Былина графа Алексѣя Толстого съ миніатюрами М. П. Соловьева

Сидитъ у царя водяного Садко́

И съ думою смотритъ печальной,

Какъ моря пучина надъ нимъ высоко

Синѣетъ сквозь теремъ хрустальный:

Тамъ ходятъ, какъ тѣни, надъ нимъ корабли,

Товарищи тамъ его ищутъ,

Тамъ берегъ остался цвѣтущей земли,

Тамъ птицы порхаютъ и свищутъ;

А здѣсь на него любопытно глядитъ

Бѣлуга, глазами моргая,

Иль мелкими искрами мимо бѣжитъ

Снетковъ серебристая стая.

Куда онъ ни взглянетъ — все синяя гладь,

Все воду лишь видитъ да воду,

И пѣсни усталъ онъ на гусляхъ играть

Царю водяному въ угоду.

А царь, улыбаясь, ему говоритъ:

Садко́, мое милое чадо!

Повѣдай: зачѣмъ такъ печаленъ твой видъ?

Скажи мнѣ: чего тебѣ надо?

Кутья ли съ шафраномъ моя невкусна,

Блины съ инбиремъ не жирны ли?

Аль въ чемъ непривѣтна царица-жена?

Аль дочери чѣмъ досадили?

Смотри: какъ алмазы здѣсь ярко горятъ!

Какъ много здѣсь яхонтовъ алыхъ!

Сокровищъ ты столько нашелъ бы наврядъ

Въ хваленыхъ софійскихъ подвалахъ.

Ты, гой-еси, царь-государь водяной,

Морское пресвѣтлое чудо!

Я много доволенъ твоею женой

И мнѣ отъ царевенъ не худо;

Вкусны и кутья, и блины съ инбиремъ,

Одно, государь, мнѣ обидно:

Куда ни посмотришь — все мокро кругомъ,

Сухого мѣстечка не видно!

Что пользы мнѣ въ томъ, что сокровищъ полны

Подводныя эти хоромы:

Увидѣть бы мнѣ хоть-бы зелень сосны,

Прилечь хоть на ворохъ соломы!

Богатствомъ своимъ ты меня не держи:

Всѣ роскоши эти и нѣги

Я-бъ отдалъ за крикъ перепелки во ржи,

За скрыпъ новгородской телѣги!

Давно такъ не видно мнѣ божьяго дня,

Мнѣ запаху здѣсь — только тина;

Хоть дегтемъ повѣяло-бъ разъ на меня,

Хоть дымомъ курного овина!

Когда же я вспомню, что этой порой

Весна на землѣ расцвѣтаетъ,

И самъ ужъ не знаю, что станетъ со мной:

За сердце вотъ такъ и хватаетъ!

Теперь у насъ пляски въ лѣсу молодомъ,

Забыты и стужа, и слякоть —

Когда я подумаю только о томъ:

Отъ грусти мнѣ хочется плакать!

Теперь, чай, и птица, и всякая звѣрь

У насъ на землѣ веселится;

Сквозь листъ прошлогодній пробившись теперь,

Синѣетъ въ лѣсу медуница!

Во свѣжемъ, въ зеленомъ, въ лѣсу молодомъ

Березой душистою пахнетъ —

И сердце во мнѣ — лишь помыслю о томъ —

Съ тоски изнываетъ и чахнетъ.

САДКО́, мое чадо! городишь ты вздоръ:

Земля нестерпима отъ зною;

Я въ этомъ сошлюся на цѣлый мой дворъ —

Всегда онъ согласенъ со мною.

Мой теремъ есть моря великаго пупъ,

Твой жеребій, стало быть, свѣтелъ,

А ты непонятливъ, несвѣдущъ и глупъ,

Я это давно ужъ замѣтилъ.

Ты въ думѣ пригоденъ моей засѣдать,

Твою возвеличу я долю:

И санъ водяного совѣтника дать

Тебѣ непремѣнно изволю.

Ты, гой-еси, царь-государь водяной,

Премного тебѣ я обязанъ,

Но почести я не достоинъ морской:

Ужъ очень къ землѣ я привязанъ!

Бывало, не все тамъ норовилось мнѣ,

Не-по-сердцу было иное;

Съ тѣхъ поръ же, какъ я очутился на днѣ,

Мнѣ все стало мило земное.

Припомнился песъ мнѣ и грязенъ, и хилъ,

Въ репьяхъ и въ сору извалялся;

На пиръ я въ ту пору, на званый, спѣшилъ

А онъ мнѣ подъ ноги попался;

Брезгливо взглянувъ, я его отогналъ,

Ногой оттолкнулъ его гордо —

Вотъ этого пса я-бъ теперь цѣловалъ

И въ темя, и въ очи, и въ морду!

САДКО́, мое чадо! на кую ты стать

О псѣ вспоминаешь сегодня?

Зачѣмъ тебѣ грязнаго пса цѣловать?

На то мои дочки пригоднѣй.

Воистину, чѣмъ бы ты имъ не женихъ?

Я вижу, хоть въ усъ и не дую,

Пошла за тебя бы любая изъ нихъ —

Бери-жъ себѣ въ жены любую!

Ты, гой-еси, царь-государь водяной,

Морское пресвѣтлое чудо!

Боюся: отъ брака съ такою женой

Не вышло-бъ душѣ моей худо!

Не спорю: онѣ у тебя хороши,

И цвѣтъ ихъ очей изумрудный,

Но только колючи онѣ, какъ ерши,

Намъ было-бъ сожительство трудно.

Я тѣмъ не порочу твоихъ дочерей,

Но я бы не то что любую,

А всѣхъ ихъ сейчасъ промѣнялъ бы, ей-ей,

На первую дѣвку рябую! —

— Садко́, мое чадо, ужъ очень ты грубъ,

Не нравится рѣчь мнѣ такая;

Когда бы твою не цѣнилъ я игру-бъ,

Ногой тебѣ далъ бы пинка я.

Но печени какъ-то сегодня свѣжо,

Веселье въ утробѣ я чую;

О свадьбѣ твоей потолкуемъ ужо,

Теперь же сыграй плясовую.

Ударилъ Садко́ по струнамъ трепака,

Самъ къ чорту шлетъ царскую ласку,

А царь, ухмыляясь, уперся въ бока,

Готовится, дрыгая, въ пляску.

Сперва лишь на мѣстѣ поводитъ усомъ,

Щетинистой бровью киваетъ,

Но вотъ — запыхтѣлъ и надулся, какъ сомъ:

Все болѣ его разбираетъ.

Похаживать началъ, плечьми шевеля,

Подпрыгивать мимо царицы,

Да вдругъ какъ пойдетъ выводить вензеля,

Такъ всѣ затряслись половицы.

НУ, мыслитъ Садко́, я тебя заморю!

Съ досады быстрѣй онъ играетъ,

Но какъ ни частитъ, водяному царю

Все болѣе силъ прибываетъ.

Пустился на вывертъ пятами мѣсить,

Закидывать ногу за ногу,

Откуда взялася, подумаешь, прыть?

Глядѣть, инда страшно, ей-Богу!

Бояре въ испугѣ ползутъ окорачь,

Царица присѣла ажъ на-полъ

Пищатъ-инъ царевны, а царь себѣ вскачь

Знай чешетъ ногами оба полъ.

То, выпятя грудъ, на придворныхъ онъ претъ,

То, скорчившись, пятится бокомъ,

Ломаетъ колѣнца и взадъ, и впередъ,

Валяетъ загребомъ и скокомъ.

И все веселѣй и привольнѣй ему,

Колѣнца выходятъ все круче —

Темнѣе становится все въ терему,

Надъ моремъ сбираются тучи...

Но шибче играетъ Садко́, осерча,

Сжавъ зубы и брови нахмуря,

Онъ злится, онъ дергаетъ струны сплеча,

Вверху подымается буря...

Вотъ дальними грянулъ раскатами громъ,

Сверкнуло въ пучинномъ просторѣ,

И огненнымъ свѣтомъ зардѣла кругомъ

Глубокая празелень моря.

Вотъ крики послышались тамъ высоко:

То гибнутъ пловцы съ кораблями...

Отчаяннѣй бьетъ пятернями Садко́.

Царь бѣшеннѣй мѣситъ ногами;

Въ присядку понесъ его чортъ ходуномъ,

Онъ фыркаетъ, пышетъ и дуетъ,

Гремитъ плясовая, колеблется домъ,

И море реветъ и бушуетъ...

И вотъ пузыри отъ подстѣнья пошли,

Садко́ уже видитъ сквозь стѣны:

Разбитые ко-дну летятъ корабли,

Крутяся средь ила и пѣны.

ОНЪ видитъ: морякъ не одинъ потонулъ,

Въ немъ сердце исполнилось жали,

Онъ сильною хваткой за струны рванулъ

— И, лопнувъ, онѣ завизжали.

Споткнувшись, на мѣстѣ сталъ царь водяной,

Ногою подъятой болтая,

„Никакъ подшутилъ ты, Садко́, надо мной?

Противна мнѣ шутка такая!

Не въ пору, невѣжа, ты струны порвалъ,

Какъ разъ, когда я расплясался!

Такого колѣна никто не видалъ,

Какое я дать собирался!

Зачѣмъ здоровѣе ты струнъ не припасъ?

Какъ буду теперь безъ музыки?

Аль ты, неумытый, плясать въ сухоплясъ

Велишь мнѣ, царю и владыкѣ?“

И плесомъ чешуйнымъ въ потылицу царь

Хватилъ его, ярости полный,

И вотъ завертѣлся Садко́, какъ кубарь,

И вверхъ понесли его волны...

Сидитъ въ Новѣградѣ Садко́ невредимъ,

Съ нимъ вящіе всѣ уличане;

На скатерти браной шипитъ передъ нимъ

Вино въ веницейскомъ стаканѣ.

Степенный посадникъ и тысяцкій тутъ,

И старыхъ посадниковъ двое,

И съ ними кончанскіе старосты пьютъ

Здоровье Садку круговое.

— Повѣдай, Садко́, уходилъ ты куда?

На чудскую Емь, аль на Балты?

Гдѣ бросилъ свои расшивныя суда?

И безъ вѣсти гдѣ пропадалъ ты?

Поетъ и на гусляхъ играетъ Садко,

Поетъ про царя водяного;

Какъ было тамъ жить у него нелегко,

И какъ ужъ онъ пляшетъ здорово;

Поетъ про походъ, безъ утайки, про свой,

Какая чему была чередь —

Качаютъ въ сомнѣніи всѣ головой,

Не могутъ разсказу повѣрить.