После того как Волжин и Пересветов одолели матерого гитлеровского снайпера, за ними окончательно утвердилась слава лучшей в полку снайперской пары. Оба они были награждены орденом Славы. И уже сам командир полка стал придумывать боевые задания, достойные их мастерства.
Однажды командир полка, вместе с замполитом, пришел к капитану Ивлеву и сказал:
— Есть одно дело, Степан Мироныч. Дай-ка карту.
Капитан развернул на столе карту боевых действий, и полковник Зотов продолжал:
— Обнаружил я на правом фланге нашего участка одно интересное местечко. Вот оно, гляди сюда!
Он взял красный карандаш и уверенно обвел толстой чертой одно место на карте. Капитан смотрел с некоторым недоумением: карандаш полковника забрался во вражеское расположение — не по ошибке ли? Высказать свои сомнения капитан постеснялся да и не успел — полковник сейчас же все объяснил.
— Гляди! Здесь, за передним краем немецкой обороны, в ложбинке имеется небольшая лесная посадка. Дубки, березки и тому подобное. Интересно для нас это место вот чем. Там гитлеровцы нарыли много окопов; это у них, по-видимому, запасные ОП для минометов. А в окопах пока никого нет. Прошлой ночью мои разведчики облазали всю лесопосадку: там даже полевых караулов не оказалось. Вот мне и пришла в голову одна мысль… Посоветовался я с замполитом, он мою мысль одобрил. Вот, слушай, комбат, что мне пришло в голову. Что, если ночью заслать в эту лесопосадку трех-четырех снайперов? Засев там, в пустых окопах, они могут перебить немало гитлеровцев. Гляди, что получается. Они окажутся в непосредственной близости от немецких блиндажей, землянок и от минометных позиций. Смотри, стрелять они будут сюда и сюда. И сюда тоже!
Полковник Зотов красным карандашом наметил на карте трассы снайперских пуль. Делал он это с явным удовольствием: сначала проводил толстую жирную черту, потом превращал ее в стрелу. Красные стрелы упирались остриями в условные кружки и треугольнички с флажками.
Офицеры склонились над картой. На нее были нанесены командные и наблюдательные пункты врага, огневые позиции немецких пушек и минометов, землянки. Можно было подумать, что карта эта добыта у немцев. Но это было не так. Это был плод длительной работы нашей наземной и воздушной разведки — коллективный труд множества опытных «следопытов». Данные воздушной разведки проверялись наземной. Такие карты, позволяющие ориентироваться во вражеском расположении, как в своем собственном, никого не удивляли.
— Гляди, что получается-то! — еще раз повторил полковник, которому, по-видимому, очень хотелось услышать одобрение своего плана. Но капитан Ивлев ответил с обычной сдержанностью:
— Да, пожалуй, кое-что может получиться. А не зацапают их немцы?
— Не позволим! — воскликнул полковник. — Если действовать толково, все предусмотреть, эффект будет большой.
— Не люблю вперед загадывать, — сказал капитан Ивлев. — Цыплят по осени считают.
— Что ж, и до осени недалеко! — усмехнулся полковник Зотов. — Значит, так: завтра все подготовим и ночью забросим снайперов в лесопосадку. Придадим им двух разведчиков с ручным пулеметом. Сколько послать снайперов, как ты думаешь?
— Троих будет достаточно.
— А ты как полагаешь, Федор Васильич? — обратился Зотов к замполиту.
— Что я? Вам виднее, — отвечал Губарев.
— Ишь ты, как скромничает! — рассмеялся Зотов, — будто и не он обсуждал со мной этот план! Ведь где дело касается снайперов, без замполита не обойдется. Любит он снайперов. Все мы их любим, а он — особенно.
— Как ни заботься о снайперах — все будет мало, — серьезно сказал Губарев. — Поставь себя на место снайпера… вернее сказать, положи-ка себя на его место. Примерно, так: в четырехстах метрах от нашей передовой траншеи и в двухстах метрах от вражеской. Или, того лучше: на твоем «интересном местечке», где со всех сторон — враги. И какие враги! Сам знаешь…
— Понимаю, — перебил Зотов. — Это я понимаю. Не каждый может…
— Не совсем так, — возразил Губарев. — У нас каждый может. В том и сила наша. Ведь у гитлеровцев тоже имеются храбрецы. Но у них это исключительное явление, а у нас… — у нас как в песне поется: «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой».
— Это так, — согласился командир полка. — Если не каждый, то почти каждый советский человек в известных условиях может стать героем. А сейчас нам нужны три уже проявивших себя героя, три смелых и опытных снайпера. В засаду мы пошлем, конечно, Волжина и Пересветова… а кто же будет третьим? Кто у тебя, капитан, есть еще?
Командир батальона некоторое время молчал. Он думал: не безрассудно ли на такое рискованное дело отдавать сразу всех самых лучших снайперов? А вдруг ни один из них не вернется?
— Самарин есть у него, — подсказал Губарев. — Отличный снайпер. Ленинградец.
— Правильно! — обрадовался полковник Зотов. — Самарин подстать Волжину и Пересветову. Давай Самарина, Степан Мироныч, не скупись. Делать, так делать! Разведчиков я дам своих. Силантьева пошлем и еще кого-нибудь.
— Так! — сказал капитан Ивлев, отогнавший уже опасливые мысли. — Делать, так делать!
— Отлично, — заключил командир полка. — Давайте обсудим еще раз детали операции. Необходимо предусмотреть все хода противника…
В тот же день был создан «особый отряд», как в шутку назвал полковник Зотов группу из пяти человек, под командой Волжина. Задание пришлось по душе Волжину. Он говорил Пересветову:
— Помнишь, мы с тобой просили комбата разрешить нам вылазку в тыл противника? Тогда он наотрез отказал!
— Как же! Помню! Даже во сне видеть эту вылазку запретил! — усмехнулся Пересветов.
— А теперь, брат, не во сне, а наяву дело будет. Что же изменилось? Капитан Ивлев переменился, что ли?
— Нет, Вася, я думаю, это мы переменились. Стали опытнее, и за нас бояться уже не приходится.
— Точно! Теперь комбат уверен, что мы нигде не пропадем. За себя постоять сумеем и боевое задание не провалим. Хорошая выдумка, Ваня!
— Задумано неплохо, — согласился Пересветов. — Только не говори «гоп» раньше времени. Надо сначала прыгнуть.
— Капитана Ивлева цитируешь? Прыгнем, Ваня! Если физкультурник правильный разбег взял, как же ему не прыгнуть? Прыгнет обязательно. А в изречении насчет «гоп» есть, мне кажется, доля суеверия. Вроде приметы получается. А в приметы я не верю. Пускай мне десять кошек дорогу перебегут, ничего плохого не случится. Именно потому, что я не верю в приметы. А с человеком суеверным, пожалуй, и случится, потому что он потеряет уверенность в себе, духом падет. А коль ты духом упал, тебя и кошка съест!
— В приметы я тоже не верю, — сказал Пересветов. — Я только против хвастовства. Задумано хорошо — сделать надо отлично. Целей там должно быть до черта! Там можно показать гитлеровцам, что значит иметь дело с советскими снайперами!
— Не говори «гоп», не прыгнувши, — голосом Пересветова сказал Волжин, и оба расхохотались.
Находившийся в землянке старый солдат тоже невольно улыбнулся, думая: «Что за молодежь нынче пошла! На страшное дело идут, а хохочут! Раньше того не было. Раньше с молитвой шли. А теперь — со смехом. Отчаянные ребята!»
Свой разговор снайперы вели, лежа на нарах, в землянке. Всем участникам вылазки приказано было после обеда отдыхать, выспаться «про запас». Пересветов охотно выполнил это приказание — очень скоро заснул и спал до вечера. А Волжину не спалось. Он встал и взялся за свою планшетку, в которой находилась схема расположения противника в районе их действий и начерченный разведчиками план немецких окопов в лесной посадке. Волжин залюбовался схемой. На ней были обозначены: несколько КП, огневые позиции минометов, целая улица землянок! Все это скоро будет перед ними — на близком расстоянии. Поскорей бы попасть туда!..
Терпеливейшего из воинов — снайпера мучило нетерпение. Нескончаемо тянулся летний день, стрелки на его часах как будто остановились вовсе. Снайпер даже несколько раз подносил их к уху: не остановились ли в самом деле? Часы тикали, но словно бы медленнее, чем обычно. Об опасности предстоящего дела Волжин не думал, хотя хорошо представлял ее себе.
Кончился долгий день, прошел и вечен. Ночь была облачная, темная, как по заказу. Снайперов провожал в засаду сам командир полка. Он сказал им коротко:
— Помните, ребята: где бы вы ни были, вы не одни. Мы с вами. Я вас в обиду не дам… Ну… действуйте! Ни пуха, ни пера!
И вот снайперы Волжин, Пересветов, Самарин и разведчики Силантьев и Перепелица незадолго до полуночи очутились перед самой немецкой траншеей.
Пять человек в маскхалатах неслышно подползли к невидимой в ночной мгле немецкой проволоке и уверенно, один за другим нырнули под нее. Этот проход прошлой ночью был проделан саперами, Побывавший здесь с ними Перепелица сейчас вел всех. Ему досталось ответственное дело: перед проволокой было минное поле, и на проволоке тоже были навешены противопехотные мины. Стоит одному попасть на мину — и никто не уйдет отсюда: место взрыва осветят ракетами, всех обнаружат и расстреляют из пулеметов и автоматов. Но этого не должно было случиться: Перепелица очень хорошо знал безопасный, разминированный путь.
А гитлеровцы и не подозревали, что в их минном поле расчищен проход и в заграждениях проделан лаз. За несколькими рядами колючей проволоки и множеством мин они чувствовали себя спокойно.
Труднее всего было перебраться через стрелковую траншею, где, конечно, были немецкие солдаты. Тут уж саперы ничем не могли помочь снайперам и разведчикам. Но сержант Силантьев не считал это дело трудным — было бы только темно. А ночь была темная-темная. Только в такую ночь и можно было предпринять дерзкую вылазку в стан противника.
Силантьев хорошо знал, где находятся ночью немецкие часовые и как они себя ведут; никто лучше его не умел бесшумно снять вражеский пост.
Но сейчас снимать часового в стрелковой траншее не следовало — его исчезновение вызвало бы тревогу у врагов.
Все пятеро залегли под самым бруствером. Через несколько минут они ясно услышали позевывание, сопенье и кряхтенье, потом вправо от них что-то слабо забелело над бруствером. Так белеет во тьме лицо человека, то расплываясь в ней, то вырисовываясь чуть яснее. Очевидно, гитлеровец тщетно пытался разглядеть что-нибудь впереди. Снайперы и разведчики отползли в сторону метров на тридцать, осторожно перелезли через бруствер, спустились в траншею и стали пробираться к ближайшему ходу сообщения. Наткнулись на нескольких опавших немцев. Волжин задел за чьи-то длинные ноги.
Снизу послышалось сонное ворчанье:
— Осторожней, скотина! Кого это впотьмах черт носит?
Но произнесший эти слова немец сейчас же снова захрапел. Гитлеровцы спали крепко и спокойно — под охраной недремлющих часовых, за колючей проволокой, рогатками и минными полями.
Вот, наконец, и ход сообщения — узкий земляной коридор, облицованный жердями. В эту ночную пору он безлюден, по нему можно безопасно проникнуть в глубь расположения противника.
Разведчики двигались быстро, но бесшумно: они умели ходить по-кошачьи. Снайперы старались подражать им, не ступая на пятки и легко ставя ноги. Силантьев шел впереди, осторожно прислушиваясь. Вдруг он остановился и предупредил тихонько:
— Идут навстречу. Приготовиться!
Гитлеровцы были еще далеко: в тихую ночь осторожные шаги можно услышать за сотни метров. А гитлеровцам не было нужды ходить на носках: они были «у себя дома» и топали, как лошади, по дощатому настилу траншеи.
Шаги быстро приближались. Силантьев определил, что идут двое, по-видимому, солдат и офицер. У разведчика были выработаны свои приемы и для встречи одного и для встречи двух и более врагов.
В траншее было темно. Ходить с фонариками здесь было запрещено: немцы боялись обнаружить направление траншеи и навлечь на себя огонь советской артиллерии. Гитлеровцы брели ощупью, вдоль стенки, и офицер то и дело поминал черта. Слово «Teufel» (черт) он произносил с каким-то злобным придыханием.
Офицер чертыхался, а солдат молчал и только пыхтел, стараясь попадать в ногу с начальником. Подкованные железом ботинки его громыхали по доскам.
Гитлеровцы почти наткнулись на невидимых во мраке разведчиков.
— Wer ist hier? (Кто тут?) — сердито спросил офицер, и это были его последние слова. Солдат свалился так же молча, как шел: Силантьев и Перепелица превосходно владели своими ножами.
— Надо убрать обоих наверх! — решил Силантьев: — Там их до утра не увидят.
Трупы подняли и, раскачав, выбросили из траншеи.
Все это заняло не более пяти минут. Путь был расчищен, группа двинулась дальше. Ход сообщения пересек вторую траншею и вывел за бугор, в низину.
А дальше все пошло гладко. Около полуночи снайперы оказались на месте.
Меж молодых дубков чернели глубокие окопы. Все было так, как на плане, сделанном разведчиками: в окопах — ни души.
Молча разошлись по заранее намеченным позициям. Волжин укрылся в центре участка. Пересветов и Самарин поместились на флангах; разведчики с пулеметом прикрывали тыл. Приспособить немецкие окопы было нетрудно, — все огневые позиции были готовы задолго до рассвета. А чуть забрезжило на востоке, снайперы взялись за бинокли.
Светало очень быстро. Скоро и невооруженным глазом можно было видеть немецкие землянки и круглые огневые позиции минометчиков. До землянок было метров пятьсот, а до минометных ОП и того меньше. Сильно и радостно забились сердца снайперов.
Прошло не менее часа, пока началось движение во вражеском стане.
Из ближней землянки — в секторе Пересветова — появились три солдата с автоматами. Они пошли к минометным окопам, очевидно, сменять часовых. Пересветов выстрелил. Один солдат упал, сраженный пулей, двое сейчас же залегли. Но укрыться им было негде, Пересветов пригвоздил обоих к земле. Часовые у минометов так и не дождались себе смены. Через полчаса один из них вылез из окопа и направился к землянке. Он не дошел даже до того места, где лежала их смена.
В секторе наблюдения Волжина находились штабные землянки. Там все еще спали. Волжин посматривал на часы. Он знал, что, по распорядку дня гитлеровцев, скоро у них должен быть подъем. Конечно, на фронте подъем не возвещается сигнальной трубой. Ровно в шесть из одной землянки выскочил солдат с веником. Он поспешно помахал веником возле землянки, поднял облако пыли и скрылся.
«Денщик офицерский, — решил Волжин и не выстрелил в солдата, ожидая цель покрупнее. — Подметает он неспроста — наверно, начальство выйдет».
И точно: из землянки вылез толстый офицер в одной нижней рубашке, заправленной в брюки, из которых выпирал большой живот; на ногах у него были домашние туфли.
«Ишь нашел себе курорт, гадина! — подумал Волжин. — Разъелся на русском хлебе! Ох, и цель же! Тут и новобранец не промахнется».
Толстяк едва уместился в базу — просвет между горизонтальными нитями прицеливания. Стрелять Волжин не спешил. Он ждал, что будет дальше.
Офицер помахал короткими руками, потом стал делать приседания, которые никак не получались: плохо гнулись толстые ноги, и мешал живот.
«Утренняя гимнастика! От жиру задохнуться боится. Погоди, у меня есть верное средство от ожирения. Больше жиреть ты не будешь. Ручаюсь!» — и Волжин всадил пулю в жирную грудь фашиста. Тот упал навзничь.
Через несколько минут из той же землянки вышел другой офицер, чуть потоньше. Увидев убитого, он остановился в недоумении, потом подбежал к нему.
Волжин не стрелял, рассчитывая, что сейчас соберется еще несколько человек. Так и вышло: на крик второго толстяка прибежали два солдата и офицер. Волжин выстрелил. Толстяк упал, остальные со страхом и недоумением оглянулись на звук выстрела. Новый выстрел сразил офицера. Солдаты бросились бежать. Один свалился сейчас же, другой — у самой двери землянки.
С этой землянкой расчеты пока что были закончены; Волжин перезарядил винтовку и стал наблюдать за другими.
Особенно интересовала его большая землянка, к которой сходились телефонные провода. Очевидно, это был командный пункт — какой-то штаб.
Волжин давно уже знал распорядок дня гитлеровцев: снайперу это необходимо. Час смены караулов, часы завтрака и обеда — это время, когда можно ожидать появления многих живых целей. Эти часы нельзя упускать. А возле штаба можно подловить не одного офицера.
Действительно, через несколько минут к большой землянке подкатил мотоцикл. В колясочке сидел немец в фуражке с неимоверно высокой тульей.
«Офицер связи! — решил Волжин. — Пожалуй, с важным донесением или приказом. Обычные донесения доставляют солдаты».
Волжин выстрелил, как только офицер вылез из коляски. Гитлеровец ткнулся носом в пыль, а фуражка его колесом покатилась по дороге. Вторая пуля Волжина сшибла солдата, сидевшего за рулем. Мотоцикл продолжал ровно и равнодушно потрескивать, будто ничего не случилось. Из землянки выбежал ефрейтор (видимо, штабной писарь). Его встретила на пороге третья пуля Волжина.
«Начало неплохое, — думал снайпер. — Посмотрим, что будет дальше. Штабу этому я сегодня крепко насолю! Будут помнить Ленинград!..»
В секторе Самарина находились какие-то склады. Никого там не было. Видно, Самарин скучал и злился, завидуя товарищам, выстрелы которых он слышал и ревниво считал:
«У Пересветова уже шесть. У Волжина — семь. А у меня все ноль! Просижу зря, как дурак, и вернусь ни с чем!» Он уже подумывал «примазаться» к Волжину, когда в его секторе появится сразу несколько целей. Но тут и ему улыбнулось счастье: из-за угла склада показалось пять гитлеровцев — разводящий и четверо часовых.
Самарин уложил сначала разводящего, потом одного из солдат. Трое остальных разбежались в разные стороны. Двоим удалось скрыться за землянку, третий не успел — пуля Самарина свалила его.
Остававшиеся в землянках гитлеровцы долго не могли понять, что творится вокруг. Они преспокойно выходили по одному, по два и тоже гибли от снайперских пуль. Так продолжалось почти час.
Но вот послышался вой немецких мин, и пулеметные очереди стали срезать листву с молодых дубков. Снайперам пришлось залечь на дно окопа.
Командир полка не дал в обиду своих снайперов: по гитлеровским пулеметам и минометам ударили полковые пушки. Завязалась артиллерийская перестрелка.
Переждав огневой налет, снайперы сменили свои позиции и принялись снова подкарауливать гитлеровцев. У себя в тылу фашисты вынуждены теперь были передвигаться перебежками и даже ползать на животе.
К штабной землянке сходились четыре провода: два синих и два красных. Глядя на провода., Волжин придумал кое-что. Не спеша, как можно точнее прицелился он в красный провод, выстрелил и с удовлетворением увидел, что пуля перерезала провод, — концы его поползли по земле, как красные черви. Потом он сделал такой же выстрел по синему проводу — и по земле поползли синие черви. Два выстрела, и с проволочной связью было покончено. Теперь оставалось только поджидать связистов, которые должны выйти на линию, чтобы восстановить связь.
Долго никто не показывался. Потом Волжин увидел осторожно ползущего немца с катушкой провода. Связист недалеко уполз — он двигался только до того момента, как Волжин на, жал спусковой крючок…
Под вечер разведчики, прикрывавшие тыл снайперов, сообщили, что из траншеи немецкого переднего края движется к лесной посадке до взвода гитлеровцев. В то же время сам Волжин увидел, как из дальних землянок выбежало несколько десятков фашистов, которые, развертываясь в цепь, направились тоже сюда. «Клещи» налаживают!»— понял Волжин.
Подобный случай был, конечно, предусмотрен командованием, пославшим снайперов в тыл врага. Волжин знал, что нужно было делать. Под прикрытием дубков он быстро отвел свой отрядик в полуразрушенный дом, стоявший несколько поодаль. Снайперы засели на чердаке, откуда прекрасно видны были обе группы врагов.
«Клещи» постепенно сжимались. Не зная, сколько русских скрывается в окопах на лесной посадке, фашисты продвигались очень медленно и осторожно.
Стреляя через проломы в крыше, снайперы стали бить гитлеровцев на выбор. Все внимание врагов было приковано к окружаемой ими лесной посадке. Они с хода обстреливали ее из винтовок и автоматов и за своей трескотней не слыхали выстрелов со стороны полуразрушенного дома. Видимо, приказ им дан был строгий, категорический: несмотря на значительные потери, они упрямо продолжали сжимать свои «клещи».
Вот, наконец, они добрались до лесной посадки, вошли в нее, скрылись за дубками. И тогда по лесной посадке ударили наши тяжелые минометы. Сплошная туча разрывов накрыла ее…
Облава на русских снайперов стоила полковнику Липпе не менее полуроты. А снайперы под грохот начавшейся канонады спокойно сидели на чердаке, дожидаясь наступления темноты.
Отход их был тоже тщательно продуман. В 21.00 наши полковая артиллерия и минометы произвели мощный огневой налет на немецкую траншею. Сосредоточив огонь на узком участке, полковник Зотов хорошо расчистил дорогу своим снайперам: все живое на пути их отхода было или уничтожено или подавлено. Снайперы и разведчики бежали по свежим, еще дымящимся воронкам. В том месте, где им предстояло перебраться через вражескую траншею, траншея эта была основательно разворочена несколькими прямыми попаданиями снарядов. Тут из какой-то норы выполз гитлеровец и выстрелил в Пересветова. Тот обернулся — и никого, конечно, не увидел в темноте. Искать фашиста было некогда. Пересветов побежал дальше, стараясь забыть о боли в плече.
В нашей траншее снайперов с нетерпением ожидали командир роты и командир батальона. Капитан Ивлев сейчас же велел вызвать санитара. Прибежала Маруся. Она тут же перевязала рану Пересветова, успела шепнуть:
— Теперь уж не отвертишься, в санчасть направят!
Пересветов думал иначе: он чувствовал себя хорошо, ранение оказалось легким — очередная царапина, на которые ему так везло.
Выслушав краткий доклад Волжина, капитан Ивлев сказал:
— Как будто ничего получилось. Пересветова направить в санчасть.
— Разрешите доложить, товарищ капитан! — забасил жалобно Пересветов. — Это ж царапина! Разрешите остаться в строю!
— Не разрешаю, — отрезал капитан. — В санчасть!
С командиром батальона не станешь «пререкаться», как с Марусей. Пересветов сказал: «Слушаюсь!»
Пересветова оставили на излечении в санчасти, где было несколько коек. Вместо привычного маскхалата пришлось ему облачиться в халат госпитального покроя и лежать целыми днями не в окопе, а на койке. С первого же дня он начал приставать к врачам с просьбой выписать его. Начальник санчасти говорил с улыбкой:
— Я слышал, что снайпер — самый терпеливый солдат. А оказывается — наоборот: самый нетерпеливый.
— Смотря что терпеть, товарищ майор! — возражал Пересветов.
— Все надо терпеть. Чем вам здесь плохо?
— Совестно, товарищ майор!
— Глупости. Подлечитесь недельку-другую, держать не станем.
Пересветову ничего не оставалось, как покориться своей участи. Находясь в санчасти, он жадно ловил всякие известия с передовой, из своего батальона: очень боялся, что без него произойдет что-нибудь важное.