При имени древней литературы сколько прекрасных напоминаний возбуждается в душе нашей! Невольным образом представляются нам мысли о величии и совершенстве; мы видим перед собою тех знаменитых мужей, которых некогда, в юношеском возрасте, в минуты благородного восторга, хотели иметь своими наставниками и образцами. О, если б в училищах, где разбирают древних писателей по правилам грамматики, тщательнее изъясняли и те правила, за которые называют их учителями вкуса и нравственности!
Между ними Цицерон стоит на высшей степени. Творения сего великого писателя заключают в себе все полезнейшее для насыщения алчного любопытства юноши. Силою ума и дарований вознесшись наверх почестей, он спас республику мужеством своим и красноречием; потом, когда власть самодержавия досталась одному властителю, учил сограждан своих правилам любомудрия. В писаниях его содержатся уроки добродетели для людей всякого возраста, и для начальников и для подчиненных. Он не показал ни слабости, ни уныния при бедствиях, постигших его во время несчастных перемен в правительстве; до самой кончины умел он сохранить то же беспристрастие, ту же любовь к отечеству. Столь необычайное соединение твердости, познаний, опытности и искусства писать делает философические сочинения Цицерона чрезвычайно приятными и вместе полезными.
Цицерон особенно силен в доказательствах, когда предлагает о выгодах добродетельной жизни и о счастливом состоянии человека, умеющего владеть страстями, и когда говорит о слабостях и пороках, влекущих за собою стыд и раскаяние. С удивительным искусством подбирает он примеры к своим рассуждениям, и примеры его почерпнуты из жизни знаменитейших римлян! Оттого-то, прочитавши Цицероновы творения, вы чувствуете в себе более силы, нужной для управления самим собою.
Сочинение О должностях (De Officiis) наиболее достопамятно по впечатлению, какое оставляет по себе в душе читателя: сильная диалектика, убедительное красноречие вдыхают в нее чувство чести, красоты, любви к отечеству. Здесь Цицерон сравнивает честное с полезным, и рассуждает о соперничестве сих двух пружин деяний человеческих; здесь входит он во все подробности жизни, не вдаваясь однако в излишество многословия; здесь доказывает он, каким близким союзом связаны между собою должности правоты и благоприличия. Написав книгу сию для сына своего, тогда обучавшегося в Афинах, Цицерон советует ему не верить ни циникам, ни даже стоикам, которые говорили против стыда и благопристойности в поступках. Сии философы умствовали таким образом: что само по себе не есть постыдно, то может быть произносимо словами и исполняемо на деле в присутствии людей сторонних.
Из всех авторов, писавших о нравственности, никто лучше и с большим успехом не изъяснил согласия правил здравого разума с общественным порядком. Цицерон прекрасно доказывает, что все вредное для целого общества гражданского не может быть, хотя бы оно и казалось, для нас полезным. Здесь-то открывается великое преимущество Цицерона перед Сенекою: один основывает учение свое на правилах разума, на самых началах; другой старается доказывать красивыми изречениями и затейливыми стоическими требованиями.
В сочинениях Цицерона никогда не найдете натянутых заключений; трудного вопроса никогда не решит он восклицанием. Защищая, например, священный закон, повелевающий охранять общественный порядок, он спрашивает, дозволяется ли иногда умеренностью и честью пожертвовать общественному благу, и потом сам же решительно отвечает нет. "Мудрый и добродетельный человек никогда не учинит действий постыдных и бесчестных ни для чего, ниже для блага своего отечества. Почему так? Потому что отечество само того не хочет. Величайшая удобность состоит в том, что никогда случиться не может таких обстоятельств, которые заставили бы честного человека для блага общественного решиться на дело постыдное и бесчестное {Sed haec commodius se res habet, quod non potest accidere tempus, ut intersit respublicae quidquam illorum facere sapientem. Lib. 1. Cap. 45.} ".
Иногда кажется, что разные должности одна другой противоречат, одна у другой оспаривают власть над нашими поступками. Цицерон в красноречивом сочинении своем подробно рассматривает, когда сие могло бы случиться, и останавливается здесь именно для того, что в жизни человеческой нередко бывают такие затруднительные противоположности. Философ наш берет для примера не маловажный проступок, но ужасное злодеяние. "Предположим, будто знаешь ты, что отец твой обокрал храм, и что он, сделав тайно подземный ход, унес общественные сокровища: должен ли ты объявить о том правительству? Ты сделал бы великое преступление; напротив того, ты должен бы, если б отца твоего обвиняли в суде, даже всячески защищать его. Как! скажешь ты: а благо общественное, которое всему предпочитать надлежит? И я говорю всему; однако главнейшая польза общества состоит в том, чтобы должности натуры были свято наблюдаемы, и чтобы любовь детская не была нарушена. -- А если б родитель мой посягнул на свободу сограждан, если б он изменил отечеству? Вот один только случай, когда можно сделать в правилах должностей исключение. Постарайся употребить все способы к отвращению его от такого дела. Если же не получишь успеха; тогда предпочти безопасности отца своего спасение отечества {Obsecrabit patrem ne id faciat; si nihil proficiet, accusabit; minabitur etiam; ad extremum, si ad perniciem patriae res spectabit, patriae salutem anteponet saluti patris. Lib. 3. Cap. 27.} ".
Сие учение истекает из правил, в Риме господствовавших. Святотатством, достойным самых жестоких истязаний, не разрушается состав тела государственного; и для того закон природы есть в сем случае закон священный, ненарушимый. Но когда дело идет о поступке, непосредственно угрожающем пагубою обществу, perniciem respublicae; тогда сохранение оного делается уже первою должностью; ибо все должности клонятся к соблюдению общественного благосостояния. С сими-то правилами соображаясь, Брут осудил на смерть детей своих. Впрочем, более удивляться должно сему поступку, говорит Плутарх, нежели хвалить его; ибо в нем видим не столько величия, сколько твердости.
Третья книга Должностей Цицерона есть вместилище образцового умствования и красноречия; доводы в ней, непосредственно одни за другими следующие, подкреплены избранными примерами. Тут римский философ заставляет любить самые строгие должности и добродетели, и читатель безмолвно повинуется его власти.
Особливого примечания достойно, что древние, подобно Цицерону тщательно наблюдавшие сердце человеческое, весьма хорошо знали все его пружины, и что при таком строгом нравоучении они желали, чтобы власть политическая охраняема была любовью, а не страхом. "Любовь всего более благоприятствует верховной власти, говорит Цицерон, и ничего нет для нее противнее страха. Никакая сила не может устоять против всеобщей ненависти. Хотя некоторые люди и утверждают, будто насильственная власть непобедима; но такое учение их всегда будет бесполезно для благоустроенного общества".
Рассуждениями о святости присяги и о непреложной обязанности исполнять данные обещания, какие бы опасности ни предстояли, наполнены почти все последние главы третьей книги. Здесь Цицерон с благородным, достойным римской души удовольствием пространно повествует историю Регула, который лучше захотел возвратиться в Карфаген и подвергнуть себя мучительной смерти, нежели изменить данному слову. Следующий пример, не менее поразительный, показывает также и свойство римского народа.
"Трибун Марк Помпоний вошел с доносом на Люция Манлия, сына Авлова, за то что сей удерживал при себе диктаторскую власть несколько дней долее определенного времени. Он обвинял Мандия еще и в том, что сын его Тит, после принявший имя Торквата, по воле отца своего должен был жить в деревне и не иметь с людьми сообщения. Юный Тит, узнавши о доносе на отца своего, тотчас поскакал в Рим, и на рассвете прибежал в дом Помпония {Дома начальствующих граждан, а особливо трибунов, были во всякое время открыты для приходящих.}. Трибун, когда ему доложили, сперва подумал, что раздраженный Тит пришел к нему с жалобами на своего родителя. Помпоний немедленно встает с постели, берет предосторожность, чтобы никого не было постороннего и приказывает допустить к себе юношу. Представши перед Помпонием, Тит поспешно обнажает меч свой и с клятвою угрожает умертвить трибуна, если он не освободит Манлия. Устрашенный Помпоний произносит клятву; потом идет в народное собрание и объявляет, что он должен прекратить дело по доносу -- и Манлий освобождается. Так свято в те времена держали свое слово {Cicer, Lib. 3. Сар. 21.}!"
Ни одно из превосходных творений, оставшихся нам от древних, думаю, не равняется с сочинением О должностях, в рассуждении пользы, какую почерпать из него может воспитывающееся юношество. Читая книгу сию, молодые люди научатся строгой нравственности, привыкнут ненавидеть порок и развращение, возлюбят добродетель, и станут уважать людей готовых на все жертвы для ненарушимого сохранения должностей своих. Цицерон писал для сына; следовательно должен был употребить все красноречие и собрать в одно место плоды размышлений своих и опытности. Итак, удивительно ли, что творение О должностях есть образец совершенства?
Знающие немецкий язык могут читать Цицероновы Должности в переводе Гарве, известного философа. На французском языке напечатано много изданий и разных переводов; из числа их отлично одобряется лет за десять перед сим изданный в Париже Балланом де ла Бастидом, который также перевел Цицероновы творения О старости и О дружбе. На российском языке книга сия напечатана 1761 года в С. Петербурге.
Перевод М. Т. Каченовского.
"Вестник Европы", No 7 , 1810