на плавучем маяке. В 5 часов дня из порта вышли минный заградитель и большой буксирный пароход и направились на восток; буксир вернулся в гавань в 7 часов. В 7 часов вечера с северо-западного направления возвратились шесть миноносцев; четыре из них трёхтрубные и два четырёхтрубные. Вечером; в гавани стояли следующие суда: 15 миноносцев, 12 из них были пришвартованы к молу, а остальные — к берегу канала. Ночью миноносцы патрулировали возле Вест-Капелле и Нокке, в 11 милях от берега. Примечание. С 18 августа одна немецкая подводная лодка стоит около Шоувенбанского плавучего маяка. Она каждую ночь до 3 часов несет патрульную службу, после чего возвращается в Зеебрюгге».

Донесения, подобные этим, поступали пачками каждую неделю. Смелые и преданные бельгийские патриоты работали под носом врага.

Бельгии ещё не воздали должного за её участие в войне. Недостаточно известно и о таких героических людях, как князь и княгиня де Круа, замок которых близ Монса был одним из многих убежищ для бежавших от германских варваров. Круа положили начало той организации, членом которой была злосчастная мисс Кавелл. В самом начале войны княгиня, переодетая крестьянкой, поехала в Брюссель и встретилась там со своей старой приятельницей Эдит Кавелл. В кратких словах княгиня изложила свой план: замок в Монсе должен стать местом сбора всех союзников, бежавших от немцев; крестьяне станут ночью приводить туда этих беженцев и сигнализировать горстью песка, брошенного в окно. На дороге к голландской границе будут расставлены «передаточные агенты», которые должны предоставлять пищу и кров беженцам, прибывающим к ним в сопровождении надёжных, проводников. Княгиня предложила мисс Кавелл действовать в Брюсселе в качестве одного из трёх таких, агентов. Англичанка с готовностью согласилась. Она рассказала княгине, что уже по собственной инициативе укрывает английских солдат. Мисс Кавелл должна была держать этих людей в Брюсселе до тех пор, пока они настолько оправятся от ран, что сумеют без посторонней помощи добраться до границы. Когда ей напомнили немецкую угрозу расстреливать каждого укрывающего союзных солдат, мисс Кавелл ответила:

— Я пренебрегаю опасностью, так как помогаю своему народу.

Тогда мисс Кавелл получила дальнейшие указания:

— Не вступайте ни в какие отношения с теми, кто будет приходить без нашего проводника. Паролем этих проводников будет просто день недели. Их будет всего шесть человек: трое, работающих между Монсом и Брюсселем, трое — между Брюсселем и голландской границей. Последние — опытные браконьеры и контрабандисты, xopoшо знают потайные тропинки через границу Голландии. Все они будут находиться под начальством «Бурга».

Некоторое время организация работала успешно, но вскоре немцы ввели новые строгости, и через Брюссель стало возможно пропускать только партии по два-три человека, причём приходилось для каждого добывать фальшивые удостоверения. Княгиня изготовляла фотографии для удостоверений, а князь подделывал подписи и печать. Мисс Кавелл обычно сама приводила людей на явку в Брюсселе, откуда они должны были добираться до границы.

Всю весну и всё лето 1915 года продолжалась переброска беженцев в Голландию. В это время мисс Кавелл работала в госпитале. Она не сделала ни единого промаха. Но, в конце концов, кто-то из тех, кому она помогла бежать, написал ей полное признательности письмо и этим выдал свою спасительницу. Письмо было перехвачено. Немцы сейчас же забили тревогу.

Первым арестовали «Бурга». Неделей позже немцы арестовали 30 человек, включая княгиню и мисс Кавелл; все они отказывались давать показания. Тогда немцы под видом заключённых подсадили к ним в камеры своих агентов.

С помощью этой уловки удалось вытянуть кое-какие сведения, и был создан «процесс».

«Бург», после того как ему был вынесен смертный приговор, вызвал жену и сказал, что он получил 15 лет заключения в крепости. Он обсуждал с ней планы на будущее, устроил все денежные дела своей семьи и распрощался с женой, после чего написал письмо, которое должны были вскрыть после его смерти. «Бург» не дал завязать себе глаза, сказав, что не позволит ни одному немцу прикоснуться к себе.

Мы обрисовали работу маленькой группы, собиравшей информацию для союзников. Рассмотрим теперь, как боролась полевая контрразведка с подобными тайными организациями. Представим себе, что район нашего наблюдения находится в британской зоне во Франции и Фландрии, кишащей сотнями тысяч беженцев — фламандцев, французов и бельгийцев.

Приходилось вести неустанное наблюдение за всеми беженцами, а также за тремя или четырьмя миллионами постоянных жителей. Для этого английская зона была разделена на четыре главных района, в каждом приблизительно по двадцать полицейских участков. Полицейский участок охватывал 50 квадратных миль. В свою очередь, он был разбит на восемь или десять общин. Таким образом, британская зона контрразведывательной работы была разделена на восемьсот общин, каждая из которых охватывала, грубо говоря, пять миль. Преимущества этой системы ясны. За общиной, состоявшей примерно из 3 000 человек, наблюдала контрразведывательная полиция, имевшая в своём распоряжении «указчиков» из местного населения. «Указчиком» обычно был мэр или приходской священник. Их никак нельзя обвинить в том, что они шпионили за своим народом.

Каждый главный район, кроме того, подразделялся на три зоны, шедшие одна за другой параллельно линии фронта: передовая, средняя и тыловая. Особенно тщательно наблюдали за передовой, прифронтовой зоной; уже то, что мирные граждане продолжали жить в непосредственной близости к полям сражений, несмотря на опасность, которой подвергались, было подозрительно. Я сам однажды обнаружил возле Арраса деревню Бретонкур, полную мужчин, женщин и детей, хотя всего 700 ярдов отделяли ее от боевых позиций. В Аррасе, Бетюне и Армантьере сотни мирных граждан продолжали жить в погребах, когда дома были разрушены снарядами, а на улицах творился сущий ад. За всеми этими людьми нужно было следить; понятно, дело не обходилось без шпиономании. Часто поднималась тревога из-за какой-нибудь женщины, спросившей о военных делах; в девяти случаях из десяти её побуждало любопытство, свойственное прекрасному полу.

Как-то в районе Ипра возникла паника из-за женщины.

В ежедневно пополнявшемся «чёрном списке» её описали следующим образом: «Около 30 лет, толстая, с заплывшими глазами, отзывается на имя Габи, имеет коричневую родинку на пояснице». Разумеется, найти даму по таким приметам было нелёгким делом.

Ещё больше прославилась некая Тина из Армантьера, миловидная дамочка, продававшая пышки среди рвущихся снарядов, всеобщая любимица армии. У Тины была изумительная коллекция полковых значков, собранная в качестве сувениров. Говорили, что она не обошла своим вниманием ни одно соединение британских экспедиционных сил. Накануне сражения Тину тихо вывезли из Армантъера. Говорят, она знала об организации британской армии больше чем Военное министерство и Генеральный штаб, вместе взятые.

Были и другие маркитантки, за которыми требовалось неотступное наблюдение из-за их многочисленных связей: Габи из «Файв-о-клока» на улице Рю-де-Труа-Кайу в Амьене, вполне справлявшаяся с целой сворой бесшабашных бригадиров; мадемуазель «Жамэ» («Никогда») из Лильера, про которую злые языки говорили, что она никогда никому не отказывала в поцелуе через прилавок; Зозо из Абеля с ямочками на щеках; Жозефина из устричной лавочки в Амьене, которая своими шуточками и улыбочками выманила столько «чаевых» за время сражения на Сомме, что смогла купить для престарелых родителей, прозябавших в бедности, хорошенький коттедж в Пикардии.

Справедливо прозвали этих маркитанток «топографическими картами». Только французская земля могла породить такой тип простых крестьянских девушек, не отличающихся ни красотой, ни умом, но весёлых и смелых. Водоворот войны занёс их в неведомый мир. При желании маркитантки могли без труда вести шпионскую работу. У них никогда не было недостатка в поклонниках-офицерах, которые мечтали выпить шампанского и поболтать с девушкой. Сколько подобных «бесед» я слышал! Посмотрим, как все это происходило.

Предположим, что мы в городе, в каких-нибудь шести милях от Ипрского фронта; зайдем в местное кафе с надписью «для офицеров» и закажем бутылку шампанского — в большинстве случаев, это единственный напиток, который можно здесь получить. Мы приглашаем девушку-официантку выпить с нами. Она не отказывается:

— Вы новые? — спрашивает она. — Я не узнаю ни одного.

— Только что с Соммы, — говорит кто-то.

— Вот как! — отвечает мадемуазель. — И вы теперь идёте на Ипр? О, там ужасно, на Ипре! Бедняги… Какого полка? (Она берёт фуражку и рассматривает значок.)

— Уорвикского.

— Ах, Уорвикского! Да, да. Я знаю одного офицера из Уорвикского полка.

— Какого батальона этот офицер?

— Право, не знаю… может быть, из вашего? Вы какого?

— Восьмого.

Затем разговор принимает другое направление. Большие ли у нас были потери? Долго ли мы собираемся оставаться на Ипре? Много ли там ожидается войск? Все спрашивает с невинной целью, «чтобы мы тут могли подготовиться к большому делу… ведь вы не хотите, чтобы у нас не хватило шампанского, не так ли?»

Эта молодая дама могла бы на основании такого мимолётного обмена замечаниями занести в дневник: «18 января. Прибыл Уорвикский полк; идёт с Соммы на Ипр. Сильно потрёпан». Это сообщение могло бы затем быть передано агенту-сборщику противника, отвезено в Париж и оттуда быстро передано в Базель или в Женеву, а потом, ещё скорее, в ставку германского главного командования в Шарлевилле. В ставке офицер разведки занялся бы документом, оценил бы его, сверил с массой другой информации и, если бы нашел удовлетворительным, представил бы для руководства высшего германского командования следующее:

«Донесение агента:

25 января. В Ипр прибыл 18 января Уорвикский полк, что указывает на переброску с Соммы 17-й дивизии. Эта дивизия понесла большие потери, и на этом основании можно считать, что сдержать фронт во Фландрии она не сможет».

Девушка из кабачка, добывшая информацию, может быть, получила бы десять франков за свои труды. Для германского же генерального штаба клочок информации мог при данных обстоятельствах оказаться бесценным.

Помимо постоянного наблюдения, которое заключалось в заполнении бесчисленного множества личных дел, полевая контрразведка просматривала всю переписку мирного населения военной зоны, а также ведала выдачей пропусков.

Все французские граждане должны были иметь при себе удостоверения личности, а когда хотели куда-нибудь ехать, брали специальное разрешение. Приходилось проверять всех прибывающих в военную зону в поездах и автомобилях: среди них могли находиться германские агенты-сборщики. Особенная опасность возникла в связи с возвращением десятков тысяч французских граждан на родину. Беженцы ехали домой, в Северную Францию, из Бельгии кружным путём, через Швейцарию. Британский генеральный штаб, учитывая, как просто противнику включить своих агентов в среду беженцев, поместил в Лозанне офицеров разведки, которые подвергали тщательному допросу всех возвращающихся на родину.

Этим допросом разведка преследовала сразу две цели: беженцы нередко могли дать исключительно пенную информацию о том, что делается в германском тылу. Иногда их подробно расспрашивали о родных деревнях, расположенных как раз в той зоне, где предполагалось вести наступление на Бельгию: в каких пунктах может противник укрепиться, обороняясь от британцев, и т. д. Такие беженцы был особенно ценны: они знали размеры каждого погреба, где могли бы скопляться и скрываться германские войска для контратаки. Приходилось учитывать, что немцы способны включить в число французских беженцев и детей-шпионов. Естественно, что редкий решится заподозрить ребенка, а между тем подростки очень наблюдательны. Князь де Круа рассказывал, что во время осады Мобежа немцы устроили свой штаб в его замке, и ему часто случалось видеть, как приходили с докладами их шпионы. «Лучшим из них, — писал он Французскому генеральному штабу, — был мальчик четырнадцати лет. Кроме того, у них работала девушка, лет семнадцати или восемнадцати, одетая медицинской сестрой. Она обычно разъезжала по всему району на мотоцикле».

Эта шпионка на мотоцикле вызвала в моей памяти другой случай. Представьте себе Остенде в конце августа 1914 года. Тысячи жалких созданий — стариков, женщин и детей — битком набились в кабинки купален на когда-то оживлённом пляже; узкие, мощёные булыжником улицы кишели возбуждёнными моряками, солдатами и мирными гражданами.

Все в один голос, с площадной, бранью и проклятиями, говорили о прибытии улан в это утро.

В кафе за «аперитивами» люди, отбросив церемонии, собирались в кружки.

Общая опасность помогла сломать лед, и поэтому никто не удивился, когда красивая, стройная девушка подвинула свой стул к нашему столу и приняла участие в разговоре на вечную тему — о «бошах». Вскоре незнакомка переменила эту тему и сказала с американским акцентом, показывая на мою форму цвета хаки (всеми затравленный военный корреспондент, я решил скрывать свою профессию) и кивая своей завитой «по-марсельски» головкой в сторону мола: «Так вы из этих английских лётчиков, оттуда (два британских гидроплана только что обосновались на другой стороне гавани). Да, да, не рассказывайте мне сказок».

Было неблагоразумно в эти первые беспорядочные дни публично заявлять себя «писакой», кроме того, меня заинтересовало её любопытство; я не стал разуверять. Мы начали болтать с ней по-английски.

— Я приехала из Бостона, — пояснила она, пуская синие кольца дыма над своей чашкой кофе. — Проводила отпуск в Льеже со своим дядькой. Нужно же было дурацкой войне разразиться как раз теперь, когда я купила такой прекрасный мотоцикл! И вот сижу здесь на мели, а мои чемоданы всё ещё в Льеже. Такая досада.

— Где ваш мотоцикл?

— Во дворе, в гараже. Мировая машина. Бельгийский «Ф.Н». Какие я на нём совершала прекрасные прогулки совсем одна! Прошлый месяц объездила все окрестности Намюра, Шарлеруа, Арлона. Завтра хочу попытаться попасть на нём в Гент. Вы бы поглядели на меня, когда я надеваю дорожные бриджи!

Некоторое время разговор продолжался в том же духе, но собеседница внезапно прервала его:

— А вы? Расскажите мне что-нибудь о себе и о ваших самолётах. Много вас прибыло? Зачем? Когда? Неужели англичане идут сюда? Расскажите же мне что-нибудь интересное. Я привыкла, чтобы меня занимали…

Иногда у неё пропадал американский акцент; это и возбудило мои подозрения. Когда она забывалась, у неё проскальзывала типичная континентальная шепелявость. Я подразнил её этим.

Она отделалась шуткой. Но мне удалось перевести разговор на другую тему, «мои» самолеты были забыты, и мы весело болтали о том, о сём и… договорились вместе поужинать на следующий вечер.

Между тем я отправился к командующему морской авиабазой.

— Совершенно правильно сделали, не разуверив её, что вы лётчик, — сказал он. — Продолжайте её морочить. Она, безусловно «из тех». Этот город просто кишит ими… Говорите, что сегодня вечером ужинаете с ней? Прекрасно, расскажите несколько сногсшибательных штучек.

И он накачал меня «дутой» информацией, которую должен был поведать мисс Тони. Насколько помню, лейтмотивом было то, что в самое ближайшее время здесь ожидаются две дивизии. Добрая доля «дутой» информации, возможно, в конечном счете, попала к немцам: на следующий вечер я выкладывал её в течение всего ужина под одобрительное мурлыкание Тони.

На утро она заявила, что хочет «попытаться пробраться в Гент и спасти хоть часть своего гардероба.

— Я рассчитываю застать Остенде полным англичанами, когда вернусь сюда. Вот красота! — сказала она на прощанье, садясь на свой мотоциклет. Она исчезла в облаке пыли, больше я её не видел.

В работе полевой контрразведки происходили довольно комические эпизоды. Одним из наиболее искусных и пользующихся доверием британских офицеров разведки в Северной Франции был некий скандинавский джентльмен с русой бородой и усами викинга, — более непохожего на англичанина трудно представить. Когда этот офицер приступал к работе в новом районе, он нередко оказывался первым, кого задерживали. Его, бывало, останавливал какой-нибудь бдительный полисмен британской военной полиции, и злополучный офицер прозябал в участке, пока вмешивался штаб, к которому он был тогда прикомандирован.

Другого офицера Британского генерального штаба, майора, французские власти долго принимали за немецкого агента, и никакие усилия британцев не могли разуверить упрямых союзников. Кроме того, что этот офицер долго жил в Германии, знал немецкий язык и выглядел настоящим немцем, не было ни малейших оснований для подозрений, он выполнял такую работу, которая давала доступ к наиболее важным военным секретам. Однако французы отказывались верить в его честность и каждый раз, когда он покидал британскую зону, приготовляли для майора какой-нибудь неприятный сюрприз.

Французское «второе бюро» никогда не забывало, что среди офицеров союзных генеральных штабов могут скрываться изменники. Для таких подозрений имелись солидные основания. Ведь был же у англичан агент, который почти всю кампанию служил при штабе кронпринца Рупрехта — и тогда, когда принц командовал 6-й армией, а штаб находился в Лилле, и позднее, когда, командуя несколькими армиями, его высочество переехал в Монс. Офицер, о котором идёт речь, худощавый, бледный молодой человек в очках, очень похожий на немца, ещё до войны находился на британской секретной службе. Когда началась война, он был в Германии мобилизован, дослужился до капитанского чина и благодаря своему знанию английского языка был переведен в германское разведывательное управление. Там он имел возможность видеть все секретные немецкие документы и пересылал многие в Британский генеральный штаб через Голландию. После крушения Германии капитан деликатно всплыл на поверхность в качестве британского офицера и стал сопровождать немецких офицеров, своих бывших боевых товарищей, в поездах в Спа, где работала комиссия по перемирию.

В тылу британских войск изловили очень мало шпионов по той простой причине, что их там и было немного; за «водонепроницаемыми» общинами, за корреспонденцией и отлучками их обитателей велось тщательное наблюдение.

При такой системе приходилось тратить массу бумаги, заводить десятки тысяч личных дел, напрасно следить за тысячами людей, вызвавших подозрения, составлять бесконечные «чёрные списки», но, в конечном счете, игра стоила свеч. За исключением таких больших городов, как Амьен, Сент-Омер и Булонь, у неприятельского агента было мало шансов оставаться долгое время незамеченным.

Богатое поле деятельности открылось перед шпионами в притонах Амьена. Но ещё богаче в этом отношении была почва в Дюнкерке.

За время войны расстреляли несколько бельгийских солдат за шпионаж в пользу Германии, поэтому многие считали, что если в тылу англичан и орудуют немецкие агенты, то они непременно должны маскироваться бельгийской формой или быть на самом деле солдатами этой страны.

Возможность, что немецкий шпион скрывается под британской формой, была менее вероятной, так как раньше или позже ему пришлось бы столкнуться с кем-нибудь из полка или даже батальона, чей номер он носил. Такая встреча была чревата роковыми для шпиона последствиями.

Впрочем, я вспоминаю как раз такой эпизод. Однажды через могилёвские леса пробирался, хромая, раненый русский. Его рот был плотно забинтован, и когда его спрашивали — куда идёт, он не мог ничего ответить, только показывал вперёд и ковылял дальше. Встречные, естественно, направляли его в ближайшую санитарную колонну, но раненый почему-то никогда не следовал указанному пути, предпочитая, по-видимому, бесцельно бродить по лесам, то обходя русские артиллерийские позиции, то трудом пробираясь мимо боевых штабов, полевых складов и т. д. Этот скиталец, может быть, уже несколько дней прошатался так, когда повстречался русский офицер, который за день до этого направил его в полевой перевязочный пункт. Раненый, всё еще продолжающий бродить с завязанным ртом, привлёк внимание офицера. Он категорически приказал бродяге следовать за собой на ближайший пункт медицинской помощи. По дороге раненый неожиданно бросился бежать по направлению к германским линиям. Офицер успел выхватить револьвер и выстрелить в спину беглеца, тяжело ранив его.

Позднее в госпитале, куда доставили раненого, с его рта сняли повязку. Рот был цел и невредим. Этот человек оказался немецким офицером, он не умел говорить по-русски и завязал рот, чтобы оправдать свое молчание.

Прежде чем перенестись через Европу, мы задержитесь на один момент в отеле «Бристоль» в Варшаве, иначе наше повествование не будет полным.

В 1914–1915 гг. жизнь в Варшаве сосредоточилась в отеле «Бристоль». Эту гостиницу справедливо называли сердцем русской армии. «Бристоль» был подлинным Вавилоном, куда съезжались офицеры с фронта, чтоб провести пару дней в тепле и комфорте. Вам не дали бы там шампанского открыто, но в отдельном кабинете подали бы напиток весьма похожий на шампанское. Танцевать не разрешалось, но где-то наверху происходили довольно занятные танцы. Всю ночь напролёт оттуда доносились топот ног и музыка. В «Бристоле» всегда останавливалась одна и та же публика: жёны и дочери старших офицеров, военные атташе, корреспонденты, «военные невесты» — молодые дамы в сопровождении пожилых дам, с десяток величественных и очаровательных куртизанок, окруженных свитой льстецов и поклонников, шпионы и контрразведчики обоих полов, женственные отпрыски местной аристократии — Потоцких и Радзивиллов, Любомирских и Чарторийских, государственные деятели и знаменитости, приехавшие с визитом на фронт, «сестры» в белоснежных одеяниях и, наконец, неисчислимое множество русских офицеров, молодых и старых, безусых птенцов и бородачей — казаков, украинцев, москвичей, сибиряков. Вся эта пёстрая толпа объединялась желанием вкусить «запретный плод».

Короче говоря, «Бристоль» был чудесным местом для шпионажа. Типичная обстановка отеля военного времени, непосредственная близость к фронту, постоянные разговоры о военных делах. Среди этой суматохи и гула агенты могли встречаться друг с другом, не возбуждая любопытства.

В отеле отдыхала очаровательная полька, работавшая в санитарном поезде. Девушка была общей любимицей. Она завела много друзей, среди которых были и довольно близкие: молодые, влюбчивые и болтливые русские офицеры, прибывшие с передовой линии и готовые ринуться с головой в любовные интриги. «Сестра» обычно дарила своим вниманием тех, кто казались смышлеными и разбирались в происходящем.

— Да, это правда. Я люблю тебя. Я не хочу, чтобы ты возвращался назад… Ты должен рассказать мне, кто ты, где ты спишь, воюешь, живешь, чтобы, думая о тебе, я могла вообразить, что действительно нахожусь рядом…

«Сестра» уединялась со своим избранником в номере, извлекала топографическую карту и заставляла поклонника отметить на ней свою жизнь на позициях — где он был расквартирован и все прочие подробности. Впоследствии обнаружили, что, когда «сестре» понадобилась информация об артиллерии, она временно подарила свое любвеобильное сердце артиллеристу и заставила его нанести на карту позиции нескольких русских батарей. Но всему приходит конец. Однажды «сестра» решилась на шаг, оказавшийся роковым. Ей удалось уговорить одного поклонника во время ночного патрулирования на «ничьей земле» сдаться немцам и передать её донесения. К счастью, поклонник в последний момент струсил и чистосердечно признался начальству. «Сестра» была арестована, осуждена и расстреляна.

* * *

В тылу союзников во Франции, где сотни штабных офицеров работали в домах и виллах, заселённых мирными жителями, всегда была опасность, что секретные документы могут похитить или скопировать.

В вилле Ля Лови, около Поперинге, где в течение четырёх лет помещался не то штаб армии, не то штаб корпуса, жила огромная фламандская семья со множеством прислуги. В числе домочадцев был молодой домашний учитель-голландец, постоянно просивший в штабе позволения корреспондировать в «Тайме», в чём ему всегда отказывали.

Впоследствии выяснилось, что молодой человек имел полную возможность ознакомиться со всеми секретами штаба! Несколько обыкновенных замков да дежурный офицер, постоянно клюющий носом, не могли помешать.

Другой опасностью была возможность для агентов противника включаться в телефонные и телеграфные линии штабов. Почти каждая деревушка, каждый полевой склад снарядов имел свой телефон. Линии пересекались во всех направлениях; казалось, этой проволокой можно было 6ы обвить весь шар земной. В любой точке шпион мог присоединить свой провод и потом из какой-нибудь избы или стога сена вдоволь слушать разговоры о военных делах, большая часть штабной работы велась по телефону.

В первые дни войны, когда ещё армия не имела полевого телефона, приходилось пользоваться гражданской; сетью. Это обстоятельство однажды привело к аресту по подозрению одной телефонистки в Дулляне, маленьком французском военном посёлке в долине Пикардии. Несколько лет Дуллян был в самом центре британского фронта, сеть телеграфных и телефонных линий Генерального штаба армии и корпусов проходила через город. Большая часть линий была проложена британской армией и находилась в её распоряжении, но, как я уже сказал, одно время приходилось прибегать к помощи гражданской телефонной станции, особенно для междугородних переговоров — с Парижем, Булонью и Руаном. Среди телефонисток дуллянской станции была смышленая девушка, бельгийская беженка. Заметили, что она «вслушивалась» всякий раз, когда говорили британские офицеры. Установили наблюдение, но ничего подозрительного не обнаружили. Тем не менее, французов попросили перевести её в какое-либо место вне военной зоны.

Перед отъездом девушку допросили, и она призналась, что имела обыкновение «вслушиваться», объяснив это желанием усовершенствовать свой английский язык.

Впечатление о шпионаже в тылу полевой армии будет неполным, если мы не скажем о Салониках и исключительных условиях, сложившихся там.

Салоники были благодарной почвой для агентов. Тут собрались люди без национальности, без отечества, люди, которым были чужды патриотические чувства; казалось, с молоком матери они всосали все пороки. Драхма была их богом. Они питались войной, как стервятники трупами.

Такой житель Салоник охотно продавал честь своей дочери, причём торговался и надувал, как на базаре. И, к стыду союзных войск, квартировавших в городе, не было недостатка в покупателях.

Шпионаж в Салониках делался ещё более соблазнительным благодаря тому, что все союзные штабы находились в самом центре города. Постоянные военные разговоры создали особую «интимную» атмосферу, в которой так любит работать опытный шпион. Даже суда с войсками и боеприпасами приходили прямо в гавань — на глазах у шатающихся по набережной подозрительных личностей. Что могло быть проще? Куда ни пойти — в бар «Флока», в ресторан «Белая Башня» — всюду офицеры на различных языках говорили о последних событиях. Командующий экспедиционной армией генерал Саррайль, пытаясь предотвратить разглашение военных сведений, поступил как истый француз: импортировал из Парижа и Марселя около пятидесяти женщин, за которых могла поручиться полиция. Таким образом, он надеялся «отвлечь офицеров» от местного населения. Другой мерой была замена обслуживающего персонала офицерского клуба французскими солдатами. Постепенно в госпиталях оставили только сестёр из союзных стран.

Однако если вспомнить, что различные штабы союзников активно вели взаимный шпионаж, то станет понятна тщетность всех этих мер. Союзники в Салониках и в самом деле не доверяли друг другу.

Разгром шпионажа в Салониках был не по плечу простому смертному. Даже если бы всю семидесятимильную зону, отделявшую город от позиций, очистили от гражданского населения, то всё равно оставалась опасность, что агенты противника проникнут на фронт в форме союзной армии.

Для борьбы с этой опасностью разведка каждой зоны расставила своих офицеров в различных пунктах. Я помню визит к одному из них — одно из наиболее ярких воспоминаний тех дней.

Офицер, которого я навестил, белокурый юноша двадцати лет, командовал двумя сотнями балканских партизан — «комитаджи», которые питали пристрастие к пёстрому театральному одеянию и щеголяли ужасными кортиками и еще более ужасными усами. «Комитаджи» выговорили право держать при себе семьи тут же, на передовой, — линия фронта проходила как раз через их родную деревушку — в четырёх милях от неё расположились батареи. Так я и застал их с женами — цыганками, престарелыми родственниками и бронзовыми ребятишками, разгуливающими по «ничьей земле».

Этот отряд был весьма полезен английской разведке, так как проводил почти столько же ночей в тылу болгарского фронта, сколько и в своей деревне на «ничьей земле».

* * *

В течение войны полевая контрразведка союзников ввела различные усовершенствования в свою работу. Были созданы, например, «специальные районы» непосредственно в тылу тех позиций, с которых предполагалось атаковать противника.

Незадолго до наступления под Амьеном в 1918 году союзники предприняли чрезвычайные меры. Одной из таких мер было распространение ложных слухов; предполагалось, что агенты противника подхватят эти слухи и передадут своим хозяевам.

Немцы, должно быть, убедились, что шпионаж в тылу союзников — задача нелёгкая. Зато англичане были полностью в курсе всего, что происходило за германскими позициями. На основании предварительно собранных сведений англичане после перемирия арестовали среди гражданского населения триста шпионов и подозрительных; их немедленно эвакуировали.

Бельгийское мирное население весьма удивляла точность сведений нашей разведывательной службы. Было бы бесполезно закрывать глаза на то обстоятельство, что среди бельгийских женщин на оккупированной территории, к сожалению, не все отстояли честь своего пола, некоторые поддерживали дружеские отношения с немцами.

Союзники знали об этом уже давно. Первое, что они сделали, вступив в такие бельгийские города, как Монс, Шарлеруа и Намюр, — это арестовали сих слабых сердцем дам (немцы могли оставить их в качестве своих агентов) и выслали поглубже в тыл. «Чёрный список», который мы так тщательно составляли, оказался совершенно точным, и многие местные мэры могли подумать, что мы прибегаем к черной магии. Не понадобилось даже выслушивать сплетни и болтовню женщин, устоявших против соблазна, которым не терпелось рассказать о позоре своих более слабых сестёр.

Бельгия очень страдала. Её страдания известны всему миру. Однако немногие знают о моральных муках, перенесенных Бельгией. Высшие классы имели возможность хлопать дверью и глядеть в сторону при встречах с оккупантами. Иначе дело обстояло с массами… А четыре года оккупации — очень долгий срок.

После перемирия в каждом бельгийском городе и поселке создались две группы — те, кто сдружился с противником, и группа «независимых». В окнах некоторых домов и теперь можно увидеть выбитые стёкла, а на дверях надписи «бош»: так в старину отмечали зачумленные дома. Вспыхнула свирепая и беспощадная родовая месть. Семьи погибших бельгийцев мстили родственникам предателей, которые наживались на войне и помогали противнику.

Предательство процветало не в одной Бельгии. Ужасная история доносчиков из Лана^[8], — а такие доносчики существовали не только в Лане — заставила бы Золя содрогнуться и изъять из обращения своих «Ругон Маккаров», как недостаточно сильное выражение человеческой низости и вырождения. Нигде, даже в «Гран Гиньоле», нельзя найти фигуры отвратительней этой ланской ведьмы — Алисы Обэр.

Группа, созданная эльзасцем по фамилии Томас, который состоял на секретной службе немецкой армии Герингена, насчитывала 25 человек. В этой шайке были преимущественно молодые мужчины и женщины, достойные пера Эмиля Золя. Они не только занимались шпионажем, но не брезгали и доносами на своих друзей и родственников.

Однажды Алиса Обэр донесла Томасу на некую мадам Хеп, которая укрывала двух французских сенегальских стрелков. Чтобы не подводить свою благодетельницу, сенегальцы сами явились в полицию и были на следующий же день расстреляны. Обэр заработала на этом 300 марок. Другая женщина донесла на своего собственного мужа, чтобы иметь возможность свободно продолжать интрижку с германским офицером, третья — Габриэль Ламбэр — выдала своего свёкра, который мешал её любовной связи с Томасом.

Разврат проходит красной нитью через всю эту отвратительную историю, — разврат, корыстолюбие и пьянство.

Методы, к которым прибегала германская армия, чтобы превращать честных людей в шпионов и предателей, можно проследить на примере мадам Калленбах, француженки и жены эльзасца. Во время германской оккупации она жила недалеко от Гирсона с сыном, которого немцы хотели забрать под тем предлогом, что «он немец». Агент германской полиции дал понять матери, что она должна либо сделаться немецким агентом, либо расстаться с сыном… После мучительной внутренней борьбы она, наконец, сдалась; любовь к сыну поборола любовь к родине.

Алиса Обэр, молодая женщина с чрезвычайно жестокой и грубой внешностью, но с остатками своеобразной дикой красоты, кроме доноса на двоих сенегальцев, донесла еще на двух французских солдат и мэра Ангилькура, у которого они скрывались. Все трое были расстреляны.

Обэр была также и военным агентом. Дважды она пробиралась через Швейцарию в Париж, прикидываясь беженкой. В Париже собирала информацию для фон Герингена, с которым тогда жила. Впоследствии Алиса утверждала, что любовник кнутом добился её согласия работать в качестве шпионки. Алиса Обэр работала на Германию с самого начала 1914 года; до рождества выполняла в Женеве задание, за которое получила 200 франков; позднее за одну из своих поездок в Париж, где следила за передвижением войск, она получила 600 франков.

Некий господин Тог за вербовку шпионов среди молодых французов для действий в тылу союзников получал до 6 фунтов стерлингов в месяц и вдобавок сколько угодно вина. Анжель Гернсом, также любовница германского офицера, созналась: она донесла на своих соседок, рассердившись, что одна из них отказалась продать ей гвозди, и позавидовав другой — счастливой обладательнице велосипеда.

Герберт Леандр донёс на своего собственного брата, приютившего британского лётчика. Этот выродок сопровождал германских агентов во время облав, пытал своих соотечественников и до крови избивал заключённых. Муаз Лемуа за 50 марок донёс на нескольких заключённых в концентрационном лагере, которые поймали почтового голубя.

К сожалению, есть основание предполагать, что, кроме ланских доносчиков, существовали и другие предатели и предательницы среди французов и бельгийцев, рассеянных по оккупированной территории.

Хотя в то время об этом старались не говорить из боязни задеть больное место французов, но британская разведка была в курсе всего, что там творилось. Специальные агенты, назначенные для наблюдения за мирным населением на оккупированных территориях, докладывали о французах и бельгийцах, работавших у немцев. Непрерывный поток беженцев, прибывавший во Францию через Швейцарию, был дополнительным источником информации. Случалось, что и немецкий военнопленный ронял словечко, компрометирующее иного жителя оккупированной зоны.

В результате постоянно пополнялся «чёрный список»: уже в 1915 году в этом списке было шестьдесят женщин из Лилля, Рубэ и Туркуэна. Занятен факт, что одни города отказывались общаться с грязными гуннами, другие же склонялись к дружбе с оккупантами. Камбрэ и Сен-Кантен, например, стояли, как гранитные скалы, и говорят, что жители этих городов на протяжении всех четырёх лет не вступали с оккупантами ни в какие разговоры, кроме деловых.

Одна прославившаяся в Брюсселе до войны «дама полусвета», по имени Анжель, осталась в городе, когда вступили немцы. Вскоре она сделалась любовницей недоброй памяти германского генерал-губернатора фон Биссинга. Это продолжалось до самой смерти фон Биссинга. Как только бельгийская армия после перемирия вновь вступила в Брюссель, началась облава на граждан, которые вели дружбу с противником. Мадемуазель Анжель арестовали одной из первых. Она заявила, что сошлась с Биссингом по настоянию бельгийской секретной службы и вообще вела работу в качестве бельгийского агента; больше того, Анжель утверждала, что своими капризами сократила жизнь этого тирана.

Наконец, мадемуазель пригрозила, что если против неё возбудят дело, она огласит список именитых жителей Брюсселя, которые во время оккупации умоляли попросить за них её возлюбленного. Процесс странным образом заглох.

Глава четвертая

Средства связи

Опыт показал, что получить информацию не представляло большого труда для смышленого агента, но своевременно передать ее было чрезвычайно трудной задачей. Можно сказать, что контрразведка боролась не столько с самим шпионом, сколько с его средствами связи; сведения, которые удалось собрать агенту, имели значение лишь тогда, когда он мог передать их дальше. Шпион избирал способы связи в зависимости от того, где ему приходилось действовать — в больших городах или непосредственно в тылу вражеских позиций.

В начале войны агенты, работавшие во Франции Фландрии, прибегали иной раз к не совсем обычным способам передачи своих донесений. Сейчас эти методы могут показаться комичными, но нужно помнить, что обстановка в начале войны существенно отличалась от той, которая сложилась позднее. Вначале полевая контрразведка союзников была слишком малочисленна, чтобы справиться с работой в прифронтовой зоне, кишащей неизвестными штатскими и добровольцами в военной форме.

Кроме того, немногочисленные работники разведки были ещё неопытны. Шпионы этим пользовались. В 1914 году шпион ещё мог безнаказанно пользоваться радиостанцией.

Расположившись в тылу союзников, он мог получать шифрованные инструкции, передаваемые немецкими радиостанциями из Бельгии и Северной Франции. Мог ли он, в свою очередь, передавать информацию на приемные станции противника — другое дело.

Хотя в начале войны союзники и не имели эффективной системы полицейского надзора за недозволенной радиопередачей, а шпионы могли передавать серьёзнейшую информацию по радио, однако надо учесть, что радиопередатчик — довольно сложный аппарат. Прежде всего, для него необходимы бензин и мотор, но получить бензин было трудно, а мотор шумел. Всё это — серьёзные препятствия для шпиона. Во всяком случае, если на Западном фронте противнику и удавалось безнаказанно пользоваться радиостанцией, что весьма сомнительно, то его счастье длилось недолго.

Широкая публика считала, что в британской зоне фламандские крестьяне, подкупленные немцами, и немецкие офицеры, изображавшие собой фламандских крестьян, прибегали к каким-то особым средствам связи.

Говорили, например, что некая монахиня из Фламертинга каждый раз, когда британские войска проходили через деревню, сигнализировала клубами дыма из печной трубы; это позволяло германским артиллеристам вести меткий огонь.

Затем была паника из-за воздушных шаров. Иногда на большой высоте появлялись маленькие воздушные шары, которые ветром относило к германским позициям, там, по словам наших «мудрецов», в них стреляли немцы и якобы находили донесения в «корзинке», прикреплённой к шарам. По армии был дан приказ: сбивать детские воздушные шары, не давая им долетать до немцев.

Паника возникала нередко. Одним из поводов были вспаханные поля. Тревогу забил некий впечатлительный офицер королевского авиационного корпуса; он высказал предположение, что, вспахивая особым образом поля соответственно заранее согласованному коду, можно передавать сообщения лётчикам. Так, если поле вспахано «тигровыми полосами», это могло указывать германскому пилоту, что британцы готовятся к местной атаке. Даже невспаханное поле могло означать «на участке без перемен». Германские лётчики, — рассуждал наш романтический офицер, — могут ежедневно наблюдать за «шпионскими полями» или даже фотографировать их для детального изучения. В 1915 году подобная мысль не казалась смешной. Отсюда и произошла паника. Лётчикам-наблюдателям было поручено регулярно производить полную аэрофотосъёмку тыла наших позиций, а фотографии направлять в штабы. Затем эта панорама полей лесов и дорог тщательнейшим образом изучалась через увеличительное стекло, вроде волшебного фонаря, чтобы обнаружить малейшие изменения на местных пашнях. Если поле вызывало подозрение, туда направляли офицера разведки, чтобы расспросить крестьянина об искусстве вспахивания; это лишний раз укрепляло фламандских простолюдинов в мнении, что англичане — народ храбрый, но слегка свихнувшийся.

Поговаривали также о чьей-то предательской руке, которая якобы передвигала стрелку часов на ратуше Ипре таким образом, чтобы передавать информации противнику.

«Часы всегда врут, — доказывали паникёры, — и, несомненно, бургомистр негодяй и предатель». Вскоре часы «были разбиты немецким снарядом, попавшим прямо в башню. Может быть, немцев не удовлетворяла информация, исходящая из этого таинственного источника?

Более основательной была тревога, вызванная ветряными мельницами, которых так много во Фландрии. Если дымом из печных труб или вспаханными полями можно передавать только самые общие сообщения «прибыли новые войска» или «свежие войска не прибывали», то крыльями ветряной мельницы возможно передавать сигналы по системе Морзе, пуская их то медленнее, то быстрее. Было произведено даже специальное испытание, которое подтвердило это, после чего большую часть мирного населения либо удалили от ветряных мельниц, расположенных на виду у противника, либо подвергли особому надзору.

Время от времени приходилось изучать и другие формы сигнализации, доступные мирному населению. В 1915 году подозрения возникли в связи с тем, что в беспощадно бомбардируемых и разрушенных деревушках ипрского выступа, например в Брилане, продолжали находиться женщины. Почему эти женщины, окружённые смертью и несчастьем, остаются на местах? Видимо, некоторые из них должны быть шпионками! Автору однажды поручили доложить о преступной деятельности этих фламандок. Первое злодеяние, которое инкриминировалось им, заключалось в том, что эти женщины, большая часть которых добывала хлеб насущный стиркой солдатского белья, периодически сигнализируют лётчикам-наблюдателям противника, развешивая бельё условленным образом. Так, один день поле может быть усеяно большим количеством нательных рубашек, расположенных по кругу, на другой день — не меньшим числом кальсон, развешенных крестообразно.

Наблюдение за бриланскими женщинами приходилось вести и по ночам: были сообщения и о световых сигналах противнику. Ночи напролёт мне приходилось дрогнуть в ожидании — не поднимется ли штора, не вспыхнет ли лампа в окне. Но женщины Брилана, очевидно, не страдали бессонницей. Так заглохли «бельевая» и «световая» паники.

Следующим номером: была «голубиная» паника. Говорили, немцы пользуются домашними и почтовыми голубями для сношений со шпионами. Отдали приказ безжалостно уничтожать каждую «голубеобразную» птицу. Что эта паника имела какие-то основания, было доказано впоследствии убийством голубя, окрашенного в зелёный и красный цвета, «под попугая». Компетентное и тщательное исследование этой диковинной птицы в штабе 14-го корпуса никогда не выветрится из моей памяти. Под ослепительной электрической лампой командир корпуса лорд Каван и его штаб стояли, вытянув шеи, вокруг офицера разведки (его жена разводила голубей в графстве Сюррей), который прочёл лекцию «о методах, применяемых для сокрытия пересылки сообщений с голубями».

Затем возникла тревога иного рода. Бельгийцами севернее Меркама были пойманы два немецких солдата в водолазных костюмах. Эти головорезы перешли через затопленную разливом территорию и два дня провели в тылу бельгийских позиций, отмечая все детали организации фронта. «Водолазов» обнаружили в воронке от снаряда. Несмотря на то, что при них нашли начерченные от руки карты бельгийского сектора, а также большое количество записей, с ними обошлись, как с обыкновенными военнопленными.

Интересно знать, были бы так великодушны немцы, если бы обнаружили двух солдат союзников, одетых водолазами и шпионящих в тылу?

Если два немца могли проникнуть через линию, то, очевидно, то же могли сделать и другие. По всем фламандским полям и деревням началась облава на замаскированных гуннов.

Было ещё много всяких тревог. Особенно серьёзную тревогу вызвало подозрение, что существует тайная телефонная линия, проходящая от какого-нибудь города, вроде Армантьера, через «ничью землю» в немецкие окопы. Проверка десятков неработающих линий на передовых позициях была нелёгким делом.

Когда в 1917 году в Аррасе приблизился день, намеченный для наступления, умники из местного штаба опять решили, что мирные жители, несколько десятков которых упорно продолжало оставаться в разрушенном и отравленном газами городе, держат связь с противником, пользуясь в качестве курьеров собаками и рыбами.

Во время этой «собачьей» паники шёл сильный снег, и каждое утро можно было увидеть офицера разведки, тщательно изучающего следы вокруг Арраса.

Откуда и куда идут следы? Разведка совала свой нос в интимнейшие дела собачьей жизни. Крестовый поход против рыб был более сложной задачей. У Арраса река Скарп слегка отклоняется на восток, т. е. к германским позициям. Что проще для шпиона-рыбака, как поймать рыбу, разрезать, вложить в неё своё донесение и затем бросить усопшую обратно в реку? Примерно через час мёртвая рыба или мёртвая собака, деревянный ящик, словом, что хотите, достигнет германских позиций. И вот в Аррасе поперёк реки протянули сети различной частоты, и каждый день весь отвратительный мусор, собранный сетями, подвергался тщательному осмотру.

Всем животным была объявлена война — и живым и мёртвым. Приказали пристреливать всех собак, блуждающих вблизи окопов. Одно время циркулировал совершенно легендарный рассказ о «серой собаке из Армантьера». Это четвероногое, как говорили, было германской полицейской собакой; она пробиралась в Армантьер, являлась к шпиону, получала симпатичный кусок мяса из его рук и затем шла обратно в «Гуннландию» с последними военными новостями за ошейником.

Все эти тревоги, а их было немало, могут сейчас показаться пустяковыми, если их рассматривать вне перспективы. Война в то время была войной-младенцем; она еще не выросла в ужасное чудовище, владеющее тонко рассчитанным искусством, в которое превратилась впоследствии.

По мере развития операций — весна за весной, осень за осенью — исчезали старые страхи, уступая место новым.

Первым и самым главным из них была «самолётобоязнь». Самолёт, как средство связи, имел определённые преимущества. Предположим, Британскому генеральному штабу срочно понадобились сведения о германском тыле в Бельгии. Чтобы добраться кружным путём через Голландию а затем вернуться тем же путем, агенту потребовалось бы, по меньшей мере, двенадцать дней. Самолёт же мог быстро доставить шпиона в Бельгию, а через несколько часов или дней забрать его обратно; следовало лишь сговориться о месте и времени посадки. Для этой деликатной миссии — высадки шпионов — отобрали специальных лётчиков. Десантниками обычно бывали бельгийцы. Один мой приятель, провожавший ночью такого десантника, рассказывал: человек, который собирался лететь, молодой бельгийский клерк,

(отсутствуют страницы 67–68)

командования. В этой беседе я высказал предположение, что вся война могла бы пойти по совсем иному руслу, если бы существовало тайное радио; прежде всего мы смогли бы снабдить наших агентов в Бельгии секретными установками и поддерживать непрерывную связь. Ещё значительней такой аппарат повлиял бы на самый ход военных операций.

Корифей беспроволочного телеграфа печально покачал головой. — Я отлично сознаю значение тайного радио, — сказал он. — К сожалению, мы до этого ещё не дошли. Я всесторонне изучал проблему на протяжении всей войны.

Самое близкое решение «задачи тайного радио» — применение непрерывной волны с постоянно меняющейся во время передачи длиной, чтобы противнику, который, наконец, с трудом «поймал» вас, приходилось постоянно настраиваться. Таким образом, он теряет добрую половину передачи.

На французском! и британском фронтах существовала специальная система полицейских радиостанций для вылавливания нелегальных радиопередатчиков. Такая же система имелась у немцев. Эта защитительная система была организована следующим образом: каждая армия, насчитывающая семь или восемь дивизий, имела несколько перехватывающих и так называемых «пеленгаторных» станций. Эта группа станций выполняла двойную задачу: подслушивала и определяла местонахождение радиостанций германской армии, — а их ежедневно работало сотни; постоянно наблюдала, не используются ли какие-либо радиоаппараты шпионами позади британских линий.

Работали и днём и ночью. Радисты перехватывающих станций записывали всё, что им удавалось услышать, а радисты пеленгаторных определяли местонахождение радиостанций противника. Этот аппарат был одним из величайших изобретений, появившихся во время войны.

Время от времени возникала «радиопаника», но за все четыре года во Франции, Италии, Палестине, Македонии и Месопотамии автор слышал только об одном случае, когда паника имела основания. Случай произошёл с крупной германской передаточной станцией в Науэне, которая в перерывах между пропагандой (передававшейся открыто) передавала какую-то невероятную чепуху в совершенно бешеном темпе. Вначале думали, что эта неразбериха — просто неуклюжая попытка немцев заглушить наши радиостанции.

Однако германские радисты не пользовались репутацией неуклюжих, и поэтому двум молодым офицерам было поручено всё свободное время и даже свой отпуск (известно, что радиолюбители — непревзойдённые энтузиасты своего дела) заниматься «Науэнской загадкой».

Обычай записывать все радиопередачи противника на граммофонную пластинку существовал давно, это-то и помогло, в конце концов, разгадать тайну Науэна. Один офицер забавлялся записанной накануне на пластинку науэнской молниеносной какофонией. Вдруг завод граммофонной пружины окончился, пластинка начала вращаться медленнее, и тогда «молниеносная какофония» оказалась самым настоящим кодом. Вскоре наши дешифровщики доложили, что записанная передача касается деятельности германских агентов в Испании и в Южной Америке.

Ещё одна услуга, оказанная нам пеленгаторными аппаратами, заключалась в определении местонахождения цеппелинов. По указаниям пеленгаторов наши лётчики отправлялись в атаки на эти мешки с газом. Цеппелины под конец почти перестали пользоваться радио, но всё же каждый раз при потере курса они должны были запрашивать Куксхафен или Тондерн о своих координатах. Радист цеппелина обычно давал позывные «XYZ» и затем ряд «VVV» или других букв. Радиопеленгаторные станции в Куксхафене и Тондерне определяли азимуты этого «XYZ» и пересечение их в тот момент, когда цеппелин передавал свои «VVV»; после этого радиостанция начинала передавать шифром координаты этой точки воздушному кораблю; и на основании этого его командир отмечал на карте свое положение над Северным морем.

Немцы, конечно, знали, что мы перехватываем их сообщения и в состоянии отметить на карте положение цеппелинов с такой же точностью, как и они сами, поэтому прибегали иногда к уловкам, передавали ложные координаты и т. д.

Воспоминание о радиопередачах цеппелинов связано для меня с посещением комнаты на четвёртом этаже Военного министерства в самый разгар налётов на Лондон.

Последние координаты «XYZ» передавались вниз по пневматической трубке с пеленгаторной станции, находившейся на крыше. Офицер с папироской во рту невозмутимо наносил их на карту.

«Старая Мата находится в двадцати милях южнее Доггер-Банка», — говорил он и затем продолжал, как ни в чем не бывало, болтать о театре, об отпуске или переходил на какую-либо злободневную тему.

А затем — это было вскоре после полудня — я брёл в Вест-энд, зная, что через несколько часов должен начаться налёт; я брёл по знакомым улицам, кишащим женщинами и детьми, которые ничего не подозревали; слышал, как люди назначали свидания на улице, «когда стемнеет»…

Трудно было сдерживаться и молчать!..

Но я, кажется, слишком далеко ушёл от слякоти фламандских полей и от средств связи, которыми пользовались шпионы на поле боя…

Один из самых романтических эпизодов этой войны связан с радиостанцией, находившейся на бельгийской территории, в Бар-ле-Дюке. Бар-ле-Дюк — это небольшой клочок Бельгии, который был не замечен мирной конференцией 1839 года и так и остался окружённый со всех сторон Голландией. Бар-ле-Дюк лежит на линии железной дороги, идущей из Турнхут (Бельгия) в Тильбург (Голландия), и, возможно, насчитывает всего четыреста жителей-бельгийцев.

Как только разразилась война, ценность этого островка стала очевидной. В тылу германской армии оставалась полоска территории союзников, недоступная для немцев, так как была окружена нейтральной Голландией. Хотя немецкая охрана, расставленная на голландской границе, могла простым глазом разглядеть главную улицу этого бельгийского городка, она не могла тронуть ни одного волоска на голове его обитателей, не нарушая голландского нейтралитета. И бельгийцы в полной мере использовали выгоды своего положения. Они превратили Бар-ле-Дюк в сборный пункт бежавших из плена французов и британцев, позволили англичанам создать там радиостанцию. Эта радиостанция долгое время ежедневно передавала шифрованную информацию союзникам. Немцы не только знали о существовании станции, они даже видели её собственными глазами. Они поместили на границе свою станцию и перехватывали всё, что передавал Бар-ле-Дюк. Однако сообщения были шифрованные, и к тому времени, когда немцы расшифровывали один код, станция уже пользовалась другим. Агенты союзников, собрав информацию в Бельгии, тайком переходили голландскую границу и направлялись прямо в Бар-ле-Дюк, где собранные ими сведения зашифровывали и передавали по радио. Вскоре, к сожалению, возникли трудности. Радиоустановке такой силы требуется большое количество бензина, и через некоторое время немцы заявили Голландии формальный протест против отправок горючего в Бар-ле-Дюк — ведь им пользовались для военных целей.

Голландцы, конечно, с готовностью согласились не пропускать больше горючего, и тогда начался медленный и мучительный процесс контрабандной доставки бензина. Контрабандистами были главным образом пожилые и толстые голландки и бельгийки, которые обычно проносили пару баллонов с бензином под подолом; один или два баллона не могли сильно повлиять на их силуэт.

Однако вскоре возникли ещё большие трудности. Немцам удалось подкупить несколько работников радиостанции, и предатели стали передавать союзникам ложную информацию. Это было самое худшее из того, что могло случиться. Приходится констатировать, что в последние месяцы войны романтическая радиостанция в Бар-ле-Дюк уже не имела практического значения: её передачи были скомпрометированы в глазах французского и британского генеральных штабов.

Если радиовойна на суше могла вызывать удивление, то роль радио в морских операциях подчас даже ужасает.

Армия и воздушные силы не могли тягаться с морским флотом в этой области. Каждый линейный корабль, каждый контрминоносец и каждая подводная лодка германского флота имели свои, постоянно меняющиеся, позывные и свой шифр. Ни один адмирал не мог предпринять самой незначительной операции без ведома вечно подслушивающих англичан. За год определялось местонахождение сотен судов, и перехватывались тысячи шифров. Под конец наши радисты — лучшие во всём мире — так «настроились» на передачи германского флота, что никакие ухищрения противника не могли обмануть англичан.

Наши радисты после нескольких лет работы научились даже узнавать отдельных немецких радистов по их индивидуальным особенностям, какими бы позывными они ни пользовались.

Ценность этого очевидна. Представим себе, что наши радисты перехватили позывные «KQ». Буквы «KQ» по самым последним данным были позывными «Байерна».

— Это рука не байернского радиста, — заявляет опытный британский оператор, — я знаю его манеру. Это передаёт радист с «Бадена».

По этому можно было догадаться, что «Байерн» обменялся позывными с «Баденом». Такая замена могла бы оказаться чрезвычайно важной при операциях на море. Если бы наш флот начал действовать, думая, что «Байерн» находится там, где его на самом деле не было, такое ложное представление, которое к тому же могло распространяться на дислокацию всего немецкого флота, способно было бы привести нас к гибели. Немцы несколько облегчали задачу: во время морских операций и даже когда суда стояли на якоре в Кильском канале, они пользовались так называемыми контрольными судами связи. Это значило, что ни один корабль не мог внезапно начать «разговор» с другим.

Он должен был действовать через свой корабль связи, радисты которого передавали или задерживали телеграмму в зависимости от усмотрения контрольного офицера.

Эта система имела явные недостатки с точки зрения сохранения тайны: легко сосредоточить внимание на каждом контрольном корабле связи и принимать все его передачи.

Кроме того, благодаря этой системе англичане могли установить, как группируется флот вокруг каждого из судов связи. Путём длительного наблюдения установили, что «Зейдлиц», «Дерфлингер» и «Мольтке» группировались вокруг, скажем, «Фон дер Танна». Такие сведения бывали исключительно полезны.

Однако в других отношениях основательные тевтонцы очень много выиграли со своей системой контроля, особенно в Ютландском сражении, где их радиосвязь действовала безотказно, чего, к сожалению, нельзя сказать про нас.

Странные вещи случаются в радиовойне на море. Рассказывают, что адмирал Битти на последних этапах войны не раз ловко водил за нос своего противника хитроумным обращением с радио.

Одно время очень много говорили о «призрачном флоте», который, как полагали, состоял из судов, замаскированных под «Большой флот», и бороздил моря, чтобы завлечь в ловушку фон Тирпица. Возможно, что этот «призрачный флот» был не чем иным, как группой малопригодных кораблей с радиостанцией на каждом, соответствующей радиостанциям кораблей настоящего флота. Возможно даже, что адмирал Битти перевёл радистов из настоящей эскадры на подставную: это должно было окончательно убедить германских радистов-перехватчиков в том, что они имеют дело с настоящей эскадрой; возможно также, что наш морской главнокомандующий дал каждому судну фиктивной эскадры позывные настоящей эскадры и, наконец, обеспечил их прекрасным кодом…

Однажды ночью немцы слышат: «KQ» сигнализирует «ZD». И быстро справляются в своих записях, подсчитывают и определяют, что «KQ», — это «Лайон», a «ZD» — это «Тигр».

В Тондерне и Куксхафене начинают работать радиопеленгаторные станции и засекают судно «KQ», ведущее в этот момент передачу; его положение отмечается на карте Северного моря. Между тем немецкие дешифровщики потеют, расшифровывая передачу с «KQ». Вскоре германская разведка сможет доложить Шееру, что Битти на «Лайоне» ушёл от Доггер-Банка и предполагает на рассвете встретиться с эскадрой лёгких крейсеров в сотне миль северо-северо-восточнее Гельголанда.

А Битти в это время вместе с «Лайоном» спокойно «стоит на якоре у Росайта или потихоньку пробирается вдоль норвежских берегов, готовясь броситься с тыла на германские суда, разыскивающие фиктивную эскадру «в ста милях северо-северо-восточнее Гельголанда».

Благодаря одному иностранному изобретению можно было бы сорвать не одну хитроумную попытку противника замаскировать радиопередачу или ввести нас в обман. Изобретение заключалось в записи на плёнку перехватываемой радиопередачи. Полученный негатив во многом походил на дактилоскопический снимок. В таком тонком деле, как радиопередача, манера работы каждого радиста резко отличается от манеры его товарищей; при помощи фотографических записей можно было составить характеристику всех немецких радистов. Так, определив «по почерку», что Ганс и Фриц принадлежат к экипажу «Гинденбурга», разведка могла, независимо от позывных, знать, когда говорит «Гинденбург». К сожалению, это изобретение не было своевременно использовано.

Можно было бы ещё кое-что рассказать о роли радиовойне, но по соображениям, высказанным мною в самом начале этой книги, я вынужден молчать. Впрочем, расскажу ещё одну историю и на этом закончу.

Во время первого сражения у Ипра, когда британцы изо дня в день занимали новые рубежи, связь между боевыми районом и Генеральным штабом поддерживалась только посредством верховых ординарцев и радио.

Ординарцы часто погибали или попадали в плен со своими донесениями, что иногда влекло за собой гибель целых соединений; поэтому, когда одному известному генералу понадобилось сообщить дислокацию своих войск, он приказал передать донесение по радио.

Офицер-радист отказался передать донесение. Оно было незашифрованным, так как не успели условиться о коде, а в нём указывались точные и подробные сведения обо всём боевом порядке британцев. Немцы, несомненно, перехватили бы его.

— Скажите этому молодому человеку, — заявил генерал, — чтобы он в течение ближайших пяти минут приступил к передаче моего сообщения.

Офицеру пришлось повиноваться, и все подробности дислокации британцев вокруг Менэна были переданы «в воздух», доступные другу и врагу. Тут произошло чудо.

Немцы действительно перехватили британскую радиограмму, но решили, что ни один командир, находящийся в здравом уме, не решился бы так открыто передать сведения о своих войсках. Они пришли к заключению, что донесение сфабриковано специально для дезориентации противника, и, исходя из этого, перегруппировали свои силы.

— Я знал, что они так решат, — заявил впоследствии генерал, — поэтому и настоял, чтобы сообщение было передано открытым текстом.

Есть ещё одна возможность в развитии шпионажа, которую нельзя упускать из виду.

Система шпионажа строится в мирные годы. Педантичные немцы, может быть, уже сейчас вербуют себе агентов среди британской и союзных армий, из года в год аккуратно оплачивают безделье этих будущих шпионов в ожидании новой войны. Солдат-предатель — явление, известное ещё по прошлым сражениям. В будущей войне, как и в прошлой, оно может оказаться весьма распространённым.

Приведём в связи с этим пример. В марте 1916 года к англичанам в Мервилль перелетел на одном из самых первых монопланов «Фоккер» германский лётчик, унтер-офицер, состоявший на британском жаловании. «Фоккер» в то время наводил на всех ужас, и это предприятие двадцать раз стоило тех, если не ошибаюсь, 50 фунтов стерлингов, которые были тут же уплачены перебежчику.

И не такое ещё случалось в воздухе. Об офицерах союзников рассказывали, что они садились на территории, занятой немцами, навещали там своих друзей, а затем преспокойно улетали обратно. Более выгодного положения для шпиона, чем служба в военно-воздушных силах, трудно себе представить. Что может быть проще: совершая ежедневные полёты, делать наблюдения и во время патрулирования сбрасывать донесения в условленном месте, прикрепив бумагу к дымовой шашке, чтобы помочь быстрее найти её.

История шпионажа знает ещё более удивительные случаи. Один артиллерист, тайный агент противника, клал свое донесение в специальный снаряд-»пустышку» и затем стрелял этим снарядом в глубь обороны противника.

* * *

Выше я говорил о разведке и контрразведке в прифронтовой зоне.

В иных условиях приходилось налаживать связь между шпионами, работавшими в глубоком тылу, в больших городах и портах, в нейтральных и воюющих странах, в открытом море. Вместо собак, ветряных мельниц и голубей, тут фигурировали симпатические чернила, газетные коды и другие методы.

Публике кажется, что шпиону всё даётся легко. Надев меховую шубу, в автомобиле с мощным мотором он несётся к какой-нибудь заброшенной скале на побережье, откуда фонарём по азбуке Морзе передает свежие сведения, которые только что собрал в «Карлтоне»^[9]. Шпиона представляли в виде страшной «буки» — старого джентльмена тевтонского происхождения, сидящего в халате, ермолке и комнатных туфлях и сигнализирующего лампой бог весть что через трубу своего камина цеппелину, повисшему над крышей… Говорили о найденных при адресате письмах, буквально истекавших симпатическими чернилами. Пользовалась популярностью и чудесная сирена, гостившая на борту корабля «Бимбо» и выкрадывавшая из каюты капитана единственную книгу с кодами, которую бросала борт корабля своему любовнику Фрицу фон Бошу, ожидавшему прелестницу внизу, на волнах… Вспоминаются ее разговоры о тайном радиопередатчике на колокольне, который приводился в действие игрой на органе внутри церкви; о «роковой» вдове с голубями, воркующими в её корсаже. На самом деле средства связи гораздо менее эффектны.

Один из самых опасных шпионов, когда-либо попадавшихся в Италии, — коммивояжёр некоего миланского торгового дома, постоянно разъезжал между Миланом и морской базой Таранто.

В этом порту он разыгрывал роль озабоченного своими коммерческими делами человека и сделался завсегдатаем маленького кафе на окраине города, где потягивал вермут или малагу в компании своих приятелей, работавших в доках. Собутыльники сообщали ему (устно) последнюю информацию, после чего «коммивояжёр» возвращался в Милан, не возбуждая подозрений; там он передавал сведения (опять же устно) швейцарцу, которому по делам приходилось часто разъезжать между Берном и Миланом. Очутившись в нейтральной стране, швейцарец записывал сообщённое и вручал одному из дюжины агентов-сборщиков», которых Германия держала в Швейцарии на протяжении всей войны. Через пару дней полный доклад лежал на столе морского Генерального штаба в Куксхафене или Пола.

Вот вам прозаический рассказ о деятельности весьма удачного шпиона, проработавшего немало месяцев. Таких агентов-передатчиков было очень трудно арестовать и почти невозможно изобличить. Чтобы выследить этих «честных деловых людей», обычно сопоставляли их расходы или текущие счета с законным жалованьем, которое они получали, и наблюдали за их связями. Если возникали подозрения, дельцу не давали больше разрешения на поездку.

Пока не удавалось получить более основательных доказательств связи с противником, приходилось ограничиваться этой мерой. Вероятно, из тысяч людей, которым отказывали в разрешении на поездку, всего десять человек действительно были агентами противника.

Почти так же трудно выследить человека, писавшего в нейтральные страны совершенно безобидные на вид деловые письма, в которых каждое слово, каждый оборот речи могли иметь тайное значение.

Типичный пример военной информации, скрытой под формой «безобидных писем», был раскрыт в связи с арестом двух немок, матери и дочери, проживавших в Гэмстэде (Лондон). Эти женщины, впоследствии приговорённые к долгосрочному тюремному заключению, сообщали результаты каждого налёта цеппелинов, давая в письмах отчет о жизни лондонских птиц. В конце концов, цензура пришла к справедливому заключению, что едва ли жизнь птиц в Лондоне может представлять такой захватывающий интерес для людей, живущих в Голландии; а сопоставление писем с последующими налетами укрепило цензуру в предположении, что эти женщины шпионки.

Кстати, многие недооценивают, как важно для противника точно знать, куда попали его бомбы. Эти сведения — то же, что указания корректировщика артиллеристам.

— В 22 ч. 12 м. бомба упала на театр «Лицеум», — сообщает германский шпион.

Командир воздушного корабля обращается к карте Лондона, на которой точно помечено время, когда была сброшена каждая бомба.

— Я думал, что в 22.12 находился над собором Св. Павла, — говорит он, — а оказался на полмили западнее.

Подводная лодка была ценным приобретением для секретной службы противника, ею пользовались для высадки шпионов в Англии и даже во Франции, для сбора донесений от агентов-резидентов в таких крупных портах, как Шербур и Ливерпуль. Нельзя сказать, чтобы световая сигнализация с берега широко применялась шпионами. Но достоверно известно, что некий сторож маяка систематически снабжал горючим немецкие подводные лодки, а также сообщал противнику о судах, замеченных за день: их названия, размеры и скорость. Чтоб поймать его, разведка применила избитый способ. Как только возникли подозрения, установили постоянное наблюдение и тщательно изучили сигнализацию с маяка, в особенности же сигнал «есть горючее». Затем ночью возле маяка собрали группу матросов, и когда по сигналу «есть горючее» на берег высадились немцы с подводной лодки, их взяли в плен. Эта история, однако, не типична. Шпионы, желающие связаться с подводной лодкой, обычно поступали проще. Командиры подводных лодок искали сведений об отправлении судов из таких портов, как Ливерпуль и Глазго. Получив информацию, командир подстерегал в море британские суда, чтобы их торпедировать.

Во всяком крупном порту всегда много иностранцев — датчан, испанцев и прочих. В этой среде, связанной с пароходными компаниями и торговыми фирмами, немцы вербовали агентов для связи с подводными лодками. Такой агент, проживающий на территории доков, собирал сведения, затем выезжал из города на велосипеде в какое-нибудь место на побережье, где его встречала команда подводной лодки, причалившая на шлюпке. Не подлежит сомнению, что эта система практиковалась успешно и полученная таким образом информация была причиной гибели многих судов. Под конец удалось её обезвредить распространением ложных слухов (мера, упомянутая мной в одной из предшествующих глав). После этого никто, кроме узкого круга посвящённых, не знал точно, когда пароход отходит.

Агенты противника мечтали использовать чемоданы с дипломатической почтой нейтральных стран. Эти чемоданы опечатывались в посольствах или дипломатических миссиях в Лондоне и затем поручались заботам дипломатического курьера, который передавал их в целости и сохранности в Гааге, Стокгольме или Берне. Воюющие страны не имели права заглядывать в содержимое чемоданов, курьерами же назначали людей с незапятнанной репутацией; и всё же, когда риск, связанный с этой системой, стал настолько очевидным, что им нельзя было больше пренебрегать, дипломатов попросили следить, чтобы в официальные отправления впредь никто не подсовывал частных писем или документов.

Что эта мера была отнюдь не излишней, доказывает арест одной хорошенькой скандинавской девушки, которая долгое время на одном из последних этапов войны пользовалась для шпионских целей дипломатической почтой нейтральной страны. Эта молодая дама, угодившая затем на пожизненную каторгу, была одной из стереотипных шпионок из мелодрамы, столь редко встречающихся в жизни. Она собирала информацию своим собственным методом, и сама нашла способ доставки её к месту назначения. Ей никто не помогал; не думаю также, чтобы кто-нибудь платил за это. Она приехала в Англию, чтобы изучить английский язык и погостить у друзей. Это было в 1916 году. Она имела весьма приятную внешность и, кроме того, была остроумной и интересной собеседницей, танцевала, играла на пианино, и вполне порядочные люди искали её общества. Её история развивается обычным порядком. Флирт не затихал ни на один день; она не брезгала случайными романами с офицерами, приезжавшими в отпуск, и со всеми, кто мог быть полезен. Скандинавская девушка слышала много интересного в своём вполне шикарном, если и не ультрафешенебельном обществе. С помощью чар она добилась разрешения пользоваться дипломатической почтой одной нейтральной страны для переписки с друзьями — «это настолько быстрее и надёжнее»…

Её карьере был положен конец лишь через несколько месяцев, когда некий человек, имевший доступ к дипломатической почте того посольства, к помощи которого прибегла шпионка, навестил Скотленд-Ярд.

Возможно, гораздо больше, чем думали власти, была распространена другая система связи: офицерам, возвращавшимся на фронт, женщины передавали письма с просьбой отправить их из какой-нибудь другой страны. Выгоды такого способа ясны. Предположим, женщина, проживающая в Лондоне и связанная с врагом, даёт письмо офицеру, возвращающемуся во Францию, с просьбой опустить его в Булони, Амьене, Париже или ещё где-нибудь. На письме парижский адрес; офицер соглашается. Письмо совершенно невинного содержания да ещё с печатью местного почтового отделения имеет все шансы проскочить незамеченным через цензуру. Адресат, резидент противника в Париже, получает, расшифровывает письмо и переправляет в Швейцарию. Женщине в Лондоне помогли обойти английскую цензуру. А если бы письмо было опущено в Лондоне, — его сфотографировали бы, изучили и подвергли испытаниям на симпатические чернила.

Удивительно, что ни офицерам, ни рядовым никогда не внушали, сколь опасно оказывать подобные услуги. Больше того, офицеры часто брали письма у дам, за честность которых никак не могли бы поручиться.

Был случай, когда влюбчивый британский офицер провёз на автомобиле некую германо-американскую актрису от Италии до Парижа просто из озорства. На границе, очевидно, никаких вопросов не задавали, миледи, вероятно, была тщательно закутана в британский плащ. Только в Париже джентльмену сообщили, что его прекрасная спутница уже давно находится на подозрении и в Лондоне и в Париже. Здесь он узнал, что французы уже не один раз пресекали попытки этой «актрисы» попасть во Францию, и железнодорожные власти получили особое предупреждение о шпионке. Тогда у миледи возникла мысль прокатиться из Италии в Париж на автомобиле своего поклонника.

Но довольно говорить о хорошеньких дамочках, o6ратимся к бравым морякам.

Чтобы сделать Англию «шпиононепроницаемой», мы должны были бы проверять каждого моряка, прибывающего из нейтрального порта, исследовать подкладку его фуражки и подмётки ботинок — излюбленный тайник шпионов. Но таких моряков тысячи, и безнадёжность этого проекта очевидна. Судно направляется, скажем, из Гулля в Гётеборг Таможенные чиновники и портовые сыщики произвели осмотр. Экипаж в это время слоняется без дела. Вот один матрос пробрался на берег за бочки или за тюки. Там ему вручают конверт… Через полчаса корабль отплыл. Можно полагать, что более солидной части экипажа, таким людям, как офицеры или старшие официанты, иногда давали для передачи немецким шпионам устные поручения и даже доверяли деньги для агентов.

В среде моряков всегда могут оказаться агенты-передатчики; с этой опасностью можно бороться только хорошей работой на берегу — такой работой, которая привела, например, к аресту консула Алерса и немецкого пастора в Сандерленде. В случае необходимости следует запрещать экипажам всех нейтральных судов сходить на берег и не допускать никакого общения между ними и портовым населением. Но это сложная задача.

Для наблюдения за прибытием и отправлением торговых судов во все крупные портовые города были направлены специальные офицеры разведки. Одного офицера посылали, например, в Кардиф наблюдать главным образом за движением испанских судов на Бильбао; другого назначали в Ньюкастл — проверять все скандинавские суда.

Кроме знания языков, офицеры должны обладать гибким и цепким умом, чтобы при допросе подозрительных (в чём и заключалась в основном работа) ухватиться за необдуманное показание или слабое объяснение. Кроме того, они должны уметь «ловить на пушку». Таким способом заставили одного испанца сознаться, что он получил 17 000 песет за шпионаж в Англии.

Интересен случай с двумя немецкими морскими офицерами, обманувшими британскую контрразведку, которая приняла их за торговцев сигарами. Эти джентльмены в качестве кода пользовались иллюстрированными каталогами сигар; пять типов сигар обозначали: очень большие — линкоры, большие — линейные крейсера, средние — крейсера и лёгкие крейсера, малые — истребители и миноносцы, очень малые — подводные лодки. Эти два шпиона врозь объездили все главные порты. Вот образец их сообщений фирме в Голландии:

«Харидж. Пожалуйста, пришлите двенадцать сотен «Гаванна» № 2, шесть сотен «Гаванна» № 3 и две тысячи «Корона».

Читалось это так:

«Сейчас в этой гавани находятся 12 линейных крейсеров, 6 крейсеров и лёгких крейсеров и 20 подводных лодок».

Оба немца попались отчасти по собственной вине: шпионов не удалось бы уличить, если бы их показания совпадали.

В начале войны и некоторое время спустя немецкие шпионы прибегали к связи при помощи объявлений в газетах (как в случае с Мюллером). Соответствующий столбец в «Таймсе» ежедневно тщательно проверяли: не скрывается ли под внешне безобидным текстом тайный код. Был случай, когда объявление в «Таймсе» о продаже собаки оказалось сообщением о переброске британской дивизии из Салоник в Египет. Специальная цензура занималась исключительно объявлениями в отечественных и иностранных газетах.

Во многих парижских газетах лёгкого содержания, типа «Пти Паризьен», во время войны появилась страничка сугубо личных объявлений офицеров, которые заявляли о своём желании приобрести «крестную мать». Цель — переписка, а затем встреча «крестника» со своей покровительницей.

Заводя такие отношения с незнакомой и, может быть, совсем неинтересной женщиной, они стремились получать от своей «крёстной матери» продовольственные посылки и даже денежные переводы. Этот обычай легко мог послужить на пользу шпионке.

Отвечая на многочисленные объявления-просьбы фронтовиков, можно было разузнать кое-что о дислокации различных частей, а в дальнейшем, при личном общении, выпытать у «крестников» подробности фронтовой жизни. Французская контрразведка, которая обычно чуяла, где «пахнет шпионажем», только в 1917 году запретила помещать объявления о «крёстных матерях». Возможно, что до 1917 года французы не запрещали этих объявлений в надежде выследить кое-кого…

Впрочем, одну шпионку, некую даму из Тулона, они поймали, прибегнув к очень простой уловке. Агент контрразведки, притворяясь солдатом, дал объявление, завязал переписку и вскоре познакомился с «крестной матерью». Благодаря искусным действиям «крестника» и собственной неосторожности, эта женщина вскоре была разоблачена.

Относительно радиотелеграфа и почтовых голубей я уже говорил. Остаётся прибавить, что если эти средства связи оказались непрактичными на малых расстояниях, то на больших они и вовсе непригодны. В большинстве воюющих стран были приняты меры, заставившие шпионов забыть о таких способах связи. Всех голубей зарегистрировали, а радиопередаточные аппараты изъяли у гражданского населения. На телеграфе были введены такие строгости, что шпионы избегали его, как чумы.

Германская контрразведка в Бельгии вечно обыскивала мирных жителей из опасения, что среди гражданского населения многие занимаются доставкой информации к голландской границе.

Чтобы обмануть немцев, прибегали к довольно необычным уловкам. Вскоре после войны я стоял среди развалин больших сталелитейных заводов «Угрэ Мариэ» в Льеже. Мой гид, управляющий заводами, рассказал, что он провёл два года в германской тюрьме по подозрению в шпионаже.

— А на самом деле вы были шпионом? — спросил я.

Управляющий посмотрел с минутку на меня и затем ответил:

— Признаться, они были не так далеки от истины в своих подозрениях, эти боши! В течение двух лет я сообщал обо всём, что происходило в Льеже, бельгийскому военному штабу в Гавре. Обычно я возил свои донесения отсюда до голландской границы, обёртывая их вокруг выхлопной трубы своего автомобиля и закрывая сверху войлочной обмоткой…

Бельгийские шпионы прятали свои сообщения в хлебе и в другой пище, в крайних случаях даже проглатывали изобличающие клочки бумаги. Обыск, которому немцы подвергали на границе каждого мужчину, женщину и ребёнка, исключал возможность спрятать документы на себе. Однако тупых тевтонов систематически обманывали.

Пожалуй, самый интересный из всех вещественных доказательств шпионажа — номер газеты «Этуаль Бельж» конца августа 1914 года. Этот экспонат теперь находится в музее Военного министерства. Газета засалена, точно в нее было завёрнуто масло, а в середине выжжена большая дыра. В первые недели войны этот номер привёз бельгийский беженец, завернув в него ботинки. Вся газета исписана лимонно-формалиновыми симпатическими чернилами.

Запись эта представляла собой полный отчёт обо всех германских военных поездах, прошедших через Льеж по 22 августа 1914 года. Запись прерывалась по одну сторону дыры, и возобновлялась от противоположного её края. Героический составитель отчёта, скрываясь в дренажной трубе возле железнодорожной насыпи, день за днём заносил результаты своих наблюдений на бумагу. Информация, собранная им, была передана непосредственно генералу Френчу, отступавшему в то время под Монсом; значение её неоценимо.

Другой поразительный экспонат этого музея — увеличенный фотоснимок с карты Амстердама. Её оригинал, величиной с почтовую открытку, был переслан в письме по почте. Вдоль трамвайных линий, обозначенных на карте, едва виднелись точки и тире азбуки Морзе. Сфотографировав и увеличив карту, прочли шифрованное донесение. Так удалось разоблачить одного опасного шпиона.

Немцы очень любили пользоваться симпатическими чернилами. Многие из шпионов, захваченных в Англии, такие, как самоубийца Антоний Кюпферле или «Ева», попались благодаря бдительности наших специалистов-химиков.

Возможно, многие агенты противника, которые избежали разоблачения и всё ещё находятся среди нас, обязаны своей свободой не столько собственной изворотливости, сколько совершенству немецкой химической промышленности, производящей симпатические чернила.

Нельзя не восхищаться способом доставки немецким агентам в Англии новой марки симпатических чернил.

В Германии, в химической лаборатории разведки, пропитывали специальным составом всякое тряпьё — фуфайки, кальсоны и т. д. Обработанную таким образом одежду провозили в Англию в чемодане гражданина нейтральной страны. Здесь фуфайки и носки попадали к резиденту, который простым химическим воздействием извлекал эти чернила.

Британские власти раскрыли секрет, проверив пару старых носков, снятых с подозреваемого. Оказалось, что они содержат ингредиенты новых, тогда ещё неизвестных чернил. После такого эксперимента в Лондоне создали аналитическую лабораторию для испытания одежды и вещей всех подозрительных людей, прибывавших с континента.

Глава пятая

На Востоке

Шпионажем на Востоке занималось, в основном, небольшое число изобретательных офицеров — турецких, германских, британских. Они бродили, замаскированные, в тылу противника и собирали информацию. Меньшую роль играл бедуин, работавший в качестве агента связи; он прятал донесения и документы в складках своего развевающегося «абба». Мы широко пользовались бедуинами, посылая их в тыл турецких позиций у Газы и Иерусалима; вероятно, враг делал то же самое. Надо учесть, что в Палестине окопы противников не составляли одной непрерывной линии, как во Франции.

В Палестине окопы тянулись примерно на 50 миль от берега в глубь страны, теряясь в песках пустыни. Поэтому агенту-арабу не представляло особого труда обойти фланг, упиравшийся в пустыню, и попасть в тыл турецких или британских линий.

Агент-бедуин мог получить инструкцию обойти фланг турецких позиций и посетить Рамлу, где была расположена германская эскадрилья, Иерусалим, где тогда находился штаб, Лидд — важный железнодорожный узел, Дамаск — центр германо-турецкой деятельности. В этих пунктах он собрал бы письменные донесения, например доклад резидента Рамлы о германском авиационном корпусе, сообщения железнодорожника-резидента в Лидде о количестве войск, продовольствия и вооружения, которые за последнее время перевезены.

Англичане не ощущали недостатка в агентах-резидентах в тылу турецких позиций. Сирийские, армянские и греческие купцы, отчасти из ненависти к оттоманскому государству, отчасти из жадности, не замедлили предложить свои услуги.

Героем был один молодой белокурый еврей, девятнадцати лет, по фамилии Ааронсон. В доме его отца, в Яффе, долго проживал немецкий старший штабной офицер. Молодой Ааронсон систематически и подробно информировал англичан обо всем, что ему удавалось узнать. Go временем он сделался одним из наших лучших агентов в Палестине.

Возненавидев турок в результате притеснений, которые пришлось долгие годы терпеть его семье, Ааронсон предоставил себя в распоряжение британцев в конце 1917 года во время операций, закончившихся захватом Иерусалима.

Смелость его возрастала с каждым днём. Он совершал частые экскурсии в тыл к туркам, добывал исключительно точную информацию. Для экскурсий пользовался небольшой лодкой, на которой выплывал с британских линий, объезжал фланг противника и высаживался милях в двадцати севернее позиций. После высадки он отправлялся к своей сестре в Яффу. Эта девушка, также горячо ненавидевшая турок, играла роль «почтового ящика», собирая донесения от агентов-исполнителей. Ааронсон забирал донесения и доставлял в британский штаб в Лидде. Он сделал несколько поездок, прежде чем у немцев возникли подозрения.

Вскоре турки заточили девушку в вонючую тюрьму и подвергли пыткам «третьей степени». Девушка не сказала ни одного слова, которое могло бы выдать брата или других. Ни угрозами, ни голодом, ни грубыми оскорблениями турки не могли добиться ничего. Тогда её стали зверски пытать, вырывая каждый день по одному ногтю на пальцах.

Несмотря на ужасные страдания, девушка молчала. Турки её убили.

В Палестине мы вербовали агентов даже в турецкой армии. Оттуда шёл вечный поток дезертиров; многие офицеры и солдаты выражали желание служить в британской армии. С одним из таких дезертиров я познакомился под Газой в сентябре 1917 года.

Утром в палатке-столовой мне встретился маленький смуглый майор с загнутыми кверху усами, весьма похожий на Энвер-бея. Когда я вошёл, он встал и поклонился. Я не привык, чтобы меня первыми приветствовали старшие офицеры, и заинтересовался этим любезным человеком. Он заговорил на английском языке о погоде, и я решил, что это один из «номеров» полковника Лоуренса. Однако я ошибся, он оказался ещё более любопытным экземпляром. Без всякого смущения он, пока я пил чай, поведал свою историю. Сорок восемь часов назад он был майором турецкой армии и командовал батальоном, который занимал часть развалин Газы. Дезертировав с одним из своих младших офицеров, он теперь намеревался сагитировать весь свой бывший полк перейти на сторону англичан. «А пока, — простодушно сказал он, — я поступил в качестве майора в ваш разведывательный штаб. Хожу теперь допрашивать турецких пленных из моей бригады, которых вы захватили прошлой ночью. Доброе утро, сэр!»

И он низко поклонился.

Я поднялся и приветствовал его, как полагается капитану приветствовать майора.

Еще более полезным оказался один турецкий дезертир, офицер-топограф 18-го армейского корпуса Генерального штаба. Этот джентльмен сейчас же получил работу в нашем картографическом отделении и оказался неоценимым человеком благодаря знанию территории, лежавшей перед нами; говорят, он был произведён в офицеры британской империи.

Но в Палестине не всегда счастье нам улыбалось.

Молодой немец, по фамилии Пройссер, проживший в этой стране долгое время и в совершенстве усвоивший язык и обычаи, был самым страшным конкурентом в шпионаже.

По внешности похожий на бедуина, он переходил через линию фронта и пробирался в тыл британских войск. Говорят, верхом на осле он однажды добрался до самого Суэцкого канала. Были серьезные основания полагать, что ему удалось достичь Каира и что, прибыв туда, он переоделся в гражданское платье и остановился в отеле «Шепперда». Эту гостиницу можно сравнить с отелем «Савой» в Лондоне, «Отель дю Рэн» в Амьене, «Белой Башней» в Салониках и «Континенталем» в Риме. Каирский отель, как и те, был злачным местом для шпионов с длинными ушами.

Вся жизнь белых, казалось, вращалась вокруг «Шепперда». Здесь к пяти часам собирался «весь Каир»; французские и итальянские дамы, которые, несмотря на сокращение тоннажа, не прерывали связей с парижскими портнихами, англичанки, пришедшие прямо с гольфа или тенниса в Гезирее, генералы, офицеры, шотландские горцы, австралийцы, индусы, богатые армяне, греки, левантийцы и турки, сестры милосердия в серых и красных пелеринках — все сидели за столиками и уютно сплетничали. Если Пройссер действительно побывал и «Шепперда», то, безусловно, не потерял времени даром.

Шпионы-исполнители в таких странах, как Египет, вербовались, вероятно, из греков, левантинцев и прочих. Они проживали под видом переводчиков или содержателей баров. Некоторые шпионки весьма успешно подвизались под видом «актрис». Мы не хотим сказать, что офицеры в отпуску проводили время, обсуждая с артистками военные события. Но сообразительная девушка могла поймать в ловушку своего «друга» незаметно для него самого. Могла предложить переслать по почте фотографические снимки, которые он не успел получить из фотоателье, и таким образом узнать его часть и дивизию; могла воспользоваться этой возможностью и спросить, где именно он находится. Иной раз восторженный молодой лётчик сам пускается в рассказы о последних событиях своей жизни и боевых подвигах, — а разве можно остановить лётчика, когда он заговорит об авиации!

Так называемая «принцесса Алекса» была одной из таких актрис, за которыми следовало постоянно наблюдать. Эта дама, хотя она была только разведённой женой французского офицера, частенько посещала весёлые курорты в окрестностях Александрии, Рамлу и Сан-Стефано, одеваясь, как местная девушка знатного происхождения. Она ходила в яшмаке и сандалиях, с браслетами на ногах и в прекрасных шёлковых и сатиновых мусульманских одеждах.

Умная, хорошо знающая английский язык, она оказалась идеальной приманкой для молодых офицеров, «опьянённых Востоком». Смуглая, похожая на испанку, она кокетливо смотрела сквозь вуаль, над которой виднелась лишь пара чёрных изогнутых бровей. Существовали весьма серьёзные подозрения, что она передавала информацию одному хорошо известному в Каире человеку, работавшему в отеле; однако «принцессу» не лишали свободы.

У агента-резидента противника были две возможности передавать информацию: воспользоваться услугами какого-нибудь бедуина, как уже описано выше, или держать связь с подводной лодкой, курсирующей у берегов.

У меня на глазах возле Александрии был затоплен корабль водоизмещением 12 000 тонн. Подводная лодка весело подплыла к своей жертве, подняв парус, что придавало ей вид «доу»^[10]. Уже выпустив торпеды, она подошла на 500 ярдов и дала ещё один залп по тонущему кораблю.

Но и после этого конвоирующие контрминоносцы не заподозрили безобидное парусное судно, которое вскоре стало погружаться в воду вместе с парусом.

— Эти мнимые «доу», — сказал мне как-то один видный офицер, — начинают надоедать. Видите ли, эти немцы шатаются тут, и их ни за что на свете не отличишь по внешнему виду от «доу», а в одну прекрасную ночь любезный туземец подплывёт к ним на лодке и передаст самые последние шпионские донесения из Каира. Затем командир подводной лодки погружается в воду и направляется в Бейрут или Александретту.

Действительным хотя и не официальным главой британской секретной службы в Египте был полковник Лоуренс, молодой человек 29 лет. Его романтическую, полную приключений жизнь нельзя ни с чем сравнить ни в этой, ни в других войнах. До войны Лоуренс был: студентом университета в Англии, увлекался археологией и египтологией, и научные занятия привели его в 1914 году в Святую Землю. По удивительному совпадению он очутился вблизи того самого Пройссера, о котором мы говорили. Лоуренс вначале служил лейтенантом в политическом департаменте, но постепенно благодаря прекрасному знанию местных обычаев и условий выдвинулся и, несмотря на сильное противодействие старых специалистов, встревоженных перспективой потерять свои синекуры, стал офицером связи у короля Геджаса и главным агентом британской секретной службы.

Он наденет, бывало, бурнус и «абба», расчешет русую бороду и отправляется странствовать по пустыне то один, то во главе небольшой группы бедуинов. Задания были разнообразны. Иногда он отправлялся в тыл противника и, сделав наблюдения, возвращался с лаконическим докладом в Генеральный штаб. Иногда проезжал на верблюде дикую пустыню Акаба, расплачивался с агентами-бедуинами, собирал донесения и давал новые задания. Во время таких кочёвок он вел жизнь бедуина в полном смысле этого слова, даже выполнял религиозные обряды и ел ужасную для европейца пищу. Лоуренс не останавливался ни перед чем.

Любимым его развлечением было разрушение железной дороги. Главная турецкая железная дорога от Дамаска до Мекки тянулась с севера на юг, приблизительно в 100 милях от правого фланга британцев. Лоуренс время от времени её взрывал. Кроме того, он пускал под откос поезда с боеприпасами и воинские эшелоны, а однажды захватил в плен турецкое подразделение, состоявшее из трёх офицеров и восьмидесяти рядовых. В таких случаях он обычно извинялся, что не привёл больше пленных, объясняя это пылом своих товарищей-бедуинов. Лоуренс занимался и ещё одним весьма полезным делом — он перерезал телефонные провода противника. Это обычно делалось накануне значительных боевых операций, и таким образом турки в критический момент должны были прибегать к помощи радио.

Лоуренс подстрекал различные арабские и бедуинские племена на фланге турецкой армии к неповиновению, к постоянным восстаниям. Обычно он приезжал в какое-нибудь племя, жил там несколько дней, указывал предводителю, каким способом истощать силы противника, а затем переезжал в другой лагерь бедуинов и повторял свои наставления.

Не менее изобретательным был немецкий шпион в Палестине майор Франкс.

Франкс почти всю жизнь провел в британских колониях, и в любом обществе его приняли бы за англичанина. Это преимущество он использовал до конца. Собрав коллекцию британских офицерских форм, Франкс надевал одну из них во время своих экскурсий в тыл британских позиций.

Вся жизнь его была похожа на легенду. Однажды, когда он был в форме австралийского офицера, Франкса окликнули два австралийских часовых; он тут же их арестовал. Другой раз в форме полковника британского артиллерийского управления Франкс прибыл в нашу главную базу боевого питания в Рафе и, сказав, что прислан сюда австралийским дивизионом, находящимся на фронте, детально обследовал склады. Позднее, перед одним из сражений, он появился на британских позициях в форме капитана под видом представителя вышестоящего штаба, посетил штаб бригады полевой артиллерии и выяснил детали предстоящей операции.

После того как почетный гость уехал, выяснилось, что на один вопрос ему ответили неверно; позвонили в штаб, чтобы исправить ошибку. Оказалось, что оттуда никаких офицеров для обследования не посылали.

Так был обнаружен обман. Пришлось проделать огромную работу, чтобы изменить весь план артиллерийского огня, выданный Франксу.

Заключительный подвиг этого разведчика был, вероятно, самым изумительным.

Когда британцы удерживали сектор Яффа — Иерусалим, Франкс снова появился в форме офицера штаба; он переезжал из батальона в батальон по линии фронта, производя инспекцию, подробно расспрашивал командиров о предстоящей атаке и затем, не возбудив подозрений, возвратился на турецкие позиции.

Эти подвиги вызвали в Палестине настоящую «франксовую панику».

Часто задерживали совершенно невинных офицеров, что сильно мешало работе штабов.

В песчаных пустынях Палестины лучшая «профилактическая мера» — сконцентрировать туземцев в определённых районах и запретить выходить оттуда. Всех бродячих арабов подвергали аресту и обыску. Даже два итальянца — парикмахера, которые по настоянию генерала Алленби сопровождали его на поле боя, не имели права выходить за пределы штаба. А сколько бумаги ушло на этих парикмахеров!

На долю разведки выпадали иной раз и еще более странные обязанности.

Однажды вечером в Хан Унусе местного офицера разведки посетила делегация девушек с заявлением, что они «не хотят и не желают» выходить замуж за мужчин, которым родители посулили своих дочерей в раннем детстве или даже ещё до их рождения.

Эти смуглые красавицы — их было шестеро, — проникнутые новыми идеями в результате общения с англичанками — медицинскими сестрами, бесстыдно скинули чадры. Увидев, что европейские женщины пользуются такими же правами, как мужчины, обитательницы Хан Унуса пожелали сами выбирать спутников жизни. Но, увы, политика остаётся политикой: наше вмешательство в местные обычаи могло бы навлечь на нас проклятие Аллаха.

За местными жителями Месопотамии во время войны наблюдала обширная организация политической разведки — «белые нашивки». В особенности нуждалось в присмотре полумиллионное население бассейна Тигра, где половина жителей состояла из кочевников.

Номады (кочевники) живут в шатрах и постоянно движутся: от берегов Тигра — в пустыню, из пустыни — к Тигру. Они бродят небольшими, замкнутыми колониями человек по сто, засевая землю там и сям, снимая урожай на обратном пути и вечно странствуя. Так они бредут изо дня а день, не зная, где разложат свои палатки завтра. В пути номады выращивают свой скот: коз, овец, верблюдов, коров, птицу; в пути и продают его. Номады — суровый народ. Они любят драться, однако нападают только тогда, когда обладают огромным численным превосходством. Они делятся на племена и подплемена, платят дань шейхам и меньшим шейхам. У иного шейха бывает свита из 4 000 или 5 000 человек пехоты и тысячи всадников, самых замечательных наездников в мире. Эта сила обычно присоединяется к тем, кто берёт верх в данный момент, — к нам, когда наша звезда идёт к зениту, к туркам, когда для нас наступает чёрный день.

Легко понять, какое количество отделений должна была иметь политическая разведка в Месопотамии. Здесь следовало постоянно ожидать удара в спину; чем серьёзнее момент, тем энергичнее удар.

Племена, населяющие территорию от Басры до Кута, исповедуют верность султану, как калифу. От Кута к северу они обычно бывают шиитами-магометанами (верность шаху).

Обе секты постоянно враждуют друг с другом. Даже в пределах одного племени, — а миллион обитателей Месопотамии разделён, примерно, на шестьдесят племён, — процветает жесточайшая родовая месть, которая обычно возникает в результате похищения девушек. Это в стране арабов — прямое оскорбление и означает: «ваши женщины недостойны того, чтобы жениться на них; мы предпочитаем их как наложниц». Нередко такие набеги организует caм главный шейх племени: чем больше раздоров внутри племён, тем сильнее позиция шейха, тем больше у него шансов получить свою дань. Наша разведка, по совершенно очевидным причинам, поощряла междоусобицу до тех пор, пока длилась война. Это ослабляло наших потенциальных врагов.

Многое из сказанного применимо и к оседлым арабам.

Женщины этой страны не причинили особых беспокойств нашей контрразведке. Только в Багдаде женщина осмеливалась слегка поднять голову, иной раз даже нарушая строгий устав гарема.

В Багдаде женщины подумывали и о шпионаже. Как-то утром в комнату разведки штаба, расположенного тогда британской резиденции, явилась молодая багдадка. Женщина сообщила, что она была возлюбленной германского консула, который перед отъездом поручил ей шпионить за англичанами. Немец обещал выплачивать за это 10 фунтов стерлингов в месяц, но до сих пор она не получила ни пенни и поэтому пришла наниматься к новым хозяевам Багдада. Оказалось, что во время германо-турецкой оккупации она работала в арабском театре. Разведка немедленно обратила внимание на это странное учреждение.

Одним из лучших и наиболее типичных шпионов к востоку от Суэца был некий молодой немец, по имени Васмусс, бывший германский консул в Персии.

Обычно раз в две недели разведывательный отряд нашего Генерального штаба выпускал карту, показывавшую распределение сил противника на восточных театрах войны.

Через угол карты было красными чернилами написано «Васмусс». Площадь, покрытая; этим словом, в несколько раз превосходила площадь Англии. Вся южная Персия находилась в сфере влияния этого немецкого шпиона.

Ещё до войны, когда Васмусс был совсем молодым человеком, его консульство в Бушире выделялось среди местных европейских учреждений. Он устраивал частые приёмы в честь местных сановников, что производило должное впечатление. В ноябре 1914 года мы пытались захватить этого молодого джентльмена, но он бежал и на протяжении всей войны оставался постоянной угрозой, политической силой, с которой приходилось считаться. Из-за него одного приходилось держать в той местности тысячи британских солдат.

Владея персидским языком, как родным, хорошо зная нравы и обычаи, Васмусс удалился в глубь страны, имея при себе огромные суммы денег. Он занялся шпионажем в пользу Германии, подчинил всю южную Персию немецкому влиянию и, где мог, пакостил англичанам.

Васмусс имел своих шпионов и агентов по всей Персии.

За исключением трёх его ближайших помощников (двух немцев и одного швейцарца), шпионами были персы, в том числе и представители местной знати, и простые рыбаки. Васмусс поддерживал регулярную связь с Берлином через Лиман фон Сандерса в Константинополе. До конца войны Васмуссу было известно всё, что касалось военных приготовлений в Индии, дислокации наших сил в Месопотамии и отправки войск на другие театры войны. Он своевременно передавал свою информацию дальше. Владельцы крупных парусных судов, снующих между Индией и Персией, доставляли ему сведения, рыбаки докладывали о замеченных транспортных судах, а Васмусс прикидывал, сколько войск могло находиться на борту этих судов. Товары, отгруженные в Персию из Индии, указывали род и количество войск, направленных во Францию и Египет.

Так, отправка Васмуссу ящика мыла была донесением, что на запад выехала бригада индийской пехоты. Обо всех необычных приготовлениях британских войск в Персии его сейчас же ставили в известность агенты, работавшие слугами в районах расположения британских войск и в офицерских столовых.

Пока Васмусс занимался организацией активного сопротивления и мешал военным мероприятиям Британии, его три компаньона разъезжали по Персии, переманивая на свою сторону английских шпионов. Одного из этой троицы, Бругмана, в конце концов, поймали.

Долгое время после того, как попался Бругман, Васмусс продолжал оставаться бельмом на глазу для британцев.

Над Буширом висела постоянная угроза нападения племён, фактическим вождем которых был Васмусс. Тысячи британских солдат приходилось держать наготове, чтобы перехватывать «доу», возившие этим племенам вооружение из-за моря. Четыре военных корабля всегда сторожили залив.

Васмусс сообщал персам всякие небылицы собственного сочинения. Когда мы наступали в 1916 году на Сомме, он решил развеять впечатление, которое произвели эти вести, вывесив на стенах своего дома в Аараме сенсационное сообщение, будто немцы высадились в Англии и убили короля Георга. Эта весть моментально облетела всю Персию.

Британские власти обещали 50 000 фунтов стерлингов тому, кто доставит этого изумительного человека. И всё же, хотя Васмусс был единственный белый среди туземцев, христианин, а не магометанин, и запас денег у него истощался, его так и не выдали. Почему? А потому, объяснили потом туземцы, что «ни один человек не может стоить так дорого» и никто не верил в серьёзность предложения.

Когда у Васмусса иссякли средства, он начал выдавать векселя, а под конец даже убедил персов выплачивать ему жалованье — 3000 рупий в месяц. Кроме того, они кормили и одевали его, дали лошадь. Васмусс даже женился на персидской девушке, дочери предводителя одного из племён, среди которых жил.

Глава шестая

Битва умов

В этой главе нам придётся забыть о хорошеньких дамах и симпатических чернилах и обратиться к полю боя — подлинной области разведки. Задача шпиона на поле боя совершенно ясна — охранять свою армию от неожиданных ударов, выяснять, где и когда выгоднее атаковать врага.

Настоящий офицер разведки жил мысленно, если не физически, за линиями противника. И если по временам ему не удавалось следить за каждым движением противника и за каждым его замыслом, то лишь потому, что он был новичком в игре, правила которой менялись изо дня в день.

В начале воины мы беспечно отправились в Монс, не имея ни малейшего представления о предстоящем. Штабу предоставили грузовики. Предполагалось, что офицеры штаба сэра Джона Френча будут рыскать по стране, идя бок о бок, как мальчики в школе. «Оперативники» — па передних скамьях, разведка — немного повыше и сзади, затем — адъютанты и квартирмейстеры.

Это было начало. К тому времени, когда разорвался последний снаряд, офицеры разведки, не говоря уже о штабе, не могли бы разместиться на пятидесяти грузовиках.

Все эти годы на территории Франции и Фландрии разыгрывалась чудовищная битва умов.

Проверка донесений авиационной разведки, авиационного наблюдения и аэрофотосъёмки; допросы пленных и изучение захваченных документов; проверка донесений агентов; опознавание убитых врагов и подслушивание телефонных и радиоразговоров противника — из этих элементов складывалась «битва умов».

Авиационная разведка состояла из тактического наблюдения непосредственно на фронте данного соединения за такими объектами, как огни и дым лагерей, движение по дорогам, количество грузовиков в транспортных парках, а также из стратегической разведки дальше в глубь поля, для наблюдения за железнодорожными перевозками и движением по водным путям, поисков полевых складов и аэродромов.

Оценивая информацию, полученную от авиационной разведки, нужно было сопоставить её с постоянными сведениями о нормальных, повседневных действиях противника обнаружить всё выходящее за пределы нормы. Даже самые систематические и полные донесения обобщить не всегда легко.

К концу войны обе стороны пользовались железными дорогами почти исключительно по ночам, но вначале — на Лоо и на Сомме — наши начальники не додумались до этого. Железнодорожное движение происходило прямо на глазах наблюдателей противника, которые отмечали время, отбытия и направление каждого поезда.

Так вот, на второй день сражения у Лоо наши авиаразведчики доложили, что к линии фронта из германского тыла идут поезда один за другим, десятки поездов; ясно, что происходит подвоз резервов в больших масштаба. Каждый поезд везёт 800 человек или, грубо говоря, один батальон. Разведка, прикинула: 25 поездов… 800 на 25 — противник подбрасывает на фронт, по меньшей мере, целую дивизию. Мы должны соответственно перестроить свои планы. Так и сделали. И смеялся же над нами противник в тот сентябрьский вечер! Ведь эти 25 германских поездов шли пустыми! Мы узнали об этом позже. Не имея достаточно войск, чтобы отразить намеченную нами атаку, немцы решили инсценировать активность железных дорог, рассчитывая, что наша разведка будет обманута. То была первая попытка серьёзной маскировки, и успех её превзошёл все ожидания.

Два года спустя, в ноябрьских боях генерала Бинга на Камбрэ последовало продолжение этой истории. На следующий день, после того как прорвалась 3-я армия, наши наблюдатели — наземные и воздушные — доложили о большой активности на дорогах противника. Грузовики целый день шли непрерывным потоком к передовой. Ясно, что перебрасываются в ближайший резерв десятки тысяч свежих войск. Но откуда? Вся наша информация показывала, что у противника нет ни одной свежей дивизии, которую он мог бы получить в момент, избранный нами для атаки.

Штаб обратился за советом к «мудрецам» в тылу.

— Продолжайте своё дело, — пришёл ответ, — гунны уже выкинули такой трюк в Лоо. У них нет резервов. Грузовики пусты.

Но грузовики не были пусты…

Ежедневно производились тысячи аэрофотоснимков позиций' противника с большой высоты; некоторые вертикально, другие — под углом. По теням определяли, что именно представляет собой данный предмет — полевой склад или артиллерийскую позицию, проволочное заграждение или высокую траву. В позиционной войне одни «писали на земле» о своих намерениях, а другие читали. Так, сооружение железных или простых дорог, складов боеприпасов, аэродромов и госпиталей, появление новых артиллерийских позиций и телеграфных линий — на аэрофотографиях можно определить даже направление закапываемых проводов — всё это указывало на подготовку к наступлению.

Задачи разведки были совершенно ясны. Прежде всего, следовало сосредоточить внимание на том, что делает противник. Затем требовалось принять меры, чтобы противник не мог узнать, что делаем мы. И, наконец, надо было его дезинформировать. Эта последняя ступень развития разведки будет самой важной в будущей войне. Когда противник захочет атаковать в одном пункте, он будет делать все внешние приготовления в ином секторе, после чего разведка другой стороны поймёт, что её пытаются обмануть, и скажет: «Он думает, что поймает нас этой комедией на севере! Конечно, он собирается атаковать здесь, где всё кажется совершенно спокойным!»

Противник же, в свою очередь, угадает мысли разведки и предпримет атаку как раз на севере, где так открыто и демонстративно готовился к нападению.

Надо надеяться, что в будущей войне Генеральный штаб отнесётся с большей ответственностью к предложениям молодых офицеров, чем в прошлой. Вспомним историю под Бомонтамэлем во время поучительной бойни на Сомме.

Это было в 1916 году. С трудом продвинувшись приблизительно на две мили за четыре месяца и потеряв полмиллиона человек, мы готовились к переправе через Анкр в Бомонтамэле. Готовились прямо на глазах противника, который точно знал, куда мы намерены «сунуться»

другого слова не подберёшь, — и соответственно распределил свои войска. Тогда какой-то несчастный «штафирка» обратился к местному «наполеону» и слабым голоском предложил:

— А что, если бы мы изобразили большую активность на дороге Альбер — Бапом в пяти милях южнее Анкра. Немцы подумают, что мы собираемся атаковать там, а совсем не на севере, в Бомонтамэле.

Тем же слабым голосом фантазёр продолжал:

— Дайте мне какой-нибудь транспорт, одну батарею, пару взводов пехоты, несколько мотоциклистов, чтобы пустить пыль в глаза, и я гарантирую вам: буду так маневрировать этой группой по Альбер-Бапомской дороге, что немецким наблюдателям покажется, будто мы перебрасываем целую дивизию… Право, сэр, это можно бы устроить!

С минуту наш «наполеон» глядел с неописуемым презрением, затем произнёс:

— Это вам не оперетка, молодой человек, а война.

И бедный «штафирка» откланялся.

Двумя годами позже, когда командование принял Фош и, французская изобретательность проявилась во всем её великолепии, подобная форма обмана врага стала неотъемлемой частью каждой активной операции.

А сколько тщетных усилий за эти два года делали офицеры британской разведки, чтобы доказать жизненную необходимость вводить противника в заблуждение относительно наших намерений! Известен случай, когда блестящий молодой генерал, который впоследствии трагически погиб, расплакался от гнева после бесплодных попыток убедить начальство в справедливости своих предложений. Вместо того чтобы пытаться обмануть противника, наш штаб действовал по шаблону — именно так, как ждали немцы.

В результате нам приходилось лезть прямо на чудовищные укрепления противника.

После Нев-Шателя наш Генеральный штаб решил, что в современной позиционной войне неожиданная атака невозможна и самое большее, на что можно надеяться, — это сохранение в тайне часа и, по возможности, дня нападения. Место же атаки, по мнению штаба, скрыть немыслимо.

Но наступило время, когда Людендорф пошатнул эту теорию и приготовил для нас сюрприз между Сен-Кантеном и Ла Фером. Людендорф так инсценировал сокращение активности на южном крыле, на линии, где он решил предпринять атаку, что мы считали Сен-Кантен — Ла Фер мёртвым участком, который едва ли будет втянут в операцию. Как показали события, самый жестокий удар немцев был нанесен именно здесь.

Людендорф ни перед чем не останавливался, чтобы внести в атаку элемент неожиданности. Двумя месяцами позже он приготовил ещё более убедительный сюрприз на Шмен-де-Дам.

Я утверждаю с полным сознанием ответственности, что у нашего Генерального штаба с осени 1916 года была возможность внести элемент неожиданности в атаку, возможность избежать ужасной бойни, которая произошла под Пашендэлем.

Помимо технических изобретений, почти все идеи появлялись сначала у нас, но мы систематически ждали, пока противник осуществит эти идеи, а затем отваживались идти по его стопам.

Так было и с «атакой-сюрпризом».

Упрямое нежелание отказаться от прописных истин штабных учебников или хотя бы приспособить их к беспрестанно меняющимся обстоятельствам; порочная страсть заводить «дела» и все излагать на бумаге, уклоняясь таким способом от ответственности; слепое повиновение традициям и рутине; чисто женская зависть разных ведомств, карьеризм; стремление не делать ничего оригинального; канцелярское мировоззрение — всё это мешало нам занять первое место в разведке на поле боя.

…По временам было трудно подавить подозрение, что кое-кто не слишком заинтересован в скором окончании войны. Вместо того чтобы выдвинуть молодых и способных Военное министерство собрало со всех курортов отставных кадровых офицеров, которые могли руководить боем только из своих колясок.

Многие из этих «ископаемых» были настолько больными людьми не только умственно, но и физически, что не могли оставаться больше нескольких недель даже в обставленных с роскошью Людовика XV штабах-дворцах. Когда я пишу эти строки, передо мной встаёт образ одного из таких маленьких «бонапартов», дебютирующих в штабе; этот экспонат сидел, на самом ответственном участке фронта во время большого сражения и спокойно приступал к изучению своих обязанностей в то время, как шёл ожесточённый бой.

Дюжина таких болванов, занимающих важные штабные должности в крупных соединениях, способна остановить всякий прогресс. Так и было.

Приведу только один пример.

Ещё в 1916 году указывали, что противник получает драгоценную информацию, подслушивая телефонные разговоры, телеграф Морзе и радио. «Штатские» призывали объединить действия частей связи, сапёров, радиосвязи, авиации и разведки Генерального штаба, чтобы добиться общего контроля над ними. Два года велась переписка по поводу мелочей: должны ли, например, радисты принадлежать к связи или к разведке; месяцами папки с делами путешествовали по рукам; всё это время противник перехватывал наши сообщения, и тысячи британских солдат гибли.

За бумажными горами уже нельзя было разглядеть первоначальную цель.

Сколько ни пыталась разведка подчеркнуть серьёзные последствия афиширования боевых намерений, она каждый раз наталкивалась на гранитную скалу. Вскоре, однако, всем, кто находился за кулисами британских экспедиционных сил, стало слишком ясно, что одно из условий победы JBO Франции и Фландрии — неожиданность атаки.

Легко быть мудрым задним умом, но секретная служба всяческими способами пыталась открыть глаза штабу ещё в 1916 году.

Что же происходило тогда на Западном фронте?

Где бы мы ни предпринимали атаку — у Ипра, у Лоо или на Сомме, мы неизменно натыкались на массированный отпор.

В первые годы войны штаб, казалось, считал, что достаточно поставить на документы, конверты, карты печать «секретно», чтобы сохранить втайне наши намерения.

Как можно было сохранить их втайне, когда в районе предстоящих операций мы прокладывали новые дороги и устраивали артиллерийские позиции на глазах у немецких «Фоккеров» и «Альбатросов»; когда всякий день докладывали по радио о наших новых позициях, даже не пытаясь менять радиопозывные, и немцы узнавали о каждой новой батарее; когда в тылу этого района создавали дополнительные госпитали, полевые склады и бараки; когда наша разведка и аэрофотосъемка сосредоточивалась на определенной зоне; когда интенсивность работы связи увеличивалась в одном только месте; когда мы покрывали целый участок сетью железных дорог; когда передвижение войск, поездов, грузовиков происходило днем; когда первый эшелон штаба за несколько недель располагался позади того самого сектора, где мы намеревались атаковать на виду у всего мира; когда… но так можно продолжать до бесконечности.

А между тем было простое средство предотвратить все эти промахи. Стоило лишь рассматривать и оценивать наши приготовления к атаке с точки зрения противника; стоило лишь выделить из своей среды группу людей, которые изображали бы офицеров германского штаба, наблюдали бы за нашими боевыми приготовлениями и говорили, когда нужно: «Вы не должны располагать этот лагерь здесь! Вы не должны передавать по радио такие сообщения: это выдаёт вас!»

Мы захватили один приказ за подписью Людендорфа: «Все оперативники, разведка, связисты, генерал-адъютанты и генерал-квартирмейстеры должны совместно следить за тем, чтобы никто не перевёз, не передвинул и не засек ни одной батареи, не сказал бы по телефону ни одного слова, раскрывающего наши намерения. Я назначу специальных офицеров, которые будут докладывать непосредственно мне о том, как различные отделы службы скрывают свои повседневные приготовления или как пренебрегают этим».

Так немцы скрыли и даже исказили работу своей связи, чтобы сбить нас с толку; они демонстрировали активность на путях и железных дорогах в любом другом месте, кроме проектируемого района операций; даже строили ложные склады, госпитали, артиллерийские позиции и ангары для самолётов в определённых частях фронта таким образом, чтобы наши летчики-наблюдатели сфотографировали их; сократили до минимума регистрацию артиллерии и т. д. Словом, делали всё, я повторяю, что мы могли бы сделать задолго до них.

Прежде чем вернуться к разведывательной работе на поле сражения, нужно упомянуть ещё об одном деле. Я говорил, что штаб «сдавал в архив» предложения молодых офицеров. Происходило это не по вине отдельных работников, а из-за всей системы и тех, кто ревностно оберегал устаревшие традиции.

Мешали и кастовые предрассудки: кадровые офицеры смотрели на офицеров разведки сверху вниз, как на «штафирок».

Разведывательный корпус, собственно, был сформирован летом 1915 года. После курса обучения в Военном министерстве офицеров отправляли группами во Францию. Все они были не кадровыми, но хорошо знали Германию и немцев. Посылали двух человек в каждый корпус; там они работали под начальством офицера Генерального штаба.

К чести многих из этих руководителей надо отметить, что через некоторое время они производили подчинённых в боевых офицеров.

Тут вступала в свои права система. Было указано, что офицеры разведки, как бы способны они ни были, не подлежат назначению на должности Генерального штаба. Причина? Официально о ней никому никогда не говорили.

«Положение о Генеральном штабе», составленное ещё в середине прошлого века, требовало, чтобы каждый штабной офицер мог работать в любом из четырех отделов: оперативном (планирование операций против неприятеля), разведывательном (выяснение всего о противнике), генерал-адъютантском (общее управление войсками), генерал-квартирмейстерском (снабжение). Затем предписывалось, чтобы штабные офицеры попеременно переходили из одного отдела в другой. С тем же успехом можно потребовать от человека, живущего штатской жизнью, быть один день юристом, на следующий — актёром, затем — священником и, наконец, мясником.

Какими блестящими способностями ни отличался бы офицер на разведывательной работе, ему не давали совершенствоваться в данной области. Он обязан на следующий день считать туши скота в Гавре…

Другая область разведки на поле сражения — наземное наблюдение.

В позиционной войне, длившейся на Западном фронте четыре года, немцы непрестанно следили за англичанами, англичане — за немцами. В каждом батальоне находился специальный офицер наблюдения, к которому была прикомандирована пара расторопных и надёжных рядовых; в их обязанность входило следить за вражеским батальоном.

Офицер наблюдения должен был докладывать обо всём, что удалось заметить: проехал! ли автомобиль или грузовик (где и когда его видели), струйка ли дыма вырвалась из землянки или избы (где и когда), появились ли подозрения, что в этом месте; спрятан, например, миномет или пулемётное гнездо, как действовали авиация и артиллерия противника; кого из германских офицеров и солдат разглядели в окопах; сколько прошло поездов; где и когда показывались группы рабочих, вплоть до сообщения: видели белую собаку, бежавшую от фермы «Гинденбург» к коттеджу «Клук».

Отмечались самые незначительные происшествия.

«В 2.30 пополудни немец с чёрной бородой махнул рукой».

«В 10.15 утра некто в штатском развешивал бельё у Ферлоренхопского перекрёстка».

«В 11.00 утра очень быстро проехали два велосипедиста по направлению к Мойру. Один сошёл, поговорил с шофёром грузовика и поехал дальше».

А по ночам эти зоркие наблюдатели прокрадывались на «ничью землю» и продолжали свою работу, отмечая состояние проволочных заграждений противника и т. д. Немцы делали то же самое. Иногда наблюдатели враждующих сторон сталкивались лицом к лицу на «ничьей земле».

Как ни важно знать, что делает противник, еще важнее установить, кто он такой. Насколько это существенно, можно судить по случаю с двумя немецкими велосипедистами 215-го полка, взятыми в плен возле Бикешоде 24 октября 1914 года. Допрос велосипедистов показал, что существует не менее шести германских армейских корпусов, о которых союзникам ничего до тех пор не было известно. Пленные сообщили, что германская армия была увеличена полками от 201-го до 270-го. Тремя днями позже пришло подтверждение их показаний, когда не меньше трёх из новых корпусов — 22-й, 23-й и 27-й — под командованием герцога Вюртембергского отошли от Брюгге. Не меньше четверти миллиона новых людей появилось на нашем слабом левом фланге как раз в тот момент, когда мы думали, что имеем там численное превосходство.

Это изумительное открытие заставило лорда Китченера^[11] поспешить в Кассель^[12], где на памятном свидании генерал Фош решил, что Ипрский выступ всё-таки должен быть удержан. После этого от разведки стали требовать в первую очередь сведений о том, кто находится против нас.

Ежедневно составлялась карта, показывавшая дислокацию каждого вражеского батальона на передовых и в резерве. Там же отмечалось состояние этих частей: были ли они «свежие» или «истощённые». Один генерал первоначально дал такой карте самоуверенное название «Боевой порядок противника». Его преемник, не менее способный, но не столь самоуверенный, назвал карту «Предполагаемый боевой порядок противника». Как бы то ни было, карта отличалась удивительной точностью. Стратегическое значение её чрезвычайно велико. Так, сэр Дуглас Хэйг, планируя атаку, скажем, в Гоммикуре, запрашивал разведку: «Если я предприму атаку здесь, с какими германскими войсками придётся мне иметь дело? Какие тут силы у противника? Как скоро он сможет подбросить сюда подкрепления и какие?»

Разведка отвечала: «Три германские дивизии находятся на передовой позиции в Эбютэрнском секторе; в двух — некомплект личного состава (20 процентов), а третья состоит из гвардейцев. Вокруг Бапома — две дивизии в резерве, они могут быть подброшены по железной дороге или на автомобилях в течение 12 или 16 часов; ещё одна дивизия находится в Биукуре, откуда может выступить в любой момент».

На протяжении всей войны выяснение количества и состояния войск противника играло важнейшую роль. Лисский прорыв в апреле 1918 года произошёл в основном из-за того, что немцам удалось кое-что узнать о наших намерениях. Противник собирался предпринять атаку 10 апреля. Во время набега на португальские траншеи в Ришбур л'Авуэ 8 апреля немцы захватили в плен несколько португальцев. Эти солдаты; на допросе, очевидно, рассказали, что на следующий день их должна была заменить сильная британская дивизия (мы знали, что немцы готовят атаку).

План же германского генерала фон Арнима состоял в том, чтобы рассеять португальцев и устроить прорыв. Однако, если бы он стал дожидаться дня, назначенного для атаки, то, как теперь выяснилось, ему пришлось бы иметь дело с британскими войсками. Поэтому он решил ускорить нападение и атаковал на следующее утро, 9 апреля, прежде чем португальцы были сняты с фронта. Слабые, подавленные, одинокие во Франции, португальские отряды — пережитки времени наёмных войск — дрогнули и побежали.

Курьёзными путями иной раз приходилось узнавать названия германских частей. Однажды на реке Лис ветер занёс в наши окопы провинциальную немецкую газету. По этой газете мы поняли, что против нас стоят солдаты из другой провинции, а не те, какие мы думали. Как-то раз мы направили офицера разведки на «ничью землю»: он должен был прислушаться к разговорам во вражеских окопах и по акценту определить происхождение этих солдат.

Он слышал, как один немец сказал: «Мне хотелось бы сегодня вечером быть в Дрездене». Дрезден — главный город Саксонии. Сопоставив это сообщение с другими, удалось установить, что участок защищают саксонцы.

Одному офицеру разведки довелось длительно беседовать с немцами в их траншеях в дни, когда, казалось, всё шло против Германии. Италия и Румыния только что объявили войну, и британские позиции были усеяны плакатами, кричавшими об этом. Настроение «фрицев» было неважное, и британцы решили воспользоваться моментом: заняться пропагандой с помощью звукоусилителя.

В Италии, на плато Азиаго и в секторе Граппа, достигли большого мастерства в такой пропаганде. Примерно 50 процентов австрийской армии состояло из недовольных габсбургским режимом, и поэтому дезертиры, бывало, ночь за ночью непрерывным потоком приходили во французские и британские окопы.

Однажды ночью около Граппы к французским позициям приблизился австриец и заявил: сюда готовы перейти шестнадцать его товарищей, если французы выпустят две белые ракеты как сигнал, что всё обстоит благополучно. В британской армии непременно завели бы папки с делами, которые должны были бы пройти все инстанции… Французы не столь педантичны. Взвились вверх белые ракеты, пришли перебежчики, а штаб узнал об этом позднее.

После этого вдоль французских и британских позиций были созданы специальные «посты дезертирства»; об их точном местонахождении, необходимом «этикете» и процедуре, которым должен следовать дезертир, сообщали в листовках, которые сбрасывали с самолётов.

Центром всей пропаганды был штаб британской миссии при итальянском верховном командовании и два её ведущих представителя: полковник Грэнвилл Бэкер и г-н Уикхэм Стид, впоследствии редактор газеты «Таймс».

Я часто встречал то одного, то другого из них за фрулианскими холмами в Абано, в лесистой, поросшей апельсинами и оливками горной глуши, вдали от бушующей войны.

Подобные британские миссии были разбросаны повсюду — в Варшаве и в Тегеране, в Шантильи и в Афинах. Их задачей было держать Военное министерство постоянно в курсе развёртывавшихся событий на всех театрах войны.

Миссии эти состояли почти сплошь из кадровых офицеров Генерального штаба, обладающих личным обаянием и светской любезностью. Эти качества были необходимы для очарования иностранцев.

Военное министерство, например, желало знать обо всём, что касается войны в Италии, потому что союзники не верили друг другу. В Италию назначали бригадного генерала главой британской миссии. Миссия, располагавшаяся в Удине, а позднее в Абано, около Падуи, посылала в Военное министерство Англии всю информацию, которую могла собрать.

Эта миссия держала связь со второй британской миссией в Риме. Та имела дело главным образом с работой секретной службы и возглавлялась одним лондонским финансистом (членом парламента), ставшим временно специалистом по шпионажу.

Обе миссии спокойно занимались своим делом, пока в Италию не прибыл из Фландрии довольно важный генерал сэр Герберт Плумер. Он привёз с собой почти весь штаб 2-й армии, стоявший дотоле в Касселе. Генерал Плумер и его пять дивизий были тотчас же включены в состав итальянской армии. Возник вопрос: каким образом ему общаться с Военным министерством и с итальянской армией, одной из составных частей которой были его войска? Через британскую миссию в Падуе или непосредственно?

У генерала Плумера было весьма определённое мнений на этот счёт. Он не хотел, чтоб кто-либо стоял между ним и Военным министерством или итальянской армией.

Так, ни до чего не договорившись, миссия в Абано стала дублировать работу штаба генерала Плумера, расположившегося в 10 милях от Абано, в Новенто.

Установить личность одного немца, живого или; мёртвого, — значит выяснить номер батальона, а, следовательно, и дивизии. Появление новой дивизии на фронте в девяти случаях из десяти может оказаться очередной сменой на отдых, но надо всегда иметь в виду возможность десятого случая.

Вернее всего можно установить номер части по убитым или захваченным в плен бойцам противника. Целью большинства ночных налётов, которые мы обычно производили между боями и которые так раздражали непосвящённую публику, было такое «ознакомление» с противником. С y6итого, доставленного нашим патрулем, прежде всего, снимали жетон, указывавший его личность. Это было вернейшим способом установить личность погибшего и его полк. Вслед за этим с гимнастёрки или шинели срезали погоны с номером или буквами, нарукавные и прочие знаки на одежде или снаряжении. Наконец, забирали его расчётную книжку, карты, письма, дневники, открытки, блокноты и прочее.

Всё это направляли в штаб дивизии. Часто приходилось сидеть часами над такой коллекцией — письмами и одеждой со свежими следами крови.

Документы, официальные и частные, были всегда ценным источником информации. Немцы — большие любители писать письма; они обычно носили с собой личные письма и открытки от десятков товарищей из других дивизий и корпусов. Кстати, первое указание на то, что немцы готовятся к майскому наступлению 1918 года на Шмен-де-Дам, маршал Фош получил из захваченных личных документов и почтовой открытки.

Немцы прибегли к самым современным методам маскировки и обмана, благодаря чему им удалось скрывать свои намерения до 25 мая. А в этот день мы захватили на р. Лис германского солдата, среди вещей которого нашли почтовую открытку из Дана — крупного города позади Шмен-де-Дамского участка. Автор открытки намёками сообщал о предстоящей атаке на Шмен-де-Дам. Копию открытки спешно направили во французский штаб в Компьене, и маршал Петэн постарался подтянуть резервы к угрожаемой зоне. Если ему и не удалось предотвратить прорыва, то всё же удалось смягчить последствия.

Иногда во время больших операций десяткам офицеров приходилось тщательно изучать до пятидесяти мешков писем, открыток и дневников в день, причём всего какие-нибудь 10 процентов из них оказывались ценными. Адреса отправителей и получателей всегда брали на заметку, равно как и почтовые штемпеля.

Тщательное изучение документов давало возможность следить за ростом и сокращением сил противника на поле боя. Германская армия вначале росла так быстро, как разведке и не снилось в мирное время, а затем, по мере увеличения потерь, стала катастрофически сокращаться.

В 1918 году исчезали, как дым, целые дивизии. Изучая каждый факт, упоминавшийся в захваченных документах, можно было следить за реорганизацией и перегруппировкой сил противника, хотя и не всегда точно.

Я вспоминаю сейчас график на стене кабинета одного очень видного лица. Этот график показывал неуклонное падение живой силы немцев и точно предсказывал день окончания войны вследствие полного истощения резервов противника… Однако война каким-то образом перевалила за отмеченный красными чернилами день. Французы никогда не верили в этот график; пожалуй, они были правы.

История с графиком напомнила мне об увлекательной теории, по которой считалось, что можно извлечь много сведений путём изучения личности и склада ума генерала, командующего противостоящими силами. В 1916 году мы заинтересовались этой теорией. Нам было приказано расспрашивать пленных обо всём касающемся их дивизионного генерала. Мы получали ответы:

— Наш генерал толст, курит сигары и пьёт шампанское с женщинами в офицерском казино.

— Я ни разу не видел генерала, но слышал, что он постоянно ездит на автомобиле в Брюссель.

— Ему шестьдесят лет, он толст и брюзглив.

Увлечённый теорией, я однажды спросил пленного:

— Ваш генерал — лжец?

— Откуда мне знать об этом, — последовал ответ, — Вы спросите его жену!

Между тем изучение крупных деятелей, несомненно, имело большое значение в стратегическом отношении. Полевая разведка постоянно собирала сведения обо всех германских командующих армиями. Выдержка из её дневника могла бы звучать так:

«Отто фон Бюлов, командует 7-й армией. Не смешивать с Фрицем фон Бюловым. Отто не может сидеть спокойно под ударами. Верит в контрнаступление. Когда мы наступали на Перронскую линию, Отто взял на себя чрезвычайно рискованное предприятие — провести в жизнь свою теорию контрударов. Месяцем позже он получил выговор от Генерального штаба за такую же точно импульсивную и дорогостоящую тактику. Отто, кроме того, любит держать свои намерения втайне».

Другая запись могла бы читаться так:

«Фон Мудра, командует армейской группой Б. Тупой господин, без инициативы, но умеет держать дисциплину и пользуется любовью солдат».

Но какое же всё это имеет значение? А вот какое. Представьте себе, что в один прекрасный день от агента поступает сообщение, что Отто фон Бюлов, дерзкий и напористый полководец, переведён из 7-й армии в Перроне командующим 4-й армией во Фландрии. Разведка сейчас же настораживает уши. Нет ли признаков подготовки к наступлению во Фландрии? Устанавливают наблюдение за этим районом. О немецком наступлении на Лисе мы впервые пронюхали, получив сведения, что Сикст фон Арним протянул свои фланги дальше на юг с целью охватить лисский боевой район.

Разведывательный департамент Военного министерства занимался докучливым делом — наблюдал за иностранной прессой и перехваченными за границей письмами.

Ежедневно выпускалась сводка, состоявшая приблизительно из двадцати листов большого формата. В ней были такие разделы:

а) последние донесения и перехваченные письма;

б) наблюдения за прессой и пропагандой;

в) информация об экономическом и моральном состоянии противника;

г) политическая и общая информация.

Штабы во Франции, занятые текущими делами, наводнялись этой чисто академической продукцией, которая обычно подшивалась в дело, а в конечном итоге направлялась обратно в Гавр непрочитанной.

«Ежедневные обзоры иностранной прессы» хотя и представляли определённый интерес, но не могли быть использованы непосредственно в деле.

Вот несколько выдержек из сводок:

«Личный состав Кильского университета, начавшего действовать с сего числа, состоит из 6 лекторов, 1 ассистента и 159 студентов» (Кильские газеты, 4 марта).

«Копенгаген, 6 марта 1916 г. Различные источники подтверждают телеграмму, опубликованную в «Морнинг Пост», относительно скорого истощения австро-венгерских резервов. Австрийцы, повысив призывной возраст до 55 лет, призывают в месяц в среднем 200 тысяч человек, но к августу они окончательно исчерпают эти резервы».

К сожалению, сообщение, предсказывавшее в 1916 году скорое падение Австрии, типично для информации, которую можно извлечь из этих солидных ежедневных компиляций. Они очень много говорили о живой силе противника, его моральном состоянии и продовольственном положении.

Между тем сегодня уже установлено, что центральные державы основательно запутали наше представление об их возможностях в этих трёх областях. В прессе противника могли случайно появляться статьи, имевшие ценность для нашей разведки, но в основном вражеская цензура внимательно следила за своей прессой. «Исключительные» военные новости, появлявшиеся в не подвергавшейся цензуре нейтральной печати, звучали удивительно по-детски и были очень далеки от действительности. Возможно, что противник специально трудился над их составлением для дезинформации нашего Генерального штаба. Короче говоря, монументальное периодическое издание Военного министерства, которое выходило на протяжении четырёх лет, может быть, и способствовало тому, чтобы возглавляющие лица были в курсе происходившего в воюющих странах. Надеюсь, что оно не вводило их в заблуждение…

Разведывательная работа на поле сражения привела к огромной «бумажной войне».

Вся информация должна была направляться в войска в стандартных формах, преимущественно в виде схем, карт, диаграмм и сводок. Эти сводки пользовались славой «комической смеси». Они в самом деле бывали иной раз комичны. Вот образец:

«Вчера на фронте корпуса было спокойно. В нескольких случаях пехота противника пыталась сосредоточиваться, но обстреливалась нашей артиллерией. Нашей артиллерией разрушена ферма Шелл Трап, а также ферма Белльваарда. Были замечены немцы, бежавшие из окопов около Белльваарда, и наши артиллеристы хорошенько занялись ими».

В другом случае, когда офицеру было приказано доложить о позициях противника на его участке, последовал ответ: «На моём секторе противник продолжает стоять на определённо враждебной позиции».

И всё же война была бы очень бессвязной и разобщённой без этой «комической смеси». Сводка разведки становилась «соединительным звеном между различными родами» войск — артиллерией, сапёрами, пехотой, авиацией и кавалерией, помогала решать вопрос, как лучше досадить противнику сегодня. Так, прочтя за завтраком сводку, командир артиллерийской группы мог увидеть, что в этот день пехота «высмотрела» новое германское пулемётное гнездо, и отдать приказ обстрелять его.

«Комическая смесь» была полезна и тем, что поддерживала «интерес к немцу», несколько оживляла скучные дни окопной войны — не малый моральный фактор.

Помимо издания «комической смеси», офицеры разведки должны были записывать всевозможные донесения, хранить папки с показаниями пленных, с сообщениями агентов с захваченными и переведёнными германскими документами, траншейные карты, заново исправляемые каждый день и показывающие всякое изменение в системе окопов противника, его тыловую систему, пулемётные гнёзда и т. д. Все донесения наших воздушных и артиллерийских наблюдателей также следовало наносить на схемы. В конечном итоге составлялись подробная карта и «папка боевого порядка и дислокации сил противника».

Если пальма первенства в «бумажной войне» принадлежала адъютантскому и квартирмейстерскому отделам штаба, то и разведка слишком часто и легко доверялась бумаге.

Пожалуй, самой неприятной работой разведки на поле сражения — гораздо более неприятной, чем ползать за проволочными заграждениями, прикладывая ухо к земле, — был сбор неразорвавшихся германских снарядов, куда бы они ни упали — в окоп или поле, в город или в лес.

Война всё больше и больше превращалась в соперничество артиллерии; это заставляло нас следить самым внимательным образом за каждым нововведением немцев. Был период, когда снаряд, действующий по новому принципу, мог решить исход войны. Поэтому содержимое всех снарядов подвергалось химическому анализу, как и состав нового газа. Кроме того, такое изучение позволяло довольно точно определить состояние боевого питания Германии.

Артиллерийская разведка — определение позиций вражеских батарей, их действий и группировки — составляла отдельную ветвь работы. Впоследствии она приобрела большое значение. К сожалению, артиллеристам официально не позволялось вести свою собственную разведывательную работу; к ним направляли офицеров разведки, обычно ничего не смыслящих в этом деле; иной раз возмущённые артиллеристы использовали их в качестве писарей.

Были ещё и другие, довольно глупые, причины, почему наша артиллерийская разведка не достигла такой степени совершенства, как французская. У французов излюбленной формой была замкнутая организация, руководимая специалистами; она имела возможность определять местонахождение батарей, засекая вспышки выстрелов, улавливая звук, наблюдая за клубами дыма, перехватывая радиопозывные противника, собирая и изучая дистанционные трубки.

Посетить штаб французской артиллерии, в котором бюрократизм был разнесён в щепы, — это значило понять, почему штабная работа у них шла так, что её можно было признать самой продуктивной на поле сражения. Германские батареи обычно проявляли себя неожиданно. Французам для усиленного контрудара требовалось немедленно определить, какая батарея противника ведёт огонь.

Донесения о действующей батарее поступали непрерывным потоком в штаб. Первой обычно звонила пехота, говоря, что её «бьют откуда-то через Белло». Следующим по радио поступало донесение лётчика, наблюдающего за германскими позициями, о том, что «на 44.36 находится батарея, ведущая огонь» (эти цифры указывают место на карте). Сообщение с наблюдательного аэростата могло подтвердить, а могло и не подтвердить это; вскоре по телефону офицер сообщал о своих наблюдениях за вспышками выстрелов. Затем приходило донесение звукометристов, говорящее, что «батарея противника стреляет с 44.38». Звукометристы не могли концентрироваться на батареях, когда огонь вёлся со многих мест; на их сведениях очень сказывалось состояние атмосферы и земли. В сырые, пасмурные дни результаты их работы были невелики, а в гористой местности, как, например, в Кеммеле, они никогда не могли успешно действовать — мешало эхо; зато глинистая почва Арраса помогала улавливать звук. Когда мы двигались через германские артиллерийские позиции в Аррасе в апреле 1917 года, оказалось, что наши звукометристы в 87 случаях из ста определяли положение вражеских батарей с точностью до 50 ярдов.

Но, вероятно, наибольшим триумфом звукометрии было подавление «Большой Берты». «Фриц» стал убивать женщин и детей в Париже, стреляя по мирному городу из своего горного оплота в Лане за 70 миль. Французская разведка немедленно приняла меры. Назначили целую артиллерийскую разведывательную службу специально для наблюдения за «Большой Бертой». Над местом, где могла скрываться «Большая Берта», постоянно парили разведывательные самолёты; на каждом из них было радиооборудование, и наблюдатель мог сообщить обо всём, что видит. Звукоуловитель расположился напротив Ланского сектора; устроили специальную радиостанцию для перехвата сообщений, передаваемых «Берте»; отдельная группа наблюдателей следила за вспышками выстрелов чудовища.

Как только «Берта» открывала огонь, вся эта разведывательная система начинала лихорадочно работать; почти каждый раз новую позицию «Берты» быстро обнаруживали и открывали интенсивный контрбатарейный огонь из специально установленных «противобертовых» орудий. В дополнение к этому, на вновь обнаруженную позицию сбрасывали большие бомбы с самолётов, также предназначенные исключительно для «Берты». Это триумф искусного, не бюрократического сотрудничества, в котором все люди, связанные с «противобертовой» работой, объединялись под одним командованием, независимо от того, были ли они артиллеристами или лётчиками.

Говоря о звукоуловителях, я вспомнил одну маркитантку. В винной лавочке на узкой гористой главной улице Арраса жила молодая французская девушка, которая благодаря чуткому слуху и постоянному гулу орудий превратилась в живой звукоуловитель. Сидя в своей лавочке, она могла сказать, где расположены немецкие батареи, обстреливавшие Аррас; для этого ей надо было просто прислушаться к выстрелам. Право, она была прекраснейшим из всех противобатарейпых средств. Вы сидите, бывало, после обеда, потягивая шампанское, как вдруг бухнет германская батарея. Снаряд с визгом проносится над головой, и почти одновременно мадемуазель говорит: «Это 155-миллиметровая, в Невилле»; или «Это какая-то новая, я до сих пор не слышала её». Она могла по звуку даже различать калибры. Однажды для опыта мы сравнили её замечания, сделанные накануне, с официальным списком действующих батарей, выпущенным на утро. Девушка во всех случаях была права.

Самым важным и, конечно, наиболее интересным в разведывательной работе был допрос военнопленных. Офицеры британской разведки во Франции допросили в общей сложности до 300 000 пленных немцев всех чинов — от полковника до рядового. Гаагская конференция постановила, что военнопленный обязан отвечать только на вопросы, касающиеся его имени и полка; обо всём остальном он может не говорить. Это существовало, конечно, только на бумаге. Пленным задавали миллионы вопросов и получали столько же ответов. Средний немец представлял курьёзную смесь: он был неглуп, глубоко патриотичен и всё же говорил — просто из желания показать, что он кое-что знает. Хвастливый, тщеславный гунн!

Можно смело сказать, что союзная разведка узнала от захваченных немцев в два раза больше, чем противник от пленных французов или британцев. В захваченных немецких документах постоянно встречались жалобы на то, что «французы отказываются говорить», а «британцы, по-видимому, ничего не знают». При допросе пленных сказывались национальные типы и характеры. Захваченный француз, сообразительный и самый осведомлённый из всех солдат мира, отказывался говорить из пылкой любви к Франции и ненависти к варвару.

Средний британский солдат искренне не имел ни малейшего интереса к войне, за исключением того, что касалось его лично. Он мог наговорить с три короба допрашивающему немцу, но ни на один действительно серьёзный вопрос ответить не сумел бы; впрочем, он не ответил бы, если б и мог.

Однажды для опыта я задал одному британскому солдату ряд общепринятых вопросов, как если б я был германским офицером, однако с той небольшой разницей, что моя жертва дала обещание говорить всё, что знает. Результаты этого допроса были таковы, что союзники могли бы без всякого ущерба для себя подбросить «показания» моего «Томми» в немецкие окопы. Конечно, иногда британские солдаты выдавали ценные сведения, мы об этом узнавали из захваченных германских документов. Были даже случаи, когда британских солдат подозревали в том, что они поставляли противнику информацию.

Обе стороны почему-то не проявили изобретательности в попытках предотвратить предательство со стороны попавших в плен солдат. Германские офицеры говорили своим солдатам: «Британцы убивают пленных, безразлично, дают ли они информацию или нет. Лучше не говорите ничего».

Мы долго совсем ничего не предпринимали, а затем стали просто предостерегать: «Если будете захвачены в плен, не рассуждайте о войне или о военных событиях с кем бы то ни было, даже если эти люди будут в британской форме: они могут оказаться офицерами немецкой разведки».

Другое напоминание гласило: «Не обсуждайте военных событий, когда будете взяты в плен, даже со своими товарищами, захваченными вместе с вами. Противник может вас подслушать с помощью особых приборов».

Словом, если попадёте в плен, говорите о погоде. Однако с пленными немцами редко беседовали о погоде. Разговоры вертелись больше вокруг таких вопросов: «Вы из какого полка?», «Какую линию занимает ваш полк?», «Какие полки стоят справа и слева от вашего?», «Какие войска во втором эшелоне?», «Какие войска в резерве?».

Метод допроса зависел от обстоятельств. В больших операциях, когда пленных брали тысячами, а информация должна была поступать в штаб с предельной быстротой, приходилось спешить. Лишь более развитых немцев оставляли для дальнейшего допроса, остальных — вероятно, процентов 90 — собирали вместе, но так, чтобы допрошенные не были вместе с недопрошенными, и чтобы не могли подготовить свои ответы.

Во всей этой кутерьме и суматохе офицер разведки не должен был терять головы. Помимо поставки информации штабу, он был обязан сообщить войскам, ведущим бой впереди, тактические сведения: расположение мин и препятствий, распределение пулемётов и других огневых средств; степень укреплённости вражеских окопов; дислокацию войск на определённом участке; намерения противника в случае отступления. Обо всём этом приходилось спрашивать и переспрашивать пленных, которые часто бывали травмированы боем, просто тупоумны, враждебно настроены или заведомо молчаливы. Тяжёлая работа!

Во время допроса, бывало, удавалось получить информацию, важную для соседнего корпуса или дивизии, иногда даже для французов или бельгийцев. Эту информацию надо было немедленно телеграфировать. Бывало и так: передавали только что захваченный важный документ с пометкой о том, что по поводу его должны быть допрошены все пленные. Приходилось начинать снова.

Учитывая возможность ложных показаний, офицеры должны были детально знать организацию и изменения в германской армии за последние дни, а также германские тактические и стратегические положения, иначе не удалось бы разоблачить ложь. Допрашивающий обязан был знать, какой разряд рекрутов находился тогда-то в частях пополнения в Торне: где на французском фронте в последний раз были 6-й, 10-й или 20-й уланские полки; устройство последнего типа германского противогаза, количество пулемётов в наступающем батальоне, цвет погонов морского корпуса.

Осведомлённый обо всём этом офицер мог проверять показания тут же на допросе.

— Это не так, — слышали тогда пленные. — Вы лжёте. Невозможно, чтобы в прошлую субботу видели части 10-го корпуса в Генте, — 10-й корпус — в России.

Уличить допрашиваемого во лжи — вот самый верный приём, чтоб заставить его говорить правду.

Из помещения для пленных информация передавалась с быстротой молнии. Только пленный укажет место расположения полевого склада боеприпасов, как в «королевские воздушные силы» даётся телеграмма с просьбой разбомбить этот склад. Пленный заявляет, что его друг из такого-то полка находится в Гирсоне. Быстрый взгляд в папку или на карту показывает, что этого полка в Гирсоне раньше не было. И сейчас же летит телеграмма французам. Пленный заявляет, что в случае отступления его полк должен упорно удерживать перекрёсток дорог в Гаврелль. Срочная телеграмма с этим сообщением поступает в бригаду и спасает десятки британских солдат от верной смерти. Такие же сведения поступали к нам от наших союзников и соседей по фронту.

«Пленные, захваченные французами, говорят, что 16-я дивизия в Монсе».

Прочитав это, вспоминаете, что полчаса назад говорили с пленным из Монса. И вы должны снова разыскать его среди стада хмурых немцев.

А всё это время работало «невидимое ухо»! Чтобы слышать разговоры немцев между собой, вокруг помещения для пленных устанавливались приборы, посредством которых можно было услышать человеческий голос на значительном расстоянии. Микрофоны торчали из земли, в самом центре, а скрытые провода вели к бараку, где люди с наушниками сидели и слушали.

Часто, когда пленные бывали угрюмы и молчаливы, не говорили между собой ни о чём таком, что стоило бы подслушивать, в их среду подсаживали «голубя».

«Голубем» назывался человек, в совершенстве говорящий по-немецки, одетый в германскую форму и включённый в сборище пленных, чтобы «направить разговор в надлежащее русло». Он обычно заводил беседу о предстоящих операциях, либо о потерях, либо о пище и дисциплине или о чём-нибудь другом, в зависимости от указаний офицеров британской разведки. Пленные оживлялись, начинали ворчать и жаловаться, а «голубь» и те, кто сидели с наушниками в бараке, напрягали слух.

Но допрос, происходящий в суматохе боя, никогда не давал такой богатой и надёжной информации, как разговор с пленным в спокойной обстановке. Перекрёстный допрос также становился действительно интересным, когда имелось время развить его в «сражение умов», в психологическое единоборство с пленным. В большой степени успех зависел от метода. В 1915 году садились против пленного, доставали стопу документов и затем начинали, как будто перед ними была женщина, требующая развода:

— Ну-с, голубушка, где вы родились? А кто был ваш отец?

И офицер записывал каждый ответ.

Допрос по такой системе заставлял мало-мальски сообразительного пленного насторожиться. Одно время была принята система запугивания. Офицер входил, с шумом кидал пару револьверов на стол, глотал стакан сода-виски, сдвигал брови и начинал кричать на пленного.

Ещё один метод — непринуждённый живой разговор, а не прямой допрос. И никаких блокнотов.

Среди немцев попадались забитые и запуганные, на которых всякое мало-мальски человеческое отношение действовало ошеломляюще. По этой системе допрашивали тщательно отобранные люди, простые, задушевные ребята. Занятно было видеть, как пленные немцы к ним льнули.

Офицер выбирал какого-нибудь одинокого «фрица», отсылал конвойных, предлагал немцу стул и папиросу и заводил разговор «по душам». Чтобы вызвать на откровенность, он сам пускался в откровенные разговоры об англичанах. Часто бывало полезно прибегать к сравнениям. Офицер, например, скажет:

— Вот вы верите, что можно удержать фронт такими силами. Мы, англичане, не согласны с вами.

На что иной хвастливый гунн отвечал:

— Я уверен, что у вас на передовой больше народу, чем у нас. Один человек на дюжину ярдов — это всё, что нам нужно, чтобы сдержать вас, англичан!

Один человек на дюжину ярдов — довольно полезная информация для какой-нибудь из наших частей, намеревающейся атаковать.

Вернейший способ добиться успеха — заставить пленного немца хвастать; редкого не удавалось спровоцировать на это. Попутно надо задавать осторожные наводящие вопросы, не нарушая задушевного тона беседы.

Как-то немец, захваченный в Аррасе, болтая о том, о сём, сказал, между прочим: «Жаль, что меня взяли в плен сегодня, мой батальон должен уйти в полночь на отдых, а я сам получил бы отпуск».

В эту же ночь мы открыли ожесточённый огонь по участку, где должна была произойти смена; многие товарищи пленного немца получили более долгосрочный отпуск, чем рассчитывали.

Иногда целыми неделями не удавалось захватить ни одного пленного. Тогда предпринимали поход за «языком», солдаты при этом иной раз увлекались и доставляли «языка» уже мёртвым.

Когда на каком-либо участке до зарезу был нужен пленный, его принимали с невероятной пышностью. Можно было подумать, что прибыл посол. Немца усаживали в автомобиль, который дожидался у штаба бригады, мчали в дивизию, а оттуда дальше — к «умникам» в корпус, потом — к ещё большим «умникам» в штаб армии и, наконец, к самым мудрым людям — в Генеральный штаб. Триумфальное шествие… одинокого гунна, который, вероятно, думал, что мы все сошли с ума. Телефоны трещали, телеграммы рассылались во всех направлениях — и вся эта свистопляска из-за одного несчастного немца! Штаб любил допрашивать пленного «тёпленьким», не давая ему опомниться от впечатлений с «ничьей земли». Поэтому обычно офицер разведки поджидал где-нибудь на передовой очередную жертву.

Для каждой разновидности человеческой породы требовался особый подход. Попадался и неотёсанный крестьянин, который знал только, что он ландштурмист и что походная кухня прибывает в такие-то окопы в такое-то время; и наглый офицер, который щёлкал каблуками и говорил: «Я офицер; разве вы отвечали бы, если б были на моём месте?» и хвастливый солдафон из унтер-офицеров; и осведомлённый человек, прикидывающийся дураком. Встречались все типы, все профессии — от адвоката до лодочника. И о немцах часто трудно было сразу сказать, кто адвокат, кто лодочник… Всякий военнопленный, конечно, был забитым, травмированным существом, скрывающим своё истинное лицо, и поэтому никогда не удавалось узнать: было ли полное отсутствие ненависти к Англии с их стороны искренним. Некоторые долго жили в Англии. На Сомме канадцы захватили одного бывшего повара из «Ритца»^[13]. Его три недели мариновали в корпусе, окутав пребывание там строжайшей тайной. Он так хорошо готовил! Говядина подавалась на стол вкусно приготовленная и в самых разнообразных видах. И каждый раз, когда помощник начальника жандармерии, ведавший пунктом пленных, спрашивал, почему этого немца так долго держат, офицер разведки отвечал: «Тс! Он, наконец, начинает говорить».

Менее приятным занятием, чем затянувшаяся беседа с поваром, бывал допрос умирающего немца в госпитале.

Однажды захватили в плен смертельно раненого сапёра. Оказалось, он занимался минированием и знал, где и когда должна была взорваться этой же ночью мина, заложенная под британскими укреплениями. Час за часом проходил, а пленный то впадал в бессознательное состояние, то опять приходил в себя. Его ответы были невнятны или туманны, и от него так ничего и не добились. Мина взорвалась, причинив большие потери.

Однажды в 1915 году на Ипре был захвачен и отвезён в госпиталь раненый германский офицер. Англичанам до зарезу требовалась информация; раненый упорно молчал. Тогда прибегли к хитрости: на соседнюю койку положили британского офицера, который притворился немцем. Голова мнимого германца была обрита по доброму тевтонскому обычаю, а руки и ноги — в повязках и лубках. Эта пара пролежала рядом всю ночь. Настоящий немец стонал, мнимый следовал его примеру. Действительный немец спросил:

— Вы немец?

— Так точно, немецкий офицер.

Мнимый немец был угрюм и молчалив. Но рано или поздно два немецких офицера, предоставленные самим себе, — оба раненые, оба в плену, — должны были разговориться. Так и случилось. И прежде чем подлинный немец впал в беспокойный сон, мнимый успел деликатно кое-что выведать у своего «товарища по несчастью». Утро обещало быть ещё более плодотворным, но смешливая сестра, явившаяся для перевязки, не выдержала жалобных гримас и стонов мнимого немца и расхохоталась. Всё было испорчено.

Англичане не одобряли применения спиртных напитков как вспомогательного средства при допросах. Немцы не были так щепетильны. Их главным офицером разведки при полевой авиационной службе состоял великий герцог Мекленбург Стрелицкий (Mecklenburg von Strelitz). Этот молодой человек получил образование, если не ошибаюсь, в Итоне или в Оксфорде и был англичанином во всём, за исключением имени и симпатий.

Его назначили для специальной работы с теми из захваченных офицеров британской армии, которые твёрдо отказывались отвечать на вопросы. Великий герцог, бывало, облекался в форму британского воздушного корпуса и, как «товарищ по несчастью», шёл с пленным англичанином в офицерскую столовую. Там герцог подсаживался к пленному, потягивал с ним портвейн и болтал…

Когда отказывались говорить важные пленные, прибегали к «голубям». Давали телеграмму в Генеральный штаб и оттуда на автомобиле присылали «голубя», обычно австрийского или польского дезертира из германской армии. Переодетым в форму германского офицера или солдата, в зависимости от обстоятельств, его впускали к пленным немцам, и он заводил провокационный разговор. Такой человек, понятно, всегда должен быть в курсе текущих событий.

Пожалуй, самыми ценными пленными были германские дезертиры. В течение четырёх лет позиционной войны к нам постоянно прибегали дезертиры, часто по два-три за ночь. Общее число немцев, которые добровольно сдались, таким образом, доходит, должно быть, до нескольких тысяч человек. Большинство из них, выйдя ночью в патруль, пряталось где-нибудь в воронке от снаряда или высокой траве; «потеряв» таким образом своих товарищей, они пробирались ползком к передней линии британских траншей. Опасная игра: десятки их были убиты, когда пытались пробраться через наши проволочные заграждения; но обычно, услышав крик «камерад», наш солдат задерживал палец, положенный на спусковой крючок.

Впрочем, следовало учитывать, что противник мог нарочно подослать «дезертира» с ложной информацией.

* * *

О последней стадии полевой разведки — включении в проволочную связь противника, подслушивании и определении местонахождения его радиостанций, воздушных и наземных, — можно было бы поведать удивительные вещи.

Но время ещё не пришло. Я могу рассказать лишь об организации подслушивания, о которой уже немного говорил.

Офицеры разведки подползали к позициям противника и подслушивали, что немцы говорят в своих окопах; в штабе были убеждены: солдаты на фронте только и делают, что обсуждают высокие вопросы стратегии, попивая чай из кружек. Офицер разведки тщетно ждал, когда Фриц начнёт разъяснять своему другу Гансу предстоящую атаку со всеми её тактическими и стратегическими тонкостями. В действительности же удавалось услышать голос немецкого унтер-офицера, распекающего свою рабочую группу; или сентиментальный разговор двух немцев о жёнах и детях.

И всё это должен был записывать офицер разведки, чтоб переслать тыловым «умникам».

В 1916 году такому смехотворному патрулированию был положен конец введением подслушивающего аппарата, известного в германской армии, как «Мориц», а в британской армии, как «Оно».

Аппарат состоял из небольшого ящика, помещавшегося в землянке, неподалёку от передовой; от ящика шли провода в «ничью землю». Над ящиком в землянке сидела пара переводчиков с телефонными наушниками. Они просиживали здесь целые дни с карандашом в руке. Бессвязные обрывки разговоров, отрывистая команда офицера-пруссака заносились на специальные бланки. Можно было расслышать даже разговоры немцев по телефону.

В 1916 году на Сомме немцам благодаря «Морицу» удалось определить 70 процентов частей союзных войск. Мы готовились к большому июльскому наступлению, почти ежедневно подбрасывали на фронт свежие силы и думали, что эта переброска совершалась втайне. Каково же было наше огорчение, когда мы перехватили сводку немецкой разведки, в которой был список всех новых британских батальонов. Немцы систематически опознавали новые поступления с помощью «Морица». Они достигли такого совершенства, что могли сейчас же, по акценту, определить, какие прибыли войска — шотландские или английские, уэльские или ирландские, канадские или австралийские.

В конце концов, солдат строго-настрого предупредили: нельзя обсуждать друг с другом стратегические проблемы. Противнику уже не удавалось услышать ничего интересного, и от подслушивающего аппарата пришлось отказаться, им продолжали пользоваться для полицейского надзора за своими же солдатами.

Мы часто морочили немцев, заводя разговоры в расчёте на то, что они услышат. Так, например, выделили солдат из канадского корпуса в Амьене и перебросили эту группу на Ипр. Канадцев разместили на передовой поближе к «Морицу», местонахождение которого было известно.

Согласно инструкции, они заговорили о предстоящей атаке на Ипре, которую мы якобы собирались предпринять. Один из них воскликнул: «Черт возьми, мало мы, канадцы, поработали на юге, что ли? Везти нас сюда для атаки на Ипре. Пора, наконец, и имперским войскам поработать!»

Этот разговор, как мы потом узнали, возымел действие на германский генеральный штаб, который решил, что на Ипр переброшен весь канадский корпус.

Через пару дней, 8 августа, когда сэр Артур Кэрри прорвал Амьенский фронт под Вийэр-Бретонне, немцы поняли, что их обманули.

Финальному прорыву фельдмаршала лорда Алленби в Палестине, в сентябре 1918 года, немало помогла прекрасная работа разведки, которой удалось обмануть противника относительно плана наших операций.

В начале сентября штаб был официально перенесён в Иерусалим и торжественно занял отель «Фаст». Офицеры постоянно входили и выходили из этого здания, то и дело подъезжали автомобили, а на дверях висели надписи: «Оперативное», «Разведка генерального штаба», «Генерал-квартирмейстер» и т. д.

Главнокомандующий правильно рассчитал, что вести о таком необычайном оживлении дойдут до турецко-германского командования, находящегося за Иорданом. Действительно, шпионы сообщили противнику, что британский штаб расположился в Иерусалиме, который находился позади правого фланга нашего фронта.

Примерно в это же время наш штаб распространил слух, что 19 сентября состоится большая выставка лошадей в небольшом городке, расположенном позади Яффского сектора, на берегу моря, т. е. позади левого фланга нашего фронта.

Расчёт был на то, что эта информация также будет передана неприятелю. Таким образом, противник усвоил два весьма красноречивых факта: британский штаб расположился непосредственно за правым британским флангом, что показывает намерение атаковать в этом районе, а большая выставка, которую англичане устраивали в маленьком городе, ясно свидетельствовала, что левый фланг будет «мёртвой зоной».

19 сентября все население Яффы — мужчины, женщины и дети — потянулось длинной процессией смотреть выставку лошадей.

В тот же день наши войска внезапно атаковали и прорвали фронт противника как раз в этом самом Яффском секторе. Зрители так и не дождались, пока откроется выставка.

В самом конце войны лорд Каван предпринял гениальный маневр у Пьяве, в Италии. Наши 7-я и 23-я дивизии в течение всего лета находились в горах, защищая Виченцу.

Но вот в октябре решили включить большое количество британских войск в состав 10-й итальянской армии для наступления на Пьяве, на фронте Тревизо. Так как, в конце концов, даже до наших твердолобых воевод «дошла» необходимость соблюдать приготовления втайне, были приняты меры, чтобы скрыть переброску британских войск. В самом деле, если б австрийцы на Пьяве узнали, что против них неожиданно введены британские войска, они подготовились бы к встрече. Это могло погубить союзников.

Чтоб выиграть предстоящее сражение, лорд Каван принял меры, достойные режиссёра оперетты. Как только какое-либо британское соединение — первой была тяжёлая артиллерия — занимало свои позиции на линии фронта перед переправой через Пьяве, солдаты и офицеры надевали итальянские плащи и фуражки.

Таким образом, до самого последнего момента австрийцы были убеждены, что имеют дело с итальянцами. Только когда дело дошло до рукопашной, австрийцы услышали чисто английские ругательства и поняли ошибку…