Сказанное до сих пор относится не столько к самой Красной Армии, к ее строению и методам действий, сколько к тем политическим задачам, какие ей ставит рабочее государство.
Подойдем теперь к военной доктрине в более узком смысле слова. Мы слышали от тов. Соломина, что до тех пор, пока мы не утвердим доктрины наступательной революционной войны, мы будем путаться и сбиваться в организационных, военно-педагогических и иных вопросах. Однако, этого общего места нам маловато. Вместо того, чтобы повторять, что из хорошей доктрины должны воспоследовать хорошие практические выводы, отчего бы не попробовать эти выводы предъявить? Увы! Как только наши доктринеры попытаются подойти к выводам, они преподносят нам либо беспомощный пересказ задов, либо вреднейшую отсебятину.
Энергичнее всего найти новаторы пытаются укрепить якорь военной доктрины в области оперативных вопросов. Стратегически Красная Армия, по их заявлениям, принципиально отличается от всех других армий, так как в нашу эпоху позиционной неподвижности основными чертами операций Красной Армии являются: маневренность и наступательность.
Несомненно, что операции гражданской войны отличаются чрезвычайной маневренностью. Но нужно со всей точностью поставить вопрос: вытекает ли маневренность Красной Армии из ее внутренних свойств, классовой природы, революционного духа, боевого порыва, или же из объективных условий: огромности военных театров и относительной малочисленности войск? Этот вопрос имеет немаловажное значение, если допустить, что революционные войны будут вестись не только на Дону и на Волге, но и на Сене, на Шельде и на Темзе.
Но вернемся пока к родным рекам: Отличалась ли маневренностью только Красная Армия? Нет, стратегия: белых — сплошь маневренная. Их войска были в большинстве случаев слабее наших количественно и морально, но выше по военной квалификации. Отсюда необходимость маневренной стратегии вырастала, прежде всего, для белых. Мы у них учились этой маневренности на первых порах. В последний период гражданской войны мы всегда имели маневр против маневра. Наконец, наибольшей маневренностью отличались действия отрядов Унгерна и Махно — этих бандитских вырождений гражданской войны. Какой отсюда вывод? Маневренность свойственна не революционной армии, а гражданской войне, как таковой.
Операции в национальных войнах сопровождаются страхом перед пространством. Оторвавшись от базы, от своих, от области своего языка, армия или отряд попадает в абсолютно чуждую среду, где не найдет ни опоры, ни прикрытия, ни помощи. В гражданской войне каждая из сторон найдет в тылу противника в большей или меньшей степени сочувствие и поддержку. Национальные войны ведутся (или, по крайней мере, велись) тяжеловесными массами с использованием всех национально-государственных ресурсов обоих сторон. Гражданская война означает раздвоение сил и средств потрясенной революцией страны и ведется, особенно на первых норах, инициативным меньшинством каждой стороны, следовательно — более или менее жидкими и потому подвижными массами, и поэтому гораздо более зависит от импровизации и случайностей.
Маневренность характеризует гражданскую войну в обоих лагерях. Нельзя, следовательно, маневренность считать особым выражением революционного характера Красной Армий.
В гражданской войне мы победили. У нас нет никакого основания сомневаться в том, что перевес стратегического руководства был на нашей стороне. В последнем счете, однако, победа была обеспечена энтузиазмом и самоотвержением рабочего авангарда и поддержкой крестьянской массы. Но эти условия не создаются Красной Армией, а представляют собой исторические предпосылки ее возникновения, развития и успехов.
Тов. Варин в журнале ≪Военная Наука и Революция≫ говорит о том, что подвижность наших войск превосходит все исторические прецеденты. Это очень интересное утверждение. Желательно было бы его тщательно проверить. Несомненно, что исключительная быстрота продвижения, требующая выносливости и самоотвержения, обусловливалась революционным духом армии, тем порывом, какой вносили в нее коммунисты. Вот интересная работа для слушателей нашей Военной Академии — сравнить походы Красной Армии, с точки зрения расчетов движения, с другими историческими примерами, в частности — с походами армий Великой Французской Революции. С другой стороны, надо сравнить те же элементы у красных и белых в нашей гражданской войне. Когда мы наступали, они отступали, и наоборот. Действительно ли мы проявляли в среднем большую выносливость в переходах, и в какой мере она явилась одним из факторов нашей победы? Что в отдельных случаях коммунистическая закваска могла дать сверхчеловеческое напряжение сил, это бесспорно. Но обнаруживается ли этот результат на целой кампании, в течение которой должны были сказаться пределы физической емкости организма, — это подлежало бы особому обследованию. Такое исследование не обещает, конечно, опрокинуть вверх дном всю стратегию. Но оно, несомненно, обогатит наше познание природы гражданской войны и революционной армии некоторыми ценными фактическими данными.
Стремление закрепить и возвести в догмат те черты стратегии и тактики Красней Армии, которые характеризовали ее в прошлый период, могло бы нанести величайший ущерб и даже стать роковым. Уже заранее можно сказать, что операции Красной Армии, на азиатском материке — если бы им там: суждено было развернуться — имели бы по необходимости глубоко маневренный характер. Важнейшую, а в некоторых случаях и единственную роль пришлось бы играть коннице. Но, с другой стороны, нет никакого сомнения в том, что военные действия на западном театре имели бы гораздо более связанный характер. Операции на территории с другим по национальному составу и более плотным населением, — при более высоком отношении численности армии к территории - несомненно приблизили бы войну к позиционной, во всяком случае, свели бы маневренную свободу к несравненно белее узким границам.
Признание недоступности для Красной Армии защиты укрепленных пунктов (Тухачевский) в общем и целом правильно подводит уроки прошлого периода, но ни в какой случае не может быть признано безусловным указанием для будущего. Защита укрепленных пунктов требует крепостных войск или вернее войск высокого уровня, сплоченных опытом и уверенных в себе. В прошлый период мы это только накопляли. Каждый полк в отдельности и вся армия в целом были живой импровизацией. Можно было обеспечить подъем, порыв — и мы этого достигали, но нельзя было искусственно создать необходимую рутину, автоматическую спайку, уверенность соседних частей во взаимной выручке. Нельзя было приказом создать традиции. Теперь это в значительной мере есть и будет накопляться чем дальше, тем больше. Этим самым заложены предпосылки как для лучшего ведения маневренных операций, так — в случае нужды — и для позиционных действий.
Надо отказаться от попыток строить абсолютную революционную стратегию, беря для нее элементы из ограниченного опыта трехлетней гражданской войны, где части определенного качества сражались в определенных условиях. От этого очень хорошо предостерегал Клаузевиц.
≪Совершенно естественна, — писал он, — что в революционных войнах (Франции) оказался такой, а не иной способ сражаться; способ, который теория вперед предвидеть не могла. Но зло состоит в том, что эти способы, построенные на данных условиях, легко могут пережить сами себя; они остаются неизменными в то гремя, когда, обстоятельства понемногу совершенно изменились. От этого именно должна предохранить ясная и разумная критика. Такому методизму подчинялись в 1806 г. прусские генералы≫ и пр. Увы, не одни только прусские генералы склонны к методизму, т.е. к шаблону и трафарету.