Нужно было развертывать новый фронт на левом берегу. Эшелоны Пятой армии, перейдя Дон, двигались на Кривую Музгу. Туда был перенесен штаб. Туда перебрасывались освободившиеся части с правого берега, где старый фронт сужался, отступая к станции Чир и к мосту.
Казаки тоже начали переправлять на паромах и лодках конные и пешие сотни на левый берег, сосредотачивая их у Калача, откуда они намеревались нанести удар на Кривую Музгу. Здесь, в пятидесяти верстах от Царицына, на широких заливных лугах и в ровной, как стол, полынной степи казачьей коннице было привольнее, а красной пехоте труднее.
Отряды Пятой быстро занимали в степи хутора, развертываясь перед Калачом. Ворошилов поехал осматривать новый фронт. Когда он, Лукаш и Кисель — командир Морозовского полка — садились в броневик, подбежал Коля Руднев:
— Клим, я посылаю с тобой охрану.
— Глупости! Не надо.
— Прошу тебя. Автомобиль — дело темное. Был бы хороший бензин, а то смесь, — дело темное… Конвой поедет казачий, ребята здешние, они тебе все балочки укажут. Лично тебя прошу.
Ворошилов пожал плечом и захлопнул стальную дверцу. Броневик зачихал, пустил глухое облако, воняющее спиртом и керосином, покатил в степь. За ним, пригнувшись на высоких седлах, поскакали восемнадцать красных казаков — молодые, сильные, смелые ребята.
Только что прошел дождь. Воздух был парной. Из-под колес и копыт летели лепешки грязи. В стороне, куда шел броневик, из грозовой тучи свешивались косые сизые полосы ливня. Лукаш в открытое отверстие брони указывал расположение отрядов. Проехали окопы Морозовского полка и свернули вдоль фронта. Туча, волоча по степи ливень, уползала за Дон. Во влажной дали виднелись стога.
Броневик, замедляя ход, подъехал к одному из хуторов — на берегу заросшего камышом пруда. Здесь только что прошел сильный ливень. За плетнями стояли еще тяжелые от дождя вишневые сады. На улице — лужи. Ворота во всех дворах и ставни в хатах — закрыты. Хутор, видимо, был покинут. Проехали мостик и за поворотом увидели поперек всей улицы сваленные телеги, бревна, мешки с землей. Командир Кисель сказал:
— Дьяволы, это они за ночь нагородили!.. Вчерась разведка установила хутор покинутым, и мы так и считаем…
Ворошилов остановил машину:
— Прикажи конвою отстать.
Лукаш, приоткрыв дверцу, сказал подскочившему казаку:
— Командующий приказал держаться в полуверсте.
— Пошел прямо, — сказал Ворошилов.
Броневик проскочил через баррикаду, но и она оказалась опустевшей, только две ошалелые курицы кинулись из-под колес. Отсюда дорога начала вертеться между плетнями. Лукаш хмурился, кусал ноготь. Кисель все еще повторял: «Мои ребята не станут врать…» Водитель Цыбаченко, луганский металлист, неодобрительно покручивал головой, вертя вправо и влево баранку руля, — дорога становилась все хуже, машина по самые оси завязала в колеях, полных черной воды.
— Давай, давай, — повторял Ворошилов.
Впереди показалась большая лужа. Броневик рванулся и засел. Мотор заглох.
— Сели, — сказал Цыбаченко, открывая дверцу.
Ворошилов с силой нажал ему на плечо:
— Сиди смирно.
— Товарищ Ворошилов, да тут же никого нет. — Кисель, морщась, с усилием открывал дверцу. — Разве они днем станут по садам сидеть! Они все сейчас в балках в степи.
Ворошилов — строго:
— Не выходи…
Но Кисель уже открыл и высунулся по пояс. Из-за плеча хлестнули выстрелы. Он, даже не ахнув, головой вперед, вывалился из броневика. Лукаш быстро захлопнул дверцу. По броне резнул второй залп.
Ворошилов:
— Давай пулемет…
Лукаш ответил:
— Ничего не выйдет, они в мертвом пространстве…
Выстрелы били не переставая; было хорошо слышно, как бряцали ружейные затворы, сопели люди. Пули не пробивали брони, но от их ударов — почти в упор — внутри с брони летела окалина.
— Береги глаза! — крикнул Ворошилов; щека его была в крови.
Нападающие, видя, что броневик не отвечает и засел грузно, начали высовывать из-за плетня бородатые, орущие матерщину лица; скаля зубы, прицеливались в узкую щель в передней броне. Осмелев, галдя, повалили плетень и окружили машину, — станичников было не меньше полсотни; бешено застучали прикладами в броню:
— Антихристы! Большевики! Вылезай, хамы!
Навалясь, раскачивали машину. Лезли на купол. Силились просунуть винтовки в щель. Но, опасаясь револьверных выстрелов изнутри, бросили это занятие. Стали совещаться;
— Нанесем хворосту, зажарим их живьём…
— Чего там — хворост! Давай гранату.
Лукаш сказал:
— Дело скверное.
— Пустяки, — ответил Ворошилов. — Мужики хозяйственные, зачем им рвать хороший броневик. Пускай спорят. Наш конвой их сейчас атакует либо даст знать в полк…
Действительно, казакам скоро жалко стало такой хорошей боевой машины. Несколько человек побежало за волами. Другие опять принялись ругаться и стрелять. Лукаш крикнул в щель:
— Эй, станишники, бросьте дурить! Все равно вы нам ничего не сделаете. За нами идет конвой — две сотни, бегите скорее по садам, покуда вас не начали рубать.
Тогда казаки, разинув губастые, зубастые рты, захохотали, — приседая, били себя по ляжкам…
— Го-го-го! Хо-хо-хо!.. Мы вам сейчас покажем, где лежит ваш конвой: всех восемнадцать рядом поклали… — Привезем вас в Калач атаману, он найдет средство выйти вам из броневика…
Привели шесть пар волов. Принесли здоровую веревку. Привязали ее к передней оси, другой конец — к цабану. Сзади броневик подхватили жердями: «Ну, берись! Ну — еще!!!» Закричали на волов: «Айда, айда, айда!..»
Броневик тяжело полез из грязи.
Ворошилов сказал:
— До последней минуты — держись.
— Ладно, — сказал Лукаш. — Патроны есть у тебя?
— Есть.
Понукая волов, крича, гогоча, казаки потащили броневик через лужу на сухую дорогу. Водитель Цыбаченко спокойно сидел, немножко правил. После лужи шел крутой подъем. Казаки забежали вперед машины, помогая волам. Цыбаченко глядел в щель перед собой и правил. Подъем кончился, казаки запыхались, волы стали. Цыбаченко — не оборачиваясь:
— Давай пулемет!
Он включил мотор. Застреляли цилиндры, мотор заревел. Испуганные волы шарахнулись, веревка оборвалась. Лукаш из-под купола загрохотал пулеметом. Казаки кинулись по канавам. Броневик пронесся мимо них, обдавая дымом и пулями.
Обогнув хутор, свернули по степи на исходную дорогу. Около окраинных садов видели оседланную лошадь, — она стояла, точно удивленная, приподняв переднюю, перебитую в бабке ногу. Другая и третья лошади валялись у дороги. А дальше на полынном поле лежали — кто уткнувшись, кто навзничь, навсегда уснув, — восемнадцать молодых ребят-конвойцев, попавших в засаду у этих плетней.