Картина первая
Вечер. Городской бульвар. Павильон кафе с напитками. Оркестр. Публика. Торговцы газетами, папиросами и пр.
Продавец газет. Последние известия, вечерний выпуск. Небывалая победа!
Продавщица папирос. Папиросы высшего сорта! Очень дёшево!
Продавец газет. Последние известия, вечерний выпуск. Небывалая победа добровольческой армии! Конец большевикам!
Продавец папирос. Самый высокий сорт папирос, самая низкая цена. Десять штук десять тысяч!
Продавец газет (незаметно продавщице папирос). В час у моста.
Продавщица папирос. Есть. Папиросы высшего сорта!
У чистильщика сапог стоит барынька, рядом офицер.
Барынька (напевает). «Всё, что было, всё, что мило, всё давным-давно уплыло…».
Продавщица цветов. Пожалуйста, хризантемы свежие… левкои душистые…
Горностаев. Сахарин, сода, горький перец, лимонная кислота.
Продавец газет. Последние известия, вечерний выпуск.
Продавщица папирос. Папиросы высшего сорта, очень дёшево! (Незаметно чистильщику сапог.) В час у моста.
Чистильщик сапог (как бы ничего не слыша). Есть. Гуталин, резинки, шнурки хорошие! Дёшево! Есть гуталин…
За столом сидит Елисатов, перед ним план.
Голоса. Господин Елисатов, мне, пожалуйста, ещё участочек в первом ряду.
— Это уже жадность! Господин Елисатов, участок в первом ряду прошу оставить за мной.
Елисатов. Господа, продажа свободных участков будущего курорта «Аркадия» заканчивается. Идут в продажу последние участки.
Первый господин. А позвольте взглянуть на план, где именно мой участок?
Елисатов. Извольте. Вы на месте были? Так вот — огромное здание курзала.
Первый господин. Это где сейчас густой бурьян?
Елисатов. Нет, это где сейчас свалки, прекрасно удобрено.
Первый господин. Хорошо, за мной, пожалуйста, извольте задаток.
Закатов. Я бы хотел ещё один участочек в первом ряду.
Елисатов. К сожалению, это последний.
Матушка. Господи! Как же так?
Елисатов. А вы возьмите, матушка, во втором. Чудный участок! Вот. Рядом с будущим фонтаном грёз. А на первый — вот вам запродажная.
Закатов. Учиняй, мать, расчёт.
Матушка даёт Елисатову деньги, получает бумагу. Подбегает второй господин.
Второй господин. Господин Елисатов! Для меня оставлены два участка?
Елисатов. Ни одного, господа. Продажа участков на будущем курорте «Аркадия» закончена. (Свёртывает план. Прячет деньги.)
Второй господин. Но ведь я же за родину живот кладу!
Елисатов. Все мы живот кладём. В крайнем случае есть каракуль, крупа, только оптом.
Третий господин. Итак, барон, дело сделано: за ваш петербургский особняк имеете мою крымскую дачу и пять фунтов сахару.
Барон. Позвольте, а костюм? И потом, чтобы не монпансье, а именно сахар!
Из павильона выходит Панова, за ней заметно выпивший Малинин.
Панова. Вот луна всходит. А я не могу уж мечтать. Русская луна… Такая же, кажется, грязная, заплёванная, как и земля…
Малинин. Ничего, мы её вычистим и вернём вам ещё круглее.
Панова. Благодарю вас. А вы когда круглый дурак: пьяный или трезвый? Не сердитесь, это я на свой счёт. Вот и выпила, а дура. А раньше я была умна. Это оттого, что я так дурно одета. Дурно одетая женщина не может быть умной.
Малинин. Павла Петровна, верните мне жизнь, и я одену вас, как царицу.
Панова. Верните мне жизнь, а я сама оденусь… как Панова.
Малинин. Как Пава, Павочка…
Панова. Полковник, забываетесь.
Малинин. Нет-с, я и во сне не забываю, что я полковник и — жандармский.
Вбегает дирижёр танцев.
Дирижёр. Господа, танцы продолжаются! Ле кавалье, ангаже ле дам! (Пробегает.)
К Пановой подскакивает офицер.
Офицер. Павла Петровна, прошу! (Уводит её на танцы.)
Малинин побежал за нею, но его остановил подошедший Яровой.
Яровой. Полковник! Малинин!
Малинин. Я.
Яровой (тихо). Продолжайте здесь веселиться, но прошу держаться настороже.
Малинин. А что, напали на след убийц?
Яровой. Как сказать…
Малинин. Но зачем им именно полковник Кутов понадобился?
Яровой. Загадка! В портфеле что-то искали.
Малинин. Но портфель подброшен и все бумаги целы.
Яровой. Пока определённого ничего сказать не могу.
Малинин. Но до чего обнаглели! Надо сегодня же ответить: утверждение приговора получено, и жегловцев надо на рассвете же по бульвару развешать.
Яровой. Да, Кошкин именно этого и ждёт.
Малинин. Кошкин далеко.
Яровой. Кошкин здесь.
Малинин. То есть как — здесь?
Яровой. В городе. И думаю, с Кутовым — его дело.
Малинин. Так-так.
Яровой. Кошкин что-то готовит. Какой-то узел завязывается, а концов не поймаешь. Мы с ним сейчас гоняемся друг за другом по заколдованному кругу. Но я ему капкан под ноги бросил.
Малинин. Какой капкан?
Яровой. А такой, в который все они этой ночью попадутся. Дайте мне только гарнизон немедленно.
Малинин. Да, пожалуйста! За такую добычу!
Яровой. С фронта что?
Малинин. После тревожных дневных сведений — ничего.
Яровой. Как тревожных? Мы же Глобу взяли в мешок.
Малинин. Это корректурная ошибка. Читай: Глоба нас взял.
Яровой. Вот как… Смотрите же, быть начеку. (Уходит.)
Расталкивая встречных, бежит Марья. Толкнула Малинина.
Малинин. Я те, дура старая, толкну!
Марья. К грецу! Сёмку люди видали.
Крики ужинающих на веранде.
Голос. За здоровье августейшей царствующей фамилии!
Марья. Чтоб ты ею подавился!
Голоса. Ура!
Малинин. Что ты, бабка, сказала?
Марья. А что я сказала? Ничего я не сказала.
Малинин. Эй, патруль!
Марья. Что я сказала? Только и сказала одно слово: «Чтобы её не скушал!»
Малинин. Кого — её?
Марья. А я знаю, что там кушают?
Малинин. Скушаешь у меня шомполом. (Подошедшему Семёну.) Взять её!
Семён. Ма… мам… мамаша!
Марья. Ой, кто ж это?
Семён. Это я, Семён Скопцов! Здравствуйте, маманя! (Целует её.)
Марья. Ты?.. А глаз где? Сукины же вы сыны… чтоб вам так легко дыхалось, как я вас ищу! Чтоб вам так на том свете…
Малинин. Ну, счастье твоё, что сын инвалид. (Уходит в павильон.)
Марья. Чтоб твоему сыну такое счастье. А Гришка где?
Семён. Сам его ищу, маманя. Под землёй найду! Я с его получу. И пару коней, что загнал, и сто восемь пудов пшеницы, что он в земле откопал. Всё хозяйство верну. Под землёй найду. Я из его по жилочке коней вытащу, пшеницу по капле крови выточу.
Марья. Да он, чай, в могиле!
Семён. Найдём и в могиле. Все концы сыщу, а своё трудовое верну. Он, бандит, где был, когда я потом-кровью наживал? По былочке откладывал. Грамотный, у купца на лёгких хлебах! Да сам же купца к стенке! Да родного брата грабить! Я двадцать лет бился, а он в одну ночь решил.
Марья. Аспиды вы! Один глаз остался.
Семён. Ништо. Я ему оба закрою.
Марья. Ну, не клятые ж! Пойдём, лепёшек испеку.
Семён. Нельзя, я в наряде.
Марья. Так я сюды принесу. Один глаз. Как я тебя кривого женить буду! (Уходит.)
Проходят в тени Любовь и Колосов.
Любовь. Чего же ждать?
Колосова. Кажется, в эту ночь. Есть признаки подготовки к казни.
Любовь. То есть?
Колосова. С вечера в тюрьму введён отряд. А Чир у себя поминальную кутью варит и на «последнее целование» ирмосы поёт. Это всегда перед казнью. (Уходит.)
Любовь. Ступайте скорей, сообщите Роману. Буду ждать указаний за школой.
С веранды сходят Фольгин и Елисатов.
Фольгин. Господи! Спасение только в гуманных законах!
Елисатов. Что же вы кричите?
Фольгин. Только законом можно остановить реакцию.
Елисатов. Реакцию как раз незаконно останавливать: она противодействие, равное действию, и должна остановиться только там, где велит закон природы.
Фольгин. Народ её остановит.
Елисатов. У народа как раз сейчас стихийная реакция. (Расплачивается с лакеем и сходит с веранды.)
Навстречу Горностаев с колотушкой.
Добрый вечер, профессор.
Горностаев. Добрый вечер.
Елисатов. Вы что это?
Горностаев. Что я — по оружию видите. А вы что?
Елисатов. Я безоружный. Беречь нечего: нищ!
Проходит Закатов.
Закатов. Блаженны нищии, яко тии наследят землю.
Елисатов. Пусть другие наследят. Моё дело было — продать. А что же ваша торговля?
Горностаев. Кончена. Жена магазин и всё дело на себя взяла. Меня за кусок хлеба в сторожа Дунька определила. Господа, какое прекрасное время для языка! Он приобретает первозданную буквальность. Магазин жена на себя взяла — буквально. Вот она! Кусок хлеба мне — тоже буквально… Вот он!
Фольгин. Представьте, верно! Меня сегодня выгнали на улицу — тоже буквально. Вселили в комнату двух сыпнотифозных. Доктор сказал: если заражусь, с моим сердцем — верная смерть. А они оба в бреду, в грязи, вши…
Закатов. Да-а, русский народ великий юродивец. В смраде и язвах, в скверне дел валяясь, возвещает миру чистую, святую правду! Да, Россия новую правду в кровавых муках родит.
Елисатов. Это уж вы не буквально, спорный символ: возможно, это не роды, а кровавый понос.
Горностаев. Отчего понос?
Елисатов. Мало ли. От неумеренного употребления свободы, например.
Фольгин. С такими убеждениями жить в России… (Ушёл.)
Елисатов. Где Россия? Где убеждения?
Закатов. Не убеждения, но вера. Народ-богоискатель жадно ищет правду божию.
Горностаев. Да, да… Признаков правды!
Елисатов. У меня семь раз искали. Полы ломали. Всё взяли на богостроительство. Даже мебель унесли богоносцы.
Закатов. Бог вам сторицею воздаст.
Горностаев. Да, да… (Всматривается в Елисатова.) Это вы… дачестроитель?
Елисатов. В каком смысле?
Горностаев. Аферист… Пустоземельный…
Елисатов. Профессор, позвольте, это уж слишком буквально.
Горностаев. А? Извините… Может быть, другой?
Елисатов ушёл. Входит Колосов.
Но признак моральной дегенерации: блеск диалектики при потухшей этике.
Быстро входит Фольгин.
Фольгин. Дорогой профессор, мне нужен совет…
Горностаев. Совет?
Вдали голос Горностаевой: «Сахарин, горький перец, лимонная кислота!»
Скажите, кто это выкрикивает?
Колосова. Это ваша жена.
Горностаев. Какой неприятный голос!
Фольгин. Профессор, я по важному делу.
Горностаев. Да? Пожалуйста. Вы что? Бриллианты или мука?
Фольгин. Нет, я честный человек. (Обиженно.) Только член здешней земельной комиссии.
Горностаев. В чём дело?
Фольгин. Дело в том, что у каждого человека в бесконечности идут свои часы… Идут, отсчитывая на голубом циферблате его сроки. Золотая стрелка моих часов подошла к чёрной цифре.
Горностаев. Говорите кратко, прозой.
Фольгин. Меня вошь укусила.
Горностаев. Это… буквально или символ?
Фольгин. Какой там символ! Сейчас снял… Что дальше делать?
Горностаев. Почешитесь… бельё…
Фольгин. Тифозная! Через две недели меня не будет!
Горностаев. Ну, это ещё не наверное.
Фольгин. Наверное… Это так ново и велико. Две недели жизни, и потом — прах, ничто. Но две недели мои… Я безграничный властелин, без страха перед будущим. Я ведь теперь всё могу: грандиозный подвиг, небывалую подлость, террористический акт, землю взорвать! И всё это ничто перед вечностью, в которую я вступил после укуса! Дайте же совет!
Горностаев. А вы чем занимались до укуса?
Фольгин. Служил в палате и всегда мечтал о конституции, хотя и тайно.
Горностаев уходит, стуча колотушкой.
Колосова. Слушайте, как раз для вас дело. Грандиозный подвиг.
Фольгин. А именно?
Колосова. Спасти пять человек! Сегодня их должны казнить.
Фольгин. Так это — большевики?
Колосова. Да, пять человеческих жизней!
Фольгин. Но здесь сталкиваются два принципа: спасение человека и помощь большевику. Надо обдумать!
Колосова. Да нет времени думать!
Фольгин. Для мысли всегда должно найтись время.
Все уходят. Входит Панова. Мимо проходит Любовь.
Панова. А, Люба, дорогая! Тоже на танцы? Постойте, куда же вы? Один нескромный вопрос: получили документы?
Яровая. Мне с вами не о чем говорить.
Панова. Так мне с вами есть о чем поговорить. Убийцы! Бы это что же сделали? (Загородила дорогу Яровой.) Я хотела вам помочь спасти людей от смерти, а вы на эту помощь кровью, убийством ответили!
Любовь. Этим убийством, кажется, вы ему на что-то ответили.
Панова. Что! Ах, негодяи! Воспользовались мной для своих гнусных целей, а потом на меня же валить! Не удастся! Вы у меня завтра же все на фонарях повиснете.
Любовь. Не зацепиться бы вам вместе с нами.
Панова. А-а, так? До вас я была чиста, неповинна, а вы меня кровью покойного Кутова забрызгали. Пожалуйте к ответу.
Яровая. Ну, что ж, идём. Вам бы давно этим заняться.
Панова. О да, я знаю: вам смерть не страшна… Но я создала бы для вас что-нибудь пострашней смерти.
Любовь. Вы это уже создали для себя — пляшущие мертвецы. (Идёт.)
Панова (вслед, сквозь стучащие губы). Так спляшешь ты у меня…
Подходит Елисатов.
Елисатов. Павла Петровна, за вами последний вальс. (Уводит Панову.)
Любовь (за деревом натолкнулась на Чира). И ты здесь, гад? (Уходит.)
Чир. Господь ревнитель и мститель повеле очистить земли от богатых, домы вдов пожравших, и от нищих, бога изгнавших. (Тихо бредёт влед.) Помяни, господи, о здравии бесноватую Любовь, блудницу Павлу, льстеца Аркадия…
Проходит Яровой.
(Ему навстречу.) Ваше благородие!
Яровой. Ну?
Чир. Слово о господе имам.
Яровой. Что такое? (Идёт, не останавливаясь.)
Чир (идя впереди, шепчет ему). Сейчас тут две дщери вавилонские тайный разговор имели.
Яровой. О чём?
Чир. Блудница Павла говорит: я, говорит, чистая и невинная, вроде почти как девица была, а вы, говорит, меня покойницким образом всей невинности лишили и кровь у меня пролили, говорит.
Яровой. Что ты, осёл, мелешь?
Чир. Своими ушами слышал. Я, говорит, вам помочь хотела и через то лишилась… (Продолжая шептать, уходит вслед за Яровым.)
Горностаева (у павильона). Сахарин, самый лучший, в кристаллах…
Подходит Колосов.
Колосова. Позвольте пакетик.
Горностаева отпускает. Подходит баронесса, вытирает платком заплаканные глаза.
Баронесса. Боже мой!.. Боже мой!..
Горностаева. Баронесса, что с вами?
Баронесса. Разве не слыхали? Петербургский особняк променял! На костюм и сахар польстился… Не могу, я слишком благородна!
Горностаева. Милая, ваш хоть что-нибудь выменял, а мой проторговался, как дурачок. Купят у него соды, а он сахарину отпустит. Дадут тысячную бумажку, а он пятитысячную сдачи… Доторговался — днями хлеба не видим.
Баронесса. Мы тоже… С утра только чай… Вернёмся в Петербург, хоть в гостинице останавливайся! (Плачет.)
Колосова. Позвольте вам предложить. (Достаёт из сумки и подаёт белый хлеб.)
Баронесса. Что такое?
Колосова. Пожалуйста, не откажите.
Баронесса. Но я вас даже не знаю…
Колосова. Ничего. Хлеб свежий.
Баронесса. Право, неловко…
Колосова. Позвольте разрежу. (Подаёт Горностаевой.) Прошу вас.
Горностаева. Нет, зачем же… Хоть я вас, кажется, встречала… А что же вы сами?
Колосова. Ну! Я сыт и, кроме пирожного, ничего не хочу.
Горностаева. Вишь вы, лакомка!
Баронесса. А вы, Елена Ивановна, любите брауншвейгское пирожное? Какая это прелесть! К желткам да мускатного ореха.
Горностаева. Нет, а слоёный торт с фруктами!..
Говорят быстро, захлёбываясь.
Баронесса. А потом померанцевые корки… Пальчиком ямочки и туда маслица с белком, спрыснуть розовой водой и заглассировать… Это такой аромат был. Бывало, графиня…
Горностаева. Слоёное тесто кружочками… Края смазать яичком, а в середине засахаренные фрукты… Ах, как они у меня удавались! Бывало…
Баронесса. И подумать только: вернусь — и столовая и буфетная — всё чужое. (Плачет.)
Колосова. Ну… успокойтесь. Груша вот.
Баронесса. Отец Закатов говорит: через шесть недель.
Колосова. Врёт ваш Закатов. Успокойтесь.
Баронесса. Как вы смеете?!
Горностаева. Кто же, по-вашему, не врёт?
Колосова. Я.
Баронесса. Так когда же в Петербурге будем?
Колосова. Ну… не скоро.
Горностаева. Через год, скажете?
Колосова. И этого не скажу.
Баронесса (кричит). Так вот вы кто!
Горностаева. Наглость какая!
Баронесса. Я сейчас закричу, чтоб тебя арестовали.
Колосова. Вы покушайте сначала.
Баронесса. Меня не закормишь.
Подбежали на крик господа.
Первый господин. В чём дело, баронесса?
Второй господин. Что случилось?
Баронесса. Да вот большевик открытую пропаганду ведёт.
Горностаева. Хороша власть!
Второй господин. Что такое?
Первый господин. Где? Этот? Я сейчас охрану кликну.
Колосова. Ого… Приятного аппетита! (Убегает.)
Первый господин. Держите, держите, большевик!
Общее смятение и крики. Пробегает Чир, потом Дунька.
Чир. Бей, братья, Сима, Хама и Ахвета!
Дунька. Ой, господи ж! Да куда же теперь? Гарнизуйтеся!
Голоса. Где большевик?
— Кто большевик?
— Да что ж это такое?
— Большевики под городом!
В тени домов появляется народ. Среди них Любовь, Панова. Радостный шёпот мешается с тревожными восклицаниями:
— Наши подходят!
— Товарищи, жегловцев выводят!
— Товарищи, выручать!
— Извозчик, на вокзал!
— Сто тысяч!
— Уже на Собачьей слободке…
— Кошкин баронессу зарезал!
— Всех их надо оптом!
Дунька. Ой, господи, куда теперь, товарищи родные? Господа, гарнизуйтеся!
Появляются Малинин, Яровой и другие офицеры. Штатские успокаиваются.
Голоса. Господа, успокойтесь!
— Никаких большевиков нет.
— В городе всё благополучно.
— На фронте прекрасно.
Малинин. Музыканты, гимн!
Доносятся звуки гимна. Всё успокаивается.
Дунька. Товарищи проклятые! Какого кавалькаду наделали! Аж кишки взбунторажили!
Проходят Горностаева и баронесса, окружённые публикой.
Возгласы. С чудесным избавлением!
— Неужели это был сам Кошкин?
Горностаева. Именно Кошкин! Клянусь!
Баронесса. Кошкин! Кошкин!
Горностаева. Я же его отлично помню! Когда мужа арестовали! Ещё там электрический монтёр был… Как же мне Кошкина не узнать?
Появляется Елисатов.
Баронесса. Сначала хлебом хотел подкупить. «Я, говорю, слишком благородна!» Вдруг он как взмахнёт ножом…
Елисатов. Вы русская Шарлотта Корде! Выше! Та только ножом поразила революционера, вы же революционера, занёсшего нож, словом поразили!
Продавщица цветов. Иммортели! Душистые левкои!
Бульвар постепенно стихает, проходят деловые люди. Слышны отдельные фразы, вроде:
— Сто пудов бумаги хотите?
— Бриллианты куплю…
— Кукурузная мука…
— Двести долларов. Ваша доставка.
— Господа, вступайте в рабочий офицерский отряд!
— Надо опираться на массы!
— Вздор! Не на массы, на религию надо опираться: записывайтесь в отряд его преосвященства.
— Уверяю вас, в Париже теперь только короткие-короткие юбки носят.
— Мусечка, ошибаетесь!
— Клянусь, и полное декольте!
В темноте собираются рабочие. Отдельные реплики.
Рабочие. Товарищи, тихо! Сейчас подойдут с завода, и направимся к мосту. Как приказал Кошкин.
— Кошкин там будет?
— Кошкин там ждёт.
Тишина. Прибывают новые рабочие. Вдруг среди них появляется Кошкин. Возгласы удивления.
— Товарищ Кошкин! Вы?! Зачем же вы здесь?
— Тут вам нельзя быть!
Кошкин. Ничего, ничего. Какие сведения?
Голоса. Сведения точные: проверенные. Как ты сказал, так оно и выходит. В час жегловцев поведут через старый мост на Собачью балку.
— Там уже виселицы стоят.
Кошкин. Уже?
Голос. Сам видел.
Кошкин. Торопятся господа!
Голос. Отобьём! Наши уже подходят к мосту тремя отрядами, по твоему приказу.
Кошкин. Приказ отменяется.
Возгласы недоумения.
Сейчас же всем разойтись. К мосту близко не подходить.
Голос. Товарищ Кошкин, а жегловцев кто же там будет отбивать?
Кошкин. Никто.
Голос. Да ты что, Кошкин, шутишь?
Кошкин. В час всем собраться на пустыре и ждать моих распоряжений.
Голос. А жегловцев в этот час вешать будут?
Общее волнение. Татьяна зарыдала.
Кошкин. Ты как сюда попала?! (Работнице.) Краснова, домой её! Товарищи, спокойно.
Голоса. Да какое же тут спокойствие!
— Спокойно ждать покойников?
— Товарищ Кошкин, говори прямо, в чём дело?
Кошкин. Прямо, товарищи, не всегда говорится. А дело в свой час само скажет. Шванди, что же, нет?
Голос. Должен сейчас быть.
Кошкин. Так рассыпаться, товарищи. И одиночками собираться на пустыре за школой.
Рабочие расходятся. Кошкин один. Быстро входит Колосов.
Колосова. Товарищи! (Оглядывается.) Где же… Товарищ Роман, вы здесь зачем? За вами Яровой охотится.
Кошкин. Ну, это мы еще поглядим, кто тут волк, кто охотник. А ты чего тут зайцем путаешься?
Колосова. Да ведь казнь в эту ночь… Опять кровь…
Кошкин. Али трусишь?
Колосова. Нет, страха я никогда не знал. Только чужой крови боюсь.
Кошкин. Так что ж ты в чужую кровь лезешь?
Колосова. Я хочу, чтобы не было её.
Кошкин. Да ты что? Ай мешать вздумал?
Колосова. Помочь, помочь человеку остановить свою кровь. Я уже шесть лет на войне. Я увидел, люди истекут кровью, если её не остановить любовью.
Кошкин. Что ж, останови. Я тоже, брат, видал кровь, и увидал — кровь разная бывает. Бывает кровь чистая, а бывает гнилая: её выпустить надо.
Колосова. Неправда.
Кошкин. А ты её, правду, нашёл?
Колосова. Ищу.
Кошкин. А я нашёл. С мальчиков шёл по её следам, покель выследил: в барских хоромах прячется. И дверь от нас на запор. Я её оттеда выкурю. За хвост да на солнце. Я ей, правде вашей, зубы посчитаю.
Колосова. Это вы не правду нашли.
Кошкин. Угадал: неправду. Снеси ответ Любови, скажи — в час у ней явка.
Колосова. Хорошо. Только уходите. Вам здесь опасно.
Кошкин. А где же мне не опасно? Чудак. Ступай, а мне ещё нужно Швандю дождаться.
Колосов ушёл. Кошкин некоторое время один. В темноте крадётся Швандя.
Швандя, ты?
Швандя. Есть, товарищ Роман.
Кошкин. Опаздываешь, я уж думал, ты заблудился.
Швандя. Будто я эту местность не знаю, как родную мать. Будто не на тех вон фонарях меня вешали. А с завода ещё не подошли?
Кошкин. Были. Отослал.
Швандя. Уже на мост?
Кошкин. Нет, другое направление. К пустырю.
Швандя. А почему же не на мост?
Кошкин. Потому, что мост Яровому нужен.
Швандя. А-а… Это как же?
Кошкин. Скоро увидишь. Теперь статья другая. Всем им скоро крышка. Позиции ещё днём взяты. Под Усонью белые в мешке, прочие бегут.
Швандя (радостно). А-а… бегут, значит, и спотыкаются!
Кошкин. Завтра здесь будут. Сейчас задание — пока они не пришли, не только жегловцев спасти, но и всю тюрьму не дать.
Швандя. Не дай. Весь гарнизон на ногах.
Кошкин. Поглядим.
Швандя (после некоторой паузы). Надо, товарищ Роман, зараз же все массы поднять!
Кошкин. Ну, это ты хватил! Поди подыми.
Швандя. Раз плюнуть!
Проходит патруль.
Кошкин. Тсс…
Швандя (доверительно). Что оно такое, товарищ Роман? В наших местах молодой месяц белый колер оказует, а тут обратно! И ежели сплющить глаза и обратно сразу расплющить…
Кошкин. Молчи!
Швандя. Я к тому, что ежели её взять в мировом масштабе…
Кошкин (тряхнув его). Ну! (Слушает. После паузы.) Сейчас без четверти. Ровно к часу ребятам всем быть на пустыре позади школы, в зарослях. Дождись остальных товарищей и веди прямо на пустырь. (Уходит.)
Из-за угла, напевая, идут военный писарь и Махора.
Швандя. Кого это ещё чёрт сюда сунет?
Махора. Очень великолепная погода.
Писарь. Лучше некуды.
Швандя. Опять эту халду принесло…
Писарь. Прошу, Махорочка, садиться.
Швандя. Тфу ты, жаба! Чем бы их пугнуть?
Писарь. К этой погодке да, например, любовь.
Махора. Это совсем уж будет лишнее.
Писарь (подвигается к ней). Никогда! Чего же вы на край отсунулись?
Махора. Так вы ж форменно стесняете!
Писарь. Напротив. А вы так на землю осунетесь. Свободная вещь. Вы уж наполовиночку сидите. Позвольте поддержать. (Обнимает её за талию.)
Швандя ущипнул Махору, та вскрикивает.
Махора (вскакивая). Ай! Как вы смеете щипаться, невежа?
Писарь. Кто? Я?
Махора. Да то какой же ещё родимец!
Писарь. Да чтоб я треснул, ежели в случае я вас преждевременно ущипнул.
Махора. Да я тебя так тресну! Да меня, может, сам прапорщик Стамескин ни разу не щипал. Мразь необразованная! (Уходит.)
Писарь, потрясённый, идёт за нею. Проходит кучка граждан, тихо разговаривают.
Первый голос. Ну и бесятся! С вечера всё «Боже, царя храни».
Второй голос. Да ништо. Нынче «Боже, царя храни», а завтра, может, «Спаси, господи, люди твоя».
Третий голос. Да, кажись, уж недолга песня.
Швандя (появляется из своей норы). Как с разговору, товарищи, видать, вы упольне сознательные, но, между прочим, эти белые гады, удиравши, зараз всех ваших товарищей вешать станут. А вы на этот ремиз глядеть будете?
Граждане подозрительно косятся на него.
Четвёртый голос. Что ж, покажут, так поглядим.
Швандя. Значит, вы допущаете, чтобы белые палачи убивали?
Пятый голос. Видали мы палачей всяких мастей.
Швандя. Значит, вы несознательные!
Первый голос. А ты кто такой?
Второй голос. Большевик аль провокатор.
Швандя. Кто? Я?
Третий голос. Да, ты.
Первый голос. Конечно, провокатор.
Четвёртый голос. А ну, ребята, заходи.
Пятый голос. Пощупать его.
Окружают Швандю.
Швандя. Товарищи, граждане… Я не курица и, обратно, не баба.
Первый голос. Гусь, видать!
Швандя. Жаль, что, понимаете, время нету, а то бы я вам, обратно, разъяснил. (Хочет идти.)
Второй голос. А ты постой.
Швандя. Ей-бо, некогда. Ну, между прочим, прошу обратить внимание: на Слободке у бабы чертёнок родился, всем лестно поглядеть… А на нижеследующей улице магазин золотых часов распеёртый, и кто хотит, получает…
Третий голос. Да ты зубы не заговаривай.
Четвёртый голос. Свои вылетят.
Швандя. Никогда… Да вы, тов… бра… граж… граждане, скажите, вы белые аль обратно?
Четвёртый голос. А ты кто?
Швандя. Кто? Я? Да я ж ваш! Неужели не вознали?
Первый голос. Узнай его в зубы.
Проходит Горностаев.
Швандя. И вот вам учитель Маркс может разъяснить.
Первый голос. Какой Маркс?
Второй голос. Забрехался.
Третий голос. Трепло!
Швандя. Никогда. Действительно, Маркс. Может, не Карла, братуха ихний меньшой. Тов… господин Маркс!
Горностаев. А? Что вам?
Швандя. Подходи, братуха Маркс, сюды…
Горностаев. Макс? Я с вами брудершафт не пил.
Швандя. Видите, немецкого звания — хранцузский язык. Но можут и по-русскому. На сорок языков. В мировом масштабе.
Горностаев. В чём дело?
Швандя. Это им требуется разобъяснить за сознательность… Как пролетарии всех стран, соединимся, ну… Россия же неделимая, обратно… просю.
Горностаев. О чём просите? Господа, кто вы?
Первый голос. А вы кто?
Горностаева окружают. Швандя незаметно исчезает.
Второй голос. Вы что же, в самом деле Марксу брат?
Горностаев. А? Какой брат?
Третий голос. Это вот он… (Оглядывается.) Где же он?
Четвёртый голос. Удрал, сволочь!
Пятый голос. Провокатор и есть.
Первый голос. Значит, вы не родня Карлу Марксу?
Горностаев. Нет, я не родня Карлу Марксу.
Второй голос. Кабы родня — уж висел бы.
Третий голос. Да это же Дунькин профессор.
Горностаев. Я покамест только Дунькин сторож. Итак, что жо произошло?
Четвёртый голос. Ничего не произошло. Белые жегловцев будут вешать. Так ещё им мало.
Пятый голос. Провокаторы ещё по улицам ловят.
Горностаев. Опять казнь… Так надо же, господа, не допустить этого!
Первый голос. Это как же?
Горностаев. Бороться!
Второй голос. Чем?
Горностаев. Словом! Слово — могущественнейшее и единственное неотразимое оружие против зла… Идёмте, господа! (Быстро идёт по улице.)
Граждане идут за ним; не замеченные им, исчезают за углом.
Горностаев. Вы знаете, господа, словом стихии укрощаются. Мы убедим их!
Проходят Яровой, Семён и патруль.
Господа, говорят, вы опять намерены обагрить нашу землю кровью безоружных сынов её?
Яровой. Что вам угодно, профессор?
Горностаев. Мне и вот этим честным гражданам… (Оглядываясь, в смущении.) Тут… должны быть граждане. (Вновь оглядывается.)
Яровой. Какие граждане?
Горностаев. Честные… Ну, это не меняет… Господа, не делайте этого…
Яровой. Профессор, посторонитесь.
Горностаев. Десятки тысяч лет работает человек. Из полузверя в полубога вырос. Из пещеры на четвереньках вылез, а теперь взлетел к небу. За тысячи вёрст голос его слышен. Человек это или бог? Оказывается, всё это — призрак! Мы те же полузвери и, прежде чем уехать отсюда в экспрессах и автомобилях, оскальпируем наших братьев-врагов…
Яровой. Профессор, вы идите через фронт и всё изложите большевикам. Они поймут вас и прекратят скальпирование.
Горностаев. Если вы, цвет культуры, не понимаете…
Семён. Да ты чего тут язык распустил! Ты кто такой? Да я родного брата большевика, как бешеную собаку, пристрелю.
Яровой. Вахмистр, смирно!
Семён. Ваше благородие, дозвольте его взять.
Яровой. Молчать!
Горностаев. Господа, не лейте народную кровь на наши головы.
Яровой. Профессор, замолчите. Идите своей дорогой! (Патрулю.) А вы — смотреть. Ночь грозная, быть всем начеку, патрулям связь держать!
Все военные уходят. Горностаев идёт, яростно работая колотушкой, навстречу ему Дунька.
Дунька. Хорошо ж ты моё добро стережешь!
Горностаев. Очень хорошо.
Дунька. Где дом, а где ж ты у чёрта собачьего? За что ж ты, паразит, мою хлеб-соль ешь?
Горностаев, работая колотушкой, уходит.
За своё ж любезное, да и страждай! (Идёт.)
Уходят все. Входит Яровой, за ним Семён.
Яровой. Вызвать полковника Малинина.
Семён. Слушаю, господин поручик. (Уходит.)
Входит Малинин.
Малинин. Что вам ещё?
Яровой. Полковник, кончайте бал.
Малинин. Что такое?
Яровой. Дело кончено. Фронт прорван.
Малинин. Не может быть!
Яровой. Армия стремительно отступает.
Малинин. Впрочем, так и должно быть.
Яровой. Приказано до завтра в секрете держать.
Малинин. Значит, завтра — эвакуация?
Яровой. Да, завтра… Но если мы к утру не ликвидируем Кошкина, который сейчас в городе, то утром, когда станет известно положение, он нас ликвидирует.
Входит Панова.
Панова. Полковник, котильон.
Яровой. У полковника голова болит. Домой идёт.
Малинин. Да, извините. Что-то нехорошо, лишнее выпил. До свидания. (Целует ей руку и уходит.)
Панова. Что случилось?
Яровой. Ровно ничего.
Панова. Что-то он не договорил.
Яровой. Он поручил это мне. Пожалуйте сюда.
Панова. Я вас слушаю.
Яровой. Нет, это я вас слушаю: о чём вы здесь говорили с моей женой?
Панова. Когда?
Яровой. Пять минут тому назад.
Панова. О танцах. Впрочем, вам ближе спросить у вашей жены.
Яровой. Я всё-таки спрашиваю у вас.
Панова. Допрос?
Яровой. Допрос.
Панова. Ничего не выйдет.
Яровой. Попробуем.
Панова. Попробуйте.
Яровой. О каком это вы утверждении говорили?
Панова. Об утверждении? Едва ли. Кроме взаимного отрицания, у нас с вашей женой ничего нет.
Яровой. Вы… кому служите?
Панова. Никому.
Яровой. А кому вредите?
Панова. Всем, кого вредным считаю.
Яровой. Я вас тоже считаю вредной и сейчас арестую.
Панова. Это будет вредно для вас.
Яровой. Слушайте, пифия! Я вас посажу на такой треножник, что вам будет очень вредно. Бальные ваши каламбуры бросьте. Бал кончен.
Панова. Дайте папиросу. Вот вам взамен. (Прикалывает ему левкой.)
Яровой (даёт папиросу). Ну!
Панова (напевает). Ну, да ну, да ну, едет милый ко двору. Езжайте вы к тому двору, где вы милы. (Указывает на школу.)
Яровой. Что это значит?
Панова. Значит, я испугалась и готова сказать всё, но зайдите прежде в тот двор, в школу. Там вы милы. Там вас ждут.
Яровой. Там меня не ждут.
Панова. А я вам говорю — ждут. Поверьте женщине, которая только с вами говорит искренне. Милый, бедный поручик от революции, зря вы мечетесь, зря мечете банк, когда карта давно бита.
Яровой. Вы-то с какими картами играете?
Панова. Я — ваша спутница: в одном тупике. Но у вас близкий выход: вот туда, в школу. Мой же выход пока… в тупике. Торопитесь же, а я вас буду здесь ждать.
Яровой. И тогда скажете всё?
Панова. Всё. А сейчас пойду шартрез допивать. Поторопитесь, а то уйду. (Уходит.)
Яровой. Нет, не уйдёшь! Скопцов!
Из темноты выходит Семён.
Семён. Я.
Яровой. За этой дамой установить наблюдение. Глаз с неё не спускать.
Семён. Слушаю. (Уходит.)