Окончив свою речь, председатель обратился к подсудимым.
— Симон Картинкин, встаньте, — сказал он.
Симон нервно вскочил. Мускулы щек зашевелились еще быстрее.
— Ваше имя?
— Симон Петров Картинкин, — быстро проговорил он трескучим голосом, очевидно вперед приготовившись к ответу.
— Ваше звание?
— Крестьяне.
— Какой губернии, уезда?
— Тульской губернии, Крапивенского уезда, волости Купянской, села Борки.
— Сколько вам лет?
— Тридцать четвертый, рожден в тысяча восемьсот…
— Веры какой?
— Веры мы русской, православной.
— Женат?
— Никак нет-с.
— Чем занимаетесь?
— Занимались мы по коридору в гостинице «Мавритания».
— Судились когда прежде?
— Никогда не сужден, потому как мы жили прежде…
— Не судились прежде?
— Помилуй бог, никогда.
— Копию с обвинительного акта получили?
— Получили.
— Садитесь. Евфимия Иванова Бочкова, — обратился председатель к следующей подсудимой.
Но Симон продолжал стоять и заслонял Бочкову.
— Картинкин, сядьте.
Картиикин все стоял, — Картинкин, сядьте!
Но Картинкин все стоял и сел только тогда, когда подбежавший пристав, склонив голову набок и неестественно раскрывая глаза, трагическим шепотом проговорил: «Сидеть, сидеть!»
Картинкин сел так же быстро, как он встал, и, запахнувшись халатом, стал опять беззвучно шевелить щеками.
— Ваше имя? — со вздохом усталости обратился председатель ко второй подсудимой, не глядя на нее и о чем-то справляясь в лежащей перед ним бумаге. Дело было настолько привычное для председателя, что для убыстрения хода дел он мог делать два дела разом.
Бочковой было сорок три года, звание — коломенская мещанка, занятие — коридорная в той же гостинице «Мавритания». Под судом и следствием не была, копию с обвинительного акта получила. Ответы свои выговаривала Бочкова чрезвычайно смело и с такими интонациями, точно она к каждому ответу приговаривала: «Да, Евфимия, и Бочкова, копию получила, и горжусь этим, и смеяться никому не позволю». Бочкова, не дожидаясь того, чтобы ей сказали сесть, тотчас же села, как только кончились вопросы.
— Ваше имя? — обратился женолюбивый председатель как-то особенно приветливо к третьей подсудимой. — Надо встать, — прибавил он мягко и ласково, заметив, что Маслова сидела.
Маслова быстрым движением встала и с выражением готовности, выставляя свою высокую грудь, не отвечая, глядела прямо в лицо председателя своими улыбающимися и немного косящими черными глазами.
— Звать как?, — Любовью, — проговорила она быстро.
Нехлюдов между тем, надев pince-nez, глядел на подсудимых по мере того, как их допрашивали. «Да не может быть, — думал он, не спуская глаз с лица подсудимой, — но как же Любовь?» — думал он, услыхав ее ответ.
Председатель хотел спрашивать дальше, но член в очках, что-то сердито прошептав, остановил его. Председатель сделал головой знак согласия и обратился к подсудимой.
— Как Любовью? — сказал он. — Вы записаны иначе.
Подсудимая молчала.
— Я вас спрашиваю, как ваше настоящее имя.
— Крещена как? — спросил сердитый член.
— Прежде звали Катериной.
«Да не может быть», — продолжал себе говорить Нехлюдов, и между тем он уже без всякого сомнения знал, что это была она, та самая девушка, воспитанница-горничная, в которую он одно время был влюблен, именно влюблен, а потом в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и о которой потом никогда не вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно, слишком явно обличало его и показывало, что он, столь гордый своей порядочностью, не только не порядочно, но прямо подло поступил с этой женщиной.
Да, это была она. Он видел теперь ясно ту исключительную, таинственную особенность, которая отделяет каждое лицо от другого, делает его особенным, единственным, неповторяемым. Несмотря на неестественную белизну и полноту лица, особенность эта, милая, исключительная особенность, была в этом лице, в губах, в немного косивших глазах и, главное, в этом наивном, улыбающемся взгляде и в выражении готовности не только в лице, но и во всей фигуре.
— Вы так и должны были сказать, — опять-таки особенно мягко сказал председатель. — Отчество как?
— Я — незаконная, — проговорила Маслова.
— Все-таки по крестному отцу как звали?
— Михайловой.
«И что могла она сделать?» — продолжал думать между тем Нехлюдов, с трудом переводя дыхание.
— Фамилия, прозвище ваше как? — продолжал председатель.
— Писали по матери Масловой.
— Звание?
— Мещанка.
— Веры православной?
— Православной.
— Занятие? Чем занимались?
Маслова молчала.
— Чем занимались? — повторил председатель.
— В заведении была, — сказала она.
— В каком заведении? — строго спросил член в очках.
— Вы сами знаете, в каком, — сказала Маслова, улыбнулась и тотчас же, быстро оглянувшись, опять прямо уставилась на председателя.
Что-то было такое необыкновенное в выражении лица и страшное и жалкое в значении сказанных ею слов, в этой улыбке и в том быстром взгляде, которым она окинула при этом залу, что председатель потупился, и в зале на минуту установилась совершенная тишина. Тишина была прервана чьим-то смехом из публики. Кто-то зашикал. Председатель поднял голову и продолжал вопросы:
— Под судом и следствием не были?
— Не была, — тихо проговорила Маслова, вздыхая.
— Копию с обвинительного акта получили?
— Получила.
— Сядьте, — сказал председатель.
Подсудимая подняла юбку сзади тем движением, которым нарядные женщины оправляют шлейф, и села, сложив белые небольшие руки в рукавах халата, не спуская глаз с председателя.
Началось перечисление свидетелей, удаление свидетелей, решение об эксперте-докторе и приглашение его в залу заседания. Потом встал секретарь и начал читать обвинительный акт. Читал он внятно и громко, но так быстро, что голос его, не правильно выговаривавший л и р, сливался в один не перестающий, усыпительный гул. Судьи облокачивались то на одну, то на другую ручку кресел, то на стол, то на спинку, то закрывали глаза, то открывали их и перешептывались. Один жандарм несколько раз удерживал начинающуюся судорогу зевоты.
Из подсудимых Картинкин не переставая шевелил щеками. Бочкова сидела совершенно спокойно и прямо, изредка почесывая пальцем под косынкой голову.
Маслова то сидела неподвижно, слушая чтеца и смотря на него, то вздрагивала и как бы хотела возражать, краснела и потом тяжело вздыхала, переменяла положение рук, оглядывалась и опять уставлялась на чтеца.
Нехлюдов сидел в первом ряду на своем высоком стуле, вторым от края, и, снимая pince-nez, смотрел на Маслову, и в душе его шла сложная и мучительная работа.