Слава книги, естественно, становилась и славой ее автора. Ежедневно почтальон доставлял на Ореховую, 47 туго набитую сумку писем, и рабочий день Островского начинался обычно с их чтения. Он писал в очерке «Мой день»:
«…Письма. Они идут ко мне со всех концов необъятного Советского Союза — Владивосток, Ташкент, Фергана, Тифлис, Белоруссия, Украина, Ленинград и Москва.
Москва, Москва! Сердце мира! Это моя родина перекликается с одним из своих сыновей, со мной, автором книги «Как закалялась сталь», молодым, начинающим писателем. Тысячи этих писем, бережно разложенных в папки, — самое дорогое мое сокровище. Кто же пишет? Все. Рабочая молодежь фабрик и заводов, моряки — балтийцы и черноморцы, летчики и пионеры — все спешат высказать свою мысль, рассказать о чувствах, разбуженных книгой…»
Книга Островского стала могучим инструментом партийного воспитания. Высокая идейность большевика Корчагина, его воля и мужество, его неистребимый оптимизм, его победа над «превратностями личной судьбы» укрепляли силы строителей жизни. В нем увидели героя, которому можно и нужно подражать. Это была книга активного действия.
И из образов, населяющих эту книгу, не только Корчагин владел умом и сердцем читателей.
«Товарищ Островский! — писала ему одна девушка. — Я прочла вашу книгу «Как закалялась сталь». Она произвела на меня очень сильное впечатление. Ни одна книга не была для меня такой близкой, понятной, необходимой для жизни… Читая раньше книги, я искала в них героинь, на которых хотела бы быть похожей. Но таких героинь не находила. В вашей же книге я такую героиню нашла. Рита Устинович была настоящим, хорошим товарищем, она уважала своих товарищей и они ее уважали, и вообще при ней и с ней никто не мог себе позволить сделать то, что позволил бы сделать при ком-нибудь и с кем-нибудь другим. При ней никто не мог сказать плохое слово. Образ Риты Устинович дал мне ответ на вопросы, над которыми я за последнее время часто задумываюсь… Все замечательные качества вашей книги увеличивают еще то, что все в ней написанное — правда»[96].
Необходимая для жизни книга! Многим ли писателям, даже величайшего таланта, доставалась на долю такая оценка их произведений? Какое из других признаний, какая из других оценок могут сравниться с этой?
Когда моряков-подводников, поставивших рекорд длительности плавания, спросили: «Чем вы занимались в редкие минуты отдыха?» — они ответили: «Читали «Как закалялась сталь».
Бойцы Среднеазиатского военного округа, пересекшие безводные пространства пустыни, на привале обращались к книге Островского, и она помогала им преодолевать усталость.
Туберкулезные больные Баландинского санатория советовали пользоваться романом как лечебным средством. «Я считал себя уже погибшим, — сказал один из них, — но после прочтения «Как закалялась сталь» ощутил новый приток сил, энергии. Я понял, что еще не погиб и что сопротивление не напрасно. Не врач, а больной Павел Корчагин вернул меня к жизни».
Обо всем этом спешили сообщить Островскому, и он поистине был счастлив, слыша многоголосые, восторженные, братски родные отклики.
Его взволнованно спрашивали:
«Переведена ли «Как закалялась сталь» на языки зарубежных народов?.. Понимают ли те, кто этим делом ведает, всю необходимость распространения там твоей книги?»
Ему желали крепкого здоровья и долгой жизни, сил и бодрости.
Молодой рабочий, вспоминая, что радио дало Павлу Корчагину «жизнь, от которой он отброшен», заботился: стоит ли у постели Островского радиоприемник?
Чувашский актер хотел порадовать его обещанием, что он правдиво передаст в своей игре характер героев «Как закалялась сталь».
Из городов Орджоникидзе и из Симферополя простые советские люди считали своим долгом сообщить адреса врачей и клиник, которые помогут ему прозреть и стать на ноги.
«У Коли теперь жнива, — писала об этом времени Ольга Осиповна, — и жнива обильная. Он собирает теперь то, что посеял за все годы своей жизни. Массу писем он получает со всех сторон Союза. Его здоровье тает, как свеча. Он чувствует скорую развязку и спешит жить. Он говорит, что должен спешить, чтобы написать все то, что он наметил написать. Теперь у него идет сильная борьба, и чем слабее здоровье, тем больше он на него нажимает. Никакие и ничьи советы на него не могут действовать. Поддерживает в нем силы забота партии и народа»[97].
ЦК комсомола Украины постановил обсудить книгу Островского во всех ячейках и школах. «Этого я, признаюсь, не ожидал», — писал он. Радуясь тому, что он, наконец, вернулся снова в строй действующей армии советских людей, торжествуя от сознания, что его слово стало его делом, что он активно участвует в великом походе народа, в героических битвах за коммунизм, Островский спешил жить, то-есть работать.
— Надо работать, ибо жизнь — это труд, а не копчение неба.
— Я давно думал, Рая, можно ли применить понятие «слава» к тому, что происходит вокруг моего имени, — делился он с женой. — Потом испугался своих мыслей; они показались мне пошлятиной. А вот сейчас опять нет. Все-таки хорошее слово «слава», это его на западе изгадили… А у нас слава пахнет по-другому… Вот…
Обычным коротким движением одной лишь кисти он приподымал полученные за день письма.
— Такая слава не щекочет мелкого самолюбия. Такую славу не купить за деньги. Отдай кровь и жизнь за самое великое, за счастье своего народа, и он одарит тебя такой славой, что начинаешь жалеть, почему ты не можешь повторить жизнь, чтобы еще раз отдать ее в полное распоряжение родины.
Молодой писатель чувствовал себя должником. Он стремился скорее и полноценнее оплатить свой долг. «Нужно оправдать доверие и надежды партии. Пока есть силы, нужно написать молодежи пару книг».
Еще в 1933 году Островский задумал новый роман «Рожденные бурей». В печать проникло сообщение о нем. И ежедневный, все возрастающий поток устремленных к нему молодых, страстных, душевных писем торопил. Необходимо было спешить, ведь «развязка» действительно могла грянуть в любой день, в любой час.
Вот одно из писем, призывавших его к труду:
«Дорогой товарищ Островский! Мы с нетерпением ждем твоего нового романа «Рожденные бурей». Пиши его скорее. Ты должен сделать его прекрасно. Помни, мы ждем эту книгу».
«Мы» — это читатели. Миллионы читателей!
И вот ответ на их письмо:
«Для меня качество второй книги — дело чести. Я буду над ней работать настойчиво, любовно, вкладывая все, что дали мне пятнадцать лет моей коммунистической жизни. Большая победа первой книги не может закружить мне голову. Я не зеленый юноша, а большевик, который знает, как далека еще до совершенства и действительного мастерства моя первая книга».
Всю вторую половину 1934 года, после выхода в свет «Как закалялась сталь», Островский занят мыслями о романе «Рожденные бурей». Он составлял эскизные наброски плана, уточнял сюжет.
Не так легко подняться на новую, более высокую ступень творчества, добиться желаемого качества второй книги. «Я учусь упорно и настойчиво, — писал он 7 июля 1934 года. — Мне читают так много, пока не иссякнут у нас обоих силы — у меня и у читающего…»
Островский не просто перечитывает, — он тщательно исследует «Войну и мир» и «Анну Каренину» Льва Толстого.
Так же вслушивается он в мысли, высказанные в литературно-критических статьях А. М. Горького. Островский конспектирует их; он просит доктора Павловского выписать те места, которые нужно ему продумать. Вот, например, некоторые из этих выписок:
«…В нашей литературе не было и нет еще «романтизма», как проповеди активного отношения к действительности, как проповеди труда и воспитания воли к жизни, как пафоса строительства новых ее форм и как ненависти к старому миру, злое наследие которого изживается нами с таким трудом и так мучительно. А проповедь эта необходима, если мы действительно не хотим возвратиться к мещанству, и далее — через мещанство — к возрождению классового государства, к эксплоатации крестьян и рабочих паразитами и хищниками.
Именно такого «возрождения» ждут, о нем мечтают все враги Союза Советов, именно ради того, чтобы понудить рабочий класс к восстановлению старого, классового государства, они экономически блокируют Союз. Литератор-рабочий должен ясно понимать, что противоречие между рабочим классом и буржуазией — непримиримо, что разрешит его только полная победа или же гибель. Вот из этого трагического противоречия, из трудности задач, которые повелительно возложены историей на рабочий класс, и должен возникнуть тот активный «романтизм», тот пафос творчества, та дерзость воли и разума и все те революционные качества, которыми богат русский рабочий-революционер».
(«О том, как я учился писать», 1928)
«Писатель обязан все знать — весь поток жизни и все мелкие струи потока, все противоречия действительности, ее драмы и комедии, ее героизм и пошлость, ложь и правду. Он должен знать, что каким бы мелким и незначительным ни казалось ему то или иное явление, оно или осколок разрушаемого старого мира, или росток нового».
(«Письма начинающим литераторам», 1930)
«Литератор должен знать если не все, то как можно больше об астрономе и слесаре, о биологе и портном, об инженере и пастухе и т. д.»
(«О кочке и о точке», 1933)
«Наша молодая драматургия — ниже героической нашей действительности, а основное назначение искусства — возвыситься над действительностью, взглянуть на дело текущего дня с высоты тех прекрасных целей, которые поставил пред собой рабочий класс, родоначальник нового человечества. Мы заинтересованы в точности изображения того, что есть, лишь настолько, насколько это необходимо нам для более глубокого и ясного понимания всего, что мы обязаны искоренить, и всего, что должно быть создано нами. Героическое дело требует героического слова».
(«О пьесах», 1933)
В глубоком обдумывании этих горьковских мыслей сказалось пристальное внимание Островского к вопросу о роли и долге писателя, то-есть своем новом месте в боевом строю.
Сама жизнь дала молодому писателю наиболее полный ответ на его мысли.
17 августа 1934 года в Москве открылся первый Всесоюзный съезд советских писателей. Островский внимательно следил за работой съезда. От строки до строки прочитывалось ему все, что появлялось в газетах. Позже он изучал материалы съезда по стенографическому отчету, особенно вслушиваясь в слова А. А. Жданова, доклад и заключительное слово А. М. Горького.
Партия устами товарища Жданова напутствовала писателей:
«Создавайте творения высокого мастерства, высокого идейного и художественного содержания.
Будьте активнейшими организаторами переделки сознания людей в духе социализма.
Будьте на передовых позициях борцов за бесклассовое социалистическое общество».
Горячо воспринял это напутствие Островский. Им владело беспредельное желание вложить в страницы будущей книги всю страсть, все пламя сердца, чтобы она звала молодежь к борьбе, воспитывала в ней беззаветную преданность нашей великой партии.
«Делаю все, чтобы второе дитя выросло красивым и умным», — писал он А. Караваевой.
Но приступив к новой работе, писатель сразу же столкнулся с новыми трудностями. Их нельзя было преодолеть без поездки в Москву.
Задуман роман на материале времен борьбы с белополяками, а под руками — никакой литературы.
В письме от 22 ноября 1934 года мы читаем:
«…И вот здесь сразу же натыкаюсь на полное отсутствие исторического материала, то-есть у меня нет книг, брошюр, статей военного и политического характера, охватывающих 1918, 1919, 1920 годы в наших взаимоотношениях с Польшей. То, что есть в моей памяти от давно прочитанного, виденного и слышанного, недостаточно для основы политического романа. Нужно прочесть все заново, продумать и обобщить».
Он хотел порыться в документах, первоисточниках, ознакомиться с показаниями врага.
«Возможно, есть переведенные с польского на русский язык мемуары Пилсудского или какого-либо иного белопольского лидера? — спрашивал он москвичей. — Проработать эту фашистскую литературу мне было бы полезно. Врага надо изучить, тогда вернее будет удар».
Наконец его интересовали живые участники и свидетели событий, о которых предстояло рассказать.
«Особенно важно мне рассказать о первых ростках и собирании сил братской компартии Польши. Конечно, никакая книга не может мне заменить живой рассказ о живых людях; живые люди в художественном произведении почти все. Вот почему мне так нужна Москва…»
Островский не собирался зимовать в Сочи, тем более, что погода резко изменилась, начались бесконечные осенние дожди, уехали московские гости, стало тоскливо. Однако хлопоты по жилищным делам в Москве затянулись, и он вынужден был остаться в Сочи.
В Сочи он пережил тяжелую весть о злодейском убийстве Сергея Мироновича Кирова. «…И вот это гнусное убийство, — писал он, потрясенный, А. Караваевой. — Этот удар заполнил все. Подумай, Анна, каких гадин вырастила зиновьевщина!»
Охваченный гневом к врагам народа — фашистским убийцам — Островский в первых же числах декабря начинает диктовать свой антифашистский роман «Рожденные бурей».
Он с головой ушел в новую работу.
«Я работаю каждый день по шесть с половиной часов, — писал он 1 января 1935 года. — Пишу с десяти до трех с половиной, затем обед, отдых, вечером читаю книги. Пишу медленно, одну печатную страницу в день. Дело ведь не в количестве».
Он продвигается вперед медленно, но упорно. В начале января нового 1935 года готовы уже вчерне две главы. Первыми читателями и критиками этих глав были члены литературного кружка клуба «Профинтерн». На квартире Николая Алексеевича состоялось чтение и обсуждение написанного.
Островский трудно переносит дождливую сырую сочинскую зиму. Работу тормозит то вспышка гриппа, то двухсторонний плеврит. Врачи категорически запретили ему писать и даже читать. «Все кругом зовет к труду и действиям, а я засыпался», — пишет он И. П. Феденеву. Болезнь отрывает его на полтора месяца от труда; он подчиняется врачам, чтобы скорее вернуться к работе. Возвратившись же к ней, Островский наверстывает упущенное.
«Я жив, — пишет он 26 апреля М. 3. Финкельштейну. — Болезнь по-боку. Работаю, как добросовестный бык; от утра до позднего вечера, пока не иссякает последняя капля силы, — тогда засыпаю спокойно, с сознанием, что день прожит как следует… Да здравствует труд в стране социализма!.. Приложите руку к моему сердцу, оно гвоздит 120 ударов в минуту, — до чего у нас стало хорошо жить на свете!..»
В одной из бесед он сравнивал жизненный путь человека с дорогами, по которым шагает пешеход.
— Казалось бы, ровная дорога — самая легкая. А на самом деле нет ничего скучнее и утомительнее, чем ровный, однообразный путь. То ли дело, если приходится на пути и на горку вскарабкаться и пересечь лес или переплыть реку… Так и на жизненном пути: только когда преодолеваешь препятствия, дышишь полной грудью и живешь по-настоящему интересно…
Он не приспособлен был к размеренному и неторопливому бытию.
Работа, «преодоление препятствий» — именно в этом всегда заключалась для него счастливая полнота жизни.
Он диктует, редактирует написанное, знакомится с материалом, нужным для следующих глав (какую-то часть книг ему прислали друзья из Москвы).
Горком партии премировал его «за ударную работу на литературном фронте». Островский действительно трудился по-ударному. И в результате к началу мая были готовы и отосланы в Москву, в редакцию журнала «Молодая гвардия», пять глав.
Главы эти до появления в журнале, печатались в газете «Сочинская правда». У газетных киосков вырастали очереди. Читатели проявляли огромный интерес к новому произведению Николая Островского.
Работая над романом, он не выключал себя из общественной жизни. У его постели проходили собрания партийной группы, в которой он состоял; у него попрежнему собирался комсомольский актив; первого мая пришло руководство горкома партии, командование погранотряда; он вел переписку со своими многочисленными корреспондентами, считал себя обязанным помочь старой учительнице в получении пенсии и потребовать от Народного комиссариата здравоохранения Узбекистана разбора жалобы врача.
Он работал так интенсивно, что горкому партии пришлось вмешаться и своим авторитетом подкрепить предписания врачей.
16 мая бюро Сочинского горкома ВКП(б) слушало творческий отчет коммуниста Островского. Это был отчет о пройденном творческом пути, о сделанном, и доклад о настоящей и будущей работе.
— Хотя врачи и думают, что я скоро пойду в бессрочный отпуск, — говорил Островский, — но они и пять лет назад твердили то же самое, а Островский не только прожил эти пять лет, но и еще собирается прожить не меньше трех лет… Не учли качества материала. Я получаю сотни писем от комсомольских организаций страны с призывом к борьбе. Эти письма зажигают меня. Тогда я считаю преступлением прожить бездеятельно хотя бы один день. Мой рабочий день — десять-двенадцать часов в сутки. Я должен спешить жить.
Н. А. Островский (1935)
С сыновней благодарностью отмечал он заботу партии о нем; эта забота рождает новые силы.
— Ощущаешь, что вошел в строй в полном смысле этого слова. Я могу сказать про себя, что я счастливый человек. Недостает лишь здоровья. Настроение у меня хорошее, голова светлая, я счастливый человек, и я не выдумываю это.
Члены бюро горкома задавали ему вопросы. Он отвечал.
— Какую вы читаете литературу?
— Бывают периоды особо интенсивного наступления на творческом фронте, и тогда вся мысль отдается творчеству. Бывают недели, когда я не читаю ничего, кроме газет. Но когда все накопившееся переведено на бумагу, тогда получается наоборот.
Все журналы, какие только есть, я получаю. Регулярно читаю «Большевик», наши критические журналы. Из художественной литературы читаю каждую новую книжку, которая так или иначе становится известной стране.
Перед тем как начать писать новый роман, я восемь месяцев читал лучшие произведения мировой художественной литературы Такие книги, как «Война и мир», «Анна Каренина» и целый ряд других, читались мною много раз.
— Что дал тебе съезд писателей?
— Съезд писателей дал мне программу действия. Особенно речь товарища Жданова и доклад А. М. Горького. Двадцать дней назад я получил стенографический отчет съезда, и этот отчет вновь будет детально проработан[98].
Дружеская партийная беседа продолжалась несколько часов. Закончилась она тем, что бюро горкома одобрило деятельность коммуниста-писателя Островского и, учитывая его крайнее переутомление, предложило «уйти в отпуск» — на месяц прекратить работу над романом, отдохнуть.
Островский обязан был подчиниться партийному постановлению.
«Я заканчиваю свои дела и первого июня ухожу «в отпуск». Я устал без меры», — читаем мы в письме, датированном 25 мая 1935 года. «Сегодня последний день работы. Завтра отпуск», — писал он 31 мая.
Работа над романом была действительно приостановлена. Однако «отпуск» не состоялся.
Еще в апреле Главное управление кинематографии Украины договорилось с Николаем Алексеевичем об экранизации «Как закалялась сталь». Ставить фильм должна была Одесская киностудия. ЦК ЛКСМУ поддержал эту идею и обязал комсомольца Островского участвовать в создании кинофильма. В помощь ему послали кинодраматурга М. Заца.
Он прибыл в самый канун «отпуска» Островского. Отдохнуть Островскому так и не удалось: никогда не умевший ничего делать наполовину, он энергично принялся за работу над сценарием.
До приезда в Сочи М. Зац беспокоился: удастся ли найти общий язык с писателем, ведь уже несколько лет тот лишен возможности следить за развитием кинематографии.
Экранизация книги — дело чрезвычайно сложное. Не обойтись без значительных купюр, без творческого вмешательства в самую ткань произведения.
Согласится ли с этим Островский?
Поймет ли он особенности нового жанра искусства?
Опасения оказались напрасными. После нескольких общих бесед о кинематографии Николай Алексеевич сказал своему соавтору по сценарию:
— Нам придется от многого в книге отказаться, чтобы сохранить место для основного, чтобы ярче зазвучали на экране центральные образы: Корчагин, Жухрай, Артем, мать, Рита…
Прежде всего он попросил прочесть ему ряд сценариев, опубликованных в нашей печати. Среди них — «Аэроград» А. Довженко. Затем началась работа.
Эпизод за эпизодом отбирался материал для сценария. Островский не шел только по книге. Отказываясь от одних сюжетных линий, он развивал и дополнял другие. Порой он заменял эпизоды книги совершенно новыми.
«Николай Алексеевич стремился и передо мной ставил ту же задачу — создать образы, неповторимые в своей индивидуальности и в то же время являющиеся типичными представителями своего класса»[99] — пишет М. Зац.
И только тогда, когда выкристаллизовался весь сюжетный строй вещи, когда каждое действующее лицо будущего сценария, даже самое незначительное, получило свою жизнь, вступило в борьбу, начало действовать, Островский счел возможным начать литературную запись сценария.
Работа над сценарием продолжалась все лето и осень.
Литературный сценарий «Как закалялась сталь» — в значительной мере самостоятельное, оригинальное произведение. В нем легко обнаружить, конечно, свои слабости и легко отделить соавтора от автора. Нас интересует в сценарии работа Островского, ход его мыслей, а не те или другие «эффектные сценки», приспособленные для экрана.
Начинается сценарий не с дореволюционных лег жизни Павла Корчагина, а со времени гражданской войны. Издалека доносится неясный грохот батарей. Боженко двигается на Шепетовку. Мертво все на станции. Железнодорожники бастуют; они требуют освободить товарищей, арестованных за отказ перевозить петлюровские войска. Электростанция еще работает, но все рабочие столпились вокруг большевика Жухрая. Он говорит им:
«— Предаем, значит, железнодорожников. Пущай себе бастуют, а мы в холодок?
Рабочие молчат. Мерно дышат моторы. Жухрай ждет ответа.
— Тебе хорошо бастовать холостому, а у меня семья девять душ, — угрюмо говорит ему старый рабочий.
Его поддерживает другой:
— Против силы не попрешь».
Затем экран переносит нас к кривой вербе у пруда, под которой сидит с засученными выше колен штанами шестнадцатилетний Корчагин и удит рыбу. Рядом с ним не Тоня Туманова, как в романе, а Рита Устинович. Это она читает книгу Войнич «Овод», и с нею дружит подросток Корчагин. Рита заменила в сценарии и Тоню, и Валю Брузжак, и Таю — жену Корчагина. Она и мать Корчагина — два оставшихся женских образа.
Корчагин по совету Жухрая похищает на электростанции привод от динамо и тем самым помогает бастующим. Городок остается без света. Петлюровская власть в панике.
Заодно с Корчагиным действуют Рита Устинович, Сережа Брузжак, Иван Жаркий. Ими руководит Жухрай.
Островский сохранил героическую линию поведения действующих в романе лиц, но их конкретные поступки не всегда совпадают с тем, что мы знаем из книги. Иван Жаркий, например, беспризорник; он обманывает петлюровского часового и доставляет арестованным передачу. Так в сценарии; в книге этого нет.
Иным, чем в романе, должен был появиться на экране и Артем. Уже не машинист Политовский, а именно он, Артем, принимает твердое решение расправиться с часовым и пустить под откос эшелон со снарядами, предназначенными для петлюровцев.
По решению подпольной шепетовской партийной организации Корчагин и Жаркий переходят фронт и попадают к Боженко.
— Воевать хотите?
— Обязательно! — в один голос отвечают оба.
В романе есть такой эпизод:
Красные освобождают Житомир. Тысячи политзаключенных, брошенных в тюрьму петлюровцами, спасены благодаря этому от неминуемой смерти. Когда Корчагин ворвался в тюрьму и распахнул широкую дверь камеры, «какая-то женщина с влажными от слез глазами бросилась к Павлу и, обняв, словно родного, зарыдала…»
В романе не названа эта женщина.
В сценарии же досказано: «Когда женщина подняла голову, Павел увидел, что это была Рита».
Таких новых сюжетных поворотов в сценарии много. Рита, а не Самуил Лехер рассказывает Корчагину о том, как повесили в тюремном дворе их товарищей. И среди них был Сережа Брузжак…
Секретарь комсомольской организации железнодорожных мастерских — Жаркий, а не Цветаев, вместо Костьки Фидина — некто «Рябой», уголовный тип, связанный с троцкистами. Начальник строительства узкоколейки — старик Брузжак. Узкоколейке отведено в сценарии большое место. Когда бандиты тяжело ранят Брузжака, начальником вместо него остается Корчагин.
Есть эпизоды, которые читаются, как новые, неизвестные нам страницы любимой книги.
Рита звонит по телефону Корчагину и просит его немедленно приехать на собрание, где выступает троцкистский выродок Туфта. Она говорит:
— Они выставляют Туфту героем узкоколейки. Туфту, которого мы выгнали из губкома. Ты знаешь Туфту, рабочие тебя знают, я посылаю за тобой машину.
Про это услышал «Рябой». Он спешит «встретить» Корчагина.
«Несется на полном газе машина. Проваливается на ухабах.
Швыряет в машине во все стороны едущего на помощь Рите Корчагина.
Далеко-далеко виднеются заводские здания.
Едет Павел, выжимает шофер из машины все, что можно. Вдруг в тишине гул лопающихся камер.
Машину занесло, опрокинуло, выбросило шофера. Корчагина придавило машиной.
В покрышках перевернутой машины шляпки гвоздей.
Ослепительно белые стены больницы, тихие стоны в коридоре. Закрыты двери операционной.
В приемной Рита и Жаркий. Они ждут. Двери операционной закрыты.
Не сводит глаз с дверей Рита.
Медленно раскрываются двери, из операционной выкатывают лежащего на носилках Павла, уводят за поворот коридора.
Рита бросается в операционную. Ее пытается задержать санитарка, но напрасно.
Профессор мыл руки. Вода темнела, сбегая в умывальник.
К профессору взволнованно подошла Рита.
— Профессор!
Хирург повернулся. Перед ним подергивающееся от волнения девичье лицо.
— Профессор, что с Павкой?
— Пока все благополучно, — умывая руки, ответил профессор.
Рита не верит, она со страхом смотрит, как сбегает с рук профессора темнеющая вода в умывальник. Она просит:
— Профессор, вы мне должны сказать все… Это мой самый любимый, самый близкий… Это мой муж…
Слезы чувствуются в голосе Риты.
Профессор с сожалением взглянул на нее, отряхнул руки и решился:
— Мне вас очень жаль, деточка, но вы должны знать все.
Профессор, вытирая руки, говорит:
— Автомобильная катастрофа сама по себе, но у него контузия позвоночника, ревматизм, нажитый на узкоколейке, и тиф… он дал осложнения…
Профессор замялся. У него нехватает решимости сказать все. Рита с каждым словом профессора все более овладевает собой.
— Договаривайте, профессор… — говорит она.
И профессор, видя мужественное лицо Риты, требующей от него правды, договорил:
— Мне вас очень жаль. Он обречен на неподвижность.
И поспешно ушел, пряча глаза от Риты.
В глазах ее такая мука, что, кажется, вот-вот она упадет.
Нетвердо сделала Рита шаг, другой. С каждым шагом ее походка становится тверже».
Всего этого нет в романе. И в то же время страницы эти очень органичны, потому что в них жив дух «Как закалялась сталь». Островский жаловался на то, что проклятая болезнь «надавила на последние главы» и не дала ему возможность закончить книгу так, как ему хотелось. Вполне вероятно, что в сценарии ему удалось досказать много из недосказанного. Именно так относишься к полной драматизма сцене разговора Павла и Риты в тот момент, когда Корчагин почувствовал, что он ослеп.
«Павел смотрит на Риту. Смотрит нежно на свою подругу.
Но почему лицо ее подернулось дымчатой сеткой в его глазах? Он моргнул, чтобы прогнать эту досадную пелену, ему казалось, что это оттого, что его глаза устали, и он закрыл их.
Тихо-тихо звучит песня.
Павел открыл глаза, но пелена не уходит, она становится все гуще и гуще, лицо Риты расплывается.
Он силится его увидеть таким, каким он его видел всегда. Но оно другое, какое-то далекое и расплывчатое.
И если память на мгновение восстанавливает родные черты, то глаза говорят ему другое.
Павел понял — последний раз видит он лицо Риты.
Он до крови закусил губу, чтобы подавить вопль, и, овладев собой, почти спокойно сказал:
— Нагни, Рита, голову, сюда… к руке.
Рита с недоумением взглянула на Павла.
— Я хочу запомнить твое лицо…
Рита увидела, что Павел смотрит на нее уже невидящими глазами.
Медленно опустила Рита голову к одеялу, к руке Павла.
Ползут его пальцы по лицу Риты, ощупывают каждую черточку, чтобы навсегда запомнить лицо любимой.
Пальцы взъерошили волосы Риты, как в тот вечер над Днепром.
Пальцы ласкали мягкие, нежные волосы.
Покатились слезы у Риты.
Пальцы Павла ощутили слезы на ее щеке. Павел хотел поднять голову Риты, но она крепко зарылась головой в одеяло, прижалась к его руке.
Павел чувствовал всем телом, как вздрагивают плечи Риты.
Павел молчал. Плечи Риты перестали вздрагивать.
Павел тихо начал:
— Рита, теперь тебе нужно от меня уйти. Четыре года ты ждала, надеялась… Какой я тебе муж?
Рита подняла голову. Слезы высохли у нее на глазах. Она укоризненно смотрит на Павла.
Она даже забыла, что Павел ее не видит.
Она спрашивает:
— Где ты видел, Павка, чтобы бойцы бросали раненых товарищей?
Она выпрямилась во весь рост. Перед нами стояла та Рита, которую мы видели, когда она шла на виселицу, которую мы видели в тюрьме. Она говорила:
— Мы еще повоюем…»
В романе эта страница биографии Корчагина выглядит несколько иначе. Там Тая спрашивает Павла: «А ты меня не оставишь?» И он отвечает ей почти словами Риты: «Слова, Тая, не доказательство. Тебе остается одно: поверить, что такие, как я, не предают своих друзей… Только бы они не предали меня, — горько закончил он».
Книга завершается тем, что Корчагин получает телеграмму: «Повесть горячо одобрена. Приступают к изданию. Приветствуем победой». В сценарии же есть свой апофеоз, продолженный во времени, и звучит он абсолютно естественно.
«У постели Павла собирались друзья. Всю комнату занял стол, уставленный едой, фруктами.
Рубиновое краснеет вино в графинах.
Над кроватью Павла полочки с книгами — это его повесть, переведенная на языки народов Советского Союза.
Громовым «ура» встречают каждого гостя.
Здесь Артем и Жаркий, здесь Панкратов и Брузжак, здесь Жухрай, здесь девушки и молодежь, летчики и моряки, конники и танкисты — здесь читатели Павла Корчагина.
Разливают Рита и мать вино в бокалы.
Наступила тишина.
Жухрай поднес бокал Павлу.
— Первый тост твой, Павка!..
Осторожно (чтобы не расплескалось вино) он дает бокал Павлу.
Тишина, и в тишине начал свой тост Павел. Он сказал:
— Мы — дети тех, — и перешел на песню:
…кто выступал
На бой с Центральной радой,
Кто паровоз свой оставлял.
Идя на баррикады.
Друзья и гости подхватили припев:
Наш паровоз, вперед лети!
В Коммуне — остановка.
Другого нет у нас пути,
В руках у нас винтовка.
Звенит среди радостных, улыбающихся лиц голос Павла.
Он ведет песню, боевую песню комсомола.
Голос его так звенит, что зритель уходит с чувством, что Павел шагает в колонне и поет:
Другого нет у нас пути,
В руках у нас винтовка» [100].
Мы привели пространные выдержки из сценария, дабы показать, что работа над ним отнюдь не сводилась к простому переложению романа для кино, а была по-настоящему творческой.
Островский помнил и часто повторял слова И. В. Сталина о том, что «кино в руках советской власти представляет огромную, неоценимую силу». Он говорил:
— Нам дали в руки могучее оружие — кино. И оно должно быть остро, как клинки сабель Первой Конной, когда мы гнали панов с нашей земли, оно должно быть непреодолимо, как наше наступление.
Поэтому он с такой требовательной настойчивостью, глубокой заинтересованностью и ответственностью отнесся к сценарию «Как закалялась сталь».
М. Зац вспоминает:
«Уже закончена намеченная на сегодня работа, уже потолковали о вещах, к работе отношения не имеющих, уже собираешься уходить, а Николай Алексеевич забирает рукопись и говорит:
— Ты эти бумаги оставь, я еще над ними с Александрой Петровной поработаю.
И остается со своим секретарем продолжать работу…»[101]
С увлечением трудился Островский над сценарием. Но он понимал, что даже отличный сценарий— только часть дела. Многое зависит от режиссера и актеров. Поэтому он интересовался лучшими киноактерами страны, просил рассказать о ролях, сыгранных ими, хотел представить себе героев романа на экране.
«…Я не могу приехать к вам и вместе, дружной семьей создавать этот комсомольский фильм, — писал он, закончив работу над сценарием, коллективу Одесской кинофабрики. — Пусть каждый товарищ, от режиссера до рабочего-электромонтера, отнесется к этому делу с любовью. Пусть молодые артисты, которые будут воплощать в жизнь образы книги и сценария, глубоко продумают свои роли, чтоб многомиллионный наш зритель увидел на экране правдивые, страстные, порывистые, безгранично преданные своей партии образы первых комсомольцев и старых большевиков времен гражданской войны и последующих лет».
Сценарий[102] отнял у Островского уйму сил и времени. Но и в месяцы этой напряженной работы он не переставал накапливать материал для новых глав романа «Рожденные бурей», в его комнате не замирал «стремительный человеческий конвейер», не прекращалась борьба с «внутренними мятежами» предавшего его тела.
Ему читали присланные из Москвы документы гражданской войны, исторические мемуары, переводную польскую художественную литературу. С особой папке, озаглавленной «План», хранились аккуратно сброшированные тетрадки: «Предательская роль ППС в польско-советской войне», «Материалы по книге Рене Мартена «Франция и Польша», «Материалы по Красной книге».
У его постели побывали новые люди; для каждого находилось приветливое дружеское слово, с каждым говорил о близком, родном. Приходили писатели А. Корнейчук, А. Караваева, Н. Рыбак, М. Светлов, Н. Огнев, М. Голодный, В. Герасимова.
Каждый день приносил теперь ему радость. В июле вышло второе украинское издание тиражом в 30 тысяч экземпляров. Спрос на книгу растет, и «Молодая гвардия» выпускает ее уже тиражом в 100 тысяч. «Как закалялась сталь» появилась в издании «Роман-газеты». Роман издают в Ростове и Краснодаре. Журнал «Интернациональная литература» печатает его на французском, английском и немецком языках.
Только бы не подвело здоровье! Но в августе 1935 года болезнь снова пошла в наступление.
«Предатель-здоровье вновь изменило мне, — писал Островский А. Караваевой 2 августа. — Я неожиданно скатился к угрожающей черте… Полный месяц врачи пытаются приостановить это падение, вливая в меня внушительное количество разных лекарственных жидкостей. Но отступление пока продолжается. Я с грустью вспоминаю о том, что еще недавно я мог работать по 15 часов в сутки. А сейчас с трудом нахожу силы лишь на три часа… Тысячи писем[103], полученных мной со всех концов Союза, зовут меня в наступление, а я занят ликвидацией внутреннего мятежа».
Собрался консилиум. Врачи снова предложили ему поберечь себя и на некоторое время оставить литературную работу. Островский запротестовал. Один из врачей, участвовавших в консилиуме, приводит слова больного:
— Знаю, что я недолговечен, во мне тлеет пожар, который всей силой своей воли я подавляю, и временно мне это удается. Необходимо использовать данную мне природой передышку, чтобы успеть отдать народу все, что я еще смогу создать. Времени у меня осталось немного, еще один грипп, и тлеющий пожар вспыхнет и спалит меня. Я должен торопиться[104].
В цитированном уже письме к А. Караваевой Островский писал: «Несмотря на всю опасность, я, конечно, не погибну и на этот раз, хотя бы уже потому, что я не выполнил данное мне партией задание».
В «задание» входило: написать после сценария «Как закалялась сталь» три части романа «Рожденные бурей» {«и не просто написать, а вложить в эту книгу огонь своего сердца»); книгу о счастье Павки Корчагина («непременно»), книгу для детей «Детство Павки» («должен написать»); книгу о Семене Михайловиче Буденном (об этом есть упоминание в воспоминаниях М. Заца) и еще сборник юмористических рассказов (о нем Островский говорил автору данной книги)[105].
Из всего этого строился «минимум» его жизни — его пятилетка.
«— Ты улыбаешься? — писал он А. Караваевой. — Но иначе не может быть. Врачи тоже улыбаются растерянно и недоумевающе. И все же долг прежде всего. Потому я — за пятилетку как минимум».
Островский просил А. Караваеву обратиться от его имени к критикам и призывал «открыть большевистский обстрел» первых пяти глав его романа. Он предупредил, что ждет суровых слов: «Мне можно и нужно говорить все, лишь бы это было правдой».
Всеми мыслями своими он обращен в завтрашний день. «Я достиг наибольшего счастья, какого может достигнуть человек, — пишет Островский 15 сентября. — Ведь я, вопреки огромным физическим страданиям, не покидающим меня ни на одни миг, просыпаюсь радостным, счастливым, работаю весь день в ночи, закрывшей мне глаза. Яркими цветами солнца сверкает вокруг меня жизнь». И он, влюбленный в солнечную советскую жизнь, считал себя неоплатным должником перед нею.
Если бы не новые, ожесточенные приступы болезни, он бы счел себя вознагражденным сверх меры.
Первого октября 1935 года днем его навестили брат и сестра Ленина — Мария Ильинична и Дмитрий Ильич Ульяновы. Встреча с ними оставила глубокий и светлый след в душе Островского. Уходя, Мария Ильинична сказала:
— Работайте спокойно. Партия помнит и постоянно заботится о вас.
А поздно вечером в комнате раздался телефонный звонок. Просили лично Островского. Екатерина Алексеевна поднесла к его уху трубку.
— Да, это квартира Островского. Откуда говорят? Из редакции «Сочинская правда»?
Наступила пауза. В трубке звучал чей-то голос.
«Лицо Николая Алексеевича изменилось от непередаваемого выражения радости и изумления, — пишет очевидец М. К. Павловский. — Он на минуту отнял трубку от уха.
— Мамуся, — обратился он к матери прерывающимся от волнения голосом. — Мамуся, редакция передает, что по радио получено сейчас из Москвы известие о награждении писателя Островского орденом Ленина.
На миг все застыли от изумления и неожиданности. А затем счастливая мать крепко обняла и первой горячо поздравила любимого сына с великой наградой и честью, выпавшей на его долю»[106].
Утром 2 октября появились газеты. На первых страницах было напечатано постановление Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР: «Наградить орденом Ленина писателя Островского Николая Алексеевича, бывшего активного комсомольца, героического участника гражданской войны, потерявшего в борьбе за Советскую власть здоровье, самоотверженно продолжающего оружием художественного слова борьбу за дело социализма, автора талантливого произведения «Как закалялась сталь».
Москва. Кремль. 1 октября 1935 г.».
Прибывали поздравительные телеграммы и письма: от ЦК ВЛКСМ и ЦК ЛКСМУ, от комсомольских коллективов, рабочих и общественных организаций, писателей и читателей…
«Приветствую и вместе поздравляю вас с получением ордена Ленина, — писал М. И. Калинин. — От души желаю, чтобы эта награда послужила Вам источником прилива новых сил для Вашей столь полезной работы для народов Союза».
«Поздравляем с высокой наградой. Горячо приветствуем», — писали М. И. и Д. И. Ульяновы и Н. К. Крупская.
Островский откликнулся письмом, обращенным к гениальному вождю и учителю — товарищу И. В. Сталину. Он не искал слов для этого письма; они возникли сразу и шли из глубин души его:
Письмо М. И. Калинина к Н. Островскому.
«Дорогой, любимый товарищ Сталин!
Я хочу сказать Вам, вождю и учителю, самому дорогому для меня человеко наградило меня орденом Ленина. Это — высшая награда. Меня воспитал Ленинский комсомол, верный помощник партии, и, пока у меня бьется сердце, до последнего его удара, вся моя жизнь будет отдана большевистскому воспитанию молодого поколения нашей социалистической Родины.
Мне очень больно подумать, что в последних боях с фашизмом я не смогу занять своего места в боевой цепи. Жестокая болезнь сковала меня. Но с тем большей страстью я буду наносить удары врагу другим оружием, которым вооружила меня партия Ленина — Сталина, вырастившая из малограмотного рабочего парня советского писателя.
Островский.
Сочи, 2 октября 1935 г.»
Эти дни стали праздником.
Островский рассказывал потом:
— Вот уже несколько дней, как моя квартира — скромный, маленький домик — превратилась в настоящий штаб. Звучат бесконечные телефонные звонки, подъезжают машины, давнишние товарищи отзываются со всех концов нашей необъятной страны, шлют горячие, прекрасные письма. О чем говорит все это? Это говорит о том, что в нашей стране каждый боец, на каком бы участке он ни работал, окружен вниманием и любовью и его достижения радостно приветствует вся родина… Академия художеств командировала тогда в Сочи своего воспитанника — молодого художника Яр-Кравченко; он был первым и единственным, кто рисовал живого Островского.
Вечером 12 октября состоялась радиоперекличка городов Киев — Шепетовка — Сочи, посвященная писателю-орденоносцу. Из Киева Островского приветствовал представитель ЦК ЛКСМУ. Знатные люди Украины — читатели «Как закалялась сталь» — делились своими впечатлениями от книги. Затем «родного Миколу» поздравляла родная Шепетовка. В Сочи микрофон установили у постели Николая Алексеевича. У него в комнате собрались в тот день А. Безыменский, В. Инбер, М. Голодный, местные товарищи. Выслушав киевлян и шепетовиев, Островский обратился к ним с ответной речью. Впервые говорил он тогда с такой огромной» невидимой ему аудиторией.
— Товарищи! Мне тяжело сейчас спокойным и ровным голосом рассказать вам о своей жизни, — начал Островский. — Громко стучит мое сердце. Оно бьется так сильно, как билось в прежние годы, когда командир командовал: «Шашки на-голо! Готовься к бою!» Глубокое волнение охватывает меня при мысли, что меня слушают сейчас десятки тысяч человек.
Дорогие мои товарищи! Молодежь нашей молодой, прекрасной и великой Родины! Я передаю вам мой пламенный привет.
Когда грянет гром и настанет кровопролитная ночь, я глубоко уверен, что на защиту родной страны встанет множество бойцов — таких, как Корчагин. Но меня среди вас уже не будет. И я прошу вас — рубайте за меня, рубайте за Павку Корчагина, и под вашим натиском рухнет весь буржуазный мир.
Н. А. Островский выступает по радио (1935).
Вдохновенно говорил он о родине, по-матерински заботящейся о своих сыновьях, и о нашем священном долге перед родиной.
— Наша задача — укреплять родину, строить страну могучую и великую, создать ту силу, во имя которой борются рабочие всего мира. Мы отстаиваем мир, необходимый нам, чтобы создать величайшие ценности, чтобы наша страна стала богатой, а мы все грамотными и культурными. Но мы не пацифисты. Мы за мир, но если загремит война, то вся молодежь встанет на защиту родной страны.
Теперь, товарищи, я хочу рассказать вам, как я живу, над чем работаю.
В своей книге «Как закалялась сталь» я писал: «Домой Павел возвратился поздней ночью. На митинге он произнес, сам того не зная, свою последнюю речь на большом собрании». Должен сказать, что это неверно, что нельзя было писать, будто Корчагин выступал в последний раз. В нашей стране ни один боец никогда не может сказать, что он выступает в последний раз, пока у него бьется в груди сердце.
Я сейчас работаю так радостно, как никогда в жизни. Казалось бы, боец выбит из строя, лишен счастья бороться в рядах товарищей, тяжелая болезнь приковала его к постели. Но это не так — я работаю, и я улыбаюсь жизни. Наша жизнь неповторимо прекрасна!
И дальше он рассказал слушателям о своей повой работе — романе «Рожденные бурей», познакомил их с одной из глав этого произведения.
— Лейтмотив моей новой книги — это преданность Родине, — говорил Островский. — Я хочу, чтобы при чтении моей книги читателем овладевало прекраснейшее из чувств — чувство преданности нашей великой партии.
— Я хочу, чтобы новая книга не уступала в яркости моей первой книге, которую так приветствует наша молодежь, чтобы моя новая книга была произведением волнующим, зовущим к борьбе — это цель моей жизни.
Закончил он свою речь так же взволнованно, как и начал.
— Друзья мои! Если бы кто-нибудь спросил меня, в чем наибольшее счастье человека, я ответил бы: это счастье работать в нашей великой Советской стране, это бороться за дело социализма, быть в передовых рядах комсомола, в рядах партии Ленина — Сталина.
В нашей молодой и прекрасной стране каждый юноша должен быть бойцом. И я хотел бы, чтобы боевая наша молодежь была всегда в передовых рядах строительства социализма.
Я горячо жму ваши руки. Ваши молодые сердца должны почувствовать биение моего сердца. Для вас я живу. В нашей стране мы все должны быть прекрасными бойцами и того, кто отстает, кто боится трудностей, того не могут уважать товарищи. Я от всего сердца передаю привет моей стране, моей родине, тому городу, где я родился, привет молодежи Шепетовки — горячий большевистский привет! Да здравствует партия, которая воспитала нас!
Мои молодые, мои дорогие товарищи! Приветствую вас своей работой. Когда я выпущу свою книгу, тогда вы скажете, сдержал ли я слово, данное вам в этот памятный день.
Всего вам хорошего. Мой горячий привет всем вам.
Да здравствует Любимая наша родина!
До свиданья, товарищи!
До встречи с книгой!
Как мы уже заметили, это было первое выступление Островского перед микрофоном. Оно произвело огромное впечатление на слушателей, и прежде всего на молодежь. Сколько чудесных, от сердца идущих писем получил он в ответ!
В тот же вечер «Последние известия по радио» записали на пленку приветствие Островского, обращенное к демонстрантам, которые 7 ноября — в день XVIII годовщины Октября — пройдут в Москве через Красную площадь. Он зримо представлял себе это величественное шествие и говорил с большим душевным подъемом:
— Приветствую Красную Москву — сердце мира— с XVIII Октябрем. Приветствую того, кто поднял нашу страну к высшему величию, кто поднял красное знамя над всем миром, человека, великая эра которого в сердцах каждого честного рабочего нашего мира, товарища Сталина.
Правительство наградило меня высшей наградой — орденом Ленина. Имя Ленина, имя Сталина — это знамя мировой революции, знамя социализма… Наша страна подняла культуру на величайшую высоту. Мы, большевики-писатели и беспартийные писатели, являемся преданными застрельщиками этой культуры. Мы несем знамя нового мира, новых идей, новых чувств.
Да здравствует Москва! Да здравствуют трудящиеся, проходящие сейчас перед трибуной! Да здравствует наше великое дело и наш великий вождь! Да здравствует мировая революция!
23 октября было проведено собрание городского партийного актива. Писатель снова выступил по радио.
— Товарищи, я слышал много прекрасных слов, обращенных ко мне. В ответ я могу сказать лишь одно: высокая награда правительства, почетный знак Республики — орден Ленина, прикрепленный к груди бойца, — обязывает его не только не сдавать занятых позиций, но и победно двигаться вперед.
Писатель-боец, он и говорил о месте советского писателя в строю, о задачах, стоящих перед литературой. Островский тогда выразил свой взгляд на писателя.
— Это прежде всего — строитель социализма, а не равнодушный «созерцатель». Это боец. Боец, учитель, трибун. Человек с большой буквы. Ведь каждый из нас должен учить не только своим словом, но и всей своей жизнью, поведением.
— Мы, писатели, — говорил он, — не имеем права отставать от жизни. Вот почему мы должны работать на полную мощность, то-есть с напряжением всех духовных, творческих сил, чтобы наш изумительный читатель получал книги, достойные его…
А. Безыменский и Вера Инбер выступили на этом собрании, рассказали о своих встречах с Островским, читали свои стихи.
Спустя месяц, 24 ноября, Николаю Алексеевичу торжественно вручили орден Ленина.
Комсомольские организации Киева, Харькова, Шепетовки, Донбасса, Ростова, Таганрога, Армавира прислали в Сочи к Островскому своих представителей, чтобы передать горячий привет любимому писателю молодежи и вместе с приветом — подарки. Здесь были: искусно сделанная модель винтовки и пушки на мраморной доске; модель вагонетки, наполненной высокосортным антрацитом, и шахтерская лампочка; вентилятор; книга «15 лет Украинского комсомола»; произведения украинских писателей с их автографами; патефонные пластинки…
— Добре, хлопци, добре, — говорит смущенный всем этим Островский.
Он расспрашивает каждого — кто он, откуда, как работает. Ему приятно было узнать от земляка, что в Шепетовском районе нет уже ни одного единоличника, что колхозники живут там зажиточно, культурно, и он рад был услышать от гостя-политрука, что их полк занял первенство на киевских военных маневрах. Островский просил передать бесчисленным своим друзьям, что он гордится их достижениями.
Вместе со всеми он шутил, смеялся, пел:
И тот, кто с песней по жизни шагает»
Тот никогда и нигде не пропадет!
Его навестила группа «потемкинцев» (они отдыхали в одном из сочинских санаториев). Ветераны революционных боев 1905 года, участники исторического восстания на броненосце «Потемкин» пришли поздравить своего молодого боевого товарища.
Островский был особенно растроган встречей с ними.
— Выполняли знамя свободы, — говорил он звонко и отчетливо, — вы начали борьбу за счастье, а мы, — он сделал движение рукой, желая обвести ею склонившиеся у его постели молодые лица комсомольцев, — а мы убережем это счастье и пронесем его в поколения.
— Честь вам и хвала, старые бойцы, — сказал он, прощаясь с ними.
В театре Ривьеры собрался объединенный пленум горкома партии, горсовета, горсовпрофа и горкома комсомола. В зал включили квартиру Островского, и из рупора громкоговорителя раздался его страстный голос:
— Мы в своей жизни старались быть похожими на тех изумительных людей, которые называются старыми большевиками, которые через героические бои привели нас к счастью жить в стране социализма. И мы, юноши, стремились быть похожими на этих людей, которых глубоко уважали, стремились быть преданными всей душой нашим командармам, нашим вождям. И когда жизнь свалила меня в постель, я все отдал для того, чтобы доказать моим воспитателям — старым большевикам, что молодое поколение рабочего класса не сдается ни при каких условиях. И я боролся. Жизнь старалась сломить меня, выбить из строя, а я говорил: «не сдамся», ибо я верил в победу. Я шел вперед потому, что меня окружала нежная ласка партии. И я теперь радостно встречаю жизнь, которая подарила мне возвращение в строй.
Только ленинская коммунистическая партия могла нас воспитать в духе беззаветной преданности революции. Я хочу, чтобы каждый молодой рабочий стремился быть героическим бойцом, ибо нет большего счастья, как быть верным сыном рабочего класса, партии. И я могу сказать, что иначе быть не могло. В нашей стране только и могут быть такие молодые люди, ибо за нами стоит наша восемнадцатилетняя красавица, молодая, полная мощи, полная здоровья страна. Мы ее защищали от врагов, растили, вырастили, и мы теперь вступаем в счастливую жизнь, а впереди нас ждет еще более яркое будущее. Это будущее столь пленительно, что никто не может нас остановить в борьбе за него. И вот, как писала «Правда», слепой борец сопутствует великому походу народа.
Да здравствует жизнь в стране, поднявшей знамя мировой революции! Да здравствует борьба! Вперед, молодежь чудесной страны! Будьте достойными сынами молодой родины!
Да здравствует наша могучая партия, ведущая нас к коммунизму!
Долгой овацией встретил зал заключительные слова Островского.
Овация, вспыхнула снова, когда на трибуне появилась мать писателя — Ольга Осиповна.
— Милые друзья! — обратилась она к присутствующим. — Много я вам не буду говорить. Каждый отец и каждая мать поймут мое состояние. Я счастлива, что он еще живет и радует и людей и меня[107].
Да, он еще жил и звал других к жизни. «Да здравствует жизнь!.. — возглашал Островский. — Да здравствует борьба!» Он готов был ее продолжить.
Награда обязывает бойца «не только не сдавать занятых позиций, но и победно двигаться вперед».
Поэтому — работа и работа.
Островский был переутомлен до предела. «Нет времени даже пообедать и побыть с собой», — писал он 28 октября. И через месяц с лишним: «Я сейчас собираю по крупинкам так щедро разбрасываемые в эти торжественные дни силы». Но в тех же письмах, отмечая страшную свою усталость, сетуя на то, что ему «трудно сейчас собрать и организовать свои мысли и чувства», Островский говорил: «Счастье не убивает». Герои «Рожденных бурей» ждали его; он публично дал торжественное обещание закончить новую книгу, а запись романа, прекратившаяся еще весной, до сих пор не возобновлялась. Все нужные материалы, которые можно было раздобыть в Сочи и в Московской областной библиотеке (откуда книги доставлялись посылками), были уже прочитаны. Для продолжения работы над романом следовало основательнее познакомиться с документами гражданской войны. «В генеральном штабе РККА и в редакции «Истории гражданской войны» мне обещано всемерное содействие в деле изучения материалов о войне с белополяками, — писал он А. Караваевой. — При таких условиях есть надежда, что роман будет документально крепко сшит».
Островский твердо решил ехать в Москву, провести там зиму, а к лету вернуться в сочинский новый дом, который строило ему в подарок правительство Украины, и здесь закончить первую часть новой книги.
Врачи не разрешали ему ехать. Он настаивал.
«После страстной борьбы получил, наконец, «разрешение» врачей на поездку, — писал он 2 декабря. — А то не хотели пускать. Борьба была тяжелая, но — победа за нами. И все же мне частенько говорят: «Вы погибнете в пути»… Теперь единственная опасность для меня — дорога. В случае гибели — это позор! Этого мне никто не простит. Вот почему я должен приехать невредимым».
Островский деятельно готовился к переезду.
В газете «Комсомолец Украины» напечатано было обращенное к нему письмо знатных «пятисотниц» Украины — Марии Демченко и Марины Гнатенко.
Островский ответил им:
«Милые девушки Мария и Марина!
Мне хочется вместо официального ответа на ваше письмо просто ласково пожать ваши руки, сильные, молодые, с бугорками мозолей (есть они у вас? убежден в этом — ведь «пятьсот» достались не легко). На-днях я уезжаю в Москву, где поработаю зиму над новым романом «Рожденные бурей».
А весной, когда в Сочи все расцветет и знойное солнце обласкает землю, я вернусь сюда уже в новый дом, подаренный мне правительством Украины. И вот я приглашаю вас приехать ко мне тогда в гости, отдохнуть и покупаться в море. Хорошо здесь. И тогда мы расскажем друг другу все, что хочется рассказать. Это же приглашение прошу передать самой юной среди вас — Ганне Швидко.
Эта героическая девочка родилась тогда, когда мы вступали в комсомол. Всех нас вырастил, воспитал комсомол Украины.
Страна прикрепила к нашей груди орден Ленина. Дело нашей чести оправдать это высокое доверие революционного правительства. И мы его оправдаем. Иначе не может быть.
Крепко обнимаю вас, родные мои девчата, славные наши подруженьки».
Это письмо было написано 5 декабря.
На другой день, 6 декабря, Островский выступал по радио на конференции молодых писателей Азово-Черноморского края.
А 9 декабря он в сопровождении сестры Екатерины Алексеевны, доктора М. К. Павловского и своего сочинского друга Л. Н. Берсенева уехал в Москву.
Островский ехал в отдельном мягком вагоне. Все было сделано, чтобы предоставить писателю наиболее благоприятные условия поездки. Екатерина Алексеевна всю дорогу не отходила от брата. Она и в дороге умывала его, брила, перестилала постель, готовила пищу, терпеливо его кормила. У Островского едва открывался рот, и пищу приходилось нарезать маленькими ломтиками. Ел он мало, но часто, пил понемногу.
Н. А. Островский с сестрой Екатериной Алексеевной (1936).
Неустанно нес свою постоянную вахту доктор М. К. Павловский; он внимательно следил за состоянием здоровья больного и был готов к любым неожиданностям.
Железнодорожники на узловых станциях были предупреждены, что со скорым Сочи — Москва едет Николай Островский. Вагон встречали. У сопровождающих заботливо осведомлялись, не нуждается ли в чем-либо писатель.
В Ростове, а затем в Харькове Островского радушно приветствовали делегации рабочих, местные писатели. Людской «конвейер», устремленный к Островскому, не приостанавливался и в пути.
11 декабря, уже под Москвою, в Серпухове, его встретили московские друзья; Л. Караваева, Матэ Залка, И. Феденев и другие.
Островский казался веселым, он смеялся, шутил, расспрашивал о столичных новостях.
Между тем позже стало известно, что недалеко от Москвы у него начались почечные колики. Он испытывал мучительные боли. Павловский и Екатерина Алексеевна заметили, что Островский побледнел и лицо его покрылось холодным потом. Он скрыл от них истинную причину недомогания, сославшись на обычную дорожную усталость.
За окнами простирались снежные поля. На стыках рельсов вздрагивали и легко покачивались вагоны. Островский словно угадал возникшую за окном и невидимую для него искристую россыпь ночных огней столицы.
— Москва, Москва — сердце родины, — произнес он, заметно волнуясь…
Здесь родился он как писатель; здесь вышла в свет его первая книга.
— Чувствую я себя прекрасно. Да иначе и не могло быть, — говорил он. — Так и передайте товарищам.
Но товарищи, которых он имел в виду, — комсомольские работники, корреспонденты газет, сотрудники Моссовета, пионеры, собравшиеся на Курском вокзале, — сами уже валили к нему в вагон. Какая-то школьница преподнесла ему букет хризантем.
Островский был тронут до глубины души.
— Меня встречают, как победителя, — сказал он. — Я очень рад приезду в дорогую Москву. Я потрясен тем вниманием, которое мне оказывали в пути, и сердечно благодарен за прием в Москве… Я благодарю вас всех…