Волнение Эдгара улеглось. Наконец, все прояснилось и стало на место. Итак -- ненависть и открытая вражда. Теперь, когда он убедился, что он им в тягость, быть с ними сделалось для него изощренным, жестоким наслаждением. Он упивался мыслью, что мешает им, что может, наконец, сразиться с ними во всеоружии своей вражды. Первый вызов он бросил барону. Когда тот утром спустился вниз и, проходя мимо, ласково проговорил "Мое почтение, Эди", Эдгар, не глядя на него и не вставая с кресла, проворчал "Доброе утро", а на вопрос "Мама уже внизу?", не отрывая глаз от газеты, ответил "Не знаю".
Барон опешил. Что с ним случилось? -- С левой ноги встал, да, Эди? -- Как всегда, шутка должна была спасти положение. Но Эдгар только презрительно бросил "Нет", и опять углубился в газету. -- Глупый мальчишка, -- пробормотал барон, пожал плечами и пошел дальше. Война была объявлена.
С матерью Эдгар обошелся холодно и очень вежливо. Неловкая попытка послать его на теннисный корт потерпела неудачу. Горькая улыбка, приподымавшая уголки плотно сжатого рта, говорила о том, что обмануть его больше не удастся. -- Лучше я пойду с вами гулять, мама, -- сказал он с притворным дружелюбием и заглянул ей в глаза. Ответ явно не понравился ей. Она медлила и как будто искала чего-то.
-- Подожди меня здесь, -- наконец, сказала она и пошла в столовую.
Эдгар послушно остался ждать, но был настороже. Теперь в каждом слове своих врагов он усматривал злой умысел Быстро развившаяся подозрительность делала его необыкновенно догадливым. Так, вместо того, чтобы дожидаться в вестибюле, как ему было сказано, Эдгар предпочел занять наблюдательный пост на улице, откуда он мог следить не только за главным подъездом, но и за всеми остальными выходами. Инстинктивно он чуял обман. Но он не даст им ускользнуть. Он спрятался за штабелем дров -- в точности так, как в рассказах об индейцах. Через полчаса -- он даже засмеялся от удовольствия -- мать его и в самом деле вышла из боковой двери с чудесными розами в руках в сопровождении предателя-барона.
Оба казались очень веселыми. Радуются, что избавились от него и остались наедине со своей тайной? Болтая и смеясь, они направились к лесу.
Пора было действовать. Невозмутимо, как будто он попал сюда случайно, Эдгар вышел из-за дров. Очень спокойно, очень медленно подходил он к ним, чтобы вдоволь насладиться их смущением. Увидев Эдгара, его мать и барон обменялись недоуменными взглядами. Не спеша, точно его участие в прогулке разумелось само собою, он подошел к ним, не спуская с них насмешливого взора. -- А вот и ты, Эди, мы тебя искали, -- проговорила мать. "Врет! Как ей не стыдно", -- подумал мальчик. Но губы его не разомкнулись. Тайну ненависти он крепко держал за стиснутыми зубами.
Все трое остановились в нерешительности. Каждый следил за двумя другими. -- Ну, что ж, идем, -- вздохнув, сказала мать Эдгара, с досады обрывая лепестки прекрасной розы. Легкое вздрагивание ноздрей выдавало ее гнев. Эдгар стоял, как будто это его не касалось, смотрел по сторонам, а когда они двинулись, приготовился идти за ними. Барон сделал еще одну попытку: -- Сегодня теннисный турнир. Ты, наверно, никогда этого не видел? -- Эдгар даже не ответил, только с презрением взглянул на него и сложил губы, как будто собираясь свистнуть. Пусть знает. Война шла в открытую.
Невыносимой тяжестью давило обоих непрошенное присутствие мальчика. Так колодники ходят с конвойным, тайком сжимая кулаки. В сущности мальчик ничего дурного не делал, и все же с каждой минутой все труднее становилось выносить его подстерегающий взгляд, влажные от невыплаканных слез глаза, угрюмую раздражительность и упорное молчание. -- Иди вперед! -- вдруг сердито сказала мать, встревоженная его назойливым вниманием. -- Не болтайся под ногами, это мне действует на нервы. -- Эдгар послушался, но через каждые несколько шагов он оборачивался, останавливался, когда они отставали, и взгляд его кружил вокруг них, словно Мефистофель в образе пуделя, опутывая их огненной сетью ненависти, из которой -- они это чувствовали -- им не вырваться.
Ожесточенное молчание словно кислотой разъедало их веселость, недоверчивый взгляд замораживал разговор. Барон уже не решался произнести ни одного льстивого слова, он со злобой чувствовал, что эта женщина ускользает от него, что с таким трудом разожженная в ней страсть остывает из-за страха перед этим надоедливым противным мальчишкой. Они снова и снова пытались завести разговор -- и каждый раз он обрывался. Наконец, они отчаялись, и все трое молча шагали по дороге, прислушиваясь к шелесту деревьев и к собственным сердитым шагам. Мальчик задушил в них всякое желание разговаривать.
Теперь все трое были охвачены раздражением и злобой. Эдгар, мстя за предательство, упивался их бессильным гневом и в то же время с нетерпением и ненавистью ждал, когда этот подавляемый гнев вырвется наружу. Насмешливо прищуренными глазами окидывал он сердитое лицо барона. Он замечал, что барон бранится сквозь зубы и едва удерживается, чтобы не обрушить на него поток ругательств, и с злорадством наблюдал за все усиливающейся яростью матери; оба они явно жаждали предлога наброситься на него, устранить его или обезвредить. Но он не подавал ни малейшего повода. Его ненависть, взлелеянная долгими часами, научила его расчету, и он не делал ошибок.
-- Давайте вернемся, -- вдруг сказала его мать. Она чувствовала, что дольше не выдержит, что она должна что-то сделать -- хотя бы закричать под этой пыткой.
-- Как жалко, -- спокойно проговорил Эдгар, -- здесь так хорошо.
Оба они понимали, что мальчик издевается над ними. Но они не решились ничего сказать, так безукоризненно этот маленький тиран за два дня научился владеть собой. Ни один мускул на его лице не выдал злой иронии. Не проронив ни слова за весь длинный путь, они повернули обратно. Когда мать с сыном остались одни в ее комнате, она все еще не могла успокоиться. По тому, как сердито она бросила зонтик и перчатки, Эдгар сразу заметил, что она до крайности раздражена и только ищет, на чем сорвать гнев; но он добивался взрыва и нарочно не уходил, чтобы еще больше разозлить ее. Она прошлась взад и вперед по комнате, села, побарабанила пальцами по столу, потом опять вскочила. -- Какой ты растрепанный, грязный. Постеснялся бы людей! Ведь ты уже не маленький! -- Не возразив ни слова, мальчик подошел к зеркалу и причесался. Это молчание, это упрямое, холодное молчание с издевательской усмешкой на губах приводило ее в бешенство. Больше всего ей хотелось высечь его. -- Иди в свою комнату! -- вне себя крикнула она, не в силах больше выносить его присутствие. Эдгар улыбнулся и вышел.
Как они оба дрожали теперь перед ним, как они, барон и его мать, боялись остаться с ним втроем, как страшились его цепкого, беспощадного взгляда! Чем хуже им приходилось, тем большее удовлетворение светилось в его глазах, тем откровенней становилась его радость. Эдгар мучил их, наслаждаясь их смятением, с почти бессознательной жестокостью ребенка. Барон еще сдерживал свой гнев, надеясь, что ему удастся перехитрить мальчика, и думал только о своей цели. Но мать Эдгара то и дело теряла самообладание. Для нее было облегчением прикрикнуть на него. -- Не играй вилкой! -- шипела она на него за столом. -- Ты вести себя не умеешь, тебя нельзя сажать со взрослыми. -- Эдгар только улыбался, слегка склонив голову набок. Он знал, что она делает это с отчаяния, и гордился тем, что они постоянно выдают себя. Его взгляд был теперь совершенно спокоен, как взгляд врача. Раньше он, наверное, говорил бы дерзости, чтобы досадить матери, но ненависть быстро научает многому. Теперь он только молчал, молчал и молчал, -- пока она не начинала стонать под гнетом его молчания.
Она больше не могла сдерживаться. Когда они вышли из-за стола и Эдгар все с той же упорной навязчивостью собрался следовать за ними, ее взорвало. Она забыла всякую осторожность и бросила ему в лицо всю правду. Не в силах больше терпеть его неотступное выслеживание, она встала на дыбы, как измученная мухами лошадь. -- Что ты все бегаешь за мной, как трехлетний ребенок? Я не желаю, чтобы ты все время мозолил мне глаза. Детям не место среди взрослых. Запомни это! Займись один чем-нибудь хоть на час. Читай или делай, что хочешь. Оставь меня в покое! Ты мне надоел своим приставанием и капризами.
Наконец-то он вырвал у нее признание! Эдгар улыбнулся, а барон и его мать казались смущенными. Она отвернулась и хотела уйти, злясь на себя, что не сумела скрыть от сына свою досаду. Но Эдгар невозмутимо ответил: -- Папа не хочет, чтобы я оставался один. Папа взял с меня слово, что я буду все время с тобой.
Он напирал на слово "папа", потому что уже раз заметил, что упоминание об отце действует на них угнетающе. Значит, и отец как-то замешан в этой тайне; по- видимому, папа имеет над ними какую-то тайную, непонятную власть, если они пугаются одного его имени. И на этот раз они опять ничего не ответили. Они сложили оружие. Мать пошла вперед, барон рядом с ней. Эдгар шел за ними, но не смиренно, как слуга, а сурово и строго, как неумолимый страж. Он звенел незримой цепью, которую они тщетно пытались разорвать. Ненависть закалила его детские силы; не посвященный в тайну, он был сильнее тех, кому она связывала руки.