Действующие в первой сцене
Иван Михайлович Прибышев.
Катерина Матвеевна Дудкина.
Анатолий Дмитриевич Венеровский.
[Сергей Петрович] Беклешов, товарищ Венеровского по университету.
Лакей.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Театр представляет холостую беспорядочную комнату на квартире Венеровского.
Венеровский (один с своим портретом в руках). Жениться! Страшно, глупо связать себя навеки с неразвитой и развращенной по среде женщиной. Страшно утратить собственную чистоту и силу в постоянных столкновениях с ничтожеством и грязью – а приятно. Многое приятно. Обеспеченность жизни… потом сама, как женщина… не вредна. Службу можно бросить. Литературный труд… Да главное – очень приятна. Великолепно это все. Великолепная женщина!.. И, однако, она поцеловала меня не без удовольствия. Даже с увлечением огромным. И я испытал такое ощущенье, как будто я не ожидал. Да я и не ожидал. Отчего ж не ожидал? Странно, в каком заблуждении я был насчет себя. До какой степени, однако, я не понимал самого себя. (Смотрит в зеркало.) Да, хорошее лицо, замечательная наружность. Очень, очень даже хорошее. Да, то, что называют приятный мужчина; очень привлекательный и замечательной наружности человек. А как сам-то не знаешь себя! И смешно вспомнить, с каким страхом я приступал к ней. Было чего бояться, хе, хе! Я думал прежде, что наружность моя не очень привлекательна, и старался утешить себя. Ну, думаю себе, я не так привлекателен, как другие, но зато умен, потому что кого ж я знаю умнее себя? Кто ж так тонко, легко и глубоко понимает вещи? Ну, думаю себе, я не хорош, не могу равняться с этими красавцами, вот что по улицам на рысаках скачут, но зато, думаю себе, ум огромный, сила характера, чистота либерального характера, честность… Все это за глаза вознаграждает. Это все я утешал себя. Думаю себе: я не умею обходиться в гостиных, не умею болтать по-французски, как другие, и завидно мне бывало салонным господам. Ну, да думаю, зато я образован, как никто… да я и не знаю никого с этим всесторонним и глубоким образованием. Есть ли наука, в которой я не чувствовал бы в себе силы сделать открытия – филология, история, – а естественные науки? Все мне знакомо. А дарованья… И думаю себе: вот разделяет судьба – одним, как мне, ум, талант, образование, силу, другим – пошлые дары: красоту, ловкость, любезность. И вдруг, что же оказывается? Оказывается, что природа не разделила, а совокупила все, да все в одном человеке. И все от того, что в Петербурге я и не имел случая испытать свою силу над женщинами… этого разбора. А вот оно здесь. В самом лучшем дворянском кругу, и в самом пошлом, где видят только внешность. Потому что не могла же Люба понять сущность моих достоинств… В этом кругу две женщины в меня влюбля-ют-ся. Да, влюбляются. (Самодовольно.) Да, должно быть, я очень нехорош и неловок… Как не знаешь-то себя, смешно вспомнить! (Смотрит в зеркало.) Да, очень хорошо… А в соединении с этой нравственной высотой, которая все-таки ими чувствуется, как они ни низко стоят, оказывается, что таких людей мало. Может быть, и нет совсем. (Хмурится. Смотрит в зеркало.) Какое глубокое, спокойное, проницательное выражение! Да, трудно устоять. Я понимаю это. Что значит, однако, сильная натура. Всегда ценишь себя ниже стоимости, не так как всякая дрянь, воображающая себя бог знает чем. А выходит, что нет человека более счастливо одаренного и вместе с тем менее ценящего свои достоинства. Да… Это ясно.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Венеровский; входит Беклешов, товарищ Венеровского по университету, чиновник по мировым учреждениям.
Беклешов. Ну, брат, нынче охота отличная была. Ха, ха! Я только из присутствия.
Венеровский. Это похвально, что ты в трудах жизни обретаешься. Что ж бог дал?
Беклешов. Затравили, брат, помещиков пару, одну помещицу, да чиновника-взяточника притянули. Все в одно заседание. Была игра, могу сказать!
Венеровский. Это хорошо. И им полезно, и мне приятно слышать, и ты удовольствие испытываешь.
Беклешов. Несказанное, братец, удовольствие! Как же, вся жизнь на том стоит. Моя страсть и специальность. Ваша братья, идеалисты, только умозаключает, а мы, практики, действуем. Ведь отчего я принимаю участие в твоей женитьбе? Вовсе не потому, что я тебе товарищ и приятель и что я вижу тут вопрос о твоем счастии. Вовсе нет. Я вижу только в этом млекопитающегося Прибышева, который тебя намерен надуть и которого надо затравить, и я затравлю. Ну что, как дела? Едем нынче к Прибышевым? Ведь нынче формальное объявление. Я готов и во всеоружии.
Венеровский. Да что, хорошего мало. Хе, хе, хе! Нынче обручение. Штука весьма глупая, и необходимо обойти ее сколь возможно.
Беклешов. Это все ничего. Денежные-то отношения как? было объяснение?
Венеровский. Вот практический-то склад сказывается!
Беклешов. А то как же? Это главное обстоятельство.
Венеровский. Я почтенному родителю изъяснялся в первый же день, что ее состояние – ее состояние, и чтоб он мне этого вздора не пел, да, – хе, хе! – и родитель значительно был порадован таким моим воззрением – ну, да…
Беклешов. Ох, идеалист! Да ведь ты сам дал ему оружие. Он по свойствам своей телячьей натуры возмечтает, что твоей ничего не надо давать, а взять на себя содержание женщины, не получив новых средств, безумно. Кажется, нечего доказывать.
Венеровский. Это так. Но я все-таки приму меры, чтобы не быть в дураках. Цель моя одна – вырвать эту девушку, хорошую девушку, из одуряющих и безнравственных условий, в которых она жила. И потому очевидно, что эта личность не должна ничего потерять вследствие того, что она избрала меня, не должна быть лишена тех простых, наконец, удобств жизни. Я приму меры для ограждения ее интересов.
Беклешов. Только не попадись. Ваша братья, идеалисты, на это молодцы. Делают планы, а практично не обсудят. Ну, какие же ты меры примешь?
Венеровский. Вот видишь ли. В последнее наша свиданье Прибышев опять начал разговор о деньгах при ней; я сказал, что об этом предмете я нахожу удобнее переговорить с глаза на глаз, чем парадировать перед публикой.
Беклешов. Да в том, брат, и штука, что ты будешь деликатничать, а они тебя надуют.
Венеровский. Вот видишь ли, я назначил нынешний день для этих переговоров. Я намерен сказать, что желаю, чтобы отношения эти уяснились. За это я поручусь.
Беклешов. Он тебя надует, это я тебе говорю. (Задумывается.) Помни одно: для них, для этого народа, обряд важнее всего. На этом-то их надо ловить. Помни одно: не иди в церковь до тех пор, пока не получишь в руки формальные акты, утверждающие за ней известное имущество.
Венеровский. Ты так ставишь вопрос, как будто для меня все дело в ее состоянии. Мне неприятно это даже. Ты уж слишком практичен.
Беклешов. Ну, я ведь говорю – идеалист! Да ты забываешь, с кем имеешь дело. Ведь это подлец на подлеце. Грабили пятьсот лет крепостных, пили кровь народа, а ты с ними хочешь идеальничать. Ты имеешь цель честную – спасти ее, ну да. Ну, что ж тебе в средствах! Ведь это мальчишество, студентство!
Венеровский. Мне, брат, дело нужно прежде всего. (Другое и более важное обстоятельство – студент. Для меня он ничтожен, но она еще не знает меня вполне, не может ценить, что должно ценить во мне, и смотрит только с пошлой точки зрения. И потому заинтересована им. Это с одной стороны. С другой – девица Дудкина сгорает желанием объяснений и с свойственным женщинам легкомыслием огорчится известием о моей женитьбе. Так вот надо устранить эти два зловредных влияния: и студента, и этой госпожи. Вот в чем нужна помощь практического друга.)
Беклешов. Хорошо, хорошо. Идеалист! Я говорю, коли я не возьму тебя в руки, ты попадешь, как кур во щи. Ну, да с этой точки зрения мы затравим. Ну, расскажи, сама особа какова?
Венеровский. Как тебе сказать – девочка по наружности весьма приятная, добрая, ласковая, и натура еще не вполне испорченная. Задатки есть очень хорошего. В эти последние две недели я много давал ей читать, много говорил с ней. Она начинает понимать вещи в настоящем виде. Например, чувствует уже всю гнусность среды, желает из нее вырваться и понимает ничтожество своих почтенных родственников. Натура весьма честная и хорошая. И, раз вырвав ее из этого подлого гнезда всякой мерзости и разорвав, разумеется, все связи с почтенными родственниками, я надеюсь, она доразовьется вполне. Вот увидишь. Поедем нынче.
Беклешов. Гм, гм. Это хорошо. Ну, а что это за особа племянница?
Венеровский. Племянница эта, видишь ли, эманципированная девица, неглупая и развитая натурка, но непривлекательной наружности.
Беклешов. А вот, как хочешь – не дается женщинам вместе миловидность и развитие. Эти глупенькие, розовенькие все-таки приятнее.
Венеровский. Хе, хе! да, конечно. Так эта особа для меня весьма неудобна. Вот видишь ли, в прежнее время между мной и этой девицей были кой-какие отношения… Она была единственное мыслящее существо во всей семье, ну и невольно я сблизился с нею. Ну, теперь эта особа как бы заявляет свои притязания. Ну, глупо выходит, и может выйти еще хуже, когда моя женитьба ей станет известна.
Беклешов. Это скверно.
Венеровский (гордо). Нет, почтенный Сергей Петрович, упрекнуть меня никто не может: я поступил, как должен поступить каждый честный человек, понимающий свободу женщины. Я тогда сказал ей, что не беру на себя никаких обязательств, что отдаюсь только на время этим отношениям.
Беклешов. Ха, ха, ха! Ведь я вижу, что тебя смущает: ты думаешь, уж не дурно ли ты поступил в отношении ее? Вот идеализм-то! Да ты подумай, с кем ты имеешь дело. Помни ты, что эти люди считают дурным и хорошим. Ведь все нравственные понятия извращены в той среде, где они живут. С этими людьми ежели считатъся, всегда будешь в дураках. Первое правило знай, что то, что для нас нечестно – для них честно, и наоборот. С этим и соображайся. Но, положим, ты находил удовольствие с ней – на безрыбье и рак рыба – что ж из этого следует?
Венеровский. Это так, – но девица эта навязчива, считает за собой права и может повредить мне. И вообще, я бы желал устранить ее.
Беклешов. Надо посмотреть.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
То же, входит грязный сторож, старик, служащий вместо лакея, а потом Катерина Матвеевна и Иван Михайлович.
Сторож. Анатолий Дмитрич, ента барышня опять вас спрашивают, да и с барином.
Венеровский. Какая барышня?
Сторож. А ента, что прежде бывала, стриженая.
Венеровский. Это Прибышев с племянницей. Пусти.
Сторож уходит.
Беклешов. Вот на ловца и зверь бежит. Затравлю обоих.
Входят Иван Михайлович и Катерина Матвеевна.
Иван Михайлович. Ну, были в вашей школе с Катенькой. Любочка хотела тоже ехать, да боялась, – она простудилась вчера. Вот и заехали к вам. Ну, я вам скажу, Анатолий Дмитриевич, что за прелесть эти дети, что за такое-этакое! Да, вот истинно славно, славно!
Венеровский. Что ж, хорошо сделали, что заехали. Могу вас познакомить: Беклешов, мой товарищ – господин умный и хороший. Катерина Матвеевна, и вас знакомлю.
Катерина Матвеевна (крепко жмет Беклешову руку, так что он морщится от боли; Беклешову). Меня всегда поражало то явление, что между мужчинами связи товарищества имеют устойчивость, тогда как между женщинами явление это не… воспроизводится, так сказать. Не коренится ли причина этого в низшей степени образования, даваемого женщине? Не так ли?
Беклешов. Конечно, связь упрочивается единством воззрений, а не…
Катерина Матвеевна. Позвольте, позвольте. Я полагаю, вы близки преимущественно с Анатолием Дмитриевичем не в силу того, что вы товарищи, а в силу того, что вы разделяете одинаковые убеждения.
Беклешов. Конечно, мы-с разделяем одни убеждения. Вы в школе были?
Катерина Матвеевна. Да. Скажите, как вы думаете: мне пришла мысль, не может ли быть вредно развитие рефлексии у мальчиков? Согласитесь, ведь имеешь дело с слишком дельными личностями…
Беклешов. То-есть, я не знаю, как вы на это смотрите. Рефлексия есть только признак развития.
Продолжают говорить и отходят.
Иван Михайлович (Венеровскому). Я и давно хотел посмотреть эту школу – так интересно! а вместе с тем надо, думаю, нам переговорить нынче о делах, помните, о состоянии Любочки; вот я привез с собой. (Показывает портфель.) Здесь нам и удобнее будет. Потолкуем, а потом я вас повезу к нам. Что ж, Катеньке можно сказать, так как нынче все узнают. Она нам не помешает, а еще напротив – совет даст, – она хоть и с странностями, а человек умный. Катенька!
Венеровский. Теперь неловко, – знаете, этот господин…
Иван Михайлович. Ну, можно и после. Только уж нынче я вас не отпущу. Ведь надо же вам знать. (Беклешов и Катерина Матвеевна подходят.) Ну, как я вам благодарен, Анатолий Дмитриевич, за позволение посетить школу. Что за прелесть эти детинятки, я не могу опомниться. Как веселы, любознательны, какие успехи, и какое это… что-то такое… Это вам надо отдать справедливость, дивно устроено! Славно. Вот именно-то доброе дело… славно, славно.
Венеровский. Да, все работаем понемножку. Хоть и мешают, да ломим.
Иван Михайлович (Беклешову). Я нахожу, что для нашего народа нет прогресса без истинного образования, я разумею нравственное образование.
Беклешов. Да, как кто понимает нравственное образование, а конечно, полезно.
Катерина Матвеевна. Позвольте, позвольте! Скажите, Анатолий Дмитриевич, отчего вы не ввели звуковую методу? Она доступнее и рациональнее, гораздо рациональнее.
Венеровский. Что ж, не все рационально делается. Я предпочел Золотова упрощенную методу.
Катерина Матвеевна. А еще мне хочется вам прямо высказаться. Вот мы говорили с Беклешовым. Я полагаю, что нерационально развивать рефлексию в низко стоящих личностях.
Иван Михайлович. Извините, мне только нужно зайти в присутствие, а потом поедемте, переговорим.
Венеровский (к Катерине Матвеевне). Сейчас посудим-с, хе, хе, хе! (Ивану Михайловичу.) Что ж, заезжайте, вот и Беклешов с нами поедет. Есть где сесть в вашем тарантасе, что ли?
Иван Михайлович. Сядем, сядем. (К Беклешову.) Очень, очень рад. Нынче у нас приятный день. И приятель Анатолия Дмитриевича для нас дорогой гость.
Говорят тихо.
Катерина Матвеевна (к Венеровскому). Ежели я останусь здесь, я возьму на себя часть преподавания в этой школе. Я вам докажу на опыте, что рефлексия вредна.
Венеровский. Что ж, это можно.
Иван Михайлович (уходя). Так до свиданья, я в пять минут готов.
Венеровский (Ивану Михайловичу). Что ж, приходите, приходите. (К Катерине Матвеевне.) Почему же вы так нападаете на развитие рефлексии в детях? Я полагаю, что то, что есть благо для нас, будет благо для каждого.
Катерина Матвеевна (к Венеровскому). Нет, позвольте, позвольте! Во мне столько возникло идей по случаю посещения этой школы! Является вопрос: что вы хотите сделать из этих личностей? Признаете ли вы развитие каждого индивидуума за несомненное благо, или развитие единицы без общественной инициативы может повредить этим единицам в силу существующего ненормального порядка?
Венеровский. Я признаю-с развитие всегда за благо, в каких бы формах оно ни проявлялось бы, но…
Катерина Матвеевна. Да, по пути прогресса, прибавьте.
Венеровский. Само собой подразумевается. Но, ведь надо принять в соображение препятствия окружающей среды.
Катерина Матвеевна. Это так, но что хотите говорите, я уж сказала вам, что я чутьем сознаю, что вам не по плечу вся эта убивающая обстановка, затхлая атмосфера, которою мы дышим…
Венеровский (хочет что-то сказать приятелю). Ты…
Катерина Матвеевна. Нет, позвольте, позвольте, дайте мне высказаться. Вы задались мыслью в этом застое прокладывать свет, но вас задавит среда, вам нужна более широкая арена. (К Беклешову.) Не так ли?
Беклешов (тихо Венеровскому). Ну, брат – девица! Вот и выскажись.
Катерина Матвеевна (подумавши). Да, это посещение породило во мне такую вереницу идей. Я еще больше стала уважать вас. (Жмет руку Венеровскому и говорит ему тихо.) Нынче срок, который я назначила вам; я выскажусь нынче. Я желаю говорить с вами одна. (Громко, к Беклешову.) Беклешов, я выше общественных предрассудков, я имею личное дело к Венеровскому и потому прошу вас уйти. Вы тоже выше?…
Беклешов. Конечно; я посижу в той комнате. (Уходя, к Венеровскому.) Тем лучше. Да, развитая, а неприятная, могу сказать. (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же, без Беклешова. Катерина Матвеевна молчит, Венеровский посмеивается и молчит тоже.
Катерина Матвеевна (приходит в замешательство). Да, нынче тот срок… и так сказать… да, внутренняя работа совершилась… но вы честная личность… женщина уже вышла из-под того гнета, в котором душили ее… она равноправна мужчине, и я… да, я пришла честно и прямо сказать вам… я глубоко сознала самое себя… да, я… Да скажите же что-нибудь!..
Венеровский. Я послушаю. Разговор, кажется, должен быть интересен.
Катерина Матвеевна. Да, но так сказать… да, погодите…
Венеровский. Я подожду. Вы обещали сообщить мне ваши чувства, но вас что-то затрудняет. Вы свободная женщина – вы превозмогите себя. Для ясности отношений нужна ясность выражений, слова. А определенность в наших отношениях мне весьма желательна. Я выскажусь прямо, и вы высказывайтесь, не стесняясь староверческим взглядом на отношения мужчины и женщины. Вы не затрудняйтесь, – это старый Адам, как говаривали мистики блаженной памяти, смущает вас… Ну-с…
Катерина Матвеевна (решительно). Да, это так, это старый Адам. Я выше этого. (Протягивает руку.) Венеровский! Я исследовала глубину своего сознания и убедилась, что мы должны соединиться! да… В каких формах должно произойти это соединение – я предоставляю вам. Найдете ли вы нужным, ввиду толпы и неразвитых как ваших, так и моих родственников проделать церемонию бракосочетанья – я, как ни противно это моим убеждениям, вперед даю свое согласие и делаю эту уступку. Но я желаю одного. Среда, как я уже сказала, душит вас и подавляет меня. Мы должны уехать отсюда. Мы должны поселиться в Петербурге, где найдем более сочувствия нашим убеждениям, и там должны начать новую жизнь, на новых принципах и основах. Вопрос же об обладании мною уже решен между нами.
Венеровский. Вот-с это честно и ясно. По крайности-с и я могу высказаться так же категорично и постараюсь.
Катерина Матвеевна. Позвольте, позвольте, я не все сказала. Жизнь, которая ожидает нас, будет иметь значение не только для нас, но и для целого общества. Мы будем первообраз новых отношений мужчины и женщины, мы будем осуществлением идеи века, мы будем…
Венеровский. Позвольте и мне сказать словечка два!
Катерина Матвеевна. Венеровский! я уважаю вас, – вы знаете меня. Я женщина свободная и равноправная мужчине. Я горжусь тем, что первая сказала: я хочу соединиться с вами и жду честного, сознательного ответа. Все это очень просто. (Откидывает волосы и ходит в волнении.)
Венеровский. Вот и оказывается всегда, что простое и честное отношение к жизни удобнее и целесообразнее. Вы говорите, что желаете соединиться со мной. Это весьма понятно: по крайней мере, и знаешь, что отвечать. Ваш самый выбор и способ его выражения, все доказывает ту высокую степень развития, на которой вы стоите. Я не знаю другой девицы, которая бы могла поступить так сознательно. Я прямо отвечаю, что это соединение мне неудобно, и потому не могу принять его. Что же касается до наших прежних отношений, то именно то нравственное чувство правды, которым вы обладаете в такой силе, должно ручаться за вашу скромность в этом отношении.
Катерина Матвеевна. Позвольте, позвольте… Вы отказываете мне? (Останавливается и откидывает волосы.)
Венеровский. Катерина Матвеевна, нет современного человека, который бы не считал наградой за свои труды ваше предложение, но я сделал другой выбор, и потому…
Катерина Матвеевна. А! хорошо, очень хорошо… Позвольте, я уважаю вас. (Ходит в волнении.)
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же и Иван Михайлович.
Катерина Матвеевна. А, Иван Михайлович! Мы переговорили, положенье разъяснилось. Да, я очень рада этой определенности. Да, мы все уяснили.
Иван Михайлович. Разве что-нибудь было неясно между вами?
Венеровский. Более отвлеченные вопросы.
Катерина Матвеевна. Позвольте, не вполне отвлеченные… ну, да все равно, я очень рада, поедемте домой…
Иван Михайлович. Нет, уж извини. Нынче я обещал переговорить с Анатолием Дмитриевичем о делах и нарочно сюда приехал, вот и бумаги привез… Теперь, Катенька, тебе можно сказать. Поздравь меня и Анатолия Дмитриевича. Он сделал лестное для нас предложение Любе и женится первого августа.
Катерина Матвеевна (Венеровскому). Есть три рода любви: любовь Астарты, любовь Афродиты я любовь равноправности… Венеровский, вы не встали еще выше любви Астарты. Я считала вас выше… но я все еще уважаю вас. Иван Михайлович, вы долго будете говорить?
Иван Михайлович. Да, с четверть часа пробудем и поедем.
Катерина Матвеевна. Венеровский, дайте мне последнюю «Полярную звезду», я почитаю.
Венеровский (подает ей книги). Вот она; обратите внимание на эту статью. Очень он хорошо разбирает… Да не хотите ли в ту комнату, чтоб мы вам не мешали?
Катерина Матвеевна. Нет.
Венеровский. Право, вам лучше.
Катерина Матвеевна. Нет.
Венеровский (в сторону). Опять невозможно объяснение!
Катерина Матвеевна садится к столу в стороне, облокачивается и начинает читать, изредка взглядывая на Венеровского и сомнительно качая головой. Иван Михайлович садится к столу, раскрывает портфель и разбирает бумаги, Венеровский садится против него.
Иван Михайлович. Ну, вот, любезный и дорогой Анатолий Дмитриевич…
Венеровский. В чем дело-с? Говорите.
Иван Михайлович. Вы были так благородны в первый день, когда я стал говорить о Любочкином состоянии, что отклонили от себя этот разговор; я это очень ценю, поверьте. Но согласитесь, что мне, как отцу, приятно, так сказать, дать отчет в управлении состоянием дочери, дать отчет перед будущим ее мужем…
Венеровский. Что ж, я слушаю-с. Говорите.
Иван Михайлович. Ведь я откровенно скажу. Можно бы другому совеститься, как бы не сочли за корыстолюбие, но уж вам-то, Анатолий Дмитриевич, кажется, можно быть покойным и на этот счет. Уж верно, никто не скажет, чтобы вы женились на деньгах…
Венеровский (оглядываясь на Катерину Матвеевну). Конечно, так. Но все это не ведет нас к делу.
Иван Михайлович (разбирает бумаги, берет одну). Видите ли, у меня состояние небольшое, оно перейдет к сыну. У Любочки состояние матери. Мать желает удержать себе некоторую малую часть – остальное, мы решили, что все перейдет вам…
Катерина Матвеевна (встает, откидывает волосы). Позвольте, позвольте, Анатолий Дмитриевич, уважение, которое я имела к вашей личности, начинает колебаться в глубине моего сознания. Вы две недели тому назад высказали убеждение, что не уважаете Любочку. Это было в порядке вещей.
Иван Михайлович. Катенька, не мешай, что ты приплетаешь!
Катерина Матвеевна. Позвольте, позвольте! Венеровский, вы высказали мне убеждение, что не уважаете ее как женщину, а теперь вы женитесь. Это непоследовательно.
Венеровский. Я не понимаю, с какою целью вы говорите это.
Катерина Матвеевна. Позвольте, я сказала: вы непоследовательно поступили. Я высказала только это. Теперь вы трактуете с Иваном Михайловичем о денежных делах вашей невесты, – так, кажется, это называется? Я вижу в этом факте низкий торг человеческой личностью и потому прошу вас не оскорблять меня, не оскорблять друг друга, не оскорблять достоинство человека, продолжая этот разговор. Я все сказала.
Иван Михайлович. Однако, Катенька, это становится скучно и глупо.
Венеровский. Весьма странно – все, что я могу сказать (тихо к Ивану Михайловичу). Оно, действительно, скучный разговор, и ежели вам желательно передать что-нибудь, передайте Беклешову, а мне, право, и некогда, а я ему скажу.
Иван Михайлович. Что ж, Анатолий Дмитриевич, поедемте ко мне. Зовите его. Поедемте!
Катерина Матвеевна. Я не допущу этого унижения.
Иван Михайлович. В самом деле, это скучно, едемте.
Венеровский. Я вслед за вами.
Иван Михайлович и Катерина Матвеевна уходят.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Беклешов (выходит из другой комнаты). Ну, брат, могу сказать – девица азартная. Ее надо устранить. Необходимо надо устранить.
Венеровский. Но как?
Беклешов. Я боюсь одного, что вся эта сцена была сыграна и что рьяная девица Дудкина подучена Зуботыковым.
Венеровский. Нет, девица действовала в простоте глупой души.
Беклешов. Я тебе говорю, что нет мерзости, на которую эти господа бы не были способны. Но дело в том, что ты мне поручаешь переговорить с отцом о состоянии – скажи ему это дорогой, – и от меня он не отвертится. Насчет девицы ж я знаю одно: она снедаема потребностью любить. На нее надо напустить какого-нибудь юношу, тогда только она от тебя отстанет. Едем. Я затравлю их обоих.
Венеровский. Практичный муж, да. Хе, хе!
Занавес опускается
Конец первой сцены второго действия