Глава первая

Сын и дочь Кореи

Однажды зимой в нашу часть прибыли корейские партизаны из-за Чанбайшаня^[1]. На западе догорал закат, и под его лучами искрился снег на горных вершинах. Корейцы двигались по замёрзшей реке Эланьхэ. Навстречу им вышел агитационный отряд полка. Грохотали барабаны, звенели литавры; бойцы отряда исполняли янгэ.

Наша часть выстроилась для встречи корейских товарищей на окраине деревни. Как только они показались, бойцы дружно захлопали в ладоши. Корейцы, счастливо улыбаясь, приветственно подняли руки. Одежда у них военная: простые ватники, небольшие фуражки, за плечами ранцы. Вооружены они были трофейными винтовками самых различных систем.

Лишь двое, девушка и юноша, шедшие в последних рядах, выделялись своим гражданским одеянием: на нём — белый ватник и поверх него чёрная жилетка; на девушке — ватная куртка с воротником, чёрная широкая юбка, в толстых косах пышный бант.

Вновь прибывших накормили ужином, и штаб полка распределил их по батальонам и ротам, а командиры рот — по отделениям. Юноша и девушка оказались братом и сестрой. Брата звали Ким Ен Гир, сестру — Ким Ок Пун. Ким Ок Пун оставили при медицинском пункте, а Ким Ен Гир попал в девятое отделение третьей роты.

Командир девятого отделения Чжан Ин-ху, родом из Шаньдуна, был человеком чутким, заботливым и прямодушным. Не теряя времени, он пошёл получать для Кима оружие и обмундирование. Ким остался поджидать его во дворе. Тут было шумно и весело. Китайская речь мешалась с корейской.

Чжан Ин-ху вернулся обратно, когда из-за глинобитной ограды двора уже выглянула луна. Сняв со спины винтовку, он с улыбкой протянул её Ким Ен Гиру. Тот крепко сжал винтовку в руках, посмотрел на неё долгим взглядом и, отставив в сторону, порывисто схватил Чжан Ин-ху за руку. Видно было, что ему многое хотелось сказать, но он произнёс одну только фразу.

— Я буду честно служить народу, товарищ командир отделения!..

Чжан чувствовал, что Ким Ен Гир как-то по-особенному взволнован, но не стал ни о чём его расспрашивать.

— А я, дорогой товарищ, — сказал он, крепко пожимая Ким Ен Гиру руку, — не пожалею сил, чтобы помочь вам.

Ким вскинул на плечо винтовку. Чжан Ин-ху поудобней перехватил полученное для Кима обмундирование, и они отправились в отделение.

В этот вечер все отделения устроили для новых бойцов торжественный приём. Радушно встретили их и в девятом отделении. На большом столе, поставленном на кан, было разложено угощение: арбузные семечки, кунжутные конфеты, мороженые груши, сигареты… В масляном светильнике, озаряя комнату ярким светом, горели сразу три фитиля.

Когда на пороге в сопровождении Чжан Ин-ху показался Ким Ен Гир, отовсюду послышались громкие аплодисменты, приветственные возгласы:

— Привет новому товарищу! Привет корейскому бойцу!

Ким Ен Гира усадили на тепло натопленный кан и принялись наперебой угощать сластями, сигаретами, чаем. Ким только и успевал говорить:

— Спасибо… Благодарю… Спасибо…

Интерес бойцов к новому товарищу был понятен: ведь им предстояло бок о бок жить, вместе сражаться. Конечно, не обошлось и без расспросов. Ким долгое время жил в Маньчжурии и хорошо говорил по-китайски. Но на вопросы он отвечал коротко и как-то неохотно; с лица его не сходило напряжённое выражение.

Когда он стал переодеваться, бойцы кинулись помогать ему. Ким облачился в ватник, скроенный, как это было принято в Восьмой армии, без перехвата в талии, накрутил на ноги обмотки. Чжан Ин-ху отдал ему свой ремень; боец Ван Дэ-кай, уроженец Маньчжурии, насовал в ботинки Кима мягкой, пушистой травы и надел их ему на ноги взамен старых рваных калош. В новой форме, в меховой шапке с козырьком, с винтовкой на плече Ким выглядел теперь под стать остальным бойцам Восьмой армии. От крестьянина в нём ничего не осталось. Он был невысокого роста, крепко сложен, и, несмотря на широкие скулы и глаза с толстыми веками, его трудно было отличить от китайца. Оглядев своего нового товарища, бойцы невольно улыбнулись.

— Командир Чжан! — раздался за дверью звонкий девичий голос. — Встречайте гостью!..

И, таща за собой за руку Ким Ок Пун, в комнату ворвалась раскрасневшаяся Сяо Цзян — медицинская сестра из санитарного пункта части.

— Взгляните-ка, какова теперь наша боевая подруга!

Ким Ок Пун от смущения не знала, куда девать свои руки. Тонкобровая, с милыми ясными глазами, она была очень похожа на брата. Зелёный военный костюм и её сделал неузнаваемой. Коротко подстриженные волосы и военная фуражка придавали ей задорный, молодцеватый вид. Усадив девушек на кан, Чжан Ин-ху предложил им угощаться.

— А какой она замечательный товарищ! — посасывая конфету, восторженно рассказывала Сяо Цзян. — Не успела прийти в санчасть, как уже начала вместе с нами скатывать бинты, делать индивидуальные пакеты. Даже пол подмела. Вот работяга-то!.. — И Сяо Цзян дружески хлопнула Ким Ок Пун по плечу. Ким Ок Пун сидела молча, смущаясь и краснея от похвал, — ну, настоящая крестьянская девушка! Кто-то спросил её, умеет ли она говорить по-китайски. Ким Ок Пун застенчиво улыбнулась и утвердительно кивнула головой.

Смешливый Ли Сяо-тан — никогда ему не сидится спокойно! — стал допытываться у девушки, почему из всех корейских товарищей только они с братом были одеты в гражданское платье.

— Да потому, что они только что пришли в отряд и им не успели выдать форму, — ответила за подругу Сяо Цзян.

— А что побудило вас вступить в Народно-освободительную армию? — спросил Чжан Ин-ху.

Девушка потупилась, и на её лице появилось выражение страдания. Ничего не заметившая Сяо Цзян подтолкнула подругу локтем: ну, что ж ты, отвечай! Ким Ок Пун повернулась к брату:

— Брат, расскажи-ка лучше ты.

Бойцы догадались, что им предстоит услышать сейчас нечто необычное. Они выжидательно смотрели на Ким Ен Гира. Тот сидел на табурете, крепко сжимая винтовку… Что-то трогательное было во всём его облике.

Поборов волнение, Ким Ен Гир медленно, с корейским акцентом, заговорил.

— Вам хочется знать, почему мы вступили в Народно-освободительную армию? Тогда разрешите рассказать всё по порядку.

Мы были мирными корейскими жителями. Отец наш занимался гончарным делом, мастерил глиняную посуду. В Корее хозяйничали тогда японцы. Они принесли нам столько горя, что словами и не выразишь!

Однажды отец уложил на телегу горшки и отправился в город. По дороге ему встретились два японских жандарма. Отец нечаянно сказал несколько слов по-корейски, и жандармы перебили за это все его горшки. Отец был человек горячий, не удержался, стал ругать жандармов. Тогда они жестоко избили и его самого; прикладами переломили плечо. «Корейской нации в природе не существует, — заявили они отцу. — Попробуй-ка ещё раз открыть свою пасть, мы с тобой и не так разделаемся!»

Как только отец оправился от побоев, он перебрался вместе с семьёй через Ялуцзян и поселился в одной из китайских деревень, в уезде Фынчен. Но и туда, словно злые духи, явились вскоре японцы. Они заняли весь Северо-Восток, превратили китайцев и корейцев в своих рабов. Отец пришёл в отчаяние, хотел даже лишить себя жизни. Но в конце концов он нашёл другой, верный путь к спасению. Путь борьбы!

Дома он стал бывать редко. У него не хватало времени даже поесть. А возвращался он поздно, глубокой ночью. Мне тогда было лет девять-десять, и я не понимал, чем это так занят отец. Но однажды, придя за хворостом в сарай, я нашел там тщательно припрятанный револьвер и догадался, что отец борется против японцев.

Когда мне исполнилось двенадцать лет, от японцев совсем житья не стало. Сколько китайцев и корейцев они арестовали, сколько поубивали в горах «Петушиный гребень»! Камни гор стали красными от крови.

Как-то ночью, когда я уже крепко спал, меня разбудил плач матери. Отец поднял меня с постели и ласково взял за руку.

— Я ухожу, сынок, — сказал он. — Во всём слушайся мать!

Помню, я заплакал.

— Куда ты, папа?

— Бороться за твоё будущее, за весь корейский народ!

Отец взял револьвер, надел баранью шубу и вышел из дому.

Ким Ен Гир замолчал. Бойцы сидели, затаив дыхание. Слышно было, как завывает на улице ветер, как шуршит и хлопает натянутая в окнах бумага.

— Отец ушёл с антияпонским отрядом, — тихо сказала Ким Ок Пун. — И больше мы его не видали.

— Осенью прошлого года, — продолжал Ким, — Советская Армия освободила Маньчжурию. Мы стали наводить справки об отце. Но нам так и не удалось ничего о нём узнать.

Прошёл год, и Чан Кай-ши, поддержанный Америкой, послал в северо-восточные провинции свои войска. Народ, узнавший, что такое счастье, снова был схвачен за горло; и чем труднее нам становилось, тем чаще вспоминали мы об отце…

Месяц назад до нас дошёл слух, что отца будто бы видели в горах Нюцигоу: он сидел у дороги — в соломенной шляпе, с пистолетом за поясом и биноклем на шее — и разговаривал с местными жителями.

Мать собрала нас с сестрой в дорогу.

— Увидите отца — не вздумайте звать его домой! — наказывала она нам. — Расскажите ему, как мы здесь живём… Если можно будет, мы всей семьёй переедем к нему. Здесь больше оставаться нельзя.

В горах Нюцигоу мы всех встречных расспрашивали об отце. Один пожилой китаец — звали его Гао — сказал надо, что он слышал про одного корейца по имени Ким.

— Он командовал тут отрядом. Только не знаю, точно ли это ваш отец.

Тогда я показал ему фотографию, на которой отец был снят ещё молодым. Гао долго всматривался в снимок. А потом схватил меня за руку:

— Тебя зовут Ким Ен Гир?

Сердце у меня сильно забилось.

— Да, да, я Ким Ен Гир. А это моя сестра. Скажите, вы знаете нашего отца?

Гао глубоко вздохнул.

— Хорошо, что вы всё же пришли… Идите за мной!

Он приотворил узкую дверь фанзы и вышел наружу.

Мы последовали за ним. Небо было хмурое; собирался идти снег… Мы долго пробирались по лесу и наконец вступили на узкую горную тропинку. Миновали гору… И перед нами выросла другая, густо поросшая диким виноградником и старыми тёмнозелёными соснами. Лес шумел под порывами ветра. Над вершиной горы парил одинокий орёл. Никакой дороги здесь уже не было, и старик вёл нас напрямик. Мы едва поспевали за ним, с нас градом лил пот. Стараясь не отстать, мы выбивались из последних сил.

Но вот мы добрались до вершины горы и так и застыли на месте… Перед нами на ровной площадке был насыпан большой могильный холм. На камне красными иероглифами было выведено: «Здесь погребён корейский герой командир отряда Ким». И немного пониже: «От китайских граждан».

Сестра заплакала, а я спросил с сомнением:

— А может, это не отец?

— Здесь лежит твой отец, мальчик, — сказал старик, и слёзы выступили у него на глазах. — Он погиб в прошлом году, тринадцатого июля. Это был настоящий герой. В июле партизанский отряд окружили японцы. Чтобы прорвать вражеское кольцо, партизаны разделились на три группы. Командир Ким оказался отрезанным от них. Он спрятался вон за тот большой камень, — старик указал рукой вперёд, — и стал отстреливаться от японцев. Скольких он тут уложил, трудно и сосчитать. Потом его ранили, но он всё равно продолжал стрелять и продержался до ночи. К утру японцы убрались отсюда. На другой день я отправился в лес за дровами и в одной лощине наткнулся на Кима… Он был без сознания. Я унёс его из лощины и спрятал в одной из пещер. Туда я таскал ему еду и воду; привёл своего старого соседа, чтобы тот оберегал его покой. Да только обошла нас удача! Дни стояли жаркие, и рана у Кима загноилась. Сосед искал для него лекарственные травы, даже богу молился… Но ничего не помогало… На третий день ваш отец умер.

Выслушав рассказ старика, мы с сестрой горько зарыдали.

Ким Ен Гир остановился, чтобы перевести дыхание. Сестра его с трудом удерживала слёзы, губы у неё были закушены до крови. На лицах бойцов читалось глубокое волнение.

— Старик принялся нас успокаивать… Он вытащил из-под памятника свёрток в промасленной бумаге и сказал, что это оставил для нас отец. Я торопливо развернул свёрток и увидел записную книжку и клочок полотна от отцовской рубашки. На полотне было кровью написано по-корейски: «Борись, сынок! Борись вместе с китайским народом против захватчиков — до полной победы!»

Глава вторая

На память — пуля, залитая кровью

Однажды Ким Ен Гира ранило. Он лежал в госпитале, расположенном возле устья реки Серебряной. К тому времени город Фынчен был уже освобождён, и Кимы послали своей матери письмо. Оставив дом на попечение невестки, мать забрала с собой младшего сынишку, совсем ещё мальчика, и отправилась навестить свою дочь и раненого сына.

Дочери мать не застала: та дежурила в палате тяжело раненых. Увидев мать, Ким Ен Гир сел на постели, глаза его засветились радостью.

Прошло уже два года, как Ким и его сестра покинули родной дом. В чёрных волосах матери появились седые пряди; на её старой серой юбке прибавились новые заплаты.

Она присела на край постели и принялась расспрашивать сына о его скитаниях. Когда она услышала, как погиб её муж, глаза её остались сухими и только чуть покраснели…

— Вы правильно сделали, что вступили в Народно-освободительную армию! — твёрдо сказала она. — Смотрите же, честно выполняйте свой долг!

Она крепко пожала руку своему сыну.

Сердце его переполнилось горячей любовью к матери… Бедная, сколько горя, сколько невзгод пришлось ей вынести за свою жизнь!..

Рассказав сыну, как живёт его жена, мать вынула из-за пояса вышитый кисет с разноцветными шёлковыми кисточками по краям.

— Этот кисет велела передать тебе жена, — сказала она с улыбкой. — Береги его!

На кисете была надпись: «Герою, уничтожающему врагов». Ким Ен Гир весь так и просиял от радости.

Мать между тем открыла корзину, сплетённую из ивовых прутьев. Корзина была доверху наполнена пышными золотистыми пирожками.

— Бери, это твои любимые!

Ким, как ребёнок, обрадовался угощению.

— Товарищи! — обернулся он к соседям по палате. — Отведайте-ка наших корейских пирожков!

Раненые стали отказываться:

— Не нужно, оставьте их себе.

— Да что там «не нужно»! Кушайте!.. — И мать Кима, подозвав к себе младшего сына, велела ему положить возле каждого раненого по нескольку пирожков.

В палату вошли врач и Сяо Цзян, совершавшие обычный обход. Врач промыл Киму рану и наложил на неё лекарственную мазь. Сяо Цзян сделала перевязку.

— Послушай-ка, дочка, — тихо обратилась к ней мать Кима. — Как ты думаешь, не опасная у него рана?

Сяо Цзян поправила свои косички и улыбнулась:

— Не волнуйтесь, не волнуйтесь, мамаша! Ничего опасного нет!

— О нас здесь очень заботятся, мама, — сказал Ким. — Я уже почти совсем поправился.

Опираясь на плечо младшего брата, он вышел вместе с матерью во двор погреться на солнышке.

Река Серебряная с журчаньем сбегала с гор и исчезала за лесом… В горах среди густой зелени алели волчьи ягоды.

Мать с сыновьями присела на каменную скамью. Ким Ен Гир, улыбаясь, достал из кармана несколько листков — это были благодарности командования за проявленную в боях отвагу. Он протянул матери и два ордена. Мать бережно держала ордена на ладони, лицо её сияло радостью и гордостью.

— И двух лет не прошло, сынок, как ты в армии, а гляди-ка, успел уже отличиться!.. Наденешь свои ордена — и всюду тебе почёт и уважение!

— Знаешь, мама, — закурив сигарету, сказал Ким, — славой нашей мы обязаны Китайской коммунистической партии и председателю Мао. Если бы ты видела, как китайские товарищи помогали мне, как они меня воспитывали! Вот, к примеру, мой командир взвода Чжан Ин-ху. Запомни это имя, мама! Сколько я видел от него добра! Мне сейчас самому смешно вспоминать о том времени, когда я только что пришёл в часть. Объявили как-то тревогу… Товарищи мои быстро оделись, приладили свои ранцы. А я замешкался… Привык к крестьянской одежде: там ведь не смотришь, где зад, где перёд!.. Вот и надел брюки задом наперёд… Чжан Ин-ху — он был тогда командиром отделения — и другие бойцы помогли мне разобраться с одеждой, затянуть ранец, надеть обмотки, завязать шнурки на ботинках… Один я с этим век бы возился! Бегать быстро я тоже не умел. Когда я побежал, патронташ у меня отвязался и больно бил по спине. Одной рукой я сжимал винтовку, другой придерживал патронташ. Посмотрел бы кто на меня со стороны — умер бы со смеху!

Многому научили меня товарищи. И прицеливаться, и стрелять, и бросать гранаты, и драться врукопашную. Они не жалели для меня ни сил, ни времени… Командир отделения сам показал мне, как надо чистить винтовку. Он разобрал её на части и называл каждую из них: вот это спусковой крючок, а тут — боевая пружина. И я был старательным учеником, мама!

Как-то зимой выдались трудные, тяжёлые дни. Таких я за всю свою боевую жизнь не запомню! Обувь у нас износилась, мы разорвали свои рубашки, лоскутьями обвязали ноги. И, пройдя чуть не босыми больше сотни ли, с ходу выбили противника с одной высоты!

А есть нам в этот день было нечего…

На высоте стояли высокие голые деревья. На самых верхушках белыми шапками лежал снег. К ночи поднялся буран. А нам нужно было удержать позицию до подхода главных сил. И мы её удержали! Враг не смог отбить у нас высоту и отступил…

Ночь была холодная-холодная. Винтовку можно было держать, только закинув за спину или обняв руками. Дотронешься до неё ладонью — и рука примерзает к стволу. Горнист поднёс к губам трубу — так пришлось отдирать её вместе с мясом. Ноги у меня закоченели, и, чтобы согреть их, я расхаживал взад и вперёд. Пустой желудок тоже, казалось, замёрз. На глаза невольно навёртывались слёзы… А командир отделения ободрял нас:

— Враг не смог выбить нас с горы! — сказал он. — Теперь он думает, что мы все здесь перемёрзнем. Но мы — бойцы коммунистической армии и не испугаемся трудностей! Держитесь, товарищи!.. Старайтесь побольше двигаться и гоните, гоните от себя сон! Я уверен, задание будет выполнено и мы одержим победу над врагом.

Он отправил бойцов на посты, а меня задержал в укрытии и не велел никуда уходить.

— Вы, корейские товарищи, и без того делите вместе с нами все трудности фронтовой жизни… Нелегко вам приходится. О вас, как о новичке, я обязан заботиться больше, чем о других.

Протесты мои на него не действовали. Увидев, что я совсем замерзаю, он снял с себя шинель и заставил меня одеться.

— А ну-ка, устроим бег на месте… Может, согреемся.

Он взял меня за руку, и мы с ним немного попрыгали…

— Да, товарищ Ким, — задумчиво сказал Чжан Ин-ху. — Не отведав горького, не оценишь и сладкого… Китайцы и корейцы связаны одним горем, одним счастьем. И если революция победит в Китае, то и корейский народ наверняка добьётся победы.

Я вспомнил о завещании отца, написанном кровью, и горячо сказал:

— Я знаю: Китай и Корея — одна плоть, одна кровь… И поверьте, я перенесу любые невзгоды, любые трудности! Для нашей обшей победы я готов пожертвовать даже жизнью!

Шинель и прыжки согрели меня, но зато сильнее стал чувствоваться голод. Ноги ныли от усталости… Чжан Ин-ху заглянул мне в лицо. Ночь была тёмная, но при слабом свете звёзд я заметил, что шапка-ушанка у него покрылась слоем инея, а на ватнике наросла ледяная корка.

Командир с улыбкой спросил:

— Вы, верно, проголодались, товарищ Ким?..

Он достал из своей сумки кукурузную лепёшку. Она совсем промёрзла и была твёрдая, как сталь.

— Да разве её раскусишь? — воскликнул я.

Чжан Ин-ху молча расстегнул ватник и спрятал лепёшку у себя на груди. У него зуб на зуб не попадал от холода. Застегнувшись, он взял меня за руку, и мы снова принялись прыгать. Прыгали мы долго, пока не свалились от усталости. Чжан Ин-ху вытащил из-под ватника оттаявшую лепёшку и, отламывая от неё кусок за куском, заставил меня съесть её. Нет, ты только подумай, мама, они относились ко мне лучше, чем к родному! Помню, я не мог удержаться, и слёзы хлынули у меня из глаз, словно вода, прорвавшая плотину.

Та ночь показалась нам за год… Многие отморозили себе ноги. Я не чувствовал своих пяток: они стали как деревянные. Бойцы ругались:

— А, старая сволочь Цзян^[2], изменник родине!.. Не помогай тебе богатый американский дядюшка, мы с тобой давно бы покончили! Ну, ничего, мы ещё отомстим тебе за всё!..

Наступил рассвет, и мы увидели, что в долине полным полно людей, лошадей, орудий. Это подошли наши главные силы. Нам предложили отдохнуть, поесть, но мы не согласились и первыми ринулись в атаку. Усталость, голод, боль — всё было забыто. В ногах у меня покалывало, но я что есть силы бежал за командиром отделения. Натиск наш был стремительным. Противник дрогнул и стал отступать. Долго мы ещё преследовали удирающего врага. В этот день одно только наше отделение взяло в плен больше пятидесяти вражеских солдат. Мы получили благодарность командования.

Маленький братишка Ким Ен Гира весь обратился в слух. А мать улыбнулась сквозь слёзы.

— Да, наша армия — это геройская армия! И ей не страшны никакие трудности! А ваш командир отделения просто молодец! Вон он как о тебе заботился! Не знаю уж, как и отблагодарить его…

— Нет, ты послушай, послушай, мама! — нетерпеливо перебил её Ким Ен Гир. — Я тебе расскажу ещё про один случай… Если бы не командир, не свидеться б нам с тобой больше… Было это во время последнего сражения. Враг сопротивлялся с небывалым упорством. Войсками его командовали американские агенты, прошедшие особую школу. Это — самые верные собаки Чан Кай-ши. Двое суток бились мы за позицию, с которой удобно было штурмовать город, и, наконец, захватили её, уничтожив восемьсот вражеских солдат. Наши части подошли к городской стене и окружили город. Снаряды у гоминдановцев кончились, пушки молчали… Американцы сбросили им с самолета патроны.

Дня через три в городе начался голод. Но гоминдановцы не сдавались. Тогда был отдан приказ: на рассвете начать общий штурм города. В этом бою основная тяжесть ложилась на нашу роту. Командира роты ранило, рука у него была на перевязи, и всё-таки вместе с командирами взводов он отправился на разведку.

Моё отделение получило задание взорвать городскую стену. Время перевалило за полночь. На небе мигали яркие звёзды.

Перед городской стеной протекала широкая река. На другом её берегу было сооружено несколько дотов. Одни из них были разбиты, в других затаились враги… Через реку вёл мост, за ним тянулись заграждения из колючей проволоки.

Нашим взводом командовал Чжан Ин-ху. Он не спал уже несколько суток подряд, глаза у него ввалились, лицо почернело, осунулось. Выяснив обстановку, он послал двух бойцов на тот берег подготовить взрыв. Захватив взрывчатку, они кинулись к мосту. Первый из них рухнул на землю, не пробежав и тридцати метров. Второму удалось перебежать мост. Он припал к колючей проволоке.

— Наверно, режет проволоку! — решили мы. Но боец не двигался… Командир Чжан опустил бинокль, и по выражению его лица я понял, что и второй наш товарищ убит. Кровь вскипела во мне, сердце забилось сильнее.

— Разрешите пойти мне, товарищ командир взвода! — обратился я к Чжан Ин-ху.

Бойцы повскакали со своих мест.

— И я пойду! И я!

Среди вызвавшихся было много новичков, и, увидев это, я стал ещё решительнее настаивать на своём:

— Товарищ командир, я сумею выполнить это задание!

— Погодите, дайте мне подумать, — неторопливо ответил Чжан Ин-ху.

— Товарищ командир! Вспомните, сколько вы меня воспитывали и учили! Неужели вы думаете, что я не справлюсь с заданием?

И, не дожидаясь согласия командира, я взял взрывчатку.

— Смотрите, как отважен наш корейский товарищ! — услышал я голос Ван Дэ-кая. — Стыдно нам отставать от него! Товарищ командир отделения Ким! Я пойду вместе с вами.

— Только будьте осторожны! — напутствовал нас Чжан Ин-ху. — Мы прикроем вас огнём.

Мы скинули шапки, сняли ботинки и с лопатами и взрывчаткой в руках выскочили из окопов. Согнувшись в три погибели, мы опрометью бежали вперёд. У моста нас заметили. Противник открыл огонь. Поднялась стрельба и с нашей стороны: гремели пушки, трещали пулемёты. Над нашими головами растревоженным осиным роем жужжали пули. Но мы не обращали на них внимания.

Мост уже позади… Колючая проволока оказалась разрезанной — спасибо герою, который успел это сделать! И, успешно преодолев проволочное заграждение, мы подошли вплотную к стене. Здесь, у самой стены, мы находились в сравнительной безопасности. Подкопав землю, мы заложили под стену взрывчатку.

— Подождём уходить, — шепнул мне Ван, — посмотрим, как получится!

— Ладно.

Я поджёг запальный шнур и побежал вдоль стены. Ван — за мной. Вскоре раздался сильный взрыв. Высоко в небо поднялся столб пыли и дыма. Сначала ничего не было видно, хотя я и смотрел во все глаза. Постепенно дым рассеялся. Стена была разрушена, но не полностью. До нас донёсся голос гоминдановца:

— Ишь, в хлопушки играют. Вот что значит не иметь американской техники.

— Ну, мы ещё покажем вам «технику»! — прошептал сквозь стиснутые зубы задетый за живое Ван.

Мы пустились в обратный путь. Противник снова открыл стрельбу, но нам удалось благополучно миновать заграждения и проскочить через мост. Я бежал впереди. Вот и наши позиции! Собрав все силы, я рванулся вперёд и спрыгнул в окоп. Ко мне подбежали командир роты и Чжан Ин-ху. Я доложил обстановку.

— Постой-ка… А почему ты один вернулся? — спросил меня командир взвода. — Где же Ван Дэ-кай?

Я так и обмер… Ещё на мосту мы были вместе!

— Разрешите мне пойти ещё раз! — попросил я. — Я должен отомстить за товарища Вана! И пока не выполню задания, — не вернусь.

Неожиданно для всех Чжан Ин-ху с силой швырнул оземь свою фуражку.

— Нет, теперь моя очередь!

Он вынул из кармана бумажный свёрток и протянул его командиру роты.

— Тут мои документы и немного денег. Прошу вас, если я не вернусь, заплатите за меня партийный взнос.

Видя, что Чжан Ин-ху мне не уговорить, я обратился к командиру роты:

— Товарищ командир роты! Разрешите пойти мне вместе с командиром взвода. Если я выполню задание, то подам заявление в партию. Если погибну, считайте меня кандидатом в члены коммунистической партии!

— Ладно, товарищ Ким! — Командир роты хлопнул меня по плечу. — Пусть будет по-твоему.

Мы взяли взрывчатку и ринулись вперёд! Неожиданно над нами появился неприятельский самолёт. Он сбросил осветительную ракету, и всё вокруг залило зелёным светом… Мы ползком добрались до воронки от разорвавшегося снаряда и переждали там, пока ракета не догорела. Потом одним броском проскочили мост. Вот мы и у цели… Под стеной выкопали яму, в яму заложили взрывчатку. Чжан Ин-ху запалил шнур, и мы отбежали в сторону.

Самолёт кружил над мостом… От него оторвалась маленькая чёрная капля — зажигательная бомба. Мост загорелся. Не теряя времени, мы бросились к мосту. Вокруг нас заплясали языки пламени. Мост остался позади, но вдруг что-то толкнуло меня в спину, и я ничком повалился на землю… В глазах у меня потемнело, тело обмякло: я не мог двинуть ни рукой, ни ногой. «Ну, конец, — подумалось мне как сквозь сон. — Что ж, не зря погибаю!» Но тут же я почувствовал, как кто-то тянет меня за руку…

— Кто же это был? — взволнованно спросила мать.

— Ну кто же, как не Чжан Ин-ху, мама! Увидев, что я упал, он, невзирая на опасность, вернулся за мной. Собрав последние силы, я обхватил его обеими руками за шею и повис у него на спине. Да, мама, мы связаны с ним на жизнь и смерть. Что может быть дороже такой дружбы?

Немного погодя ранило и командира. Стиснув зубы, он пополз вперёд, одной рукой поддерживая меня, а другой опираясь о землю. Так мы добрались до небольшого рва. И вдруг услышали позади себя оглушительный грохот взрыва. Задание было выполнено. Наши части ринулись на штурм города.

Нас перевязали в санчасти и привезли сюда, в госпиталь. Рана у меня не опасная — пуля прошла сквозь лёгкое… А товарищ Чжан ранен в ногу, и пуля застряла в кости. Нога у него страшно распухла и становится всё толще и толще. Я знаю его: он человек сильной воли, я ни разу не слышал, чтобы он стонал или жаловался… Но я же вижу, как он страдает от боли! Пот с него так градом и катится. Говорят, ногу придётся отнять… Если он и выживет, всё равно будет калекой. Ах, если бы можно было, я отдал бы ему свою ногу!

Во двор вошла медицинская сестра в белом халате и белой шапочке и торопливо зашагала к воротам.

— Ок Пун! — окликнул её Ким Ен Гир. — Как там командир Чжан?

— Плохо!..

Она подошла к матери и поклонилась ей.

— Вы уж простите меня, мама… Чжан лежит сейчас в операционной, и доктор послал меня за начальником госпиталя. Как только я освобожусь, я к вам приду.

Ок Пун убежала, а встревоженный Ким Ен Гир вместе с матерью и братом заторопился к операционной. Они остановились у двери. Вскоре мимо них с озабоченной торопливостью прошли в операционную начальник госпиталя и Ок Пун.

Ждать пришлось долго. Но вот двери операцио-нной открылись, и оттуда вынесли носилки с Чжан Ин-ху. Позади носилок шла Ким Ок Пун. Чжан Ин-ху водворили в палату. Ким Ен Гира к нему не пустили.

Прошло немало времени, прежде чем Ок Пун вернулась из палаты. Она что-то шепнула брату на ухо, и он вошёл в палату. Чжан Ин-ху лежал на спине, лицо у него было бледное, без единой кровинки. Он приоткрыл глаза и, увидев Ким Ен Гира, еле слышно сказал:

— Вытащили… Американская пуля!

Ким Ок Пун показала брату пулю. Тот взял её из рук сестры и попросил:

— Командир взвода, подарите её мне. Пусть эта пуля постоянно напоминает мне о том, кто наши друзья и кто враги.

Глава третья

Песня в звёздной ночи

Завтра утром корейские товарищи покинут полк — они возвращаются на родину. Вместе со всеми уедут домой брат и сестра Кимы.

Вечером Чжан Ин-ху и Ким Ен Гир отправились навестить Ок Пун.

Чжан Ин-ху вовек не забыть, как ухаживала за ним Ок Пун, когда он лежал в госпитале. У Ок Пун и днём хватало работы — девушка присматривала за несколькими ранеными, но она оставалась ещё на ночные дежурства.

После операции Чжан впал в беспамятство. А когда очнулся, ему страшно захотелось пить. Но не успел он сказать и слова, как к губам его протянулась резиновая трубочка, и он с наслаждением напился. Поила его Ок Пун… С Чжана сползло одеяло, и нежные руки Ок Пун заботливо укрыли раненого. Проснувшись в полночь, Чжан снова увидел у своего изголовья корейскую девушку. Голова у неё устало поникла.

— Сяо Ким!^[3] — сказал Чжан. — Пойдите отдохните…

— Да, да, я пойду, — пообещала Ок Пун, но никуда не ушла и всю ночь просидела у его постели. А утром она как ни в чём не бывало снова уже бегала из палаты в палату.

Внимательный, любовный уход за ранеными, презрение к трудностям, чувство ответственности, с каким она относилась к каждому порученному ей делу, снискали Ок Пун общую любовь. Она получила благодарность командования и медаль «Отличный санитар».

Невдалеке от санчасти, под раскидистой ивой, друзья заметили две тёмные женские фигуры. Одна из женщин с маленькими, торчащими вверх косичками, положила руку на плечо другой и тихо сказала:

— Эх, как же я теперь без тебя? Попрежнему буду приходить в госпиталь, а тебя уже не увижу… Нет, просто представить себе этого не могу!

— А я, думаешь, могу?.. — грустно отозвалась подруга. — Завтра утром надо уезжать… Прямо не знаю, что и делать!

Чжан Ин-ху и Ким остановились. Грустный голос — он принадлежал Ок Пун — продолжал:

— Здесь все так хорошо ко мне относились… Я себя чувствовала, как в родной семье!.. Знаешь, когда товарищ Чжан лежал в госпитале, он каждый день занимался со мной, учил меня грамоте, говорил о политике, о своих боевых делах… Такого никогда не забудешь!.. Помню, когда мы совершали поход через гору Учжи к городу Баодину, у меня порвались ботинки и я натерла ноги. Чжан увидел, что я начала отставать и встревожился. «Ну, как же это можно лазить по горам без обуви? — сокрушённо сказал он. — Главное в походе — беречь ноги». Он снял свои ботинки и предложил их мне, но они не подошли, слишком уж оказались велики. Во время привала, когда все отдыхали, он пошёл разыскивать для меня обувь. А объясняться на местном наречии он не умел. И что ты думаешь? Нашёл-таки где-то пару маленьких ботинок!.. И купил их на свей деньги… А как он возился со мной, когда я однажды заболела…

Чжан Ин-ху стоял весь красный от смущения. Он хотел уже было уйти отсюда, но его с Кимом заметили. Ким Ок Пун вскрикнула растерянно:

— Ой, кто это?..

— Свои! — улыбаясь, сказал Ким Ен Гир.

— Ох, как вы нас напугали! — всплеснула руками Сяо Цзян.

— Ну, что же вы, идите сюда, посидите с нами!

Мужчины подошли и сели на скамью рядом с девушками.

Чудесны майские ночи на юге! В небе светятся крупные яркие звёзды. Лёгкий ветерок доносит нежные запахи цветов. Под горой журчит, плещется ручей…

— Уезжаете завтра? — спросила Ким Ен Гира Сяо Цзян.

— Да, уезжаем.

— Все разъезжаются! А писать нам будете?

— Китай и Корею разделяет только река, — с улыбкой заметил Чжан Ин-ху. — Так что сообщение очень удобное. Корейские товарищи, которые уехали раньше, уже прислали нам несколько писем. — Он обернулся к Кимам. — Вы тоже должны почаще писать нам!..

— Да, будем, будем! — успокоил Ким Ен Гир. — Теперь нам только и писать. За последнее время нас тут прямо обкормили грамотой!

Сяо Цзян звонко рассмеялась. Завязался оживлённый разговор. Одна Ким Ок Пун не принимала в нём участия. Она сидела в сторонке и молча крутила ивовую ветку.

— А ты что молчишь? — обратился к ней Чжан Ин-ху. — О чём задумалась? Может, хочешь ивовую корзину сплести?

Ок Пун покраснела.

— Да я… У меня… О чём же мне говорить?..

— Ну, ладно, ладно, — замахала на неё руками Сяо Цзян. — Разговоры и ни к чему! Лучше спой нам корейскую народную песню.

— Песню?.. Да у меня… у меня сегодня горло болит!

— Тогда пой тихо, — сказал Чжан Ин-ху.

Сяо Цзян вскочила со скамьи и, приложив руку к козырьку, вытянулась перед подругой.

— Пой, Сяо Ким!.. А то я всё время буду так стоять.

Наконец Ок Пун согласилась.

— Я выросла в бедной крестьянской семье, — сказала она. — Я спою вам «Горное эхо».

Вокруг, казалось, стало ещё тише. Тишину нарушало лишь журчанье ручья. В тёмной его воде отражались звёзды.

Ок Пун запела:

Эхо, эхо, горное эхо…

Песня звучала печально. Все слушали её в глубоком молчании.

— Ах, хорошо поёшь! — с жаром воскликнула Сяо Цзян, когда Ок Пун замолкла. — Спой-ка ещё одну!

— Теперь надо весёлую, жизнерадостную! — сказал Чжан Ин-ху.

Сяо Цзян захлопала в ладоши.

— А ну-ка, попросим товарища Кима спеть нам!

— Не умею я петь, — застенчиво промолвил Ким. — Но как вспомню о родине, так песня сама из души просится. Давай-ка, Ок Пун, споём нашу новую песню.

И они в два голоса затянули:

Эй, хэ-я…

У горы Ким Ган

Двенадцать тысяч хребтов…

Они пели с чувством; песня воодушевила и слушателей. Неожиданно прибежали две девушки-санитарки.

— Сяо Цзян, Сяо Цзян! Поторопитесь! Начинается вечер, посвящённый проводам корейских товарищей.

Все поднялись со скамьи. Ок Пун отстала от подруги и, вынув из кармана бумажный конвертик, протянула его Чжан Ин-ху.

— Я скоро уеду… И хочу, чтобы это осталось вам на память. Нет, нет, не открывайте! Придёте домой, тогда и посмотрите.

И с этими словами она побежала за Сяо Цзян. Ким Ен Гиру нужно было идти в штаб полка.

— Я, наверно, не смогу быть на вечере, товарищ командир роты, — сказал он. — Приду после.

— Постарайся прийти пораньше! Мне ещё о многом нужно с тобой поговорить.

— Да, это наша последняя ночь… Я постараюсь освободиться как можно скорее.

И Ким поспешно зашагал прочь.

Вернувшись в роту и отдав необходимые распоряжения политруку, который должен был повести бойцов на прощальный вечер, Чжан Ин-ху вошёл к себе в комнату, зажёг лампу и раскрыл конверт. Из него выпала фотография и записка. С фотографии смотрели Ким Ен Гир и его сестра. У Кима был бравый, серьёзный вид, а Ок Пун улыбалась. Чжан в волнении развернул записку. «Дорогой друг! — писала Ок Пун. — Я скоро уеду от Вас, и на сердце у меня неспокойно… Не знаю, что и сказать Вам на прощанье. Вы так много мне помогли. Вы учили меня ненавидеть врагов, любить товарищей и всегда следовать по пути, указанному партией. Никогда не забуду я Ваших наставлений. А ещё — только извините меня за нескромность — есть у меня к Вам одна просьба: не могли бы Вы подарить мне на память Вашу фотографию?.. Я хочу, чтобы лицо Ваше всегда было у меня перед глазами».

Прочитав записку, Чжан закурил сигарету и задумался. Раскрыв свою полевую сумку, он порылся в ней, достал что-то оттуда и вышел из комнаты.

На поляне шли последние приготовления к вечеру.

Карбидные фонари бросали свет на деревья, на людей, усевшихся прямо на траву. Было шумно.

Чжан Ин-ху увидел Сяо Цзян, которая с беспокойством оглядывалась вокруг, словно разыскивая кого-то.

— В чём дело, Сяо Цзян? Кого вы ищете?

— Да Сяо Ким… И куда она только запропастилась? Скоро вечер начнётся, а её всё нет и нет.

— Она же завтра уезжает! — сказал Чжан. — Мало ли какие дела могут быть у неё перед отъездом.

— Ох, и не говорите!.. Если и нет дел, она всё равно их отыщет… Как только она услышала об отъезде, так сразу же за дела! Сдала все вещи по списку, всё выстирала, выгладила… Я ей говорю: я и сама могла бы всё это сделать. А она отвечает: «Нет, я завтра уезжаю, и мне хочется в последний раз потрудиться для раненых». Обошла все палаты и так захлопоталась, что опоздала к ужину. А если бы вы видели её чулки, товарищ командир роты!.. Они так штопаны, перештопаны, что дальше уж некуда! Говоришь ей: купи новые. Нет, денег жалко. А куда они у неё уходят, деньги-то? Да всю свою получку она тратит на раненых: покупает им сладости. Наш начальник как-то сказал про неё, что это примерный член партии. И уж как её любят, как любят у нас… Когда раненые узнали, что Сяо Ким уезжает, они были очень огорчены. А один юноша из первой роты — Сяо Фу — так тот даже расплакался.

В это время в конце поляны показалась Ок Пун. Она несла на себе Сяо Фу. Бойцы помогли снять раненого со спины Ок Пун. По лицу её струился пот. Глаза у Сяо Фу были красны. Он благодарно пожал девушке руку.

— Вы так внимательны ко мне, Сяо Ким… И я знаю, как отблагодарить вас: когда ноги у меня заживут, я обязательно совершу геройский поступок!

Сяо Цзян сердито накинулась на подругу:

— Почему это ты носишь раненых? Ведь сегодня очередь Сяо Ин!

— Не вини её; я сама вызвалась… Я же свободна сегодня, — с улыбкой ответила Ок Пун.

— А ну-ка, пошли поскорей, переоденемся, — увлекая за собой подругу, сказала Сяо Цзян. — Нам же выступать!

И они скрылись за занавесом, отделявшим сцену от зрителей.

Чжан Ин-ху в задумчивости зашагал по лесу. Но вскоре грохот литавр и барабанов, донёсшийся с поляны, заставил его повернуть обратно. Девушки на сцене пели песню о Мао Цзэ-дуне:

Мао Цзэ-дун — весенний ветер:

Он растопил вековые льды…

Потом две девушки исполнили частушки «Провожаем боевых друзей» и весь хор — песню «На трудовом посту».

На сцену вышли корейские танцоры и вместе с ними Сяо Цзян и несколько китайских девушек, которых Ок Пун обучила корейским танцам. В корейских национальных костюмах, с бубном в одной руке и кастаньетами в другой, они плавно закружились по сцене, то сближаясь, то удаляясь друг от друга… Это был танец, в котором показывались смелость и трудолюбие корейского народа.

Не успели стихнуть громкие аплодисменты, которыми зрители щедро наградили танцоров, как отовсюду раздались голоса.

— Пусть Сяо Ким станцует одна!

— Сяо Ким! Просим! Просим!

Ок Пун, зардевшись, выступила вперёд… Полилась музыка. Танцовщица широким жестом развела руки и приподнялась на носки. Танцуя, она то тихо переступала по сцене, то вихрем кружилась на месте в ореоле длинных красных лент.

Танец этот выражал и горячую мольбу, и бурную радость, какая свойственна цветущей юности. Но вот музыка замолкла, и Ок Пун, поклонившись, исчезла за кулисами. Её проводили горячими аплодисментами и восторженными выкриками. Концерт продолжал идти своим чередом. В перерывах между номерами зрителей развлекали двое затейников. Поляна то и дело оглашалась взрывами смеха.

Ок Пун, уже переодевшаяся в свой обычный костюм, вышла из-за кулис на поляну, стороной обошла зрителей и медленно направилась к лесу. Увидев это, поднялся с своего места и Чжан Ин-ху.

«Куда это она пошла одна?..» — подумал он с тревогой и двинулся вслед за девушкой. В лесу было тихо-тихо. Тьма сгущалась, а на небе всё ярче и ярче разгорались

звёзды. Деревья, тропинка в лесу, речная гладь — всё казалось синим…

Пройдя лес, Чжан Ин-ху зашагал в сторону санчасти. Из открытого окна комнаты, где жила Ок Пун, слышался тихий плач. Чжан Ин-ху заглянул в окно. Ок Пун лежала на кровати и плакала, уткнувшись в подушку. Облокотившись о подоконник, Чжан Ин-ху негромко позвал:

— Сяо Ким, а Сяо Ким! Что с тобой, Сяо Ким?..

Девушка зарыдала ещё горше.

— Мне не хочется… не хочется расставаться с вами! — сказала она сквозь слёзы.

Чжан Ин-ху с трудом удалось подавить волнение. Он отошёл от окна, закурил сигарету и некоторое время молча прохаживался взад и вперёд. Потом снова приблизился к распахнутому окну.

— Не плачь, Сяо Ким… Выйди-ка на минутку; мне надо тебе сказать кое-что.

Теплота и участие звучали в его голосе, и Ок Пун понемногу успокоилась. Она встала у окна, опустив голову, не смея поднять глаза на Чжан Ин-ху.

— Ну, что ты так раскисла? — улыбаясь, спросил Чжан Ин-ху. Девушка только покачала головой.

— Я знаю, как тебе трудно, Сяо Ким, — ласково продолжал Чжан Ин-ху. — Но возьми же себя в руки. Ты и у себя на родине будешь работать для народа. Ведь правда?.. Там у вас идёт мирное строительство… и родина ждёт вас!..

Ок Пун подняла опущенную голову; лицо её осветилось улыбкой.

— Не буду, не буду больше… Я ведь очень люблю свою родину и стремлюсь туда всей душой. Но сейчас… Ох, всё это не так просто! Вы же знаете — я выросла в Китае. И нелегко мне уезжать от вас… Но можете быть уверены: вернувшись в Корею, я честно буду работать, куда б меня ни послали. Ведь меня воспитала Китайская коммунистическая партия, и я упорным трудом должна отблагодарить председателя Мао!

— Вот и прекрасно, — обрадованно сказал Чжан Ин-ху. — Пусть тебе будет хорошо на родине, Сяо Ким!.. И не бойся трудностей! Всегда иди вместе с народом.

Вынув из кармана фотографию, он передал её Ок Пун. Той захотелось взглянуть на снимок, и Чжан Ин-ху зажёг карманный фонарик. Кружок света упал на знакомое лицо.

— Председатель Мао! — радостно воскликнула Ок Пун. С фотокарточки серьёзным, внимательным взглядом смотрел на неё Мао Цзэ-дун.

— Ах, как хорошо!.. Я возьму её с собой в Корею.

— Возьми, Сяо Ким… И повесь рядом с портретом Ким Ир Сена.

Чжан Ин-ху подарил Ок Пун и свою маленькую фотокарточку.

Глава четвёртая

Туман над полуостровом

«Товарищ Чжан Ин-ху! Вот уже два дня, как мы с сестрой приехали домой. Всё здесь такое родное, знакомое. В саду пышным розовым цветом цветут яблони. По двору бродят куры. В хлеву грузно ворочается свинья. Никто нас не ждал, и на двери нашего дома мы нашли замок. Я сходил к соседям, но и. там никого не застал. Вдруг я услышал, что в одном из домов стучит ткацкий станок. Я пошёл на стук. За станком сидела старушка. Она проводила нас в поле. Рис дал чудесные всходы!.. Всё вокруг устлано зелёными коврами — и нет им ни конца, ни края. Средь густой зелени серебряной лентой вьётся река Датунцзян. На полях, в белых одеждах, работали крестьяне. Тут были и старые и малые. Мать моя пропалывала поле; жена расчищала канаву, по которой на поле течёт вода из реки. За спиной у неё был привязан мой сынишка: ему сейчас уже два года. Ах, старина Чжан, за всю свою жизнь я ещё не видел мать такой радостной. Она стояла в воде с засученными до колен шароварами и с восхищением оглядывалась вокруг. — Глядите-ка, дети! Вот от этого оврага и до того лесочка — вся земля наша. Нам дал её народный комитет. Пройдёт два-три месяца, и мы соберём больше восьми мешков риса! Лицо у матери бронзовое от загара, руки загрубелые, в мозолях. Но держится она бодро. Радостно рассказывала она нам о своей жизни. А когда слушала нас, широкая улыбка расплывалась по её лицу. Сестра сказала мне, что мать словно помолодела лет на десять. И она права. Вечером мы пошли домой. — Видите, сколько новых домов в деревне? — сказала мать. — Теперь нам не страшны ни мороз, ни ветер. Правительство выдало нам кредит на постройку домов. Вернулся домой и братишка: он привёл с пастбища корову, которая принадлежала ему и дяде Паку. Днём брат работает, а по вечерам ходит в школу. На рогах у коровы висела книжка: учебник, напечатанный на родном корейском языке. Дом наш чисто, аккуратно прибран. После ужина у нас собрались родные и соседи. Все оживлённо говорили о счастливом настоящем, мечтали о ещё более прекрасном будущем… Дядя Пак закурил свою длинную трубку и задумчиво произнёс: — Так-то, дети мои… Можно сказать, что Советская Армия спасла нас из ада. А трудовая партия ведёт народ по верному пути. В народе говорят: когда пьёшь воду — не забывай о человеке, вырывшем колодец… Пусть наши дети и внуки помнят об этом! Да, старина Чжан, времена переменились. Народ Северной Кореи стал свободным; своими руками строит он новую, счастливую жизнь, превращает страну в цветущий сад. Завтра мы с сестрой должны покинуть дом. Я получил направление на один из химических заводов, сестра устроилась на работу в городскую больницу. — Ну, что ж, счастливого вам пути! — сказала мать. — С работой на поле мы справимся как-нибудь и втроём. Жена моя трудится прилежно, старательно. Сынишка начал уже ходить. Маленький чертёнок — он сначала и знать меня не хотел и всё отворачивал от меня головку. А теперь я для него «папа», и он часто протягивает ко мне ручонки, просит, чтоб я взял его на руки. Вот поколение, которому не придётся знать рабства, унижений, горя! Завод, на который меня направляют, был в своё время выстроен японцами. Ох, сколько они крови высосали из рабочих! А сейчас завод принадлежит нам, нашему государству. Мне не терпится приступить к работе. Уж постараюсь не подкачать!.. Я всегда помню о Ваших словах, старина Чжан: мы должны трудиться ради счастья будущих поколений. Ким Ен Гир».

* * *

«Дорогой друг! Пишу Вам из окопа. Только что улетели американские самолёты. Воздух пропитан запахом пороха. А сердце моё сжигает ненависть. Я уже писал Вам, что меня направили на завод. Я упорно учился, стараясь освоить новую специальность. Завод наш производил искусственные удобрения, и я немало приложил сил, чтобы понять характер производственного процесса, особенности каждой реакции, назначение каждого реактива. Думаю, что мне в этом деле удалось достичь определённых успехов. Химическое производство перестало представлять для меня тайну. Но долго оставаться на заводе я не мог. В районе 38-й параллели было неспокойно. Провокация следовала за провокацией. В нашей деревне, расположенной неподалёку, слышны были пушечные выстрелы. В одно из своих посещений мать взволнованно сообщила мне, что у них в деревне беженцы. У одной знакомой семьи дом, находившийся в двадцати ли к северу от 38-й параллели, был разрушен снарядами. При этом едва не погиб ребёнок. — Вы захотели нарушить наш покой, бандиты! — проговорила мать сквозь стиснутые зубы. — Ох, плохо вы кончите!.. Вы же знаете: я бывший солдат. Да к тому же унаследовал от отца горячий характер. В общем, я ушёл с завода и вступил в армию. Луна клонилась уже к западу, когда мы миновали Шонин и подошли к 38-й параллели. Враг в эту ночь совершил очередную вылазку, но наша пограничная часть отбросила его назад. На двадцать ли к северу от 38-й параллели царит запустение. Враг начал свои провокации с октября прошлого года. От воздушных бомбардировок, орудийной пальбы, перестрелок пехотных частей страдало прежде всего мирное население. Правительство пришло ему на помощь и эвакуировало из опасного района. Сёла обезлюдели… Когда мы проходили через одну деревню, то в лунном свете можно было различить дома, обратившиеся в руины, с корнем вырванные деревья, торчащие тут и там голые, обугленные стволы. Местами выгорела даже трава. Мы вошли в один из разрушенных домов. Крышу снесло снарядом, на полу осколки. На одной из стен — она вся была в пробоинах — покачивались на ветру лохмотья чудесной картины «Богатый урожай». Сердце сжимается, когда видишь всё это! По дороге мы обнаружили много листовок и надписей, которые оставлял враг во время своих вылазок. Надписи были вырезаны на деревьях, выведены краской на камнях и поражали своим бесстыдством и наглостью. Одну из них я решил выписать для Вас полностью: «Сегодня 38-я параллель, завтра Пхеньян, через неделю Чанбайшань, а через месяц мы будем в Маньчжурии!..» Видите: агрессоры замышляют развязать большую войну. Жадные их взгляды устремлены на Китай и Советский Союз. Навстречу нам попались двое мужчин с носилками. На носилках лежал раненый в военной форме. Повязка ослабла, и кровь заливала его лицо. Раненый возбуждённо размахивал руками и бессвязно бормотал: — Нет, так нельзя… Наша страна не должна терпеть этих обид… Генерал Ким Ир Сен… отдайте приказ… Оставьте меня! Почему вы несёте меня в тыл?.. Оставьте меня!.. Я вам приказываю!.. Несшие его люди рассказали нам, что это командир отряда пограничников; его ранило осколком, когда он находился на пограничном посту и вёл наблюдение. Вот мы и на линии обороны. Рассветает… Положение становится всё более напряжённым. Враг перешёл 38-ю параллель в районе Хайчжоу и проник вглубь нашей территории больше чем на десять ли. Противник наступает и со стороны Кайнена. С востока доносится гром орудийных выстрелов. Радио передало обращение Ким Ир Сена. Враг перешёл в общее наступление. Трудная, но благородная задача ложится на наши плечи. Мы сидим в окопах и крепко сжимаем винтовки. Когда рассвело, мы усилили наблюдение за противником. Раз уж он решил наведаться к нам, надо приготовить ему достойную встречу. Мы полны решимости уничтожить на нашей земле агрессоров — всех, до последнего!.. Ждите от нас победных вестей, дорогой друг! Ким Ен Гир».

* * *

«Товарищ командир роты Чжан! Ваше письмо я передала брату. Я Вам страшно благодарна — Вы так беспокоитесь за нас. Вы уже знаете, что наша Народная армия перешла в контрнаступление; американские и лисынмановские бандиты несут поражение за поражением и удирают на юг. Видя, что им не сдержать нашего натиска, бандиты принялись зверски бомбардировать с самолётов мирных жителей. Сегодня утром, едва только рассвело, на город снова налетели американские самолёты и беспорядочно сбросили бомбы. Было много убитых и раненых. Жители, забыв о правилах противовоздушной обороны, в панике метались по городу. С самолётов были сброшены и листовки на корейском языке: «Горожане! Не надо нас бояться. Оденьтесь в белое и идите на гору — там мы не будем вас бомбить». Многие поверили и поспешили к горе; среди них были женщины и дети. Вся гора стала белой от их одежд. Самолёты, кружившие над городом — их было около тридцати, — развернулись и устремились к горе. Бомбы градом посыпались на гору. Страшно вспомнить, что там начало твориться! Под бомбами погибло больше двух тысяч невинных детей, стариков, женщин. Когда самолёты улетели, воздух огласился рыданиями. Родители разыскивали своих детей, дети родителей. Боже, что это было! Мы все плакали навзрыд… Эти американцы — хуже хищных зверей. И я ещё глубже осознала, что надо нашу ненависть обратить в силу. Сегодня я проработала больше шестнадцати часов, но не чувствую усталости. Наших дорогих бойцов, лежавших у нас в больнице, мы спрятали в пещере и ухаживаем за ними днём и ночью. Герои, группа за группой, вновь возвращаются на фронт. Командир Чжан! Я крепко помню Ваши слова: силы народа неисчерпаемы. И верю: справедливая война закончится победой народа. Ким Ок Пун».

* * *

«Старина Чжан! Получил Ваше письмо и очень ему обрадовался. Перепел своим товарищам, и видели бы Вы, как они были взволнованы Вашим горячим, дружеским отношением. Мы знаем, что не одиноки в борьбе против американских захватчиков!.. Мы двигаемся вперёд, и нам сопутствует победа. Сеул мы освободили быстро. Враг в панике отступает; продажные чиновники спасают свои шкуры. А как радуется освобождённый народ! Какую встречу он нам устроил! Описывать всё это долго, расскажу лишь, как мы освободили узников городской тюрьмы. Железные ворота тюрьмы оказались крепкими; нам удалось взломать их лишь с помощью тяжёлого танка. Едва мы ворвались во двор, как изо всех забранных решётками окон потянулись навстречу нам худые, израненные руки. — Да здравствует Народная армия! Да здравствует республика! Да здравствует Ким Ир Сен! — кричали заключённые. Минута — и железные двери распахнуты, руки заключённых освобождены от стальных наручников, с их ног сбиты кандалы. Тысячи измученных людей — корейских патриотов — заполнили тюремный двор. Плача и крича от радости, они обнимали нас, целовали и принялись даже подбрасывать в воздух. — Мы свободны! Мы на воле, товарищи! — размахивая худыми руками, кричал один из заключённых с одутловатым, заросшим чёрной бородой лицом. — Не пойдём домой! Запишемся все добровольцами в Народную армию! Будем биться с врагом до победного конца. Со всех сторон раздались возгласы одобрения. Мы были до слёз растроганы. Наши силы сейчас возросли во много крат. Мы продолжаем победоносное наступление. Ким Ен Гир».

* * *

«Старина Чжан! Я теперь всем сердцем ощутил, что такое освободительная война. Как подумаешь о своей родине, о своём народе, о матери, жене, сыне, так рука крепче сжимает винтовку. А когда я лицом к лицу встречаюсь с врагом, кровь быстрей начинает бежать по жилам. Мне помнится одно из сражений… Американцы вели по нашим позициям беспорядочную стрельбу. Самолёты сбрасывали бомбы куда попало. Мы ринулись в атаку и навязали врагу рукопашный бой. Кинжалы на их карабинах короче наших штыков, и я заколол не меньше семи захватчиков. Вдруг я увидел, что один из вражеских танков разворачивается, собираясь удрать. Мы со связным бросились к танку и вспрыгнули на броню. Люк был открыт. Я сунул туда дуло винтовки и крикнул: — Сдавайся, а то буду стрелять! Из люка высунулась пара длинных рук, а потом показался и их хозяин — длинноносый американец. Я ещё раз повторил приказание, но из танка больше никто не отзывался. Тогда я велел связному проверить, нет ли в танке ещё кого-нибудь. Связной полез в люк, и вскоре оттуда выглянуло его растерянное, испуганное лицо. — Командир… Там… там ещё есть! Что делать, командир? Как — что делать? Тащи его сюда — и всё тут! И связной вынес из танка… совершенно голую корейскую девочку!.. На вид ей было не больше пятнадцати лет. Голова её бессильно сникла на грудь: девочка была чуть жива. Мы будем сражаться ещё отважней, чтоб спасти наших братьев и сестёр, попавших в беду! Ким Ен Гир».

* * *

«Командир Чжан! Наши части, а с ними и моё отделение санитаров, продвигаются вперёд. Народная армия одерживает победу за победой, и скоро американцы и предатели родины будут сброшены в море. Американские бандиты разоблачили себя перед всем миром. Чтобы остановить наше наступление, они двинули на нас отборные кадровые части, авиацию, флот. Нам приходится всё тяжелее; но им никогда не удастся поставить нас на колени. В последнее время американские самолёты начали сбрасывать больше листовок: «Сдавайтесь, и мы обеспечим вас едой и одеждой, найдём вам хороших девушек», «Наша цивилизованная страна будет обращаться с вами по-цивилизованному». Знаем мы их цивилизацию!.. Надеть нам на шею хомут, превратить нас в рабов — вот о чём мечтают эти «цивилизаторы»! Но им следовало бы поостеречься! Нас не так-то легко провести! А от брата давно уже нет писем… Ким Ок Пун».

* * *

«Товарищ Чжан!.. Давно я Вам не писал, но, надеюсь, Вы меня извините. Ваше последнее письмо я выучил чуть не наизусть. Вы верно сказали: «Китай и Корея — родные брат и сестра; они связаны неразрывными узами». Спасибо Вам за ободряющие слова, за бескорыстную поддержку. Мы ведём трудную борьбу, но у нас есть замечательные друзья: Советский Союз и Китай, и все честные люди мира сочувствуют нам. Наша вера в победу неиссякаема. Вы пишете, что кое-что задумали, но пока не хотите мне открыться. А знаете, я догадываюсь, в чём дело. И очень хочу, чтобы Вы поскорее осуществили своё намерение. Борьба становится всё более ожесточённой. Обстановка, как Вам известно, переменилась. Мы временно отступили. Позавчера мой отряд вёл рукопашный бой. Защищая высоту, мы трое суток подряд отбивали атаки врага, в десять раз превосходившего нас по численности. Американские самолёты непрерывно бомбят наши позиции; вражеская артиллерия донимает нас ожесточённым огнём. Высота в дыму и пламени. Всё вокруг разбито, искалечено — и деревья, и камни. Но мы хорошо укрепились и продолжаем удерживать высоту. Когда укрытия обрушиваются, мы вылезаем из них, вытираем рукавом глаза, запорошенные пылью, и начинаем рыть новые укрепления. — Патронов у нас немного, — сказал я бойцам. — Цельтесь хорошенько. Командование приказало не сдавать высоты! Умрём, но выполним этот приказ! Глаза бойцов светились решимостью. Не успела ещё осесть пыль от обстрела и бомбёжки, как длинноногие дьяволы полезли в атаку. Бойцы открыли огонь. Американцы не остались в долгу. На высоту снова налетели самолёты, сбросили бомбы, начали обстреливать нас из пулемётов. Завязался жестокий бой. Нашего пулемётчика ранило в руку, но он не стал даже её перевязывать. Кровь струилась из руки на дрожавший от выстрелов пулемёт… Командиру отделения оторвало снарядом обе ноги. Бойцы сделали ему перевязку и хотели унести его с поля боя. Но, едва придя в себя, он закричал: — Отойдите, не возитесь со мной! Ног у меня нет, но руки-то целы! И он снова начал стрелять по врагу. Патроны у нас кончились. Гранат тоже не было. Враг понёс большие потери, но он понимал, что превосходство на его стороне, и упрямо лез вперёд. Я был ранен в руку, но сначала даже не почувствовал боли. — Товарищи! За родину! Ур-ра-а! — крикнул я во весь голос и выскочил из окопа. Ощетинясь штыками, отряд двинулся на врага. Наша отвага, наше презрение к смерти были так велики, что враг дрогнул. Помню, я саданул штыком в грудь американского солдата. Но штык упёрся в кость, и я увидел направленный мне в живот кинжал американского карабина. Я отбросил винтовку, ногой оттолкнул вражеский кинжал и схватился с американцем врукопашную. Мы долго катались по земле, но враг изловчился и, навалившись на меня, схватил за горло. К счастью, подоспел раненый начальник штаба: он со всей силой ударил американца по голове сапёрной лопатой. Я вывернулся, и тело американца покатилось вниз по склону. Товарищи мои сражались с врагами один против десятерых. Били их прикладами, кололи штыками, пускали в ход кулаки, ноги, наносили удары головой. Иные, выхватив у врага карабин, тут же открывали огонь. Высота вся была усеяна трупами вражеских солдат. Противник не выдержал нашего натиска и попятился… Мы с честью выполнили задание. Ким Ен Гир».

* * *

«Дорогой Чжан! Сегодня, переправившись через реку Датунцзян, мы заняли новые позиции. Я попросил отпуск, чтобы хоть ненадолго наведаться домой. Дома у нас всё пошло прахом. Золотистые колосья спелого риса печально сникли к воде — рис некому было убирать, и он гнил на корню. Я бегом припустился к деревне. Все дома в деревне сожжены или разрушены американскими бомбами. Обуглившиеся стропила ещё дымились. У дороги под деревом, словно отдыхая, сидел старик. Я подошёл ближе. Это был дядя Пак. Из головы, свесившейся на грудь, текла на его белый костюм кровь. Я побежал дальше. Только по сломанной яблоне я узнал место, где раньше стоял мой дом. Сейчас здесь были обломки. И вдруг я увидел… Нет, я и до сих пор не могу этому поверить! А тогда я вскрикнул от ужаса, и в глазах у меня потемнело… Бедная моя, трудолюбивая мать! Как она воспряла духом за последнее время… Жить бы ей и жить… А где моя жена, где сынишка, где брат? Я крепко стиснул зубы. В эту минуту я ненавидел самого себя — почему я не могу удержать слёз? Я со злостью вытер глаза и торопливо зашагал из деревни. Ненависть жарким, испепеляющим огнём жгла моё сердце. И я шёл не останавливаясь. Скорее, скорее в часть! Клянусь, тысячу раз клянусь: я уничтожу всех этих извергов, ступивших на нашу землю! Ким Ен Гир».

Глава пятая

Сражение длилось до рассвета

Солнце скрылось за горой, окрасив небо багрянцем. Чжан Ин-ху и Ли Сяо-тан несли на палке большую корзину с кукурузными початками. Оба бежали вприпрыжку.

— Поторапливайтесь, поторапливайтесь! — подгонял товарищей Чжан Ин-ху. — Надо поскорее со всем управиться.

— Эй, поторапливайся! — послышалось со всех сторон, словно возглас Чжан Ин-ху был подхвачен эхом.

Китайские добровольцы помогали корейским крестьянам собирать кукурузу. Одни таскали кукурузные початки в мешках, взваленных на спину, другие в корзинах. Кое-кто, подражая кореянкам, нёс широкие плоскодонные корзины на голове.

Чжан Ин-ху и Ли Сяо-тан вновь наполнили свою корзину и собрались уже было поднять её на плечи, но к ним подбежали две кореянки и попытались отнять корзину. Мужчины не уступали. Тогда пожилая кореянка показала на лицо Чжан Ин-ху: смотри-ка, мол, всё в поту! Отдохнуть надо! По лицу Чжан Ин-ху расплылась широкая улыбка.

— Ничего, тётушка! Корейцы и китайцы, — он соединил свои ладони в крепком пожатии, — как одна семья. Ваши заботы — это и наши заботы.

А Ли Сяо-тан, улыбаясь, засучил рукава и показал свои мускулистые руки: глядите, мол, сил у меня хоть отбавляй!

Подняв корзину, они побежали с поля.

Подул лёгкий северный ветерок, и с шелестом закачались высокие кукурузные стебли…

Едва добровольцы присели отдохнуть после работы, как их шумной толпой окружили крестьяне. Старики и старухи, юноши и девушки — все наперебой приглашали бойцов к себе отужинать.

— Нет, нет, мы никому не хотим быть в тягость, — отказывались бойцы. — У нас и своей еды довольно.

— Ну, как же это так! — возражали крестьяне. — Вы столько для нас сделали и не даёте угостить вас!

Бойцы и крестьяне объяснялись каждый на своём языке, но тем не менее отлично понимали друг друга.

Крестьянам так и не удалось настоять на своём. Добровольцы расположились у подножья горы и, присев на корточки, поужинали варёным гаоляном и привезённой с собой из Китая солёной рыбой.

Стемнело. Добровольческая часть направилась к месту назначения, указанному командованием Корейской народной армии. Отряд Чжан Ин-ху шёл впереди. На развилках дорог отряд встречали корейские проводники и показывали, куда нужно сворачивать. Перевалив через холмы, бойцы увидели перед собой высокую гору. Каменистая вершина терялась в облаках. На склонах, словно звёзды в тёмном небе, мерцало множество огней: это местные жители — старики, женщины, дети — при свете факелов ремонтировали дорогу. Узнав, что прибыл отряд китайских добровольцев, они побросали работу и поспешили навстречу бойцам.

Китайцы были одеты в форму Корейской народной армии: жёлто-зелёные ватники и военные фуражки, на которых красовались венки из ивовых прутьев с вплетёнными в них дубовыми листьями. Подтянутые, при полной боевой выкладке, они с улыбкой оглядывали столпившихся вокруг них людей. Особенное внимание толпы привлекал Чжан Ин-ху — на рукавах ватника и брюках алели у него командирские канты.

Корейцы заговорили, перебивая друг друга, но понять их было трудно. Чжан Ин-ху мимикой и жестами изобразил высокого человека с длинным носом — американца и, взяв винтовку, сделал вид, будто он колет кого-то. Корейцы засмеялись. Седобородый старик, улыбаясь, похлопал Чжан Ин-ху по плечу. Потом он достал из кармана матерчатый мешочек и извлек из него старинный деревянный компас. Положив компас на ладонь, старик показал его Чжан Ин-ху. Стрелка компаса завертелась, словно живая, и, обернувшись красным концом на юг, застыла на месте. Осторожно опустив компас обратно в мешочек, старик протянул его Чжан Ин-ху, знаками объясняя, что он дарит ему эту вещь. Чжан Ин-ху стал отказываться, и старику так и не удалось уговорить его принять подарок.

Едва только Чжан Ин-ху повернулся, собираясь отойти от старика, как к нему подбежал корейский мальчик и сказал по-китайски:

— Командир взвода Чжан! Вы меня не узнаете?

У Чжан Ин-ху лоб собрался в морщины; он тщетно старался припомнить, где видел этого мальчика.

— А я вас сразу узнал! — с довольным смехом воскликнул мальчуган. — Я Ким Ен Фу, брат Ким Ен Гира!

— Ах, вот ты кто! — Обрадованный Чжан Ин-ху взял мальчика за руку и погладил его по голове. — Да тебя трудно узнать: вон ты как вырос!.. А где сейчас твой брат?

— Лупит американцев.

— А Сяо Ким?

— Она тоже на фронте — медсестрой.

— А жена твоего брата?

— Она здесь! — мальчик показал рукой на группу корейских женщин, окруживших Сяо Цзян, которая что-то говорила им, взмахивая руками. — Вон она, с ребёнком на спине! Она понимает по-китайски и может переводить.

До них долетел громкий смех женщин.

— Дяденька Чжан! А вы тоже пришли бить американских дьяволов?

— Ну, а зачем же ещё? — улыбнулся Чжан Ин-ху.

Мальчик весело запрыгал на месте.

— Ха! Вы у себя на родине смело сражались с врагом. А теперь пришли помогать нам. С вами-то мы наверняка прогоним американцев!

Размахивая над головой своей лопаткой и приплясывая на ходу, мальчуган побежал сообщить радостную весть своим юным приятелям.

Задерживаться было нельзя. Чжан Ин-ху собрал свой отряд, и добровольцы тронулись в путь. Когда они дошли почти до вершины горы, Чжан Ин-ху почувствовал, что в кармане его брюк лежит что-то твёрдое. Он сунул туда руку и нащупал деревянный компас. Старик всё-таки ухитрился всучить ему свой подарок.

Горы остались позади. Вдали полыхало зарево пожара. В ночной тьме оно казалось особенно ярким. Широкие языки пламени качались над землёй; в небе дрожали багровые отблески.

Волна гнева поднялась в сердцах бойцов. Они невольно ускорили шаг.

Отряд спустился со склона и вступил на мост. Вдруг Ли Сяо-тан споткнулся обо что-то и упал. Чжан Ин-ху зажёг ручной фонарик. При свете его он увидел труп ребёнка. Худенькая ручонка его крепко вцепилась в руку матери — тоже мёртвой… Неподалёку от них лежала старая женщина. Губы у неё чуть шевелились. Чжан Ин-ху подозвал переводчика и Сяо Цзян.

— Они все умерли. Мне тоже незачем жить… — перевели ему слова старухи.

Сяо Цзян присела перед ней на корточки, положила её голову к себе на колени и расстегнула ей платье. Женщина была ранена пулей из авиационного пулемёта. На её высохшей груди запеклась чёрная кровь. Сяо Цзян принялась промывать рану.

Женщина тяжело дышала, голос у неё был прерывистый.

— Не надо… Я… я всё равно не выживу… Мои сыновья… двое… они там… в наших войсках… Хорошо!

Переводчик объяснил ей, что китайские добровольцы пришли сражаться бок о бок с корейцами. Измождённое лицо старухи озарила слабая улыбка.

— Китайцы… пришли, — сказала она, с трудом шевеля губами. — Теперь обязательно… победим… Вечная благодарность…

На ресницах старухи блеснули слёзы. Вдруг голова её бессильно откинулась. Старая женщина больше не дышала.

Сдерживая охватившую их скорбь, бойцы похоронили всех троих и двинулись дальше. Кто-то затянул печальную песню.

Взошла луна. Она то пряталась в облаках, то снова выглядывала, и казалось, будто она катится по небу. Наконец, она вырвалась на безоблачный простор и остановилась.

Отряд шёл по шоссе, которое тянулось у подножья гор. Песня звучала всё громче, всё торжественней. Луна заливала белым светом тёмный, густой лес. Под её лучами вспыхивал серебром ручей, вытекавший из горной расщелины.

Услышав китайскую песню, из леса высыпали солдаты Корейской народной армии. Они смешались с китайскими добровольцами, горячо жали им руки, пробовали объясняться с ними… Чжан Ин-ху окружило несколько корейских солдат. Он хотел было кликнуть переводчика, но вдруг услышал хорошо знакомый голос:

— Командир роты Чжан! Старина!

К нему со всех ног бежал Ким Ен Гир. Старые фронтовые друзья крепко обнялись.

— Ах, старина, старина! — только и мог вымолвить Ким Ен Гир. Он хлопал друга по плечу и плакал от радости. Чжан Ин-ху чувствовал, что и у него подступают к глазам слёзы. Когда друзья немного успокоились, Чжан Ин-ху сказал:

— Вы здорово дрались с американскими захватчиками, хотя и туго вам приходилось.

Ким Ен Гир перевёл его слова товарищам, и они ответили:

— Защищать свободу и независимость родины — наш священный долг… Трудно выразить, как благодарны мы китайским товарищам, пришедшим нам на помощь.

Чжан Ин-ху рассмеялся. — Ну, вы нам раньше тоже немало помогли! А сейчас… Американские империалисты развязали войну в Корее… И в то же время захватили наш остров Тайвань. Американские самолёты бомбят Северо-Восточный Китай. Бои приближаются к Ялуцзяну. А ведь всем ясно, что враг на этом не остановится и попытается сунуть своё рыло и к нам, в Китай! У наших крестьян есть пословица: если у соседей пожар, может загореться и твой дом. И кто ж в такую минуту станет сложа руки стоять в стороне? Для нас помочь Корее — значит спасти себя. Будем же вместе — плечом к плечу — бить распоясавшихся захватчиков! Бить, пока не завоюем полную победу. Только так мы сможем обеспечить для себя счастливый мир.

Когда Ким Ен Гир перевёл, корейцы дружно захлопали в ладоши и закричали:

— Мансэ! Мансэ!^[4]

Чжан Ин-ху свистком собрал своих бойцов.

— Товарищи, привал! Напейтесь воды, отдохните и двинемся дальше.

Ким Ен Гир взял Чжан Ин-ху за руку.

— Старина Чжан! Я только что набрал в свою флягу воды из родника. Пойдём со мной, напьёмся, потолкуем. Ведь сколько не виделись!

К ним подошли Сяо Цзян, Ли Сяо-тан — всё старые знакомые Ким Ен Гира… Радость друзей не поддавалась описанию. Сяо Цзян ухватилась обеими руками за левую руку Ким Ен Гира:

— Нашла-таки я вас! Нашла!

Ли Сяо-тан с силой хлопнул Ким Ен Гира ладонью о ладонь и засмеялся:

— Вот чёрт! Встретились все-таки!..

— А мы всегда и везде вместе! — тоже рассмеявшись, сказал Ким Ен Гир. — Ну, идёмте со мной пить воду.

Все вместе они пошли по склону горы, поросшему густолистыми липами. При свете луны красноватые листья казались прозрачными. Лозы дикого винограда, причудливо переплетаясь, образовывали естественные беседки. Свет луны, пробившись сквозь листву, белыми бликами ложился на траву. Казалось, будто пейзаж этот нарисован кистью талантливого художника.

В одной из сооружённых природой беседок лежали солдатские ранцы и фляги.

— Пейте! Это родниковая вода — чистая, вкусная, — предложил Ким Ен Гир. Усевшись прямо на траве, друзья отведали холодной, чуть сладковатой ключевой воды.

— А где Сяо Ким? — спросила Сяо Цзян. — Она разве не с вами?..

Ким печально вздохнул:

— От Ок Пун давно уже нет вестей.

Сердце Чжан Ин-ху сжалось.

— Как?.. Ведь она двигалась вместе с воинской частью? Где же сейчас её часть?

— Часть? Рассеяна… А Ок Пун если не погибла, — значит, осталась в тылу у врага.

Воцарилось молчание. Словно какая-то тяжесть легла всем на сердце.

С лип падали листья; шевелились на земле лунные блики. Чжан Ин-ху внимательней всмотрелся в лицо друга. Ким немного похудел, брови у него были нахмурены, губы плотно сжаты. Серьёзное, волевое лицо!..

— А вы молодцы, Ким! — желая переменить тему разговора, сказал Чжан Ин-ху и положил руку на плечо друга. — Американский империализм — враг всего человечества. А сколько вы уже уничтожили этих дьяволов!.. Это большая заслуга перед человечеством. И высокий героизм!..

Ким Ен Гир поднял голову.

— Ох, как они лютуют! Дикие звери, и те не так жестоки… Надо дать этим зарвавшимся извергам хороший урок!

— Верно! — сказал Чжан. — Если врага не уничтожить, он ни перед чем не остановится! И бесчинствам его не будет конца! Мы сражаемся с американцами не только во имя независимости Китая и Кореи. Мы защищаем мир во всём мире.

Ли Сяо-тан, улыбаясь, заметил:

— Американский империализм — это бумажный тигр. И мы проткнём насквозь этого тигра. Чтобы он больше не пугал людей!

Разговор становился всё оживлённей. У всех было радостное, приподнятое настроение.

Ким Ен Гир рассказывал об особенностях тактики противника, привёл несколько случаев из своей боевой жизни. Его слушали внимательно.

— Ну, а теперь признавайтесь, друзья, какие у вас затруднения? — спросил Ким, закончив свой рассказ. — В чём нужда?

Заметив, что Ли Сяо-тан собирается что-то сказать, Чжан Ин-ху поспешно ответил:

— Мы ни в чём не испытываем недостатка!

— А как у вас с продовольствием?

— Обозы, понимаете, не поспевают за нами, — не выдержал Ли Сяо-тан. — А запасы наши… — Он взглянул на Чжан Ин-ху и осёкся.

— Э, что ж вы меня обманываете, старина Чжан! — укоризненно сказал Ким.

— Да ведь у вас, наверно, неважно с продуктами.

— У нас пока есть. И мы можем уступить вам половину.

— Не надо. Придем на место ночёвки и там купим.

Ким Ен Гир спросил, где они думают ночевать, и выяснилось, что оба отряда — китайский и корейский — направляются в один и тот же пункт. Решено было, что как только они туда придут, Ким обратится в народный комитет за продовольствием. А если и там ничего не окажется, то корейские солдаты всё-таки поделятся с китайскими добровольцами тем, что у них есть.

Тем временем к китайцам подошли их основные силы. Чжан Ин-ху взглянул на часы. Пора было выступать. Стали готовиться в путь и корейские солдаты.

Спустившись со склона, Чжан Ин-ху и Ким Ен Гир выстроили свои отряды. Китайские добровольцы и корейские солдаты, радостно улыбаясь, стали друг против Друга.

— Вы как, впереди пойдёте? — спросил Чжан Ин-ху.

— Нет, идите сначала вы, а мы последуем за вами.

Кончилось тем, что обе колонны пошли рядом. Бойцы шагали по шоссе, обсаженному белыми берёзами. Шагали молча. Вскоре показалась деревня, где они должны были ночевать. Это над ней полыхало зарево, которое, спускаясь с горы, видели добровольцы. В деревне не уцелело ни одного дома. Тлели, чадили несгоревшие брёвна.

Бойцы разбрелись по склону ближайшей горы и начали рыть противовоздушные укрытия.

Ким Ен Гир ушёл и вернулся с краснолицым стариком — членом народного комитета. Старик долго благодарно тряс Чжан Ин-ху руку. Говорил он так быстро, что Ким Ен Гир не успевал переводить.

— Хватит вам восьми мешков риса? — спросил старик.

— О, даже с избытком! — ответил Чжан Ин-ху. — Но откуда вы столько возьмёте? Ведь деревня сожжена дотла!

Старик не спешил с ответом. Он стоял, довольно поглаживая бороду, и смотрел на дорогу. На дороге, при тусклом свете луны, можно было различить телегу, доверху нагруженную дровами и мешками с рисом.

— Мы уже давно запасли добра на всякий случай, — сказал старик. — Фураж, скот, продовольствие — всё у нас так припрятано, что сам чёрт не сыщет. Американцы хотят всё у нас пожечь, а самих нас поубивать… Да ведь и мы знаем, что нужно делать!.. С нами Ким Ир Сен и председатель Мао, и у нас хватит сил, — старик потряс в воздухе кулаком, — чтобы скинуть американских бандитов в океан!

Телега, запряжённая коровой, медленно приближалась. Чжан Ин-ху настрочил расписку и вручил её старику. Старик хотел прислать женщин, чтобы они помогли бойцам приготовить ужин, но Чжан Ин-ху наотрез отказался. Старик ушёл, одобрительно бормоча что-то себе под нос.

Когда рис был сварен, бойцы обоих отрядов вместе уселись ужинать. Они весело смеялись и пробовали объясняться друг с другом при помощи жестов. Только они поели, как уже наступил рассвет. Бойцы разошлись по бомбоубежищам и тут же уснули.

Целый день над склоном горы, на бреющем полёте, кружились вражеские самолёты. Лётчики высовывали из открытых кабин свои длинные носы, пристальным взглядом обшаривали землю, но так и не смогли обнаружить, что здесь спокойно отдыхают народные герои. Самолёты сбросили куда придётся несколько бомб, постреляли для острастки из пулемётов и убрались восвояси. Враг только даром потерял время, а бойцам удалось хорошенько выспаться…

Чжан и Ким получили из штаба задания. Оба отряда вливались в одну дивизию, и им предстояло вместе участвовать в боевой операции. Отряд Ким Ен Гира должен был обойти врага с тыла, а добровольцам Чжан Ин-ху было поручено нанести фланговый удар. День был пасмурный, стемнело рано. Построив свой отряд в одну шеренгу, Чжан Ин-ху обратился к бойцам с речью. Голос его звонко раздавался в вечерней тиши:

— Дорогие товарищи! Сегодня мы получаем первое боевое крещение. Настал час отмщения за корейский народ, за нашу дорогую родину. На нас смотрят все миролюбивые люди земли. Мы должны в этом бою показать образцы героизма и смелости и добиться победы! Во имя нашей родины, во имя председателя Мао мы победим, товарищи! И весть о наших победах разнесётся по всему Китаю, по всему миру!

Бойцы спустились с горы. Сердца их были преисполнены твёрдой решимости: умереть, но победить.

По всем дорогам двигались уже главные силы ударного отряда.

Тёмная ночь опустилась на землю. Повеяло холодом. Чжан Ин-ху с проводником шёл во главе отряда. Бойцы миновали долину и снова начали взбираться на гору. Полил дождь. Завыл ветер. Подъём становился всё круче, а дороги не было. Бойцы поднимались вверх, держась друг за друга. Порой приходилось цепляться за кусты и камни. Камни были мокрые, скользкие. Того и гляди, сорвёшься в пропасть. Бойцы выбивались из сил, винтовки их насквозь пропитались влагой; но люди лезли всё выше и выше.

Сяо Цзян тщетно пыталась вскарабкаться на отвесную скалу. Один из бойцов, Сяо Ху, сверху помогал ей. Вдруг она поскользнулась, выпустила руку Сяо Ху и с отчаянным криком полетела вниз.

— Кто это упал? — послышался взволнованный голос.

— Сяо Цзян! — чуть не плача, ответил Сяо Ху. — И это я, я виноват! Никогда я себе этого не прощу!

— Да я жива, жива! — крикнула откуда-то снизу Сяо Цзян. Она повисла, зацепившись ватником за сучья дерева. Вскоре бойцы вытащили её наверх. Девушка была цела и невредима.

Пока возились с Сяо Цзян, отряд ушёл вперёд. Кругом тьма кромешная. Сяо Ху хлопнул в ладоши, и из темноты донёсся ответный сигнал. Отставшие бойцы пустились догонять отряд. «Не отставай. Отстанешь — догоняй, — передавалось от бойца к бойцу. — Успешно совершишь переход — добьёшься победы в бою». Слова эти докатились до повара Вана, замыкавшего колонну добровольцев, от него перекинулись ко второму отряду и затерялись среди корейских крестьян, вызвавшихся нести снаряжение и припасы.

На вершине горы ветер подул сильнее. По лицам хлестал дождь вперемешку с градом. В темноте колонна потеряла направление и остановилась. От растерянного проводника ничего нельзя было добиться. Вот тут-то Чжан Ин-ху и вспомнил про компас, подаренный ему старым корейцем. Он достал компас из кармана и, прикрыв его полой ватника, засветил карманный фонарь. Стрелка, дрогнув, показала на юг.

— Ага, там, значит, юг, а там север! — воскликнул обрадованный проводник. — Теперь я знаю, куда надо идти.

Колонна снова пришла в движение. Четверть второго отряд прибыл к месту назначения.

Ветер начал стихать. Дождь перестал. Небо чуть прояснилось. Расставив сторожевые посты, Чжан Ин-ху послал связистов в штаб и приказал бойцам рыть окопы. Сам он с несколькими командирами отправился на рекогносцировку местности.

Здесь было легко рыть окопы: всюду песок да глина. Воздух после дождя был напоен влагой. Пахло хвоей. И было тихо-тихо.

* * *

Американцы и лисынмановцы, занимавшие город, целый день веселились. Они заставили жителей вывесить, как в праздник, флаги. Рекой лились пьяные речи. Офицеры пировали с насильно согнанными к ним женщинами и девушками. Утомившись, «вояки» уснули мёртвым сном. На следующий день было намечено «победоносное наступление».

Враги рассчитывали к рождеству занять всю Корею и от реки Ялуцзян двинуться дальше…

Пока все в городе спали, врагу готовили западню… Чжан Ин-ху с нетерпением посматривал на часы. Светящиеся зелёные стрелки показывали два часа ночи. Южнее города, там, где находился отряд Ким Ен Гира, в небо взвились ракеты — две красные и одна зелёная. И тотчас же с севера загремели пушки. Снаряды со свистом полетели в город.

Лишь через четверть часа раздались беспорядочные ответные выстрелы. Враг отстреливался вслепую. А снаряды наступающих точно ложились в цель. Они сметали вражеские укрепления, орудийные расчёты. Один из снарядов угодил в штаб, и трепыхавшийся над ним флаг — флаг, покрытый позором, — занялся ярким пламенем.

Артиллерия сделала своё дело, и в атаку пошли пехотные части. Враг в панике бежал. Город был окружён, и американцы улепётывали куда глаза глядят.

Чжан Ин-ху стоял у подножья горы и наблюдал в бинокль за ходом боя. По шоссе скользили яркие пятна света от автомобильных фар. Враг удирал на автомашинах.

Автомобили катили один за другим — казалось, им конца не будет. Чжан Ин-ху велел пропустить две передние машины — в них, по его предположениям, находилась охрана, — а когда к горе приблизилась колонна из легковых виллисов, грузовиков и орудий, он подал бойцам сигнал. На колонну обрушился огонь винтовок и пулемётов. И в то же время завеса огня перекрыла шоссе позади колонны. Враг словно попал в когти тигра. Послышались крики ужаса, беспорядочная стрельба. Живые прятались в кузовах машин за трупы убитых и кричали шофёрам, чтобы они гнали вперёд на полной скорости. Многие машины загорелись; другие сваливались с шоссе прямо на залитые водой рисовые поля. Подбитые машины загораживали путь уцелевшим. Американцы в панике соскакивали на землю; прячась от огня, они залезали под машины, прыгали в воду, покрывавшую поля, залегали в кюветах, тянувшихся вдоль шоссе. Командиры растеряли своих солдат; солдатам было не до командиров. На шоссе царила страшная суматоха. Земля дрожала от взрывов и грохота орудийной пальбы. Враг, вконец обезумев, усеял воздух множеством осветительных ракет. Словно тысячи лун зажглись в небе, заливая окрестности белым светом.

Отряд Чжан Ин-ху, заняв у подножья горы новую позицию, забрасывал противника ручными гранатами. Чжан Ин-ху приказал отделению Ли Сяо-тана атаковать врага. На шоссе завязалась рукопашная схватка. Ли Сяо-тан, поливая врага свинцом из автомата, вырвался вперёд. Из-под опрокинутой машины высунулся американец; он хотел было броситься на Ли Сяо-тана и отнять у него оружие, но тот метким выстрелом уложил его на месте. Заглянув в машину, Ли Сяо-тан увидел там двух раненых, дрожавших от страха. Он повернулся, чтобы отойти от машины, но на него налетели три американца. Они стремились укрыться в машине и в панике не заметили китайского добровольца. Двух из них Ли Сяо-тан сразил очередью из автомата.

Третий накинулся было на него, но тут же рухнул на землю — Ли Сяо-тан хватил его по голове гранатой.

С юга, из тоннеля, пыхтя и сверкая фарами, выполз длинный бронепоезд. Это к врагу прибыло подкрепление. Но не успел бронепоезд приблизиться, как по нему прямой наводкой ударила специально поджидавшая его батарея. Раздался взрыв. Фары погасли, и бронепоезд неуклюже попятился назад.

Наши части ворвались в город. Семь виллисов противника попытались под прикрытием танков уйти через южные ворота, но и там кипел бой. Командир американцев, сидевший в одной из машин, пребывал в полной растерянности. Танки, расчищая дорогу, неслись вперёд, давя своих и чужих. Корейское командование приказало каждому отряду выделить по одному отделению для истребления танков. Бойцы отделения, которое возглавил сам Чжан Ин-ху, скинули ранцы и ватники, схватили противотанковые гранаты и бутылки с горючей смесью и ринулись на танки. Атаковал танки и Ким Ен Гир со своим отделением. Сражение было ожесточённым. Танки продолжали рваться вперёд; пушки и пулемёты выплёвывали красное пламя. Навстречу танкам короткими перебежками двигались корейские и китайские смельчаки. Ким Ен Гир вскочил с земли и швырнул в танк бутылку с зажигательной смесью. Танк окутался дымом, но не остановился. Чжан Ин-ху удалось поджечь другой танк. И оба танка, потеряв управление, сшиблись друг с другом и вместе сгорели.

Озарённый пламенем горящих машин, Ким, согнувшись, крепко сжимая связку гранат, побежал к следующему танку. Он был ранен, но, превозмогая боль, добрался всё-таки до танка и бросил гранаты. И тут же упал. Чжан Ин-ху поспешил к своему другу. Тот был без сознания.

Передав Кима на попечение следовавшего за ним бойца, Чжан Ин-ху бросился вдогонку за одним из танков и с разгона вспрыгнул на броню. Экипаж почувствовал, видно, что на танке кто-то есть: танк помчался ещё быстрее. Чжан Ин-ху еле удержался на броне. Ухватившись за ствол орудия, он вытащил из-за пояса гранату, сунул её в люк, сдёрнул предохранительное кольцо и скатился с танка на землю. Взрыв сотряс воздух. Танк остановился.

Товарищи Чжан Ин-ху героически сражались с танками. Ли Сяо-тан с динамитом подмышкой бежал наперерез танку. Вдруг Чжан Ин-ху заметил американца в офицерской фуражке, целившегося из-за дерева в Ли Сяо-тана. Чжан Ин-ху выстрелил, и американец упал, не успев спустить курок. Ли Сяо-тан догнал танк, взобрался на броню и сунул динамит в гусеницу. Но оказалось, что второпях он забыл захватить запальный шнур. Рискуя жизнью, Ли Сяо-тан приготовил гранату… Раздался оглушительный грохот; в воздух поднялся высокий столб дыма.

На одном из танков высунулась из открытого люка рука с белым флагом. Другие танки гибли в огне и дыму. Ни одному не удалось уйти с поля сражения.

Солдаты, отступавшие из города, группами сдавались в плен: одни становились на колени и обеими руками поднимали винтовку высоко над головой, другие бросали оружие и жестами умоляли сохранить им жизнь. Многие от страха едва держались на ногах.

Постепенно рассвело. Повсюду длинными вереницами брели пленные в изодранной одежде, с непокрытыми головами. Те, кто отсиживался на рисовых полях, были с ног до головы выпачканы глиной.

Пленные шли с сумрачными лицами, втянув головы в плечи, спрятав руки в карманы, поёживаясь от утренней свежести. Вокруг валялись трупы их недавних соратников. И в душе многие из пленных, наверно, благословляли судьбу: им всё-таки здорово повезло!

Возле командирского виллиса бойцы нашли мундир командующего американской частью. Один из офицеров сказал, что командующий, воспользовавшись суматохой, удрал вместе с переводчиком. За ним по всем направлениям разослали погоню.

Наступило утро.

Бойцы Чжан Ин-ху выловили ещё много американских солдат и офицеров, прятавшихся в кустах и между скалами, но командующего среди них не было.

Отряд тронулся в путь. Еще с горы бойцы увидели деревню, раскинувшуюся внизу. На улицах её толпились крестьяне — оживлённые, радостные. Один из крестьян побежал навстречу отряду. От него Чжан Ин-ху узнал, что девушка, жившая в их селе, задержала какого-то важного американца и бывшего при нём переводчика. Как выяснилось, они скрывались сначала в горах. Набрели на крестьянскую хижину, убили её обитателей, переоделись в крестьянскую одежду. Потом спустились в деревню и встретились с молодой девушкой, которая провела их к себе домой. Девушка сказала пришельцам, что муж её служит в армии «национальной обороны», а отец работает сторожем при одном из южнокорейских учреждений. Те поверили ей. Зарезав курицу, девушка приготовила вкусный обед, а когда американцы насытились, предложила им помыться в бане. Американцы охотно согласились. А тем временем хозяйка дома, которой девушка успела шепнуть несколько слов, привела к бане крестьян, и те взяли американцев, что называется, голыми руками.

Чжан Ин-ху догадался, что захваченный крестьянами американец и есть, повидимому, тот самый командующий частью, которого они тщетно разыскивали. Вскоре он увидел и самого американца: его, под конвоем крестьян, привели вместе с переводчиком из деревни. Это был худой, высокий человек в одежде корейского крестьянина: белой рубахе и белых шароварах. Рукава рубахи доходили ему лишь до локтей, а шаровары до колен. Из-под островерхой соломенной шляпы затравленно смотрели глубоко запавшие зеленоватые глаза. Всё лицо было в глубоких морщинах, на левой щеке чернела крупная родинка; нос — большой, мясистый. В общем все приметы соответствовали тем, о которых сообщил Чжан Ин-ху командир дивизии. Перед Чжан Ин-ху был американский командующий частью.

Позади толпы крестьян молодая девушка оживлённо рассказывала добровольцам, как ей удалось провести американца. Чжан Ин-ху взглянул поверх голов, и сердце его дрогнуло: в девушке он узнал… Ким Ок Пун! Ок Пун тоже увидела Чжан Ин-ху, и глаза её загорелись радостным блеском. Они бросились навстречу друг другу и обменялись крепким, горячим рукопожатием.

— А я… я всюду расспрашивал о тебе… — сбивчиво говорил Чжан Ин-ху, — но вот уж никак не ожидал, что встречу тебя здесь!

— Вы пришли! Вы пришли!.. Ах, как хорошо! — только и могла вымолвить взволнованная Ок Пун. Обоим столько хотелось сказать друг другу — может, именно поэтому они и не знали, с чего начать разговор.

Солнце поднималось всё выше и выше. Вот уж полнеба охвачено алым заревом. Из берёзовой рощи вылетела стая голубей. Хлопая крыльями, они беззаботно кружились в чистом утреннем воздухе.