На этом я заканчиваю воспоминания о моих скитаниях. Чувствуется, что главные наблюдения уже сделаны: ясен общий смысл виденного. Думаю, что дальнейшие события могут обогатить эти заметки многими новыми интересными подробностями, но едва ли внесут существенные изменения в выводы, здесь сделанные.
Теперь, после взятия Харькова и Царицына, освобождение России – вопрос времени. И тем не менее мы не можем смотреть вполне спокойно на будущее. Есть мучительные вопросы и сомнения, которые пока еще остаются без разрешения. Гибель большевизма еще не есть конец тяжкой болезни. Есть, к сожалению, много оснований опасаться, что ее исцеление вообще не будет полным. Большевизм – болезнь, во многом напоминающая бешенство. Бешеная собака не перестает быть опасной от того, что она умирает. Напротив, нет ничего страшнее укуса умирающего зверя. Для Poccии эта опасность теперь величайшая из всех. На наших глазах бешеная собака издыхает. Но так или иначе, все мы ею укушены: все мы, борющиеся с большевизмом, в большей или меньшей степени испытываем на себе действие его яда.
Ходячее обвинение добровольцев в том, что они стали похожи на большевиков, – несправедливо лишь постольку, поскольку оно огульно. Не все, но к сожалению, весьма многие восприняли страшный образ звериный. Одни ли добровольцы? Междоусобная война вообще наложила печать на нравы. Не только на фронте, в тылу точно также совершается оргия грабежа. Воровство и взяточничество гражданских властей достигли того предела, какого они никогда не достигали, даже в худшие времена самодержавия. От людей, близко знакомых с гражданской администрацией добровольческой армии, приходится слышать, что теперь почти ни на кого нельзя положиться. Эпидемия воровства заразила почти всех, даже тех, кто доселе считались честнейшими.
А насколько при этом возросла жестокость, в этом каждый из нас может убедиться путем внутреннего самонаблюдения. Несомненно, что в будущем государственная необходимость предпишет весьма суровые меры для подавления большевизма. Но прежде русскому человеку несвойственно было радоваться жестоким казням. А теперь беспощадная расправа с большевиками стала мечтою всякого русского обывателя. И к сожалению, чувство мести тут говорит громче и сильнее, чем сознание государственной необходимости. Потоки крови, которые прольются после восстановления порядка, без сомнения превысят меру. Будущие победители будут соперничать в жестокости с большевистскими чрезвычайками, а может быть, и превзойдут их.
Я часто спрашиваю себя, что будет в Москве в тот день, когда там где-нибудь на площади будут всенародно повешены такие корифеи большевизма, как Троцкий, Ленин, Петерс и другие. Многие ли откажутся от соблазна «посмотреть» на этот финал большевизма. Глазеть будут несомненно десятки, а может быть, и сотни тысяч народа. А ведь раньше подобные зрелища внушали у нас почти всеобщее отвращение. Негодование симулировали даже те, кто его на самом деле не чувствовал. Теперь другое: иногда приходится слышать о том, как взятых в плен комиссаров сначала «угощают шомполами», а потом вешают; но ставшее привычным безобразие почти ни в ком не вызывает ужаса и даже интереса.
«Публичность» казни раньше возмущала нас, когда она была восстановлена большевиками. А теперь пример их не только вызывает подражание, – он вошел у нас в обычай. В Кисловодске на видном месте, на холме над городом стоят две виселицы; мне показывали их маленькие дети и при этом называли лиц, которые видели повешенных; саму виселицу дети, смеясь, называли «качелями». Бывали случаи, когда особо видных большевиков умышленно долго держали на этих виселицах. Обыкновенно, такие меры оправдываются тем, что у большевиков нужно «учиться приемам твердой власти». Под этим предлогом большевики мало помалу становятся нашими учителями варварства и жестокости.
Самая опасная черта современности заключается в том, что кодекс междоусобной войны, привитый нам большевиками, стал обычным: его усвоили не только взрослые, но и дети. Расшатанность всех нравственных правил, разнузданное своеволие, привычки к хищению и жестокость – таково ядовитое наследие смутной эпохи, которое оставит свои следы в душ народной на многие годы. Черты большевистского типа сохранятся в русских администраторах, военных и общественных деятелях из черносотенцев, даже в то время, когда о большевиках в собственном смысле мы забудем и думать...
<…………>
Кисловодск, 22 июня 1919 года.
Дальнейший текст в нашем экземпляре «Архива русской революции № 18» – примерно 1 1/2 страницы – частично зачеркнут и частично зачернен.
Как комментарий к этому зачеркиванию написано, что Евгений Николаевич Трубецкой мог такое написать только, если он уже был болен сыпным тифом (от которого он скончался несколько месяцев позже), чего, конечно, не могло быть. Далее в комментарии сказано, что зачеркнутое добавлено кем-то, непонятно с какой целью, и, что зачеркивание сделано чтобы сберечь добрую память о Е.Н. Трубецком для последующих читателей.
Сумев разобрать несколько строк, мы в чем-то согласились с написавшим…