Медлительность туринского правительства. - Вызванные ею волнения. - Восстание в Сицилии. - План Гарибальди. - Взгляд Кавура на сицилийские волнения. - Письмо Мадзини. - Франциск II, король неаполитанский. - Гарибальди на вилле Спинола. - Письмо Гарибальди к Виктору Эммануилу. - Отъезд экспедиции в Сицилию. - Тысяча. - Прибытие в Марсалу. - Каталафими. - Палермо. - Свидание на корабле "Ганнибал". - Генерал Боско. - Капитуляция. - Новые волонтеры. - Отзыв Виктора Гюго о Гарибальди. - Милаццо. - Мессина. - Письмо короля. - Неудавшаяся экспедиция в Папскую область
Вслед за миром в Виллафранке туринское правительство, судя по его упорному молчанию, казалось, намерено было остановиться на полдороге в вопросе объединения страны. Придерживаясь своей осторожной политики, Кавур боялся слишком быстро идти к цели, хотя и решил мысленно, что до Виллафранкского мира объединение Италии было возможно, но после него стало необходимо. Опасаясь потерять союзника в лице французского императора, он избегал рискованных шагов и на этом основании отверг план Мадзини, предлагавшего ему поднять восстание одновременно в Неаполе и Риме и, заняв последний, сразу покончить дело объединения. В Италии политика Кавура возбудила недовольство среди партии действия и вызывала волнения. Всюду замечались явные признаки брожения, предвещавшие грозу. В то время как Гарибальди потребовал в парламенте предания суду Кавура за уступку Савойи и Ниццы, в Сицилии вспыхнуло восстание. Оно было подавлено неаполитанским правительством, но волнение не улеглось и грозило разразиться новыми беспорядками. Еще раньше Гарибальди обещал некоторым друзьям своим, уроженцам Сицилии, принять участие в восстании их соотечественников, как только они поднимут оружие против неаполитанского правительства. Деятельная помощь сицилийцам вытекала из плана, который составил Гарибальди, - расшатать абсолютизм там, где он был сильнее всего, то есть в Неаполе и Риме. Примыкая к восстанию на Сицилии, он собирался возбудить одновременно восстание в Папской области и в Неаполитанском королевстве. С этой целью он намеревался организовать в различных пунктах страны небольшие революционные очаги, чтобы не дать противникам возможности сосредоточить свои силы в одном месте.
Создавая этот план, Гарибальди ни в коем случае не мог надеяться осуществить его собственными средствами и потому рассчитывал на содействие туринского правительства. Но Кавур имел свою точку зрения и решил пока не помогать партии действия в ее начинаниях, но и не ставить ей никаких преград; боясь смутить своего союзника доброжелательным отношением к ненавистной ему партии, он делал вид, что всеми силами преследует сторонников революционного направления. Поставленный между двух огней, министр Виктора Эммануила взял на себя трудную, быть может, ему одному посильную задачу - направить к общей цели революцию и дипломатию, то пользуясь услугами первой, то сдерживая ее, когда она грозила повредить его добрым отношениям к союзнику, взявшему теперь под свое явное покровительство папу и его престол.
При таком положении дел победы Гарибальди в 1859 году и его постоянно возраставшая популярность сильно заставляли задумываться туринского дипломата. У него возникало опасение, что, единожды выйдя из повиновения, Гарибальди, при своем стремлении немедленно довести дело до конца, пойдет вразрез с его политикой и погубит дело родины. Кавур не одобрил план Гарибальди. На восстание в Сицилии он смотрел совершенно своеобразно, находя, что оно случилось весьма кстати для Пьемонта, от которого отвлекло беспокойные элементы. "Сицилия, - говорил он, - это фонтанель, куда направляется все вредное для Пьемонта". Не меньше, чем Гарибальди и Мадзини, желая объединения Италии, Кавур хотел в то же время, чтобы оно совершилось постепенно и медленно, по возможности мирным путем, и во всяком случае - без потрясений; вот почему проекты революционных вождей не находили в нем сочувствия. Со своей стороны, и Виктор Эммануил, с недоверием относившийся к грандиозным планам Гарибальди, не подавал ему ни малейшей надежды на поддержку.
При таком отношении туринского правительства Мадзини и Гарибальди решили продолжать дело Италии на свой страх и риск. Мадзини написал письмо на имя одного из своих друзей, который должен был вручить его королю Пьемонта. В письме этом он убеждал Виктора Эммануила оказать терпимость к его партии, не препятствуя членам ее действовать среди народа; он просил поддержать Гарибальди в борьбе за независимость Италии и помочь ему в случае, если одна из держав выступит на защиту короля неаполитанского. Со своей стороны, бывший диктатор обещал королю сохранить в строгой тайне его содействие, разжечь восстание в Сицилии и Неаполе, по присоединении которых к Пьемонту объединение совершится само собою без всяких затруднений. В конце письма Мадзини предостерегал короля, говоря, что брожение умов, вызванное его медлительностью, начинает грозить анархией, что, к тому же, военный энтузиазм из-за бездеятельности, в которой оставляют народ, начинает слабеть, отчего дело родины может быть проиграно. Мало рассчитывая на сочувствие туринского правительства, в котором он разочаровался уже раньше, Мадзини распустил прокламации, обращенные к сицилианцам, с целью подготовить последних к прибытию Гарибальди. В это время капрерский отшельник, развязавший себе руки отклонением королевской милости, задался целью набрать необходимое оружие и обучить солдат для борьбы за независимость. Он примкнул к обществу "Вооруженная нация", а затем, когда вследствие правительственных репрессий оно распалось и возродилось в обществе "Подписка на миллион ружей", сделался членом последнего.
Несмотря на преследования, начатые дипломатией против "Вооруженной нации", несмотря на неодобрение, с каким отнесся Кавур к плану действий, выработанному в совместных совещаниях Мадзини, Гарибальди и Ратацци, большая часть политических изгнанников, не устрашившись антиреволюционных веяний, вернулась в Италию. Они-то взяли на себя руководящую роль в деле приготовления восстания в Неаполе и на Сицилии.
В то время королевством обеих Сицилии управлял Франциск II Бурбон, сын Фердинанда II, своим управлением заслужившего презрительную кличку король-бомба. Верный традиционной политике своей династии, возбудившей к себе общую ненависть, юный король ко всем порокам своих предшественников присоединял еще чрезвычайную нерешительность. Отсутствие характера выражалось у него в постоянных колебаниях и переходах от уступок и либеральных реформ к самым тяжелым репрессиям, к зверски жестокой расправе с непокорными. Меры правительства вызывали восстания, особенно частые в последнее время. Тогда начиналась расправа, сопровождаемая кровавыми сценами, трудно поддающимися описанию.
Гарибальди поселился на вилле Спинола, недалеко от Генуи, и занялся приготовлениями к экспедиции. Со всех концов стекались к Гарибальди волонтеры, и вскоре число их возросло до тысячи. Гарибальди стоило неимоверных усилий собрать вооружение, достаточное для экспедиции. Наконец, покончив с главными приготовлениями, он объявил 4 мая, что думает выступить на следующий день. Ко дню отъезда он приготовил несколько писем, из которых одно было адресовано Виктору Эммануилу, другое - к пьемонтской армии. Он убеждал последнюю честно служить королю, который "только временно подчинился влиянию своих приближенных и вскоре приведет армию к окончательной победе". Два письма были адресованы друзьям героя, получившим поручение возбуждать восстание в народе, и, наконец, последнее - к владельцам захваченных пароходов - заключало в себе извинение в нанесенном им ущербе и обещание со временем возместить все убытки. Виктору Эммануилу Гарибальди писал между прочим следующее:
"Государь! Вопль помогите!, разразившийся в Сицилии, тронул мое сердце и сердца нескольких сот моих прежних солдат. Я не советовал моим братьям в Сицилии поднимать восстание; но с тех пор, как они возмутились во имя представляемого Вами итальянского единства против постыднейшей тирании нашего времени, я не задумался стать во главе экспедиции. Если мы победим, я надеюсь, что Италия и Европа не забудут, что это предприятие было внушено самым великодушным порывом патриотизма. Если мы будем победителями, мне достанется слава украсить Вашу корону новою и, может быть, наиболее ценною из ее жемчужин, с тем единственным, однако, условием, что Вы никогда не позволите своим советникам передать ее чужестранцам, как было сделано с моим родным городом".
5 мая, с большими предосторожностями, пароходы "Пьемонт" и "Ломбарде" вышли из Генуэзской гавани, увозя с собою Гарибальди и тысячу семьдесят человек волонтеров. Никто, кроме вождя экспедиции, не знал, куда она, собственно, направляется. По пути зашли в небольшую тосканскую гавань, где захватили четыре орудия и несколько бочонков с порохом; здесь же высадилась часть экспедиции, которой было поручено возбудить восстание в Папской области. Затем была сделана перекличка оставшимся волонтерам; их оказалась тысяча, и с этих пор возникло название Экспедиция тысячи. Несмотря на все принятые предосторожности, об экспедиции знала уже вся Европа, и на нее было направлено общее внимание. По пути в Сицилию взад и вперед крейсировали неаполитанские суда, отправленные с целью помешать высадке гарибальдийцев. Чтобы избежать неприятной встречи, Гарибальди направился перпендикулярно тому направлению, по которому следовало идти в Сицилию, и пошел прямо к берегам Африки, а затем неожиданно повернул к северо-востоку по направлению к Марсале. Недалеко отсюда он встретил неаполитанское военное судно и ловким маневром выиграл целый час времени, в течение которого успел войти в рейд Марсалы и разгрузиться. Когда же неаполитанский пароход вошел в рейд и начал пальбу, почти все волонтеры были уже на берегу. Прием, встреченный гарибальдийцами в Марсале, был холоден. Возможно, что такое равнодушие объяснялось страхом перед стоявшим на рейде неаполитанским судном. Вскоре последнее прекратило пальбу и ушло обратно в море. Гарибальди направился в Палермо. Он распустил прокламацию, в которой объявлял себя диктатором острова от имени Виктора Эммануила, короля Италии. Вскоре примкнула к нему толпа инсургентов, вооруженных кто охотничьим ружьем, кто пикой, кто просто саблей. Это были люди, отозвавшиеся на недавнее восстание в Палермо и теперь готовые сражаться под знаменем героя.
К двенадцати часам дня с высоты холма гарибальдийцы увидели Каталафими и вблизи него - расположенный на склоне горы пятитысячный отряд неаполитанцев. При первом натиске неаполитанцев гарибальдийцы бросились в штыки. Этот маневр всегда удавался им, и теперь, несмотря на свою численность, неаполитанцы с генералом Ланди во главе были разбиты наголову. Ланди оставил Каталафими и ушел в Палермо. По дороге войска его оставляли за собой изуродованные трупы, дымящиеся развалины и вопли отчаяния. Они грабили города и бесчеловечно предавали смерти жителей. 17 мая Гарибальди вышел со своей армией из Каталафими. Вид разрушения и отчаяния, в которое была повержена страна бурбонскими войсками, еще более разжигал мужество волонтеров. Число их росло с каждым днем, ряды пополнялись постоянно прибывавшими инсургентами. Приходя в разграбленные города, они погребали убитых, приносили утешение оставшимся в живых. Водворив порядок в городе Партинико, оказавшем сопротивление австрийским войскам и потому пострадавшем более других, Гарибальди направился в Палермо.
Благодаря революционному комитету, сообщившему ему подробные сведения, он в точности знал число неприятельских войск, сосредоточенных в городе; их было по крайней мере пятнадцать тысяч под начальством генерала Боско. Гарибальди расположился в нескольких верстах от Палермо. Придерживаясь партизанской тактики, он растянул свои войска вдоль города в длинную линию, за которой можно было предположить многочисленные отряды. Снизу нельзя было разглядеть, что делалось за аванпостами, нельзя было составить себе понятие о численности армии волонтеров. Гарибальди составил план отвлечь от Палермо большую часть войск и в их отсутствие овладеть городом. Генерал Боско поддался обману и бросился в погоню за отряженными для этой цели инсургентами, предполагая, что это и есть главная армия гарибальдийцев. Войска встретились возле села Парко; до наступления ночи длилось сражение, но неприятель не мог одолеть волонтеров. Потрепанные уже под Каталафими бурбонские солдаты начинали приходить в уныние от стольких неудач. Ночью Гарибальди разделил свой отряд на две колонны, из которых одна двинулась в глубь страны, увлекая за собою Боско, другая же, предводимая им самим, направилась к Палермо. Теперь город был лишен большей части своих защитников. Подойдя к нему, Гарибальди сделал смотр своему отряду. "Завтра, - сказал он волонтерам, - я буду в Палермо или меня не будет в живых".
Под вечер 27 мая, как только сгустились сумерки, отдельные маленькие группы волонтеров осторожно спустились к дороге, ведущей в город с восточной стороны. Спокойно дремала стража; ничто не возбуждало ее бдительности. Вдруг с криком: "Италия! Италия!" Гарибальди ринулся в атаку и, опрокинув стражу, понесся по мосту. Мгновенно со всех сторон завязался бой. Только темнота ночи спасала волонтеров от гибели. Проникнув в городские ворота, Гарибальди клином врезался в город, гоня перед собой обезумевших от внезапного нападения бурбонских солдат. Казармы св. Антония, где они искали спасения, были взяты приступом. К середине дня гарибальдийцы овладели городской ратушей, и итальянский флаг взвился на башнях собора и на публичных зданиях. Городские жители, до сих пор довольствовавшиеся пассивной ролью зрителей, увидев своих земляков, поддались общему энтузиазму. В воздухе стоял звон от криков "evviva l'Italia!", вскоре улицы Палермо огласились победными песнями.
Между тем в неприятельском лагере обнаружились признаки деморализации; многие солдаты дезертировали и присоединялись к волонтерам.
Видя невозможность справиться с восстанием, генерал Ланца обменялся несколькими телеграммами с Франциском II и получил от него приказ капитулировать. Конвенция была подписана, и с этих пор Гарибальди имел право смотреть на Сицилию как на землю, вошедшую в состав "единой Италии". Дело освобождения не встречало более преград на острове. Неаполитанские войска очистили город и разместились на судах, стоявших на рейде, чтобы отправиться обратно в Неаполь. Для жителей Палермо тревожные, печальные дни сменились общим ликованием. Город был великолепно иллюминирован, всюду развевались трехцветные знамена. В главной квартире шла усиленная работа по внутренней организации страны, придумывались средства для облегчения участи вдов и сирот погибших за дело свободы.
Между тем из Италии приходили денежные средства, прибывали новые волонтеры. Последних встречали с распростертыми объятиями; диктатор, более всего нуждавшийся в хорошо вооруженных воинах, с радостью зачислял их в ряды своей армии. Победы "тысячи" вызвали всеобщее сочувствие и за пределами родины; все нации отозвались на них посильною помощью людьми и деньгами. Лучшие защитники всемирной свободы зорко следили за событиями в Сицилии и при первой возможности стекались под знамена Гарибальди. Они бросали доходные должности, выгодное положение и приходили умирать вместе с итальянскими патриотами.
Виктор Гюго на острове Джерси произнес блестящую речь, в которой объяснял жителям острова значение недавних событий в Италии:
"Что такое Гарибальди? - спрашивал он. - Человек, ничего более. Но человек в самом высоком смысле этого слова. Человек свободы, человек человечности. Vir, как назвал бы его соотечественник Вергилий. Есть у него армия? Нет. Только горсть волонтеров. Боевые запасы? Нет их. Порох? Несколько бочек. Орудия? Взятые у неприятеля. В чем его сила? Что доставляет ему победу? Что стоит за него? Душа народов".
Иначе относились, на первый взгляд, к успехам Гарибальди в Турине. Вскоре появился изданный Кавуром циркуляр, которым воспрещалась деятельность всех комитетов, созданных для вербовки волонтеров. С этих пор все желавшие прийти на помощь Гарибальди должны были отправляться в Сицилию поодиночке и с соблюдением строгой тайны. Тем не менее, в середине августа в армии Гарибальди насчитывалось уже 16 с половиной тысяч солдат и офицеров. В этом случае, как и всегда, Кавур оставался верен своей политике; циркуляр, так резко выражавший порицание экспедиции, был издан лишь с целью отвести глаза кому следует. В сущности же министр не только не препятствовал, но даже много содействовал делу гарибальдийцев различными тайными распоряжениями.
В середине июня Гарибальди с частью волонтеров и полевой батареей отправился морем в Милаццо на помощь Медичи, осадившему город и оттесненному затем генералом Боско. Высадившись в Лимери, на близком расстоянии от Милаццо, Гарибальди приготовился к немедленной атаке. Заметив, что успех начинает клониться в сторону противника, он спешит к морю, пробирается на свое судно, сам наводит орудие на правое крыло неаполитанцев и, таким образом, отвлекает от своего центра наиболее опасные для него крепостные орудия. Убедившись, что хитрость его удалась, он снова возвращается на прежнее место, чтобы за неимением лошади, убитой под ним, сражаться пешком в рядах своих храбрых волонтеров.
Наконец 23 июля на рейде показались несколько судов, и между ними - неаполитанский паровой фрегат с поднятым на фок-мачте парламентерским флагом. Крепость Милаццо со всеми боевыми запасами, с провиантом и всем инвентарем была передана Гарибальди; неаполитанское войско должно было очистить крепость и уплыть на судах, стоявших на рейде. Кроме того, было обещано прекращение на два месяца враждебных действий против гарибальдийцев как в Сицилии, так и во всем Неаполитанском королевстве.
Вскоре по очищении Милаццо сдалась и Мессина. Сдача последней произошла без всякого боя, по конвенции, заключенной с комендантом. В силу той же конвенции, заключенной с комендантом Мессины, Гарибальди предоставлена была и цитадель Сиракузы. С этих пор Сицилия могла себя считать окончательно избавленной от гнета неаполитанского тирана. Здесь уже все было сделано, и театр военных действий предстояло перенести в Калабрию.
28 июля Гарибальди отправился к мессинскому маяку, чтобы распорядиться приготовлениями к переправе на материк. Отправляясь 5 мая во главе "тысячи" в Сицилию, Гарибальди имел в виду снарядить еще другую экспедицию, в Папскую область. Таким образом он думал сразу покончить с владениями папы и короля обеих Сицилии. Но как ни практичен казался этот план его автору, он, однако, не совпадал с видами будущего короля Италии и окружавших его политиков. Думая остановить победное шествие народного героя, Виктор Эммануил отправил к нему письмо, в котором в дружеских выражениях советовал ему отказаться от высадки на континент. Письмо короля заканчивалось знаменательными словами: "Следуйте моему совету, генерал, вы увидите, как он полезен для Италии, которой вы дадите возможность еще более подняться во мнении Европы, показав, что, умея побеждать, она умеет благоразумно пользоваться плодами своих побед". Такого же мнения был и Кавур. Под давлением французского императора, настоятельно требовавшего от правительств Пьемонта, Неаполя и Англии, чтобы положен был предел успехам Гарибальди и приняты меры против распространения восстания на материке, он решил помешать готовившейся экспедиции в Папскую область.
Глубоко огорченный недоброжелательным отношением к нему со стороны правительства, Гарибальди, однако, не склонился под гнетом неблагоприятных условий и твердо решил, вопреки всем препятствиям, собственными усилиями достигнуть намеченной цели. На письмо Виктора Эммануила он отвечал, что на этот раз, к сожалению, должен оказать ему неповиновение: "Народ зовет меня, - писал он, - и я нарушу свой долг, если не откликнусь на его призыв".