(К шестидесятилетию со дня смерти)

Шестьдесят лет назад прах А. И. Герцена был опущен в землю на кладбище Пер Ля Шез. Что связывает нас сегодня с автором "Былого и Дум", что дорого нам в великом представителе революционной демократии, основателе "Колокола" и "Полярной Звезды"?

Герцен бежал из николаевской России в Европу в канун революционных потрясений 1848 года. Он был свидетелем и участником февральской и июньской революций. Он был полон тогда свежей и молодой веры в силу и мощь радикальной буржуазии. Тогда он еще видел в утопическом социализме не только критику буржуазного общества, но и верный путь к разрешению "социального вопроса"...

"Видя, как Франция смело ставит социальный вопрос, я предполагал, что она хоть отчасти разрешит его, и оттого был, как тогда называли, западником. Париж в одни год, отрезвил меня -- зато этот год был 1848 год... Попытки нового хозяйственного устройства одна за другой выходили на свет и разбивались о чугунную крепость привычек, предрассудков, фактических стародавностей, фантастических преданий. Она были сами по себе полны желаний общего блага, полны любви и веры, полны нравственности и преданности, но не знали, как навести мосты из всеобщности в действительную жизнь"...

Первое соприкосновение с европейской действительностью разбило вдребезги идеалистические упования Герцена. Он понял, что мечты о всеобщем благе -- недостаточное оружие для борьбы с "социальным людоедством", с "социальной антропофагией", как называл Герцен уклад ненавистного ему капиталистического общества.

Из этого сознания -- из крушения идеализма -- и родился тот острый скепсис, который пронизывал творчество Герцена, который составлял его отличительную черту.

"Духовный крах Герцена, его глубокий скептицизм и пессимизм после 1848 года был крахом буржуазных иллюзий в социализме. Духовная драма Герцена была порождением и отражением той всемирно-исторической эпохи, когда революционность буржуазной демократии уже умирала в Европе, а революционность социалистического пролетариата еще не созрела,-- писал о Герцене В. И. Ленин.

"С того берега" стало ярчайшим памятником герценовского скептицизма, саркофагом, в котором были похоронены иллюзии и прекраснодушные утопические мечтания, и, вместе с тем, памятником жесточайшей критики буржуазного общества. Из глубочайшей ненависти к капиталистическому обществу могли бы возникнуть поиски иных исторических сил, которые призваны это общество опрокинуть. Но понимания исторической роли пролетариата у Герцена не было. Роль пролетариата в историческом процессе Герцену была неясна, равно как ему навсегда осталась неясной сущность учения Маркса. И потому Герцен до конца дней своих не мог уяснить себе единственно мыслимого перехода от столь ненавистной ему "капиталистической антропофагии" в царство социализма.

Этот скептицизм, непонимание новых исторических сил подвергались жесточайшим наладкам со стороны молодого поколения революций. Разночинец Чернышевский поучал аристократа Герцена, доказывал ему, что буржуазная демократия еще не является последним словом, последней движущей силой революции. Чернышевский, в отличие от Герцена, знал, что "главная масса еще не принималась за дело. Ее густые колонны еще только приближаются к полю исторической деятельности".

-- Рано, слишком рано заговорили вы о дряхлости западных народов. Они только лишь начинают жить,-- возражал Герцену Чернышевский.

Но величие Герцена и связь его с последующими революционными поколениями заключалась как раз в том, что он не замкнулся в своем скептицизме и сумел понять историческую правду молодого поколения революции. Герцен-демократ и революционер одержал победу над Герценом-скептиком и либералом. Именно в этом непреходящее историческое значение Герцена.

"Не вина Герцена, а беда его, что он не мог видеть революционного народа в самой Россия сороковых годов. Когда он увидал его в шестидесятых годах, он безбоязненно встал на сторону революционной демократии против либерализма" (Ленин).

Герцен видел спасение от калиталистической "антропофагии" в крестьянской общине. Только она, по его мнению, могла вывести Россию из мрака той ночи, в которой пребывала буржуазная Европа.

-- Что может внести в этот мраас русский мужик, кроме продымленного запаха черной избы и дегтя?-- спрашивал Герцен.

-- Мужик наш вносит не только запах дегтя, но и еще какое-то допотопное понятие о праве каждого работника на даровую землю,-- писал Герцен. Он видел задачу новой эпохи в том, "чтобы на основании науки сознательно развить элемент нашего общинного самоуправления, минуя те промежуточные формы, которыми по необходимости шло, путаясь по неизвестным путям" развитие Запада". Нужно отметить, что осуществление права на землю Герцен не связывал с революционным движением самого крестьянства. Наоборот, предоставление крестьянству земли он ожидал "сверху", от правительства. Эту сторону в народничестве Герцена подверг неумолимой критике "великий мужицкий революционер" Чернышевский.

Народнические теории Герцена и его эпигонов давно изжили себя. Но беспощадная критика капиталистического общества, критика" облеченная в блестящую литературную форму, развернутая во всеоружии могучего литературного таланта, пережила все прочие элементы в творчестве Герцена. Огромный литературный дар, огромная изобразительность подняла произведения Герцена, независимо от их философских социологических и политических построений, на высоту исторического памятника, тесно связанного о историей целого революционного поколения. Об этом поколении в 1912 году В. И. Ленин писал:

"Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три масса, действовавшие в русской революции. Сначала дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию. Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры и разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями "Народной Воли". Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. "Молодые штурманы будущей бури";-- звал их Герцен. Но это не была еще сама буря. Буря -- это движение самих масс. Пролетариат, единственно до конца революционный класс, поднялся во главе и впервые поднял к открытой революционной борьбе миллионы крестьян. Первый натиск бури был в 1905 году. Следующий начинает расти на наших глазах".

Пророчество Владимира Ильича было всецело оправдано историей. Мы стали свидетелями и участниками той революционной бури, первые взлеты которой наблюдал Герцен.

"Литературная газета", No 3 , 1930