Уже через километр легковая машина объехала дорожные машины и, миновав большой плакат «Пути нет!!!», быстро помчалась по новому шоссе. Юный пассажир зажал пилотку в левой руке и высунулся по грудь в открытое окно.
Было чудесное летнее утро. В садах уже перекликались звонкие молодые голоса.
Все поражало мальчика: и впервые увиденные виноградные кусты с настоящими гроздьями винограда, и незнакомые плоды, и снег на полях. Девушка удивлялась наивности вопросов своего юного пассажира. Ей пришлось объяснять общеизвестные вещи: на полях не снег, а вата, вернее — обильный урожай раскрывающихся коробочек хлопка; а виденные машины — тракторы для междурядной прополки; плоды — айва и гранаты. И совсем не поняла восклицания мальчика: «Ну и жизнь!» Девушка переспросила и, получив не слишком вразумительный ответ, все же поняла радость мальчика, восторгавшегося величием гражданской, мирной, созидательной работы в тылу.
— Да откуда ты взялся такой? — спросила удивленная девушка.
— Я? — переспросил мальчик и не без удовольствия откинулся на мягкую, пружинную спинку сиденья. — Из армии демобилизовался, — с достоинством сказал он.
— Ну?! — удивилась девушка и бросила на него косой взгляд.
Мальчик был одет в военную гимнастерку, сшитую по росту, и в такие же брюки, заправленные в хромовые сапоги. Пилотку он держал в левой руке. Светловолосая голова его была острижена по-военному, и только на лбу торчал чуб. Голубые глаза светились умом и задором.
— Кем же ты был? Героем, конечно? Насмешливый тон девушки заставил мальчика насторожиться. Он внимательно посмотрел на свою спутницу.
— У нас в санбате была сестра, очень похожая на вас, — сказал мальчик: — такая же «заводиловка», и глаза, как у вас, и нос такой же курносый. Ее так и называли: «курносая».
— Ну ты, потише, а то вот высажу тебя прямо на дороге!
— Не высадите!
— А вот и высажу!
— А я не вылезу. Ведь вы не настоящий шофер — настоящий так не газует на выбоинах.
— Тоже мне критик! Ничего ты не понимаешь! Больше газу — меньше ям, — весело сказала девушка.
Мальчик снисходительно посмотрел на развеселившуюся собеседницу.
— Я бы мог наврать тебе целую кучу всяких историй, — сказал он, сразу переходя на «ты». — Другие и на фронте не были, а наденут военный костюм, перешитый из отцовского, и врут: мы, мол, по тысяче фашистов брали за раз… Только я не такой… Меня и так все уважают…
— Подумаешь, военный! На лбу у тебя ничего не написано. А военный костюм, сам сказал, из отцовского сшить можно.
— А это? — И мальчик указал на две колодки медалей, висевшие у него на груди.
Он поспешно вынул из кармана аккуратно сложенные потертые бумаги и с привычной готовностью протянул их девушке.
— А ну, разверни сам, а то у меня руки заняты, — сказала девушка.
Она стала читать поднесенные к ее глазам документы, и удивление ее было так искренне, что она даже забыла о машине, и «эмка» заехала бы в арык, но мальчик во-время перехватил руль и выправил ход машины.
Девушка спохватилась и вывела машину на дорогу.
— А я думала, ты хвастаешь, — просто призналась она.
— Я никогда не вру! Вот разве для соблюдения военной тайны. Мы так договорились с полковником Сапегиным. Ох, он и не любит врунов!
Мальчик вынул из кармана помятую фотографию и протянул. Девушка ожидала увидеть пожилого, солидного полковника и была очень удивлена, увидев возле разбитого каменного фашистского орла юного фронтовика, вооруженного автоматом, а рядом с ним не по званию молодого, стройного полковника.
Узкое лицо командира с короткими черными усами было строго и красиво. Из-под серой кубанки выбивалась непокорная прядь черных волос. Чуть прищуренные серые глаза смотрели слишком пристально и чуть-чуть насмешливо. Во всей фигуре полковника заметны были фронтовое щегольство и безудержная удаль.
— Славный! — сказала девушка.
— Еще бы! — с гордостью ответил мальчик. — В беде не оставит, а соврешь — убить готов. На фронте обман может стоить жизни или сорвать победу, — нравоучительно сказал мальчик, видимо повторяя чужие слова, и, помолчав, продолжал с воодушевлением: — Даже в пустяках за ложь не спускал.
— Ты что же, из семьи на фронт убежал?
— Нет. Я ленинградец… родители погибли, я остался один… Голодал. Чуть не умер. Как объявят воздушную тревогу, все бегут в убежище, а я с ребятами — на Неву, на лед. Смотрим, где самолеты бомбы кинули. Попадет бомба в реку, оглушенная рыба в полынье вверх животами всплывет, ну, мы ловим… А потом в 1942 году меня ранило на льду осколком в ногу и в руку. Вот зенитчики и отнесли меня в госпиталь.
Девушка сочувственно кивнула головой. Насмешливая улыбка исчезла с ее лица.
— Попал в ленинградский военный госпиталь, — продолжал мальчик, — а там лежал раненый Сапегин, он тогда еще капитаном был. Он и сапер и авиадесантник. Его все любили, и я полюбил… Скажи он мне: «Умри», я умер бы… Ну, я и упросил его взять меня к себе в часть и стал воспитанником капитана Сапегина. Очень он любил песни петь, а у меня тоже голос, дискант…
Иногда с собой брал в наступление. Только редко. Мина летит, он упадет в ямку, а я сверху, чтобы не поранило его осколком. Он бывало сердится! А бойцы мне говорят: «Молодец, так и надо!» Да я и сам, без них, знаю… А в сорок пятом возле Эльбы перед самой победой полковника тяжело ранило. Я хотел с ним ехать, а он говорит: «Жди, обязательно вернусь из госпиталя в часть». А тут война окончилась, и его демобилизовали по инвалидности. Он мне тогда письмо написал, чтобы я к нему домой в Джелал-Буйнак ехал… А мы в Германии были, около Бунцлау… Там могила и памятник Кутузову… Знаете об этом?
Девушка отрицательно покачала головой. Мальчик охотно объяснил: Кутузов, когда преследовал Наполеона, умер за городом Бунцлау. Это между Бреслау и Дрезденом. Его набальзамированное тело отправили в Россию, а внутренности похоронили. Там, на холме, возле дороги, есть роща, и в ней усеченная колонна стоит, памятник. Ему и в Бунцлау огромный памятник немцы встарину поставили в благодарность за освобождение Германии от Наполеона. А теперь возле Бунцлау, около могилы Кутузова, устроено кладбище для погибших советских бойцов. Каждому — памятник отдельный, цветы кругом…
Мальчик помолчал.
— Я и в Берлине был, и в Вене, и в Будапеште. А теперь еду к полковнику Сапегину и Барса с собой везу.
— Кого?
— Овчарку, Барса.
Пес, услышав свое имя, спрыгнул с заднего сиденья и просунул огромную голову между седоками.
— Это Барс полковника Сапегина. Нас обоих демобилизовали. Я из-за него и задержался — его долго не отпускали. У него пять серебряных медалей.
— У собаки медали? Что-то я об этом не слышала.
— Ему наши саперы сами выбили за бесстрашие. Только эти медали я теперь не показываю, а то одну у меня взяли посмотреть и не отдали.
— А ну покажи!
— А ты сразу вернешь? Дай честное слово.
— Вот еще! — И девушка засмеялась. — Конечно, верну!
Мальчик достал из кармана гимнастерки медали. Девушка уменьшила ход машины и хотела взять их в руки, но мальчик не дал:
— Смотри так.
— Это за что же ему дали? — спросила она.
— Ого! Ты слышала, что были собаки — миноносители, разведчики, связисты, санитары?
— Кое-что слышала.
— Так он все умеет делать. — Мальчик ласково обнял собаку за шею, и пес уткнулся ему носом в плечо. — У него семнадцать ран.
— А где вы его взяли?
— Барс из Ленинграда. Его вырастил и сдал в армию пионер Борис Ладыгин. Этому пионеру полковник Сапегин письма писал о Барсе, а потом перестал: отец у Бориса был на фронте, а сам Борис уехал куда-то. Теперь пес принадлежит полковнику Сапегину.
Барс посмотрел в глаза мальчику и сморщил верхнюю губу, как будто улыбаясь. Девушка хотела погладить собаку, но юный фронтовик во-время остановил ее:
— Нельзя! Барс не любит, когда его чужие гладят, и может укусить… Барс, на место!
Пес послушно убрал голову.
— А ты откуда? — спросил мальчик.
— Я из Джелал-Буйнака.
— Вот здорово! Ты, наверное, знаешь полковника Сапегина?
— Сапегина? — Девушка задумалась. — Что-то не слыхала, — ответила она нерешительно.
— Как же ты полковника Сапегина не знаешь? — огорчился мальчик. — Он в Джелал-Буйнаке…
— Ну, знаешь, за эти годы в Среднюю Азию приехало много новых людей, всех не упомнишь. А ты что делать хочешь?
— Я? Буду пока охотиться за обезьянами.
— Что? Что?
— Буду обезьян в лесах ловить для зоологических садов, а потом осенью учиться.
— Здесь никаких обезьян нет, — уверенно сказала девушка.
— Ах, ты ничего не знаешь! Полковник Сапегин рассказывал в госпитале, как один охотник-киргиз ловил обезьян. — Мальчик даже засмеялся. — Обезьяны такие глупые!.. Охотник взял самый клейкий клей, смазал им воловью кожу, спрятал ее в мешок, сел на осла и приехал в лес, туда, где обезьяны водятся. Видит — высоко на дереве обезьянка прыгает. Охотник, чтобы ее не спугнуть, на нее и не смотрит, потому что всякий зверь человеческого глаза боится. А только он остановил своего осла под этим самым деревом и давай на седле подпрыгивать. А обезьянка сверху смотрит, как он подпрыгивает. Потом охотник слез и на седло незаметно прикрепил кожу с клеем, ушел в лес и спрятался за кусты. А мартышка увидела, что никого нет, слезла с дерева, села верхом на седло и ну подпрыгивать! Ведь обезьяны очень любят передразнивать. Это всем известно… Ну, ее шерсть и прилипла к клею… Обезьянка испугалась, хотела соскочить с седла и убежать, а не может… Так ее охотник и поймал.
Девушка от души расхохоталась. Мальчик нахмурился. Девушка продолжала смеяться, и даже слезы выступили у нее на глазах. Наконец она перестала смеяться и смахнула слезы рукавом. Они въехали в город, и надо было внимательно вести машину.
— Чего ты? — резко спросил обиженный мальчик.
— Сколько тебе лет?
— Мне? Четырнадцать.
— А как тебя зовут?
— Смоленский Егор Иванович, — серьезно ответил мальчик.
— Ну и чудак же ты, Егор Иванович, — поверил охотничьим сказкам! — И девушка опять засмеялась.
При всей своей выдержке юный фронтовик не мог допустить, чтобы кто-либо посмел смеяться над его полковником или подвергать сомнению его слова. Мысль о том, что Сапегин в госпитале просто хотел позабавить раненого мальчика веселыми охотничьими рассказами, не приходила Егору на ум. Мальчик не на шутку обиделся.
— Стой… Выпусти меня! — сердито сказал он. — Полковник Сапегин терпеть не мог зубоскальства… Знал бы — не садился!
— Сиди, сиди, скоро приедем. Я тебя куда надо подвезу, в леспромхоз.
Машина въехала на широкую улицу.
— Не хочу с тобой ехать! Ничего в охоте не понимаешь, а смеешься… Сама и в лесу-то, наверно, не была!
— Это я не понимаю в лесах? Да я хозяйка всех ореховых, яблочных и фисташковых лесов на этих горах! А знаешь, сколько всего в Киргизии одних только ореховых лесов? Сорок три тысячи гектаров!
— А почему вы не знаете полковника Сапегина? Ведь он тоже занимался лесами, — укоризненно сказал мальчик, почувствовав уважение к хозяйке лесов и снова переходя на «вы».
— Чего не знаю, того не знаю, а врать не стану. Даже не слышала. Впрочем, нет: слышала, что где-то на бывшем опорном пункте научно-исследовательского института, в районе ущелья Чак, Сапегин работал.
— Он в Джелал-Буйнаке должен быть. Мне бы его мать найти, — сказал Егор. И, озабоченно нахмурившись, спросил: — Так, говорите, обезьян в лесах нет?
— Чего нет, того нет. Это так же верно, как то, что меня зовут Лена Чукмасова. А обижаться не надо. Ишь, какой порох!
— А зачем ты смеялась?
— Потому что ты веришь сказкам для маленьких.
— Я не маленький. Если бы я был в армии еще месяц, меня бы в комсомол приняли как четырнадцатилетнего. Я уже все документы оформил, но не успел.
— Ну конечно, вы, Егор Иванович, бывалый фронтовик. А все-таки, Егорка, запомни: мое имя Лена Чукмасова. Как знать, может друзьями будем… Ну, вот и город. Вылезайте, товарищ Смоленский, приехали!
Егор вылез не спеша, стараясь держаться как можно солиднее.
— Какой ты еще маленький! — воскликнула Лена Чукмасова, увидев его небольшую, подтянутую фигурку рядом с огромным Барсом.
— Не беда! — небрежно пробасил Егор. — Кто захочет, тот и в четырнадцать лет мужчина, бездельник же и в сорок лет дитя… А за обезьянами я все-таки буду охотиться! — крикнул он задорно, потрясая кулаком вслед машине, исчезнувшей в облаке пыли.