Когда Цезарь преследовал в Испании детей Помпеевых, Туллия, дочь Цицеронова, умерла от родов. Сильпиций, префект Греции, утешает печального родителя. Письмо сие почитается одним из лучших памятников древности; Квинтилиан отзывается с похвалою о Сульпиции, свидетельствуя, что он прославился даром красноречия.
Получив известие о кончине Туллии, твоей дочери, я поражен был горестью, принимая равное с тобою участие в сем бедственном приключении. Если б я находился с вами, ты увидел бы, умею ли делить горесть. Правда, такое утешение весьма слабо и неприятно, потому что самые утешители, друзья и родственники, равным образом страдают от печали; стараясь облегчить ее в других, проливают горькие слезы, и тем показывают, что сами большую нужду имеют в утешении, нежели те, которых утешить желают: однако ж, я решился в коротких словах сообщить тебе мои мысли, не потому, чтобы считал тебя неспособным к размышлениям, но для того, что нынешние печальные обстоятельства, может быть, препятствуют тебе ими заниматься.
Какая причина неутешной горести, жестоко тебя тяготящей? Помысли, как судьба до сих пор нами играла: мы лишились того, что людям должно быть не менее детей любезно; у нас отняли отечество, честь, титла, достоинства. Итак, одна потеря может ли увеличить печаль нашу? Душа, привыкшая к несчастиям, не должна ли затвердеть, и все прочее считать маловажным? Не жребий ли дочери оплакиваешь? Но не лучше ли обратиться тебе к прежней мысли своей, о которой часто и я воспоминаю, мысли, что те не совсем несчастны, которым в наши плачевные времена удалось поменяться жизнью на смерть безболезненную? Что могло дочь твою привязывать к жизни в нынешних обстоятельствах? Какие причины? Какие надежды? Какие удовольствия? Разве для того только жить ей надлежало, чтобы дни свои провела в супружеском союзе с одним из знаменитых юношей римских? Ибо знаю, что ты по праву заслуг своих мог бы выбрать себе зятя, которому без опасения поручил бы дочь свою. Или для того, чтобы произвела на свет детей, и радовалась их счастьем - детей, которые распоряжали бы полученным наследством, заслужили бы высокие степени в республике, и были бы полезными для друзей своих? Но не лишилась ли дочь твоя упомянутых даров, прежде нежели могла дать их своим детям? Скажешь: горестно оставаться сиротою. Правда, однако ж, еще горестнее терпеть, что мы терпим.
Хочу рассказать тебе о приключении, которое немало утешило меня; может быть, оно облегчит и твою горесть. Возвращаясь из Азии и плывучи на корабле из Эгины в Мегару, я окинул взором окрестные области. За мною находилась Эгина; передо мною - Мегара; на правой стороне Пирей; на левой - Коринф; все сии города некогда процветали и славились, - теперь лежат в развалинах и запустении. Сие зрелище подало мне повод к следующему рассуждению: Мы, ничтожные твари, ропщем, когда кто-нибудь из нас умирает или гибнет на сражении, между тем как столько городов знаменитых лежит во прахе перед моими глазами? "Удержись, о Сервий! - сказал я сам себе: и помни, что ты родился человеком". Поверь, сия мысль придала мне много бодрости. И ты, если хочешь, вообрази себе такое же зрелище. Представь, что в короткое время множество людей знаменитых погибло; величие Рима уменьшилось; области его опустошились: - после сего, можешь ли столь неутешно печалиться о смерти женщины, которая ежели не теперь, то через несколько лет конечно отдала бы последний долг природе, потому что она родилась человеком. Обрати внимание на самого себя, и вспомни о том, что прилично важности твоего сана. Дочь твоя жила довольно, жила до тех пор, пока республика существовала; она видела отца своего в достоинстве претора, консула, авгура; была в супружестве за первым из наших юношей {Туллия была в замужестве сперва за Пизоном, потом за Крассином, наконец за Долабеллою. Изд.}; почти всеми благами жизни насладилась, и вместе с отечеством испустила последнее дыхание. И так ни ты, ни она не можете на судьбу жаловаться. Наконец помни, что ты не перестал быть Цицероном, тем, который подавал другим советы и управлял умами. Не подражай неискусным врачам, исцеляющим болезни других и не могущим самих себя вылечить. Укрепись тою твердость, которую в других поселяешь советами. Нет печали, которой время не ослабило бы и не уменьшило; но для тебя стыдно ожидать того от времени, что можешь иметь от своего благоразумия. Если умершие в подземных обиталищах не лишаются способности чувствовать; то сердцу Туллии, чувствительному и любившему тебя с нежностью, неприятна твоя горесть. Прошу тебя именем умершей дочери, именем всех друзей и приятелей, которые о тебе соболезнуют, наконец, именем отечества, требующего советов твоих и помощи - прошу тебя, успокойся. Мы живем в такое время, когда и в печали надлежит наблюдать осторожность: не заставь некоторых думать, что ты оплакиваешь не смерть дочери, но потерю вольности и успехи утеснителей.
Стыжусь более писать тебе о сем деле, чтобы не показать, будто не полагаюсь на твое благоразумие. Прибавлю одно только замечание. Мы видим твердость твою и великодушие в счастливых обстоятельствах, и знаем, сколь великую славу ты заслужил своим поведением; докажи, что и несчастье умеешь сносить равнодушно, и что сие бремя сил твоих не превышает; докажи, что и сие великое свойство души твоей не чуждо, равно как все прочие.
Когда узнаю, что ты спокоен, постараюсь уведомить тебя о здешних происшествиях. Прости.
( С латин. )
"Вестник Европы", No 15, 1805