Я давно любопытствовал посмотреть, как устроил свое жилище Мартын Петрович, что у него за дом. Однажды я вызвался проводить его верхом до Еськова (так называлось его имение). "Вишь ты! Хочешь посмотреть мою державу, - промолвил Мартын Петрович. - Изволь! И сад покажу, и дом, и гумно - и все. У меня всякого добра много!" Мы отправились. От нашего села до Еськова считалось всего версты три. "Вот она, моя держава! - загремел вдруг Мартын Петрович, силясь обернуть свою неподвижную голову и разводя рукой направо и налево. - Все мое!" Усадьба Харлова находилась на вершине пологого холма; внизу к небольшому пруду лепилось несколько плохих мужичьих избенок. У пруда, на плоту, старая баба в клетчатой паневе колотила вальком скрученное белье.
- Аксинья! - гаркнул Мартын Петрович, да так, что грачи стаей взвились из соседнего овсяного поля... - Мужу портки моешь?
Баба разом обернулась и поклонилась в пояс.
- Портки, батюшка, - послышался ее слабый голос.
- То-то! Вот посмотри, - продолжал Мартын Петрович, пробираясь рысцой вдоль полусгнившего плетня, - это моя конопля; а та вон - крестьянская; разницу видишь? А вот это мой сад; яблони я понасажал, и ракиты - тоже я. А то тут и древа никакого не было. Вот так-то - учись.
Мы завернули на двор, огороженный тыном; прямо против ворот возвышался ветхий-ветхий флигелек с со- м доменной крышей и крылечком на столбиках; в стороне стоял другой, поновей и с крохотным мезонином - по тоже на курьих ножках. "Вот ты опять учись, - промолвил Харлов: - вишь, отцы-то наши в какой хороминке жили; а теперь я вона какие палаты себе соорудил". Палаты эти походили на карточный домик. Собак пять-шесть, одна другой лохматей и безобразней, приветствовали нас лаем. - "Овчары! - заметил Мартын Петрович. - Настоящие крымские! Цыц, оглашенные! Вот возьму да всех перевешаю". На крыльце нового флигелька показался молодой человек в длинном нанковом балахоне, муж старшей дочери Мартына Петровича. Проворно подскочив к дрожкам, он почтительно поддержал под локоть слезавшего тестя - и даже одной рукой сделал пример, будто подхватывает исполинскую ногу, которую тот, наклонясь вперед туловищем, заносил с размаху через сидение; лотом он помог мне сойти с лошади.
- Анна! - воскликнул Харлов, - Натальи Николавнин сынок к нам пожаловал; попоштовать его надо. Да где Евлампиюшка? (Анной звали старшую дочь, Евлампией - меньшую.)
- Дома нет; в поле за васильками пошла, - отозвалась Анна, показавшись в окошке возле двери.
- Творог есть? - спросил Харлов.
- Есть.
- И сливки есть?
- Есть.
- Ну, тащи на стол, а я им пока кабинет свой покажу. Пожалуйте сюда, сюда, - прибавил он, обратись ко мне и зазывая меня указательным пальцем. У себя в доме он меня не "тыкал": надо ж хозяину быть вежливым. Он повел меня по коридору. - Вот где я пробываю, - промолвил он, шагнув боком через порог широкой двери, - а вот и мой кабинет. Милости просим!
Кабинет этот оказался большой комнатой, неоштукатуренной и почти пустой; по стенам, на неровно вбитых гвоздях, висели две нагайки, трехугольная порыжелая шляпа, одноствольное ружье, сабля, какой-то странный хомут с бляхами и картина, изображающая горящую свечу под ветрами; в одном углу стоял деревянный диван, покрытый пестрым ковром. Сотни мух густо жужжали под потолком; впрочем, в комнате было прохладно; только очень сильно разило тем особенным лесным запахом, который всюду сопровождал Мартына Петровича.
- Что ж, хорош кабинет? - спросил меня Харлов.
- Очень хорош.
- Ты посмотри, вон у меня голландский хомут висит, - продолжал Харлов, снова впадая в "тыкание". - Чудесный хомут! У жида выменял. Ты погляди-ка!
- Хомут хороший.
- Самый хозяйственный! Да ты понюхай... какова кожа!
Я понюхал хомут. От него несло прелой ворванью - и больше ничего.
- Ну, присядьте - вон там на стульчике, будьте гости, - промолвил Харлов, а сам опустился на диван и словно задремал, закрыл глаза, засопел даже. Я молча глядел на него и не мог довольно надивиться: гора - да и полно! Он вдруг встрепенулся.
- Анна! - закричал он, и при этом его громадный живот приподнялся и опал, как волна на море, - что ж ты? Поворачивайся! Аль не слыхала?
- Все готово, батюшка, пожалуйте, - раздался голос его дочери.
Я внутренне подивился быстроте, с которой исполнялись повеления Мартына Петровича, и отправился за ним в гостиную, где на столе, покрытом красной скатертью с белыми разводами, уже была приготовлена закуска: творог, сливки, пшеничный хлеб, даже толченый сахар с имбирем. Пока я управлялся с творогом, Мартын Петрович, ласково пробурчав: "Кушай, дружок, кушай, голубчик, не брезгай нашей деревенской снедью", - опять присел в углу и опять словно задремал. Предо мной, неподвижно, с опущенными глазами, стояла Анна Мартыновна, а в окно я мог видеть, как ее муж проваживал по двору моего клеппера, собственными руками перетирая цепочку трензеля.