Лухнов придвинул к себе две свечи, достал огромный, наполненный деньгами, коричневый бумажник, медлительно, как бы совершая какое-то таинство, открыл его на столе, вынул оттуда две сторублевые бумажки и положил их под карты. — Так же, как вчера — банку двести, — сказал он, поправляя очки и распечатывая колоду. — Хорошо, — сказал, не глядя на него, Ильин между разговором, который он вел с Турбиным. Игра завязалась. Лухнов метал отчетливо, как машина, изредка останавливаясь и неторопливо записывая или строго взглядывая сверх очков и слабым голосом говоря: «пришлите». Толстый помещик говорил громче всех, делая сам с собой вслух различные соображения, и мусолил пухлые пальцы, загибая карты. Гарнизонный офицер молча, красиво подписывал под картой и под столом загибал маленькие уголки. Грек сидел с боку банкомета и внимательно следил своими впалыми черными глазами за игрой, выжидая чего-то. Завальшевский, стоя у стола, вдруг весь приходил в движение, доставал из кармана штанов красненькую или синенькую, клал сверх нее карту, прихлопывал по ней ладонью, приговаривал: «вывези, семерочка!», закусывал усы, переминался с ноги на ногу, краснел и приходил весь в движение, продолжавшееся до тех пор, пока не выходила карта. Ильин ел телятину с огурцами, поставленную подле него на волосяном диване, и, быстро обтирая руки о сюртук, ставил одну карту за другой. Турбин, сидевший сначала на диване, тотчас же заметил, в чем дело. Лухнов не глядел вовсе на улана и ничего не говорил ему; только изредка его очки на мгновение направлялись на руки улана, но большая часть его карт проигрывала. — Вот бы мне эту карточку убить, — приговаривал Лухнов про карту толстого помещика, игравшего по полтине. — Вы бейте у Ильина, а мне-то что, — замечал помещик. И действительно, Ильина карты бились чаще других. Он нервически раздирал под столом проигравшую карту и дрожащими руками выбирал другую. Турбин встал с дивана и попросил грека пустить его сесть подле банкомета. Грек пересел на другое место, а граф, сев на его стул, не спуская глаз, пристально начал смотреть на руки Лухнова. — Ильин! — сказал он вдруг своим обыкновенным голосом, который совершенно невольно для него заглушал все другие, — зачем рутерок держишься? Ты не умеешь играть! — Уж как ни играй, всё равно. — Так ты наверно проиграешь. Дай я за тебя попонтирую. — Нет, извини, пожалуйста: уж я всегда сам. Играй за себя, ежели хочешь. — За себя, я сказал, что не буду играть; я за тебя хочу. Мне досадно, что ты проигрываешься. — Уж, видно, судьба! Граф замолчал и, облокотясь, опять так же пристально стал смотреть на руки банкомета. — Скверно! — вдруг проговорил он громко и протяжно. Лухнов оглянулся на него. — Скверно, скверно! — проговорил он еще громче, глядя прямо в глаза Лухнову. Игра продолжалась. — Не-хо-ро-шо! — опять сказал Турбин, только что Лухнов убил большую карту Ильина. — Что это вам не нравится, граф? — учтиво и равнодушно спросил банкомет. — А то, что вы Ильину семпеля даете, а углы бьете. Вот что скверно. Лухнов сделал плечами и бровями легкое движение, выражавшее совет во всем предаваться судьбе, и продолжал играть. — Блюхер! фю! — крикнул граф, вставая, — узи его! — прибавил он быстро. Блюхер, стукнувшись спиной об диван и чуть не сбив с ног гарнизонного офицера, выскочил оттуда, подбежал к своему хозяину и зарычал, оглядываясь на всех и махая хвостом, как будто спрашивая: «кто тут грубит? а?» Лухнов положил карты и со стулом отодвинулся в сторону. — Этак нельзя играть, — сказал он: — я ужасно собак не люблю. Что ж за игра, когда целую псарню приведут! — Особенно эти собаки: они пиявки называются, кажется, — поддакнул гарнизонный офицер. — Что ж, будем играть, Михайло Васильич, или нет? — сказал Лухнов хозяину. — Не мешай нам, пожалуйста, граф! — обратился Ильин к Турбину. — Поди сюда на минутку, — сказал Турбин, взяв Ильина за руку, и вышел с ним за перегородку. Оттуда были совершенно ясно слышны слова графа, говорившего своим обыкновенным голосом. А голос у него был такой, что его всегда слышно было за три комнаты. — Что ты, ошалел, что ли? Разве не видишь, что этот господин в очках — шулер первой руки. — Э, полно! что ты говоришь! — Не полно, а брось, я тебе говорю. Мне бы всё равно. В другой раз я бы сам тебя обыграл; да так, мне что-то жалко, что ты продуешься. Еще нет ли у тебя казенных денег?.. — Нет; да и с чего ты выдумал? — Я, брат, сам по этой дорожке бегал, так все шулерские приемы знаю: я тебе говорю, что в очках — это шулер. Брось, пожалуйста. Я тебя прошу, как товарища. — Ну, вот я только одну талию, и кончу. — Знаю, как одну; ну, да посмотрим. Вернулись. В одну талию Ильин поставил столько карт и столько их ему убили, что он проиграл много. Турбин положил руки на середину стола. — Ну, баста! Поедем. — Нет, уж я не могу; оставь меня, пожалуйста, — сказал с досадой Ильин, тасуя гнутые карты и не глядя на Турбина. — Ну, чорт с тобой! проигрывай наверняка, коли тебе нравится, а мне пора. Завальшевский! поедем к предводителю. И они вышли. Все молчали, и Лухнов не метал до тех пор, пока стук их шагов и когтей Блюхера не замер по коридору. — Эка башка! — сказал помещик, смеясь. — Ну, теперь не будет мешать, — прибавил торопливо и еще топотом гарнизонный офицер. И игра продолжалась.