Премьер драматической труппы отдыхал после обеда и курил сигару, откинувшись на диване в угол и вытянув одну ногу. В комнате с претензией на роскошь, безвкусно заставленной мягкой мебелью, столиками и ширмами, густели сумерки. Сквозь шторы пробивался синеватый вечер и доносился смутный гул улицы. Актер лениво пускал дым. Ему дремалось.
В дверь несколько раз постучали осторожно, очень тихо.
-- Можно! -- крикнул он сонно.
Дверь неуверенно скрипнула, и из темноты коридора в комнату заглянула миловидная, почти детская головка.
Актер опустил ногу, встряхнулся, оправился и, поднявшись с дивана, сказал:
-- Войдите, прошу. Пожалуйста, простите... Я, знаете, после обеда...
Вошла молодая девушка с бледным хорошеньким лицом и пышными, очень нежными, светлыми волосами. Они упорно выбивались из-под шляпки и надвигались на большие наивные глаза. Одета была девушка в гимназическое платье и коротенькую жакетку.
-- Пожалуйста, -- повторил он и потер руки. -- Чем могу служить? Она держала в руках цветы, завернутые в бумагу, и смущенно стояла среди комнаты.
-- Пожалуйста, не стесняйтесь. -- Он придвинул кресло. -- Прошу, присядьте.
Она с детской неуклюжестью села и сказала:
-- Простите, я, не будучи с вами знакома, осмелилась...
И прервав себя, скороговоркой, как заученное, выпалила:
-- Простите, будучи поклонницей вашего таланта, я дерзнула преподнести вам цветы. Вот...
Она протянула цветы и покраснела...
-- А!.. Спасибо.
Он поклонился, с любопытством посмотрел на девушку и, взяв протянутые цветы, развернул, понюхал и положил осторожно на книги. Помолчали. У актера на губах появилась загадочная улыбка.
-- Вы меня видели на сцене? -- спросил он, усаживаясь на диване против нее.
-- Да. Я просто очарована... Вы такой гениальный артист!
Он усмехнулся и стал подробно рассматривать гостью.
-- Какая же роль вам нравится?.. -- спросил он, помолчав.
Она назвала пьесу и опять стала восторгаться его игрой.
-- А! М-да... В этой роли я, кажется, имею успех...
"Милая девчурка, довольно хорошенькая", -- подумал он, подавив зевок, и пересел ближе.
-- Вы учитесь?
-- Да, я гимназистка. Последний год.
Она неловко сидела в кресле, и ее малокровное лицо покрылось румянцем. Актер не знал, о чем говорить, его клонило ко сну.
-- У меня к вам просьба, очень, очень большая, -- сказала она, вспыхивая. -- Дайте слово, что исполните. Ну, умоляю, дайте слово!
-- Да в чем дело, говорите.
-- Подарите мне вашу фотографию... С надписью.
Актер пошевелил ногой, поморщился и сказал.
-- У меня нет, честное слово! Я все раздал.
Она стала упорно просить. Он подумал, нехотя порылся в ящике, вынул фотографию и, надписав, протянул ей, стоящей в благоговейном ожидании.
-- Вот. Эта последняя, она мне нужна была, клянусь... И я ее жертвую вам, видите...
-- Спасибо! Спасибо!
Она схватила фотографию обеими руками, вгляделась в нее и вдруг, порывисто прижав к губам, стала ее осыпать поцелуями.
-- Милый, дуся, какая вы прелесть, как я влюблена в вас!..
Актер тонко улыбался и с любопытством поглядывал на нее! "Странная девчонка, психопатка", -- думал он.
В комнате потемнело. Он зажег электричество. Вместе с глубокими сумерками исчезла неловкость. Гимназистка поправила издали перед зеркалом волосы и сказала, уже развязнее:
-- Я вам очень помешала? Может быть, я пришла некстати? Вы никого не ждете?
Он поджал губу.
-- Нет. Особенно не помешали, я очень рад... Хотя, вообще, я сегодня занят...
Он что-то перебирал на столе и, когда поднял глаза, -- увидел, что гимназистка стоит опершись рукой о спинку кресла и смотрит на него с необычайно странным выражением. Лицо пылает, губы полуоткрыты, глаза затуманены. Актер на мгновенье вспыхнул, но, вспомнив прошлую ночь, почувствовал разбитость и усталость во всем теле. Он потянулся, прошелся по комнате и сказал:
-- Да, так я буду очень рад... Вы очень милая... Сегодня я, действительно, немного занят...
Она ушла медленно, что-то ожидая, надолго задержав свою маленькую, влажную ручку в его ладони.
-- Наташа, почему вы не докладываете, когда ко мне приходят! -- крикнул он в коридор,
-- Я не заметила, как они вошли, -- ответила горничная.
* * *
Она тихо постучала и смело вошла в полутемную комнату. Он поднялся к ней навстречу и не узнал -- за это время у него побывало несколько незнакомых девушек. Он сказал:
-- Войдите, чем могу служить? Я извиняюсь за костюм.
-- Вы меня не узнаете! -- воскликнула она. -- Как вам не стыдно! Ну, я уйду... Но я вас безумно хотела видеть.
Он вспомнил.
-- А! Милая гимназистка! Вы долго не заходили... Ну, сядьте, поболтаем.
Она была такая тоненькая и хрупкая в синеватых сумерках. Светлые волосы мягко обрамляли ее детское лицо. Актер оживился.
-- Снимите жакетку и шляпу, -- сказал он и пошел через комнату; но, подумав, не зажег электричества.
-- Ну, снимите. Дайте я вам помогу.
От нее пахло духами и нежной девичьей кожей. Когда он дотронулся до ее худеньких плеч, она вздрогнула и закрыла лицо руками.
-- Ради Бога, оставьте меня... Умоляю вас...
-- Почему? -- удивился он.
-- Умоляю!..
Он посмотрел в ее сумрачное лицо и загадочно улыбнулся.
Постоял в нерешительности несколько секунд и развязно подошел.
-- Ну, это пустяки. Разденьтесь и посидите. Он отколол ей шляпку.
Она прижалась к нему пышной головкой.
-- Умоляю вас! Я не могу, поймите...
-- Что не можете? Ну, сядем на диван. В чем дело? Почему, детка, до вас нельзя дотрагиваться!..
Он усадил ее и обнял. Она закрывала лицо руками.
-- Поймите, я не могу вынести вашего прикосновения... Потому что я... я... уже женщина... Я не владею собой...
Он слегка отстранился.
-- Вот как... Так рано? Сколько же вам лет!
-- Мне уже скоро семнадцать. Но, пожалуйста!.. Я очень много знаю и много пережила. Я уже не девочка...
Она рассказала, что жизнь ее полна приключений. А полгода назад она увлеклась певцом, -- он у них бывал. Ходила к нему слушать его голос (ах, она трепетала, когда он пел!) -- и смотреть открытки. У него было очень много интересных открыток. Боже, как она плакала! Конечно, это смешно... Он каждый день встречал ее у гимназии. Он причинял боль, он был очень сильный... Теперь он ей противен. У него пожилая дама и ребенок... Фи!.. В общем тяжело все это вспомнить. Боже, какие люди эгоисты! Если б узнала мама или брат! Ее убили бы...
Лица смутно различались. Актер близко придвинулся, слушал, и его бритое лицо загадочно улыбалось в темноте. Пышные, очень нежные волосы дотрагивались до его щеки. Она говорила и вздрагивала всем своим тоненьким телом. Он прошелся по комнате, заглянул за ширмы и опять вернулся на диван.
-- Зажечь электричество? -- спросил он вкрадчиво, близко наклоняясь. Она протянула руки и неловко обняла его шею.
-- Милый, дуся, как я люблю вас!
Он принимал ее порывистые, мягкие поцелуи, она задыхалась и шептала:
-- Милый, поцелуй меня крепче... Ну, сделай мне очень, очень больно... Укуси меня...
Потом он зажег электричество и пошел за ширмы. Она поправляла гребенки и, странно оживившись, болтала без умолку.
Он вернулся, щурясь от света, который делал больно глазам.
-- Когда я вас увидала, я сказала: "Это должно произойти, это он"...
-- Мне нужно будет скоро уйти, -- сказал он и потянулся. -- Вы не обидитесь?..
-- Нет, я тоже не могу, должна домой торопиться. Который час?..
Он мысленно поторапливал ее. Она болтала:
-- ...Брат меня любит, он странный, тяжелый человек. Ужасно за меня боятся и держат меня просто в цепях. Брат даже бьет меня. Как вам это покажется!..
Он терпеливо слушал, откинувшись назад,
-- ...Вместо того, чтобы готовиться, -- щебетала она, -- мы две ночи кутили с офицерами... только вы не подумайте!.. Где мы только ни были! А мама была уверена, что я у подруги занимаюсь. Удивительно, как мы экзамены сдавали!..
...Вот Колесова и Анютина бывают у капитана. Они меня тащили, там собираются... говорят, -- страшно забавно и интересно. Ну, я, конечно, не пошла. Я знаю, в чем там дело...
...По-моему, отчего не принадлежать любимому человеку, если любишь? Любовь должна быть свободной... Женщина имеет такое же право...
Он рассеянно качал ногой, думая о другом. У него появилось дурное настроение. Становилось положительно тоскливо. Он уныло смотрел в окно, где еще синели глубокие сумерки.
-- ...Вы же меня не слушаете! Так слушайте: ну, вот вы знаете артиста К. Так я ее удерживаю, говорю: "Леля, не надо", а она прошла за кулисы, подходит к нему и говорит: "Дарю вам цветы и себя"... Он говорит: "Сегодня после спектакля я вас жду". Я говорю ему: "Стыдно пользоваться доверием глупой девочки, это нечестно"... А он: "Это, Зина, не ваше дело!" Мы, конечно, поссорились. Бедная, -- она совсем пропала. Я ее недавно встретила... А какая она хорошенькая!
Он встал, поцеловал ее в мягкие волосы и сказал:
-- Ну, до свиданья, моя девочка... Мне уже некогда. Приходи, я буду рад... Приходи...
Она ушла. Он еще долго сидел и скверное настроение разрасталось. Он собрался уйти и с неприязнью посмотрел в зеркало на свое бритое, выразительное, уже поблекшее лицо.
Он был очень удивлен, когда увидел на диване маленькую женщину. Она лежала, согнув колени, подложив под голову руки, и спала. На темном диване большим светлым пятном выделялись пышные, мягкие волосы. Он подошел, наклонился и воскликнул:
-- Зина, как вы здесь очутились!?
В нем шевельнулась тревога и досада. Что нужно этой сумасбродной девочке?.. Вот еще навязалась!
-- Зачем вы пришли сегодня? Так поздно...
Она подняла голову, села, очнулась от сна и сказала:
-- Простите, я останусь у вас до утра. Я сегодня убежала из дому.
-- Сумасшедшая! Ведь это безумие. Если дома узнают...
-- Они не узнают, не бойтесь. Но я не могла... Я убежала, меня больно обидели... Боже мой, ведь нельзя же так!
Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала. Он смягчился и погладил ее по волосам.
-- Что же с тобой?
Она плакала и ни за что не хотела рассказать. Он перестал расспрашивать.
Понемногу она успокоилась, посмотрела долго и печально вздохнула.
-- Я вас так люблю... не знаю, что будет... Можно мне остаться?
Она была в этот раз очень привлекательна своей нежной беспомощностью. Глаза блестели печально и влажно.
-- Останься. Куда же теперь пойдешь? Уже час ночи.
Он присел к письменному столу и чем-то занялся. Она все молчала неподвижно на диване, в полумраке, и смотрела, не отрываясь, долгим, задумчивым взглядом. Он пересел к ней и хотел ее обнять. Она отодвинулась.
Он спросил:
-- Ты меня не любишь больше?
Она по-детски порывисто прильнула к нему
-- Посидим так, поговорим, -- сказала она.
Он поцеловал ее, подумал, что у нее кожа от слез имеет какой-то кисленький вкус и, зевнув, сказал:
-- Но ведь уже поздно, Девочка моя. Пора спать...
Он очнулся от усталой дремоты. Начинало светать. За ширмами был тихий полумрак, Он разглядел, что Зина сидит на постели, отодвинувшись, и смотрит на него упорно и задумчиво. Он поднялся и удивленно спросил:
-- Почему не спишь?
Она ничего не ответила и продолжала глядеть неподвижно. Он очнулся совсем и еще раз переспросил:
-- Что же ты, Зина? Что за фантазия!
Она тихо сказала:
-- Мне не хочется спать. Я тебе не мешаю. Спи.
Он лег, но сон исчез и непонятная тревога стала подкрадываться к сердцу. Было очень тихо, сумрачно и странно. В открытую форточку дышал рассвет и долетали редкие звуки утренней улицы.
Он закинул за голову руки и смотрел на Зину. Она сидела понурясь маленькая и хрупкая, сложив голые ручки на коленях, и с худеньких плеч сползала рубашка. Большие нежно спутанные волосы трогательно уменьшали бледное личико.
Он лежал неподвижно, и также неподвижно, устремив на него глаза, сидела Зина. Непонятное чувство поднималось в нем. Какая-то печаль, смутное и тихое воспоминание, жалость. Что же это?
Он подумал: "Зина похожа на кого-то. На кого? -- невозможно вспомнить, но мучительно похожа"...
Странное ощущение заволакивало сердце. Не то воспоминание, не то грусть. Давнее, совсем забытое и стертое. "Весна далекая моя"... -- вдруг подумалось ему. И он туманно и радостно вспомнил маленький, провинциальный город. Давно, в ранней юности, в милые гимназические годы.
Она сидела, поджав ноги и наклонив набок головку. У нее были печальные, печальные глаза, и в них блестели слезинки,
-- Что ты, Зина? -- спросил он незнакомым голосом.
Она посмотрела далеко перед собой и сказала тихо:
-- Ничего... -- потом вдруг прижала голые ручки к груди и с тоской крикнула:
-- Господи, как хочется мне любви! Настоящей, святой любви!..
Что-то знакомое и жуткое было в этом наивном выкрике. "Весна моя светлая!" -- опять шевельнулось в сердце.
Он молчал, посмотрел на Зину, на ее худенькие плечи и вдруг тяжелые, душные слезы подступили и сдавили горло.
Он сел и нежно с глубокой жалостью прижал ее голову к себе:
-- Бедная моя девочка!..
Он глотал слезы, прижимал ее голову и думал: "Что же это такое? Почему? Ведь юность должна быть чистой и радостной. Куда она идет? Какое проклятие тяготеет над нею? Неужели никто не видит, не слышит? Жестокие, безумные, преступные сердца! За что мы обманываем и губим чистую юность?.."
Он охватил ее тонкие руки.
-- Зиночка, прости меня, оттолкни, как гадину. Зиночка, я виноват глубоко, без оправданья!
Она смотрела испуганно и вопросительно:
-- В чем?
-- В том же, что и все. Ты не понимаешь, Зина, бедняжка, ты не понимаешь. Мы все убийцы. Мы убиваем и тело, и душу... Прости!..
Зина сидела вопросительная, с открытыми, худенькими плечами, со спутанными, такими большими и нежными волосами, хорошенькая и печальная, похожая на больной, выращенный в теплице цветок.
Они не спали всю ночь. Утром актер серьезно сказал ей:
-- Зина, не приходи больше ко мне. Не надо. Я советую тебе, -- задумайся над своей жизнью и над всем, что ты делаешь. Ко мне не надо ходить, я ничего не дам тебе, я измятый и вредный человек. Прощай.
Она ушла, молчаливая и бледная. И нельзя было понять, о чем она думает, обижена она или благодарна...
Впервые: журнал " Пробуждение ", 1 912 , No 12 .